Поиск по материалам сайта
Cлово "FOUCAULT"
Входимость: 3. Размер: 47кб.
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Входимость: 1. Размер: 128кб.
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 3. Размер: 47кб.
Часть текста: с французского и примечания Н. Т. Пахсарьян[1] * Фуко М. Что такое Просвещение? Перевод с французского и примечания Н. Т. Пахсарьян // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1999. № 2. С. 132 – 149. http://natapa.msk.ru/biblio/works/foucault.htm Мишель Фуко – один из самых блестящих и знаменитых французских философов и теоретиков культуры, чьи работы являются всегда предметом рефлексии современных литературоведов и в последние годы активно переводятся на русский язык – вряд ли нуждается в специальном представлении читателям «Вестника». Однако следует подчеркнуть, что публикуемая статья ученого, несмотря на ее небольшой объем, чрезвычайно важна как для творчества самого философа, настойчиво и постоянно размышляющего над кантовской философией и особенно – над его текстом «Что такое Просвещение?»[2], так и для наших собственных сегодняшних раздумий над феноменом Просвещения – феноменом, увы, все явственней предстающим объектом того самого, крайне идеологизированного, «шантажа», избавиться от которого при анализе Просвещения призывает нас Фуко. Драматичность судьбы просветительской мысли в отечественном научном, точнее, научно-публицистическом контексте связана с тем, что ныне едва ли не общим местом стало утверждение о том, что философия, наука, культура Просвещения являются основой совершенно неадекватных, слишком «рационалистических» представлений о человеке и обществе, более того – что они якобы стали непосредственной причиной самых трагических событий истории XX столетия и могут быть, должны быть без сожаления отброшены. Работа Фуко, включающая также и полемику с философами Франкфуртской школы – Т. Адорно и М. Хоркхаймером, авторами книги «Диалектика...
Входимость: 1. Размер: 24кб.
Часть текста: указывают на традицию менниповой сатиры, знакомой Свифту, знатоку как античных, так и возрожденческих образцов модели (Апулей, Бертон, Рабле, Эразм и пр.). Прежде всего можно говорить об очевидном присутствии ряда жанровых компонентов меннипеи, в типологическом ключе установленных в работах М. Бахтина [2] и Н. Фрая [3]: злободневная современность, публицистичность, полемика с различными философскими, религиозными, идеологическими, научными школами, многостильность и разноголосие, свобода сюжетного и философского вымысла, испытание правды, «трущобный» натурализм, синкриза, утопический элемент и пр. Однако при поразительном сходстве многочисленных элементов оркестровки жанра и главенствующей темы «испытания правды», как представляется, основной пафос жанра (в широком смысле) здесь утерян. Карнавальное мироощущение, названное «скрепляющим началом» меннипеи, весьма недвусмысленно отсутствует, более того в произведении царит прямо противоположная стихия. - Отмена иерархического строя и...
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Часть текста: больной или лекарь поневоле? Александр Строев Писатель: мнимый больной или лекарь поневоле? (предисловие составителя) Опубликовано в журнале: «НЛО» 2004, №69 http://magazines.russ.ru/nlo/2004/69/st6.html Статьи, вошедшие в настоящую подборку, посвящены различным аспектам одной темы — литературным недугам. Исследователей всегда интересовало, как болезнь писателя влияет на его творчество, как она отражается в книгах и письмах. Особенно привлекательны, с этой точки зрения, психические заболевания и отклонения. Так, например, многие параллели в творчестве Флобера и Достоевского, в частности появление дьявола — искусителя и собеседника, можно объяснить как с помощью понятий влияния, рецепции, интертекстуальности (не только Достоевский, но и его персонажи читают и цитируют Флобера) [1], но и тем, что оба писателя страдали эпилепсией — болезнью, которая традиционно считается сакральной, позволяющей вступать в контакт с иным миром (ср. тесную связь тем мучительной болезни, разговоров с чертом, откровений, высокого предназначения в романах Томаса Манна и Бернаноса) [2]. В последние пятнадцать лет сторонники этого подхода к изучению литературных произведений все больше обращают внимание не только на смятенный дух, но и на немощную плоть: они пытаются понять, каким образом недуги помогают писателям понять их собственное тело, а через него — страдания и беды всего человечества. Отчасти этот поворот в изучении “литературных болезней” связан с общим интересом к изображению тела в истории и политике, литературе и народной культуре, к физиологии и питанию. История еды и гастрономии стала отдельной...
Входимость: 1. Размер: 128кб.
Часть текста: Во всяком случае, эпоха, впервые научившаяся почти в той же степени, что и мы сегодня, ценить новизну и оригинальность [2], ныне дает повод авторитетным отечественным литературоведам усомниться в том, что этими качествами обладает она сама: здесь "новое, - пишут они, - проявляется не столько своими конкретными предвестиями, сколько полной исчерпанностью старого" [3]. Впрочем, и зарубежные специалисты отдают себе отчет в том, что, как ни жаль, ныне престижность века связана прежде всего не с высокой оценкой и не с широкой исследовательской увлеченностью его художественными достижениями, а с тем, что этому столетию приписывают решающую роль в повороте западной культуры к рационализму, свободе, счастью - идеям, и сегодня обладающим ценностью для человечества [4]. Другое дело, что подобное отношение к литературе века Поупа и Вольтера, Дидро и Шиллера, Прево и Стерна, Лессинга и Бомарше, Голдсмита и Руссо, Ричардсона и Гёте - этот ряд, конечно, может быть существенно дополнен - не кажется, при всей его распространенности, ни объективным, ни справедливым. Заметим, что непредвзятый взгляд на художественные поиски и открытия XVIII в., его живое и непосредственное эстетическое восприятие сегодня трудны как никогда. К исходу двадцатого столетия стало особенно ясно, что идейно-эстетический облик XVIII столетия воспринимается нами в преломленном виде, что он не просто сформирован, а отчасти, по-видимому, и деформирован в нашем читательском сознании многими историко-культурными факторами, что "по отношению к XVIII столетию, к его художественному мышлению у нас особый долг - непонятости, неоцененности"[ 5], что это век одновременно и (скорее по инерции) уважаемый, и практически неизвестный [6]. Но признание данного факта само по себе пока не переломило...
Входимость: 1. Размер: 33кб.
Часть текста: Особенно привлекательны, с этой точки зрения, психические заболевания и отклонения. Так, например, многие параллели в творчестве Флобера и Достоевского, в частности появление дьявола — искусителя и собеседника, можно объяснить как с помощью понятий влияния, рецепции, интертекстуальности (не только Достоевский, но и его персонажи читают и цитируют Флобера) [1], но и тем, что оба писателя страдали эпилепсией — болезнью, которая традиционно считается сакральной, позволяющей вступать в контакт с иным миром (ср. тесную связь тем мучительной болезни, разговоров с чертом, откровений, высокого предназначения в романах Томаса Манна и Бернаноса) [2]. В последние пятнадцать лет сторонники этого подхода к изучению литературных произведений все больше обращают внимание не только на смятенный дух, но и на немощную плоть: они пытаются понять, каким образом недуги помогают писателям понять их собственное тело, а через него — страдания и беды всего человечества. Отчасти этот поворот в изучении “литературных болезней” связан с общим интересом к изображению тела в истории и...
Входимость: 1. Размер: 22кб.
Часть текста: чем эти строки, в которых также с поразительной точностью дается описание лица, страдающего алголагнией: "Он был одержим жестокой склонностью, неотразимой манией, [выражавшейся не только в том], чтобы безжалостно секли его самого, но и в стремлении сечь других самому. Тратя непомерные деньги на оплату тех, у кого доставало мужества и услужливости отдать себя во власть этой страсти, он, увы! находил мало желающих, будучи весьма разборчивым в выборе партнеров, хотевших подвергнуться вместе с ним столь жестокому испытанию. Это был ярко выраженный блондин хрупкого телосложения. По причине полноты и округлости его фигуры на вид я дала бы ему двадцать лет, хотя на самом деле ему было на три года больше. Круглое, полное, свежее лицо делало бы его вылитым Вакхом, если бы не некоторая суровость, даже жесткость, совершенно не согласовавшаяся со строением его лица, которая приходила на смену жизнерадостности, необходимой для полного сходства. Он сел со мной рядом, и его лицо сразу же приняло выражение кротости и добродушия тем более замечательное, что перемена эта произошла почти мгновенно. Позднее, когда я лучше узнала его характер, я поняла, что своим существованием такое изменение обязано обычному для него состоянию конфликта с самим собой, неловкости, которую он испытывал из-за того, что был рабом столь странной склонности, связанной с его конституцией, склонности, которая делала его неспособным к удовольствию, если он предварительно не прибег к необычным и болезненным средствам доставить его себе". Прежде чем перейти к рассказу о бичевании Розы Келлер и к марсельской оргии, нам представляется полезным для просвещения недостаточно осведомленного читателя набросать картину основных влечений, которым следовал наш герой во время этих событий. Предлагаемые здесь беглые наблюдения должны послужить основанием для более подробных изысканий, относящихся к жизни де Сада и к анализу его главных произведений, прежде всего "120 дней...