«БРУТ»
С первых же стихов первой сцены разразились аплодисменты. Публика подхватила республиканские фразы и отвечала на них своими возгласами... Торжество свободы было полное.
«Газетт Насиональ» от 20 ноября 1790 г. о постановке «Брута» в Театре Нации
Так писали парижские газеты в дни революции об успехе трагедии «Брут». Вольтера уже не было в живых. Театральная публика жила республиканскими идеями пьесы, она была переполнена гражданскими чувствами. То, что происходило на сцене, а сцена изображала далекую эпоху древнеримской истории, и в сердцах зрителей, видевших в античных образах живые лики своих современников, находилось в нерасторжимом единстве. Пьеса Вольтера дождалась своего времени и своего зрителя. В дни революции голос римского республиканца Брута звучал в Париже, как колокол набатный.
Пьеса вызывала бурю восторга, воспламеняла сердца революционным энтузиазмом, звала на бой. Она подобно Марсельезе, завладела умами французов. Изгнанного Тарквиния стали отождествлять с Людовиком XVI Бурбоном-Капетом, а гражданскую неподкупность Юния Брута сравнивать с неподкупностью Робеспьера.
Через шестьдесят лет... Но тогда, в 1730 г., когда пьеса только что вышла из-под пера автора, кто же об этом помышлял? Даже сам автор вряд ли считал это возможным.
— Черт возьми, сударь, не забывайте же, что вы Брут, самый мужественный из римских консулов.
Вольтер бегал по сцене, увлеченно рассказывал актерам о древне Риме — республиканском, доимператорском Риме, о прославленной римской гражданской доблести. Тогда умирали за родину, свободу. Тогда отцы казнили изменников-сыновей, как это сделал Юниус Брут (герой трагедии Вольтера «Брут») со своим сыном Титом.
Актерам было трудно войти в роль. Они привыкли к изнеженным героям Расина. Вольтер же возрождал мужественную героику Корнеля, выводил на сцену сильных духом — воинов, мужей. Корнелю нужны были герои для утверждения абсолютистского государства, Вольтеру — для разрушения его. Драматургов разделял век. За сто лет многое переменилось в жизни общества.
В 1730 г. «Брут» был поставлен на сцене. Политическая страстность пьесы на минуту захватила зрителей, но не увлекла, не полонила их воображение. Требовались иные обстоятельства, чтобы оценить пьесу.
В душах же зрителей, заполнявших театральные залы Парижа 20—30 гг. XVIII столетия, безраздельно царил Расин, с его меланхолической элегией любви, которую он искусно вплетал в трагедийный сюжет своих пьес.
Вольтер посвятил трагедию лорду Боллингброку. Еще в Лондоне он работал над ней, причем первый акт написал прозой и по-английски. Тогда англичанин горячо поддерживал идею трагедии.
Теперь Вольтер писал ему, что благодарен Англии за науку. Что язык его приобрел ту силу и энергию, которая идет от благородной свободы мысли. У мужественных людей — мужественная речь. Однако принять английский театр и отказаться от традиций французской сцены он не мог. Англичане суровы, грубы. Им по душе кровавые сцены. Французы галантны, изысканны, они не терпят непристойностей и резких выражений. В их искусстве есть что-то женственное, не потому ли они так обожают женщину, а в Англии женщина в небрежении. Без женщины нравы грубеют.
Так оправдал Вольтер тему любви в своей гражданской трагедии.
Брут резонерствует о вещах непонятных, что автор слишком мудрствует и зачем бы теме любви не дать больше простора. Это было бы куда интереснее, чем разговоры о республике и пр.
«Увы, слово «родина» еще не привилось у нас, мы отдаем первенство Эросу, любви»,— жаловался Вольтер.
А в пьесе Вольтера слово «родина» звучало сильно и революционно. Юний Брут, старый, испытанный республиканец, возглавил страну, только что изгнавшую царя-тирана Тарквиния. Он ненавидит деспотизм, он служит свободному народу, он на страже свободы. У Брута есть сын. «Отдай свою кровь за Рим, ничего не требуя у него для себя, будь героем, будь гражданином!» — учит Брут сына, но тот молод, неустойчив и любит дочь изгнанного царя. Этим пользуются враги республики, и вот юный Тит, сын Брута — предатель. Опознан, схвачен, приведен к отцу.
— Сын? Разве у меня есть сын? — в гневе говорит
Брут и отдает приказание казнить предателя. В последнюю минуту смягчается (он ведь отец!):
— Встань. Обними отца! Ты должен умереть: так надо. Иди. Прими казнь достойно.
Казнь свершилась. Народ взволнованно молчит. Он понимает трагедию отца.
— Он умер? — тихо спрашивает Брут.
— Да.
— Рим свободен, этого довольно!
Революционные французы нуждались тогда в патетической героике древности.