«ОРЛЕАНСКАЯ ДЕВСТВЕННИЦА»
Ах, где те острова,
Где растет трын-трава,
Братцы,
Где читают «Pucellе» 1
И летят под постель
Святцы.
К. Ф. Рылеев
Между тем жизнь в Фернее шла своим чередом. Приезжали гости. Их шумная толпа часто досаждала «патриарху». Он скупился на время, а гости отнимали золотые минуты. Тратить их на пустую болтовню, когда голова полна самых обширных планов, когда мир требует его постоянного вмешательства! И он скрывался в своей спальне и сказывался больным, но читал, писал, диктовал, отправляя в иной день до тридцати писем во все уголки Европы.
Вольтер сажает деревья. Картина Жана Гюбера.
В Фернее окончательный свой вид приняла поэма «Орлеанская девственница», самое дерзкое антиклерикальное произведение Вольтера, самое удавшееся ему по поэтическому мастерству.
Поэма была начата в 1730 г., но только через тридцать два года Вольтер осмелился ее напечатать. До того поэму читали его немногие друзья, читали и переписывали для себя. Один из списков попал в руки авантюристов. В 1755 г. кто-то из его недоброжелателей (подозревают капуцина Мобера) опубликовал ее во Франкфурте-на-Майне. Вольтер немедленно же отказался от авторства. К тому же в тексте было много искажений, скабрезностей дурного тона. Издатели явно хотели «заработать» на запрещенном товаре, а заодно и погубить Вольтера.
Раздраженные публичной дезавуациеи, издатели через год предприняли новую публикацию «Девственницы», теперь уже открыто издеваясь над автором и его отказом, приложив к поэме собственные памфлеты против него. Вопреки ожиданиям, эти их нападки значительно облегчили задачи Вольтера. Теперь он уже выглядел жертвой мистификации злоумышленников.
Но потока было уже не остановить. Поэма вышла в 1757 г. в Лондоне с соблазнительными иллюстрациями и, наконец, в 1759 г. в Париже. Ее уже знали все, никто не сомневался в авторстве Вольтера, и в 1762 г. фернейский старец напечатал ее сам, посыпав главу пеплом и приготовившись ко всем испытаниям. Но все обошлось благополучно. Люди строгие гневались, беспечные и веселые смеялись. Власти раздумывали о мерах, которым можно было подвергнуть автора. Время шло, и покой фернейского царства так и не был потревожен.
Правда, дотошные издатели никак не могут оставить в забвении строки, отвергнутые автором, и под видом разночтений и вариантов все-таки включают их в свои публикации.
Строгие люди времен Вольтера говорили, что он, Вольтер, осмеяв Жанну д'Арк, обошелся с ней более жестоко, чем епископ города Бове, который сжег ее когда-то на костре. Они говорили и о том, что скабрезности, какими полна поэма, могут причинить непоправимый ущерб морали. Веселые люди им отвечали, что шутка никогда не приносит зла, что идеи не только тогда хороши, когда облечены в жесткие рамки силлогизма, они легки и доступны в радостно игривом каламбуре, в изысканной остроте, намеке и нескромной сценке интимного свойства.
Шутливая поэма Вольтера, конечно, ничуть не поколебала авторитета народной героини Франции, не причинила ущерба морали, но поколебала авторитет церкви, принесла ощутимый ущерб религии.
Пушкин чрезвычайно ценил, особенно в молодые годы, эту поэму за ее веселость, остроумие, несколько грубоватое насмешничество в духе Боккаччо, непринужденность и легкость стиха. В поэтическом отношении он считал ее лучшей из всех стихотворных произведений французского автора. Разлитый в ней дух безбожия импонировал духу лицейской молодежи.
2 марта 1818 г. он подарил экземпляр поэмы Н. И. Кривцову («Другу от друга»), отъезжавшему тогда в Лондон на дипломатическую службу:
Которая тебе дарит
На скучный путь и на разлуку
Святую библию харит?
Амур нашел ее в Цитере,
По ней молись своей Венере
Благочестивою душой.
Следы чтения вольтеровской поэмы найдем мы в «Гаврилиаде» Пушкина.
В письме к лорду Боллингброку Вольтер жаловался па адски трудное положение французского поэта. «Легче написать сто стихов на любом другом языке, чем четыре — на французском. Французский поэт — раб рифмы. Ему нужно подчас четыре стиха, чтобы выразить одну мысль, тогда как английский делает это в одной строке. Англичанин выражает все, что хочет,— француз только то, что может. Первый свободно шагает по просторам, второй втиснут в узкий проход, заваленный препятствиями, И мы не можем отказаться от рифмы. Чем мы заменим ее? Наш язык почти не допускает инверсий, в наших стихах почти нет анжамбеманов, мы не можем строить гармонию стиха на чередовании долгих и коротких слогов; цезуры и несколько стоп, имеющиеся в нашем распоряжении, недостаточны для того, чтобы более или менее заметно отделить стихи от прозы. Потому рифма необходима французской поэзии. К тому же Корнель, Расин, Депрео так приучили нас к рифмованным строчкам, что мы уже не мыслим себе иных.
и не даем поэту никаких послаблений, пусть несет он свои цепи, но выглядит всегда свободным».
Сам Вольтер, однако, легко нес свои поэтические цепи. Стих его лился свободно, мысль никогда не уступала рифме. Правда, в наши дни во Франции, в ее литературных кругах раздаются иногда голоса с требованием лишить его звания поэта. Слишком уж ясен его стих. Нет взлетов, нет эмоций, нет поражающих воображение метафор, нет неожиданных сдвигов и поворотов мысли, туманных ассоциаций, никому не ведомых намеков, нет изломов и изысков формы. Стих его слишком легко дышит, и мысль доступна, она на ладони, право, как в незатейливой форме.
«Он (Вольтер.— С. А.) наводнил Париж прелестными безделками, в которых философия говорила общепонятным и шутливым языком, одною рифмой и метром, отличающимся от прозы. И эта легкость казалась верхом совершенства».
Пушкин был склонен отказать Вольтеру в чувстве «изящного», как и Монтеню, Монтескье и даже Жан-Жаку Руссо, но однажды, найдя несколько новых, еще не известных ему стихов поэта, он пришел в восторг, и отошли в сторону романтические кумиры XIX в., заслонившие собой кумира предшествующего столетия. «Признаемся в rococo нашего запоздалого вкуса: в этих семи стихах мы находим более слога, более жизни, более мысли, нежели в полдюжине длинных французских стихотворений, писанных в нынешнем вкусе, где мысль заменяется исковерканным выражением, ясный язык Вольтера — напыщенным языком Ронсара, живость его — несносным однообразием, а остроумие — площадным цинизмом или вялой меланхолией».
Примечания
«Pucellе» — «Орлеанская девственница» (поэма Вольтера).