ПОСЛЕСЛОВИЕ
Грядущие годы таятся во мгле.
А. С. Пушкин
Сквозь эту мглу не всегда проникает человеческий взор. Насмешливый, скептический Вольтер, сторонник строгого научного метода («истинная философия к тому и сводится, чтобы суметь вовремя остановиться и идти дальше только с верным проводником»), глядел в будущее с наивным и восторженным простодушием. Он полагал, что Разум, Просвещение решат все самые сложные, самые запутанные вопросы бытия человеческого. И скоро! Скоро! «Счастлив, кто молод...» И эту его восторженную веру разделяли современники, его почитатели, его ученики. Только сумрачный Жан Жак Руссо — самый радикальный из просветителей — оставался в стороне и угрюмо порицал цивилизацию, оторвавшую «естественного человека» (дикаря) от «естественной среды» (невозделанной природы) и сделавшую его несчастным. Страстно ненавидя всяческое притеснение, власть собственности над душами людей, сословно-монархическое государство, он ужо провидел пороки будущего буржуазного миропорядка. Пророчески звучали его слова из письма к д'Аламберу: «При монархии богатство никогда не дает возможности смертному стать выше государя, но при республике он легко может стать выше законов. Тут правительство теряет всякую силу, и подлинным сувереном становится богач». Прошли годы. Свершилась революция. Во Франции сформировалось общество, о котором мечтали нросветители,— без абсолютной власти монарха, без привилегий для паразитарных сословий, духовенства и дворянства — но... вот, что мы читаем в правдивейшем реалистическом романе XIX в., отразившем уже новую историческую эпоху: «С июльских дней (революции 1830 г.— С. А.) банк (!) стоит во главе государства.
Вольтеровские чтения в Москве в Доме дружбы с народами зарубежных стран. С. Д. Артамонов (слева) знакомит посетителей с выставкой книг, посвященных Вольтеру.
Буржуазия вытеснила Сен-Жерменское предместье (т. е. дворянство.— С. А.), банковские же круги — это знать буржуазии... Обстоятельства заставляют высокие банковские сферы взять в свои руки власть и либо самим занять министерские посты, либо предоставить их своим друзьям...»
Так рассуждает новый «хозяин Франции» — банкир Левен в романе Стендаля «Красное и белое». Руссо оказался прав. Что же Вольтер, Дидро, энциклопедисты, все просветители? Неужели труд всей их жизни был напрасен? Умные, талантливые, благородные люди, они свершили свою историческую миссию, они работали на благо всего человечества. Не их вина, что реальность оказалась не так радужна, как они мечтали. «Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии,— писал В. И. Ленин.— Никакого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось: напротив, и на западе, и в России они совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного» 1.
Если отвлечься от примет времени, от всего того, что ушло вместе с XVIII веком, и взять социально-нравственную программу Вольтера в ее, так сказать, чистом виде, то она сведется к следующему: всю жизнь на земле нужно строить применительно к нуждам человека. Вне человека нет морали, нет понятия добра и зла. (Речь идет, конечно, о человеке как существе общественном. «Добродетель или порок, добро и зло определяются в зависимости от того, что полезно обществу и что вредно».)
Каждый человек стремится к счастью, к личному счастью. И ото его стремление естественно, справедливо, разумно. Но счастливым в одиночку быть нельзя. Поэтому каждый разумный человек ради собственного же блага должен заботиться о благе всеобщем.
* * *
На этом мы прерываем наш рассказ о Вольтере и его веке. Он предельно лаконичен и едва, конечно, наметил контуры того, чем жил XVIII век, чем жили современники и соотечественники Вольтера, чем жил он сам 2.
Для более детального изучения вопроса следует обратиться к сочинениям французского автора. Из последних изданий рекомендуем книги: Вольтер. Орлеанская девственница. Магомет. Философские повести. Библиотека всемирной литературы. М., 1971. Перевод с французского. Вступительная статья С. Артамонова. Примечания А. Михайлова и Д. Михальчи. Книга вышла тиражом 300 тыс. экземпляров и достаточно, следовательно, доступна широкому читателю.
О Вольтере у нас имеется большая отечественная и переводная литература, но многое из нее стало уже библиографической редкостью. Наиболее обстоятельно книга К. Н. Державина «Вольтер» (Изд-во Академии наук СССР. М., 1946). Из новейших назовем книгу П. Р. 3аборова «Русская литература и Вольтер. XVIII — первая треть XIX века» (М., 1978).
Уместно здесь сказать о портретах Вольтера. Их создавали самые прославленные мастера. В молодости его запечатлел Никола Ларжильер, сложившийся как художник еще в XVII столетии, писавший когда-то Лебрена, Лафонтена и самого Людовика XIV. Его портреты при всей их парадности отличались мягким лиризмом. Его Вольтер полон энергии и внутренней собранности.
актеры. Это интеллигенция XVIII в.— и среди них Вольтер. В правой руке он держит книгу. Он оторвался от нее и взглянул на нас, лукаво и приветливо, чуть улыбаясь, полный молодых сил и ума, который так и светится в его сверкающих глазах.
В 70-х гг. был объявлен сбор средств на скульптурный портрет Вольтера. Работу поручили Жану Батисту Пигалю. Автор грандиозного надгробия Морицу Саксонскому в церкви св. Фомы в Страсбурге, он, казалось, больше, чем кто-либо, способен был увековечить национального героя Франции. Однако Пигаль создал что-то странное: со всем натуралистическим правдоподобием в мраморе было представлено дряхлое, во всей ужасающей худобе тело Вольтера — человеческая руина, скелет, обтянутый кожей. По мысли скульптора, это должно было символизировать неприкрашенную, нелживую наготу философии, силу духа в немощном теле. Но замысел художника остался в его голове, мы же видим только немощное тело и невольно предаемся размышлениям о бренности нашей материальной субстанции. Вольтер наблюдал работу мастера, был немало смущен, но полагал, что не должно стеснять свободу творчества, и молчал.
Далее Жан Антуан Гудон.
Мягкий, покладистый, он взирал на всех с доброй улыбкой и, кажется, не способен был ни спорить, ни возражать кому-либо. В каждом человеке он искал доминирующую черту и в искусстве портрета не имел себе равных. Великие и знаменитые властители умов и власть предержащие — все спешили позировать ему. Дидро, Руссо, д'Аламбер, Бомарше и Глюк, и «гениально продажный Мирабо» (так охарактеризовал его искрометным словом Владимир Ильич Ленин), и Вашингтон, и Франклин, и изобретатель парохода Фультон, и поэт Андре Шенье, и Екатерина II.
Душой художник отыскивал в каждом из них тайный код, по которому была сложена вся натура. Но портрет Вольтера не удавался. Оставаясь наедине с художником, сидя в глубоком кресле, лишенный действий, позируя, Вольтер вдруг вспоминал, что он в самом деле стар, очень стар, что ему восемьдесят четыре года, и невольно опускались его плечи, тускнели глаза, взгляд утрачивал живость мысли.
признаки жизни, но это были досада, старческий каприз, раздражение, усталость.
Скульптор виновато улыбался. Его глаза, полные всегдашней чуткой симпатии к людям, светились теперь благоговейной любовью к своей великой «модели». Но, увы, тайная тревога закрадывалась в сердце: успеет ли, сумеет ли увидеть, схватить, увековечить неповторимое, вольтеровское.
«Ах, оживитесь же, воспряньте духом, хоть невзначай, ну на одно мгновенье!» — мысленно просил он старца, не смея произнести этих слов вслух.
Кто-то из присутствовавших на сеансе подкрался к Вольтеру и, смеясь, одел ему па голову тот самый лавровый венок, которым незадолго до этого актер Бризар при громе аплодисментов публики увенчал его во французском театре.
Вольтер вздрогнул, в глазах вспыхнул огонь, который горел в его сердце всю жизнь,— огонь вечной неугасимой мысли и энергии,— тонкие пальцы оперлись на ручки кресла, в лице заиграла улыбка, весь он как-то помолодел, выпрямился, упруго привстал. Художник, зачарованный, наблюдал это преображение. Ничто не ускользнуло от его взгляда, перед ним был человек, мысли которого повиновалась история.
— и все исчезло.
— Что вы делаете, молодой человек! Бросьте этот венок в мою открытую могилу,— отмахнулся Вольтер.
Но художник торжествовал. Это был последний сеанс
Скульптура была закончена уже после смерти Вольтера.
Гудон изучал его руки. Во французском городке Анжере, в местном музее хранится слепок с мертвых рук властителя дум XVIII в. Слепок сделал Гудон, его печать осталась на гипсе.
Скульптурный портрет Вольтера (в кресле) исполнен Гудоном дважды. Ныне одна из мраморных статуй находится в Париже, в театре «Комеди Франсез», вторая — в: Ленинграде, в Эрмитаже.
Наконец, швейцарский художник Жан Гюбер. В 1770— 1775 гг. он написал серию сцен из жизни Вольтера в Фернее. Вольтер обиделся на художника, но, думается, напрасно. С мягким юмором, полным любви к своей великой модели, живописец запечатлел милые подробности домашней жизни властителя дум тогдашних поколений: Вольтер встречает гостей, Вольтер за шахматами, Вольтер, едва проснувшись и еще одеваясь, диктует секретарю очередные свои инвективы, Вольтер сажает деревья и т. д.— и все это с тем простодушием, которое как-то уживалось в нем со скептическим умом и лукавством..
Художник прославился этими картинами (кажется, ничего более значительного он и не написал), и его стали называть Гюбер-Вольтер. Картины были куплены Екатериной II и ныне находятся в Ленинграде, в Эрмитаже.
В XIX в. Вольтер привлек к себе знаменитого живописца и карикатуриста Опоре Домье. Мы поместили в книге одну из его ярчайших карикатур (с. 181). Католический падре, застигнутый на месте преступления, с руками, обагренными кровью, с великой ненавистью оглядывается на памятник Вольтеру.
— это, право, Кукрыниксы Франции XIX века. Ни одно событие политической жизни тех лет не прошло мимо его зоркого глаза, все значительное, происходившее в его дни, оставило свой след в его карикатурах, литографиях, скульптурных шаржах. И это его обращение к Вольтеру — свидетельство теперь уже посмертной политической активности нашего героя.
Примечания.
1 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 2, с. 520.
2 Французскому исследователю Денуаретеру потребовалось для такого рассказа 8 томов убористого печатного текста. «Вольтер и общество XVIII века» (Denoiresterres. Voltaire et la société du XVIIle siècle», pp. 1871-1876),