«ЗАДИГ»
Попроси дедушку прочесть тебе «Задига»,
как он мне читал его в позапрошлом году.
Из письма семнадцатилетнего Анри
Бейля (Стендаля) к сестре
Мы не знаем, как разъяснял доктор Ганьон, житель Гренобля, аллегорический смысл вольтеровского «Задига» своему знаменитому внуку Стендалю, тогда еще пятнадцатилетнему Анри Бейлю, но знаем, что дед Стендаля обожал Вольтера и посетил его однажды в Фернее, Мекке всех вольнодумцев XVIII столетия.
«Задиг» — сказка. «Сказка — ложь, да в ней намек». Как известно, Николай I, августейший цензор Пушкина, зачеркнул эту фразу, и Пушкин не отдал сочинения в печать. Цари не любят намеков, поэты не терпят вмешательства в их творческие замыслы.
Сказкой «с намеком» была и вольтеровская повесть «Задиг». Он написал, ее, пожалуй, в самую счастливую пору своей жизни в Сирее, в окружении людей, которые, его любили и которых он любил сам. Он назвал ее «восточной повестью» и сколько мог снабдил восточным колоритом. Этот «колорит» начинался с первой страницы, с «Посвятительного послания Саади (имя персидского поэта XIII в.— С. А.) султанше Шераа», иначе говоря, послание
Вольтера всесильной фаворитке Людовика XV маркизе Помпадур. Само «Послание» выдержано в стиле пышной риторики персидской поэзии (прельщение очей, мука сердец, свет разума!). Лесть Вольтера всегда полна иронии.
Повесть состоит из маленьких, в одну, две странички главок, в которых каждая строка заключает важную для всего просветительского движения мысль. Молодежь времен Вольтера вкушала как сладостный нектар опасный в те годы смысл этих его строк.
Герой повести — юный Задиг. Он богат, следовательно (!), окружен друзьями. (Вольтер никак не может обойтись без иронии.) У пего доброе сердце, приятное лицо, трезвый ум. «Следовательно», он должен быть счастливым. Увы! Именно потому, что он добр, умен, благороден, честен,— он несчастен, ибо в этом мире все наоборот. Безумный мир, в котором царят сумбур, хаос, нелепости и предрассудки.
Однако рассмотрим все нравственные и интеллектуальные достоинства Задига, как их описал Вольтер. Это очень важно. Здесь положительный герой Вольтера-просветителя, здесь программа духовных качеств идеальной личности, как она мыслилась вождю просветительского движения.
Задиг был человеком здравого ума, то есть был убежден, что год имеет 12 месяцев и солнце вращается вокруг своей оси. За это халдейские маги (имеются в виду, конечно, католические проповедники, как, впрочем, и служители всех вообще религиозных культов) объявили его врагом государства и безнравственным человеком.
Задиг получил хорошие задатки от природы. Эти задатки были развиты воспитанием. Для Вольтера и всех просветителей роль воспитания казалась наиважнейшей. Воспитание гражданина прежде всего, иначе говоря, человека, полезного обществу.
«самолюбие — это шар, наполненный ветром, и лопается от малейшего укола булавкой». Он умеет сдерживать свои страсти и ничего не преувеличивает, то есть не впадает в крайности.
Задиг умен, но старается не показывать этого, ибо «кичиться умом — значит испортить лучшую минуту самого блестящего общества». Он обладает еще одним бесценным качеством — искренностью и естественностью поведения, предпочитая всегда «быть, а не казаться». Герой Вольтера, как и положено быть герою просветительской литературы, чужд мистике. «Я не люблю ничего сверхъестественного, люди и книги, говорящие о чудесах, мне всегда не нравились»,— признается он. Наконец, он демократичен по всем своим общественным идеалам и готов видеть самые высокие достоинства в человеке, стоящем на самой низкой ступени социальной иерархии. («Жила когда-то песчинка, которая жаловалась, что она всего лишь безвестный атом в пустыне, но через несколько лет она превратилась в алмаз и теперь украшает корону индийского короля».)
Герой Вольтера, конечно, по-вольтеровски скептичен. Однажды жена Задига Азора стала порицать свою подругу:
— Она только что похоронила мужа и дала клятву не выходить замуж вторично... пока ручей не изменит своего русла.
— Это похвально,— сказал Задиг.
— Да. Но знаешь ли, что она делает сейчас?
— Что же?
— Отводит русло ручья.
— О женское непостоянство!
Задиг решил проверить верность своей супруги. Эксперимент кончился тем, что Азора чуть было не отрезала бритвой его нос, дабы излечить его друга от мнимой болезни. (История в духе сказок «Тысячи и одной ночи.)
«Нет ничего прекраснее как изучать книгу природы. Нет ничего прекраснее жизни философа».) Занятия философией научили его «видеть то, что не видели другие». Его глаза остры, а ум проницателен. Но вскоре он узнал, что в этом безумном мире обладать умом и знаниями опасно.
Однажды у королевы пропала собачка.
— Не видали ли вы? — спросили у Задига слуги королевы.
—- Маленькую сучку на коротких ножках? . — Да, да.
— Породы испанской ищейки?
— Да, да.
— Хромает на правую переднюю лапку?
— Да, да. Так где же она?
— Не знаю. Не видел.
— Да он смеется над нами!
«Звезды справедливости! Бездны науки! Зеркала истины! (Это — судьи! Ирония Вольтера неисчерпаема.) Задиг рассказывает на суде о том, как по следам, оставленным собачкой, по малейшим, едва заметным приметам он воссоздал в воображении ее внешний облик. Перед нами первый набросок детективного жанра, и Задиг выглядит давним предком известного нам Шерлока Холмса.
Повесть Вольтера — в сущности серия новелл. С его героем случаются самые диковинные приключения. Вот он в компании богословов. Они жарко спорят. О чем же? В книге Зороастра, персидского божества, записан запрет употреблять в пищу грифонов. «Но грифонов нет на свете и никогда не существовало»,— говорят одни. «Они существуют, раз есть запрет их не кушать»,— возражают другие.
— К чему спор,— попытался образумить богословов
Задиг,— если грифоны существуют, мы их не станем употреблять в пищу, исполняя предписания Зороастра, если их нет, мы волей-неволей не станем ими питаться. Значит в том и другом случае мы исполним волю бога.
— Он еретик! — вскричал самый старый и самый тупой из богословов.— На кол его! И бедному Задигу не поздоровилось бы, не приди к нему на выручку его друг Кадор. («Один друг лучше ста попов»,— замечает при этом Вольтер.)
Прогуливаясь в саду с двумя друзьями и одной дамой, он начертал на глиняной дощечке мадригал в честь дамы. Затем, не считая себя хорошим поэтом, разбил дощечку и бросил в кусты. Некто злой и завистливый человек подобрал один черепок и отнес его королю. На черепке сохранилась только первая половина текста, и она содержала опасную крамолу; Задиг, и его друзья, и даже дама были взяты под стражу. Задига не стали слушать (за него говорил черепок) и приговорили к казни. Собралась толпа, ей хотелось видеть, с каким настроением будет умирать этот молодой человек. Никто не огорчался, и только его родители были опечалены: им ничего не оставалось от имущества сына, все его состояние шло в казну и доносчику. (Вольтер сомневался даже в родительских чувствах людей, отуманенных корыстью.)
Между тем чудесным образом второй черепок оказался в руках короля, черепки сложили и увидели безобидные шутливые стихи о любви и ее опасностях:
Король простил и помиловал и автора стихов и его друзей.
Эпизод замечательный. Вольтер раскрыл метод своей собственной работы. Он не раз прибегал к нему в борьбе с церковью и монархическими порядками. Открыто идти на врагов было опасно, в их руках были полиция, тюрьмы, армия. Вольтер использовал прием «ошибок», «опечаток» и пр. Вместо слова «аmе» (душа), самого частотного в речах христианских проповедников, можно, например, «ошибочно» вставить слово аnе (осел) и смысл соответственно преобразится.
«великим злом на троне утвержден», что он «благу общему единственный противник».
И вот Задиг министр. Вольтеру, конечно, понадобился этот пост, чтобы раскрыть свою политическую программу. Первое, что сделал его герой в роли министра — это утвердил силу закона. Перед законом все равны — и король и пастух. Если Задигу случалось привлекать граждан к суду, то «судил не он, а закон». Таким образом исключалось всякое своеволие судьи, а следовательно, и злоупотребление. Закон, по мнению Задига — должен быть гуманным, то есть помогать гражданам, а не устрашать их. И еще одно качество отличало Задига-министра: он руководствовался принципом: «Лучше упустить виновного, чем осудить невиновного».
Однажды два человека предстали перед Задигом, оспаривая друг у друга право на отцовство.
— Чему вы будете учить вашего ребенка? — спросил у них Задиг.
— Я его научу искусству вести дискуссии,— сказал один,— всем приемам риторики, введу в курс астрологии, демонологии, объясню понятия субстанции и акциденции, абстрактного и конкретного, расскажу о монадах и предустановленной гармонии. (Вольтер издевается здесь над средневековыми схоластическими науками, которые и в его время еще калечили умы.)
— Я постараюсь воспитать его справедливым и достойным иметь друзей,— сказал второй. И Задиг отдал ребенка второму.
Это была общая программа просветителей — воспитать гражданина, полезного члена общества.
В своих странствиях Задиг столкнулся в одном племени с жутким обычаем. «По смерти мужа, жены добровольно шли на костер и сжигали себя».
— Вы очень любили своего мужа? — спросил он у одной молодой вдовы, которая приготовилась к самосожжению.
— Я? Нисколько. Это было настоящее животное, ревнивец, невыносимый человек, но я решила сгореть вместе с ним на костре.
— Наверное, это очень приятно гореть живым? —спросил Задиг.
— Что вы! Это ужасно. Но нужно пройти через это. Я набожна, и моя репутация будет погублена, если я не решусь умереть. Все будут смеяться надо мной,— рассуждает дама.
— Уже тысячу лет, как жены сжигают себя. Кто осмелится отменить закон, столь древний,— говорят удивленному Задигу.
— Разум древнее,— отвечает Задиг.
Устами вольтеровского героя глаголят здесь все французские просветители. Им часто говорили поборники феодализма, что установленные когда-то привилегии для духовенства и дворянства приобрели силу «закона древности», что на их стороне само время, что нельзя ломать и разрушать то, что веками стояло незыблемо. Просветители всему этому противопоставили принцип разумности и звали к ломке абсурдных предрассудков. Задиг добился отмены варварского обычая самосожжения, за это жрецы решили сжечь его самого. Оказывается он нанес ущерб их доходам: все драгоценности обреченных на смерть вдов переходили в собственность церкви. Вольтер бросал тяжкие обвинения всем церквам вообще и христианской церкви прежде всего.
«О как они гибельны! — заявляет Задиг.
— Но это ветры, которые наполняют паруса кораблей. Иногда они топят корабли, но без них нельзя двигаться вперед».
Задиг жалуется на всесильное зло, на весь мир, переполненный им.
— Жалкий смертный, не осуждай того, что следует обожать,— поучает его Иезрад.
— Но... — пытается возразить Задиг. Ангел не стал его слушать и, помахав крылышками, «улетел в десятые сферы».
этим вопросом. Но иногда и вопрос сам по себе важен и значителен, он будит мысль и будоражит сердце.