ЖАН-ЖАК РУССО
Что за огромное здание воздвигла философия XVIII века, у одной двери которой блестящий, язвительный Вольтер, как переход от двора Людовика XIV к царству разума, а с другой — мрачный Руссо, полубезумный, наконец, полный любви...
А. И, Герцен
1 ноября 1755 г. в одном из уголков земного шара произошло событие, ставшее трагедией для многих тысяч людей,— землетрясение в Португалии.
Подземные толчки огромной силы разрушили массивные стены дворцов, общественных зданий; хижины бедняков рассыпались, подобно карточным домикам. Приливная волна высотою в многоэтажный дом, обрушившись со всей своей яростью на берег, довершила трагедию. Одно мгновение унесло тридцать тысяч жизней и труд нескольких поколений.
Весть из Португалии летела в соседнюю Испанию, в Рим, Францию, в Лондон, немецкие княжества, в Россию, Швецию, охватывая страхом и ужасом суеверные головы.
Колокольный звон, молитвы и проповеди с церковных амвонов мрачным аккомпанементом сопровождали эту весть. Фанатики исступленно скандировали полубезумные строки из апокалипсиса:
«— И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий... ибо опустел в один час!»
Из того же апокалипсиса черпали и мрачное утешение:
«Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки, ибо совершил Бог суд ваш над ним». И гармония как бы снова восстанавливалась в мире: пал Лиссабон, подобно Вавилону, пал грешный город, пал во имя справедливости.
Вольтер негодовал на попов и, пожалуй, еще больше теперь на своих собратьев философов, что создали хорошо слаженные теории о мировой гармонии и до сих пор держали в плену и его, Вольтера. Лиссабонская катастрофа заставила призадуматься над причинами земных бед. Не все идеально в природе, а в сфере человеческих отношений и тем более. И Вольтер написал поэму «О гибели Лиссабона», отвергнув теорию Кеплера, Лейбница, Попа, Шефтсбери о мировой гармонии и принцип «все хорошо в этом лучшем из миров, ибо зло уравновешивается добром», теорию, которую разделял до того и сам.
Вскоре Вольтер узнал с огорчением, удивлением, а потом и гневом о том, что знаменитый и гениальный Жан-Жак Руссо не согласен с ним.
Жан-Жак Руссо. Портрет Латура.
Руссо и Вольтер — два разных полюса французского Просвещения, две разные натуры, поистине два антипода. Один насмешлив и лукав, второй трагичен и всегда искренен. Оружие одного — смех, другого — слезы. Руссо не понял Вольтера. В справедливой вольтеровской критике пороков мира он увидел лишь капризы обеспеченного и пресыщенного богача, который «наделенный благами всех видов, благоденствуя в счастье, пытается внушить отчаяние людям страшными картинами бедствий, которых сам не испытал».
Вольтер не остался в долгу и в письмах своих поносил Руссо, называя его сумасшедшим. Письма Вольтера читались вслух в гостиных Парижа. Насмешки и горькие эпитеты, конечно, доходили до ушей болезненно впечатлительного Руссо.
В июне 1760 г. он проклял своего бога: «Я не люблю вас больше, сударь, вы причинили мне, вашему ученику и вашему энтузиасту, самые острые страдания... Из всех чувств, которыми сердце мое было наполнено по отношению к вам, осталось только восхищение вашим прекрасным талантом. Не моя вина, если я не смогу чтить в вас ничего, кроме ваших дарований».
Зачем бы, кажется, Вольтеру не остановиться, не замолчать, не протянуть первым руку примирения человеку, старше которого он был на добрых полтора десятка лет, порывистому, искреннему, восторженному? Но Вольтером овладел бес мести, лукавый, изощренный, жестоко изобретательный. Прочитав роман Руссо «Новая Элоиза», он не поскупился на самые резкие, самые очернительные отзывы в письмах, и это тогда, когда Франция — самая просвещенная, самая лучшая ее часть — с благоговейным трепетом принимала каждую страницу нового произведения Руссо. Так же он встретил и «Эмиля», выискивая острым взглядом «смехотворные нелепости», и только дойдя до главы «Исповедание веры Савойского викария», где Руссо провозглашал «религию сердца» в противовес «кровавой религии Христа», потеплел и умилился: «Пятьдесят страниц, которые бы я хотел переплести в сафьян».
Ссора вскоре разгорелась с новой силой. Руссо бросал обвинения Вольтеру в «Письмах с горы». Вольтер ответил памфлетом «Чувства граждан». Руссо волновался, негодовал, но действовал открыто. Вольтер лукавил, прятал свое авторство. (Памфлет его был написан якобы гражданином Женевы.) Этот смиренномудрый мещанин был якобы объят священным ужасом перед кощунствами автора «Писем с горы». Смиренномудрые речи, елейные воздыхания и молитвы, мастерски подделанные великим пересмешником, ввели в заблуждение даже самого Руссо. Он не мог вообразить, что злая шутка, которая стоила ему чуть ли не жизни (городская толпа в Мотье-Труве, где жил в то время Руссо, подогретая памфлетом, забросала камнями окна его дома),— исходит от Вольтера.
Вольтер оправдывал себя тем, что считал Руссо предателем: «Отвратительно предавать своего собрата». Руссо никогда не мог забыть того, что без Вольтера он остался бы недорослем. Только Вольтер открыл ему глаза на мир, заставил задуматься о себе, о людях, об окружающем, о вселенной. Только Вольтер! В Шамбери, живя у г-жи де Варанс в сомнительной роли слуги, двадцатилетний Руссо впервые прочитал Вольтера. Это были «Философские письма». Они, как мощный импульс, заставили неожиданно и ощутимо работать его мысль, они дали ей пищу, направление. Потом Руссо уже не мог пропустить ни одной строки, исходящей из-под пера философа и поэта. «Ничто из того, что писал Вольтер, не ускользало от нас. Удовольствие которое я испытывал от чтения внушило мне желание писать так же изящно, стараться подражать прекрасному слогу автора, которого я обожал».
Руссо и Вольтер никогда не встречались, никогда не видели друг друга. Первое их сотрудничество (заочное), как мы уже знаем, окончилось для Руссо печально. Но вот на всю Европу прогремело имя человека, который осмелился с покоряющим красноречием разоблачить мнимые дары цивилизации. Это было имя Жан-Жака Руссо, написавшего первый свой трактат «Рассуждение о науках и искусствах».
Сколько страсти, сколько желчи было в этом первом сочинении Руссо! Здесь предавались проклятию цивилизация, культура, труды гения и даже мысль человеческая.
Все это, по мнению автора,— развращало человека, ибо служило на потребу богачей, и, как идеал моральной красоты и в противовес культуре и цивилизации, автор прославлял первобытную дикость человека. Тогда было счастье, тогда была радость бытия, тогда человек был красив и добр.
— Вольтеру. Вольтер ответил разумно, но обидно: «Ваша книга учит ползать на четвереньках, между тем за шестьдесят лет я уже отучился от этого способа передвижения».
вельможам, что был богат, что держал целый штат слуг. Он не мог простить ему ни одной слабости и главную из них — подобострастие перед королями, которых сам он презирал.
В сущности расхождения между Руссо и Вольтером имели глубоко социальные истоки. За плечами Руссо стояла многомиллионная обездоленная масса бедняков, которые требовали радикальных изменений в общественной системе. Вольтер же представлял буржуазию, и, пожалуй, даже крупную буржуазию, готовую сохранить существующий порядок вещей, но без сословных привилегий. Деление общества на дворян (привилегированных по праву рождения) и простолюдинов — порочно, безнравственно. Деление же общества на богатых и бедных неизбежно. Вот его мысль.
«Люди не могут на нашей несчастной планете, живя в обществе, не делиться на два класса — богатых, которые командуют, и бедных, которые служат... Равенство, следовательно, одновременно и вещь самая естественная и самая химерическая».