Курс лекций. — Одесса.: Оптимум, 2002. — С. 144–165.
http://vvvasilyev.narod.ru/Kulturol/Naidorf/humanism.htm
Слово «гуманизм» родственно древнему латинскому слову homo (человек). В наше время понятие «гуманизм» имеет разнообразные истолкования, но все они неизменно включают основной его признак — «человечность», под которой подразумевается отношение к человеку как высшей ценности среди всех возможных во Вселенной. В этом понятии заключено и гордое возвышение человека над миром Природы (в которой он один может действовать умышленно и со всё большим совершенством), и отвержение всевластия Бога, отступающего там, где ситуацией владеет человек, и, в то же время, различное понимание самого слова «человек» — то ли как «человек вообще» (всякий, любой человек, индивид), то ли как «человек особенный» (выдающийся, неповторимо одарённый человек — полководец, правитель, артист и т. п., личность, единственная в своём роде). Все эти и другие смыслы понятия «гуманизм» были проговорены, объяснены в литературе и испытаны в жизни на протяжении почти полутысячелетнего существования в Европе (в XV-XIX веках) эпохи гуманистической культуры, которая заместила здесь культуру средневекового типа.
В названии эпохи — «Новое время» — отразилось чувство обновления, сознание того, что произошло открытие нового периода в истории, который наступал по мере утверждения в жизни новых, взамен шатких, уже старых, оснований коллективной веры. Впервые после распространения Нового завета европейское человечество осознало себя живущим в обстоятельствах новой культуры и приветствовало «новое» как лучшее. Сущность же новизны заключалась в гуманизме новой культуры.
3, далее ссылки даны в сокращении). Уже архаические культуры оставляли решающую роль человеческому коллективу в поддержании предустановленного миропорядка путём ритуальных действий, воспроизводивших первособытия-первотворения (II, 6). И в эпоху Древности человек ясно сознавал свою роль в исполнении традиции, которую обоготворял (II, 7). Пахарь и мореплаватель, кузнец и воин, иногда, как в Древней Греции, в одном лице, купец ли, жрец ли — понимали свою деятельность не иначе, как в союзе с Деметрой и Посейдоном, с Гефестом и Аресом, Гермесом и Аполлоном и другими богами (в данном случае мы берём в пример наиболее известных греческих богов-олимпийцев), то есть, понимали её как деятельность, санкционированную божественными силами.
Культура Средних веков тоже была культурой людей и для людей. И всё же принципы этой эпохи не согласуются с понятием гуманизма, потому что творцом мироздания и человека в нём, творцом всех смыслов и целей, которыми руководствовались люди в мире средневековой культуры, был признан один исключительный субъект — Бог, называемый также Творцом или Создателем. До поры до времени вера в Бога, предполагающая в нём единый и единственный источник всякой созидающей воли, как бы поглощала массу частных человеческих хотений. Лишь на поздней границе Средневековья эта вера и противоречащая ей реальность повседневной жизни достигли нестерпимого раздвоения. К этому времени своеволие человека успело наглядно доказать свою созидательную силу — в постройках небывалых городов (особенно на северо-западе Европы и в Италии), в быстрых хозяйственных успехах в ремесле, торговле и земледелии, в открытии искусств; и успело ужаснуть своею разрушительной силой в междоусобной борьбе за власть и владение, в интригах, подкупах, убийствах соперников, в тайном и явном безудержном угождении страстям.
После этого уже трудно было верить, что мир есть нечто раз и навсегда данное, а человек в нём лишь исполнитель замысла Творца. Опыт и чувства подсказывали другое. И европейцы начали создавать культурную систему в согласии с этим новым опытом и новыми чувствами. Формирование культуры «Нового времени» было отмечено решительными переменами почти всех форм жизни.
Ещё с XV века в Европе постепенно складывался новый облик государств (абсолютные монархии в Испании, Франции, Англии, Австрии, России, германских и итальянских государствах, республики в Голландии и Североамериканских Соединённых Штатах), утверждалась новая сфера человеческого существования — частная жизнь, складывалось новое отношение государств и их граждан к религии и Церкви (Реформация), возникла новая область познавательной деятельности (наука), произошло отделение искусства от ремесла. Новые формы жизни, сложившиеся в период Нового времени воплощали новые представления о мире и месте человека в нём, новые идеалы и новые целеполагания, новую культуру, гуманистическую по своему существу.
Исторически «Новое время» как тип культуры начал складываться в XV и XVI веках (этот переходный период называется эпохой Возрождения), классические формы его находим в XVII и XVIII столетиях. Но уже в XIX веке этот тип культуры обнаружил ряд фатально непреодолимых проблем, катастрофические последствия которых в ХХ веке вновь принудили человечество к мучительным поискам удовлетворяющего требованиям современности культуропорядка (III, 14).
— значит увидеть в нём главное действующее лицо истории. Но человек — не Бог, он не может действовать совершенно произвольно. Возомнивший себя носителем неограниченной воли Человек страшен и разрушителен. Этому учил дорого обошедшийся опыт первых веков новой эпохи. Вот почему одной из первейших задач в процессе становления культуры Нового времени было обоснование культуропорядка, лежащего в её основе — его природы и его структуры.
Кроме того, тот же опыт показал, что свободно действующий человек может продуктивно творить согласно своей воле, если будет сообразовывать её со свойствами действительности, к которой он прилагает свои усилия. Поэтому ещё одной задачей новой культуры стало обоснование достоверного знания как важнейшего условия свободной деятельности человека.
Наконец, самоответственно действующий человек стал перед необходимостью самопознания и самооценки. Эту, впервые возникшую проблему человеческого «Я», следовало решать и как познавательную (в плане познании того, как и чем теперь должен руководствоваться в своих решениях человек), и как воспитательную, поскольку в этой культуре уже не Бог, а сами люди были ответственны за состав тех мыслей и чувств, с которыми новое поколение вступает в общественную жизнь.
Эти и другие проблемы эпохи Нового времени (например, проблемы смысла истории, власти, свободы личности, проблема Бога и мира — в свете новых представлений) интенсивно разрабатывались рядом блестящих учёных и мыслителей из разных стран Европы. В целом культура Нового времени сложилась как общеевропейская в отношении всех важнейших своих проявлений — от придворного этикета, научных теорий и жанров искусства до технологии машинного производства, средств связи и банковского дела.
В культуре Нового времени мир мыслится её носителями как пространство, в котором события происходят сами по себе, по собственной причине. И нет такой внешней воли, которая могла бы в этот порядок вмешаться. С этой точки зрения не так уж важно, как это пространство возникло, существует ли оно изначально, как говорят, «от века», или создано некогда Богом, который снабдил его всеми необходимыми свойствами, а затем «умыл руки». Не «как произошёл наблюдаемый мир?», а «каков он?» — вот тот практический вопрос, который эпоха Нового времени считает важнейшим.
«само по себе», без Божественного вмешательства, называют «естественным», т. е. «природно данным». Это определение относится в данном случае и к сфере человеческих взаимодействий: порядок отношений, складывающихся между людьми, тоже должен быть правильным, соответствующим естественной природе человека и общества. Но он может быть и неправильным, если люди по неведению или по злому умыслу игнорируют те принципы взаимоотношений, которые изначально, по природе вещей, положены человеку (человечеству). Вот почему, согласно представлениям эпохи, открытие или осознание людьми этих принципов («естественных социальных законов», «законов естественной морали») и следование им — верный путь к установлению наилучшего и счастливейшего человеческого общежития.
В общем виде основные принципы организации пространства культуры Нового времени можно увидеть на примере механического взаимодействия тел в природе. Исходное представление здесь таково: все тела существуют независимо друг от друга в абсолютно безразличной к ним пустоте — вместилище мира. Каждое такое тело может пребывать в неподвижности или двигаться неизменно и прямолинейно «своим собственным путём» сколь угодно долго, если только оно не столкнётся с другим телом, которое движется столь же независимо. В этом случае оба столкнувшихся тела изменят параметры своего движения, «впечатлившись» от этого соударения по-разному, в меру собственной природы: более массивное из тел в меньшей мере изменит характер своего движения. Таким образом «судьба» тел в этом пространстве не зависит от чьей-либо верховной личной воли, но только от собственных свойств участников взаимодействия и случайности их положения относительно друг друга.
Однако, конкретные последствия каждого такого события (со-бытия тел), определяются действующими в этом пространстве законами взаимодействий тел, например, математически сформулированными законами Ньютона — законами инерции, тяготения, ускорения, действия и противодействия, или, скажем, законами Кеплера, «управляющими» движением планет вокруг Солнца. Таким образом, эти и другие универсальные (т. е. действующие всегда и везде) законы однозначно связывают причины событий и их последствия — по принципу «если–то» — и выступают как бы едиными и равными для всех правилами существования в этом пространстве. Притча о яблоке, которое «подсказало» Ньютону идею закона всемирного(!) тяготения, как раз акцентируют то обстоятельство, что и Земля, и яблоко, несмотря на различие их масс, равны перед законом природы, которому подчинено любое тело в какой бы точке пространства оно не находилось.
— ни наблюдатель, ни сами тела (будь они способны к самосознанию) — не в состоянии предугадать его последствий, поскольку заранее энергетические свойства (масса и импульс) этих тел не могут быть известны. Зато соударение — как естественный эксперимент — однозначно выявляет эти свойства. И с этого момента поведение наблюдённых тел становится предсказуемым — то, что предопределило протекание природного процесса (в нашем случае — соударения), но было до времени скрыто от познающего сознания, теперь оказалось познанным. Форма, в котором произошло это познание называется «законом природы» или «естественным законом».
Принципиальная новизна такого познания заключена в его всеобщности. В прежних культурах знание существовало в «рецептурной» форме, в составе конкретно-практического навыка: «если хочешь получить продукт К, возьми материал В и подвергни его определённым воздействиям (?, ?, ? ...). Попросту говоря, если хочешь получить стакан кипятку, возьми чайник с водой, поставь его на огонь и подожди, пока вода закипит. Теперь же познание выделяется в специальную познавательную деятельность (науку), а продукт науки получает форму всеобщего закона: «при условиях a и b вещество W всегда превращается в вещество S", т. е., в нашем случае, «при известных параметрах давления воздуха и температуры вода всегда переходит из жидкого состояния в газообразное».
«рецептурной». Но она, как теперь хорошо известно, таит в себе огромные возможности для обогащения человеческой деятельности. Форма закона позволяет предвидеть (моделировать) процессы, которые человеческой практикой ещё не освоены. В нашем случае, знание относительно воды, приобретённое на опыте чайника, может, условно говоря, быть использовано и при конструировании теплообменника паровой машины. И именно потому, что законы природы имеют всеобщий смысл.
Культура Нового времени исходит из предположения, что вся Вселенная организована законами, неотъемлемо присущими ей по природе, познанными или ещё не познанными человечеством. Это предположение, правда, не могло быть ни доказано, ни опровергнуто, ибо никакой открытый и сформулированный закон не может служить доказательством существования не открытых ещё законов. В рамках анализируемой культуры предположение о законосообразности мироздания было предметом веры (II, 8), принималось за очевидную истину — единственно возможную и необходимую, потому что для мира, мыслимого теперь без единоправного управителя (Бога), с человеческой точки зрения, необходим был всё-таки надёжный источник порядка, способный оградить мир от губительного хаоса. Этим источником была, по представлениям эпохи, всеобщая подчинённость мироздания лежащим в нём самом законам.
С другой стороны, сама эта принципиальная возможность познавать истинное положение вещей, познавать «законы Вселенной», усматривалась в том обстоятельстве, что человеческий мозг, порождён той же природой, подчинён её же законам и обладает разумом — способностью усматривать свойства вещей и их взаимосвязи независимо от собственного положения и интереса, бескорыстно и объективно. Эта способность разумного суждения (или «здравого смысла»), врождённая человеку и свойственная только ему, считалась свойством, возвышающим человека из мира живого, где поведение принижено тем, что подчинено всегда конкретному практическому интересу.
Разумное начало, или Разум — вот что в культуре Нового времени считалось основанием единства мира, объединившим живую и неживую природу, человека и мир. «Природа разумна, разум естественен» — таков символ веры эпохи Нового времени. Пространство в культуре Нового времени законосообразно, разумно и естественно, т. е. зависимо только от самого себя.
Приведённый выше пример из мира механической физики хорошо может послужить также уяснению природы человеческих взаимоотношений — в понимании культуры Нового времени. Согласно такому пониманию, каждый человек — это неповторимый индивид, обладающий известными качествами — энергией, способностями, претензиями и т. п., вынужденный, в силу общественного характера человеческого существования, взаимодействовать с другими, такими же как и он сам неповторимыми и независимыми индивидами. Результаты этих взаимодействий зависят от исходных качеств взаимодействующих индивидов, их общественного взаиморасположения и законов общества, в котором это взаимодействие происходит. Так, конфликт крестьянина и вельможи имел все шансы закончиться для последнего иначе, чем конфликт этого вельможи с придворным, имеющим более высокое положение при дворе. Конечно, мастера придворных интриг выигрывали у равных себе по положению за счёт собственной энергии, изобретательности и знания «нравов», т. е. неписаных законов жизни придворного общества. Но всё же несправедливость общественных порядков, царивших в странах Европы, и ставивших большинство людей в изначально невыгодное положение, в котором даже незаурядные личные достоинства мало что могли изменить, со временем становилась всё более очевидной для любого, кто смотрел на вещи непредвзято.
«свободе воли», по незнанию, злому умыслу или унаследованным предрассудкам, на протяжении истории были склонны устанавливать законы общества, противоречащие естественной природе человека. Эти законы порождали несправедливость, рабство, страдания. Эпоха Нового времени полагала своей важнейшей задачей формулирование таких законов общественного устройства, которые вели бы к созданию социального пространства, соответствующего естественному порядку вещей во Вселенной. «Мы считаем очевидными следующие истины: все люди сотворены равными и все они одарены своим Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат: жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства, заимствующие свою справедливую власть из согласия управляемых», — сказано в «Декларации Независимости Соединённых Штатов Америки», принятой 4 июля 1776 года. Этот пример следует считать одним из самых радикальных в ряду других попыток установления справедливого общественного устройства, в котором принимались бы во внимание «естественные права» человека [1].
Культура Нового времени, готовая сознательно принять разумный «естественный порядок» вещей, имела, однако, далеко не однозначное представление о нём. В XVI-XVIII веках в европейских странах преобладающим было представление об «абсолютной монархии» как о наиболее естественной форме государственного устройства. В этом случае внимание общества сосредотачивалось на фигуре монарха, от которого ожидали твёрдого и справедливого волеизъявления, и на фигурах государственных сановников, вельмож, придворных, т. е. тех, чья воля служила исполнению воли государя. Такая модель государства имела вертикальную (иерархическую) структуру, в которой большинство населения, состоявшее из крестьян и бедных горожан, было охвачено законопорядком, но лишено социальной инициативы. Классический пример монархии такого типа сложился во Франции в эпоху Людовика XIV, которому приписывают формулу «Франция — это я». Развитие абсолютизма шло по пути т. н. «просвещённой монархии», предполагавшей усиление роли образованного слоя общества в формировании воли монарха. Русская императрица Екатерина II может быть примером монарха, стремившегося к такому стилю правления.
Параллельно с этой «придворно-аристократической» формой культуры Нового времени, в XVII-XVIII веках развивалось представление об иной модели — «естественно-правовой», которая опиралась на принцип равенства всех граждан в их «естественных» правах на жизнь, свободу и собственность. По этой модели власть вырастала из самого общества в силу необходимости согласовать частные и потому противоположные интересы граждан. «Закон есть выражение общей воли. Все граждане имеют право участвовать лично или через своих представителей в его образовании», — записано в ещё одном историческом документе эпохи Нового времени — «Декларации прав человека и гражданина», принятой Национальным собранием Франции 26 августа 1789 года. Делегируя правительству полномочия, граждане брали на себя обязательство подчиняться созданной ими власти. Закон «должен быть равным для всех как в тех случаях, когда он оказывает своё покровительство, так и в тех случаях, когда он карает», — читаем мы в том же параграфе знаменитой «Декларации».
Столкновение обеих названных моделей несколько десятилетий XVIII века происходило сначала в форме публичной критики, но в итоге вылилось в социальную революцию во Франции 1789-1792 гг., последовавшую за ней полосу общеевропейских («наполеоновских») войн, завершившихся только в 1815 году. Параллельное существование двух моделей продолжалось, однако, ещё в XIX веке. Российская империя была одним из последних бастионов абсолютной монархии (самодержавия) Нового времени.
Вера в то, что «законы правят миром», формирует иное представление о времени, чем то, что складывалось в Средневековье под влиянием веры в целенаправленное движение управляемого Богом мира к своему концу. С одной стороны, все эти столкновения, превращения, взаимодействия в природе и в обществе возможны лишь при условии движения соучаствующих элементов, следовательно все эти процессы развёртываются во времени. С другой стороны, время не включено в число факторов, предопределяющих характер протекания этих процессов. Земля всегда совершала своё вращение вокруг Солнца, брошенные камни всегда падали, деревья всегда зеленеют весной, вода всегда закипает на достаточно сильном огне. Люди во все времена обладали набором качеств, в той или иной мере свойственных каждому, например, честолюбием, властолюбием, алчностью, но и добротой, кротостью, нестяжательством. Литературная басня хорошо иллюстрирует такое понимание человеческой природы, фиксируя отдельные качества человека характерными образами зверей — лисы, зайца, льва, гиены, муравья и т. п. Добавим сюда то, что Лейбниц назвал «философией на все времена» («philosophia perеnnis»), т. е. набор самоочевидных вечных и неизменных истин, которые всегда были известны людям. Два, взятое дважды, всегда составляет четыре — независимо от того, где, когда и чей ум эту истину мыслит. Справедливость, верность, доблесть равно понятны каждому — и древнему греку или римлянину, и немцу, англичанину или французу XVIII века.
«метафизические», не зависящие от чьей-либо воли или интереса) принципы человеческих отношений, которые должны лечь в основу правильно, разумно устроенного общества. Такие взгляды приобрели наибольший авторитет в момент высшего расцвета культуры Нового времени, в эпоху Просвещения (XVIII век), называемую так потому, что она была полна предчувствий наступающего всеобщего очищения умов от предрассудков прошлого, просвещения их силой Разума, бескорыстно постигшего, наконец, важнейшие истины бытия.
— наука, а «человек познающий» становится героем культуры. Учёный, с его исходным реализмом в отношении к миру, с его позицией открытости и независимости суждений ради установления истины путём эксперимента и доказательства, как единственного её критерия, становится образцом трезвого и практичного отношения к жизни для людей любого рода занятий — в политике и военном деле, в суде и в хозяйстве аристократа-землевладельца, в войне, в мореплавании и торговле — даже мелкой, лавочной. Не только учёный, но каждый, кто действует по собственному почину, на свой страх и риск, нуждается в том, чтобы знать истину, т. е. действительное положение дел, в которые он внедряется. «Если под свободомыслящим, Вы понимаете человека, свободно пользующегося своим разумом и доискивающегося истины без пристрастия и предубеждений, неизменно приверженного к ней, Вы имеете в виду мудрого и честного человека, и я стремлюсь им быть», — писал в первой половине XVIII века молодой английский аристократ лорд Боллингброк в письме к Джонатану Свифту, писателю, автору «Путешествий Гулливера» [2].
Обособление познавательной деятельности не отделяло её от деятельности созидательной, по крайней мере, в представлениях классической поры Нового времени (XVII-XVIII вв.), поскольку, напомним, в рамках этой культуры созидание мыслилось как установление естественного порядка. Герой этой культуры — в первую очередь самодеятельный индивид, осознающий свой долг и действующий ради установления разумного, значит, наилучшего, порядка жизни. Мир, в котором он действует, существует независимо от него, но этот мир открыт его разуму и чувствам и потому доступен человеческим усилиям усовершенствовать его. Таков приблизительно смысл, заключённый в образе победоносного героя Нового времени. Этот персонаж полон воодушевления, свойственного людям, освободившимся от сковывающих традиций, и берёт теперь на себя инициативу и ответственность за своё и общее будущее, руководствуясь в деяниях своих разумом и «разумной страстью — волей». «Чувство самостоятельной деятельности побуждает человека трудится и творить, и самая сладкая награда за труд — ощущение, что ты сам начал и кончил всё, что сделано тобою», — формулировал выдающийся немецкий философ XVIII века Иоганн Готфрид Гердер [3].
Иерархия деятельностей в культуре, считающей, что «закон правит миром», выдвигает на высшие уровни значимости деятельность законодательную. В странах, в которых установилась абсолютная монархия, законодателем является глава государства — монарх. Его долг установить такой порядок в государстве, который соответствовал бы законам человеческой природы. Король, император, царь — на троне или на коне впереди войска, государственный советник, министр, канцлер-устроитель государства в своём рабочем кабинете — вот наиболее распространённый портретный образ деятеля эпохи Нового времени. Важнейшая проблема, с которой в этой связи сталкивается общественная мысль эпохи, порождена тем, что в таком властителе соединяются частное лицо — с его личными качествами, интересами и временными целями, и лицо державное — источник и гарант «общего блага» — с другой. Суть этой проблемы заключается в том, что обе эти позиции не всегда совпадают, и тогда, в условиях абсолютизма, т. е. власти, ничем не ограниченной извне, граница своеволию может быть положена только моральным сознанием субъекта власти. Поскольку мотивами деятельности монарха — как образцовой по отношению ко всякой общественно значимой деятельности — считаются, с одной стороны, чувство «долга», порождённое разумным осознанием своего естественного предназначения в мире, и столь же естественные личные «чувства» («аффекты», «страсти» — в терминологии эпохи) — с другой, то их слияние или борьба, составляют основное содержание внутреннего мира человека, каким понимала его эпоха Нового времени.
Итак, политик (монарх-законодатель, полководец, государственный советник, министр, судья) и учёный (математик-астроном, естествоиспытатель, философ) — вот две основные фигуры эпохи, к которым тяготеют все остальные. Каждый придворный на государственной службе чувствует себя политиком, почти каждый аристократ, отошедший от дел, организует лабораторию и мастерские, философствует, пишет книгу. Третья крупная фигура эпохи — «капиталист» — банкир, крупный торговец, владелец мануфактуры, фабрики, заводчик — очень долго не становится вровень с ними; нетрадиционно хозяйствующий субъект, «делец» считается авантюристом, обманщиком, игроком. В системе представлений, ориентированных на разумный закон и порядок, он кажется либо мало значимым для культуры, либо даже её разрушителем.
для эпохи отношениях и способах деятельности людей в ней живущих, в направлении их воли, содержании их устремлений, в преимущественном развитии определённых навыков и т. п., даже в выборе задач и оценке препятствий, преодоление которых люди данной эпохи считают наиболее достойными для себя.
Культура Нового времени располагала векторы предпочтений так, что высшим достоинством в ней наделялась деятельность, направленная на обнаружение и утверждение в жизни естественного (в понимании эпохи — подлинного) порядка, запечатлённого в разных формах — в законах государств и в законах природы, сформулированных в различных науках, в разнообразных систематиках (от «Системы природы» Карла Линнея до философской системы Иммануила Канта) или в строгом придворном этикете.
В то же время, знаком отрицания (и избегания) было мечено в ней всё то, что представлялось связанным с беспорядком, хаосом, неразумным устройством. Даже сады и парки в эту эпоху предпочитали видеть такими, в которых бы ясно ощущался отпечаток организующей человеческая воли: парковое пространство должно было быть разумно разбито симметричными аллеями, украшено скульптурами и соразмерными им архитектурными сооружениями, а растения распределены в правильном порядке, устроенном рукой человека (примеры: Версаль, 1662; Петродворец, 1725). Такого рода парк так и назывался «регулярным парком» (от лат. regula — правило). Разумеется, что враждебным духу времени считался и беспорядок в мыслях, чувствах и поведении отдельных людей и человеческих коллективов. Он должен был быть преодолен или хотя бы скрыт от посторонних.
Авторитетным образцом «правильного» отношения к миру и человеку в нём служила тогда быстро развивавшаяся наука о природе. Значение науки для культуры Нового времени определялось в целом не столько даже ошеломляющими практическими результатами научных открытий, сколько распространением самого научного метода. Научный подход, который к этим открытиям привёл — с характерной для него разумной отстранённостью и целесообразностью, — проникал в самые разные сферы жизни, в т. ч. в такие, где их, казалось бы, трудно ожидать. Вспомним, что А. С. Пушкин назвал умение актёрски хладнокровно разыгрывать роль влюблённого, которым владел его герой Евгений Онегин, «наукой страсти нежной» [4.] И это не исключение.
«Онегина», в 1736 году в Париже был опубликован знаменитый роман Кребийона-сына под характерным названием «Заблуждения ума и сердца», в котором подробно исследуются правила этой, названной Пушкиным «наукой», сферы человеческих отношений в светском придворном кругу. Само собой, «заблуждения» здесь противоположны «истине», и ради неё осмысливаются. «Истина» же в эту эпоху — слово уже из научного, а не религиозного словаря.
в одном месте действия и в продолжении не более, чем 24 часов, аргументирует в научном духе: «Думается, что высказанное выше положение извлечено из самой природы» [5]. В 1753 году выдающийся английский художник Уильям Хогарт выпустил в Лондоне трактат под названием, точно отразившим научную ориентацию эпохи: «Анализ красоты» [6]. Влияние научного подхода сказалось и на развитии самого языка — литературного и бытового — тем, что направило его в сторону его большей лексической и стилистической точности, необходимой там, где общим требованием становится убедительная ясность аргументов («Свет человеческого ума — это вразумительные слова, однако предварительно очищенные от всякой двусмысленности», — писал английский философ Томас Гоббс) [7].
«локомотива культуры» и в целом стала служить образцом для решения жизненных и интеллектуальных задач эпохи. Иными словами, наука определяла основную парадигматику эпохи Нового времени [8], которая более, чем любая из предшествующих эпох, была устремлена к преодолению традиций ради новых сфер деятельности, новых знаний, новых форм жизни.
Иначе осмыслена в Новое время роль религии. Новая эпоха не стала безрелигиозной (атеистической, т. е. безбожной — от гр. a — отриц. частица + theos — бог), но в ней христианство уже не было основным средством понимания и описания мира. Научные теории теперь выглядели убедительнее религиозного мифа. Рассказывают, что когда знаменитый французский астроном Пьер Лаплас изложил Наполеону свою гипотезу о происхождении Солнечной системы, последовало замечание императора о том, что в ней нет упоминания о Боге. «Я не нуждаюсь в этой гипотезе, Ваше величество», — таков был, вполне в духе времени, ответ учёного.
— момент постижения мира человеческим Разумом. Средневековье опиралось на Начало, Новое время — на Итог времён. Новое время казалось себе логическим завершением истории потому, что, открыв возможность познать мир через вечно присущие ему законы, эта эпоха была полна надежд очень скоро овладеть миром, достигнув полного его описания.
Взгляд на мир в контексте такого понимания вечности делал протяжённость истории несущественной. Не только планеты всегда притягивали друг друга с силой, вычисляемой по закону, открытому Исааком Ньютоном, но и люди в своей сущности всегда были одни и те же. «Если вы желаете знать чувства, склонности и образ жизни греков и римлян, изучите хорошо темперамент и действия французов и англичан, и вы не ошибетесь, перенося на первых наблюдения, сделанные относительно вторых... Человечество в такой степени является одним и тем же во все времена и во всех ареалах, что история в этом смысле не сообщает ничего нового и необычного», — думал английский философ Дэвид Юм [9]. А раз так, то события прошлого — те, которые тщательно отобраны и осмыслены веками — могут служить надёжным материалом для познания вечных закономерностей человеческой природы. Например, события, описанные в Библии. Библейские сказания утрачивали свою священную исключительность, становясь поучительными примерами типичного человеческого поведения. Библейские цари и пророки, Иисус и его ученики, святые и грешные герои притч и евангельских историй становились фигурами-знаками, именами которых нарицали современников, отмечая существенные черты их общественного поведения. Образы Давида, Самсона, Иуды Маккавея взывали к справедливой борьбе, Мария-мать, казалось, несла в себе горе и утешение всех скорбящих матерей, Иуда Искариот был вечным знаком-клеймом предателя, апостол Павел — примером прозрения, Блудный сын символизировал надежду на прощение. В сознании эпохи Библия была разобрана на сотни сюжетов, трактованных как примеры легко узнаваемых проявлений неизменной человеческой натуры.
— греко-римской мифологии и истории. Недаром Античность называют «классической», т. е. образцовой (лат. classis означает «разряд», «класс», т. е. что-то уже отобранное). Продемонстрировать публично поведение, похожее на то, что известно по римско-греческим образцам, значило, согласно представлениям Нового времени, заявить о себе как о совершенном, на все времена верно устроенном человеке. «Принципы свободы и равенства, римской гражданственности, чести и героизма для них перестали быть книжными абстракциями. Подражание Бруту или Гракхам сделалось нормой каждодневного поведения», — писал Ю. М. Лотман о людях второй половины XVIII века, приводя в пример учёного математика и деятеля Французской революции Жильбера Ромма. Осуждённый за участие в неудачной попытке «прериальского восстания» 1795 года против деспотического режима Робеспьера, своё последнее слово на суде он закончил восклицанием: «Я пролью свою кровь за Республику, но не доставлю тиранам этого удовольствия» (в этих словах Ромм сближал Французскую и древнюю Римскую республики). «Все обвиняемые по этому делу покончили с собой, по очереди передавая друг другу один и тот же тайком пронесённый в тюрьму кинжал», — напоминает далее Ю. Лотман [10].
Даже мода в одежде XVIII века постепенно воспринимает античные мотивы. «Общество любителей античности» с центром в Лондоне, основанное в 1732 году, пропагандировало «греческий вкус и римский дух», на различные торжества его представители одевались в античном духе. Художник Джошуа Рейнольдс, член Общества и директор Академии художеств в Лондоне, даже принимал участие в работе над драпировкой торжественной тоги. В 1793 году французский художник Жак-Луи Давид в качестве национального костюма героической Французской революции предлагает костюм в античных традициях [11.] По той же причине сравнение современника с персонажем древности звучало как высший комплимент. «Он в Риме был бы Брут, в Афинах — Периклес», — возвышал своего друга П. Чаадаева А. С. Пушкин (в стихотворении «К портрету Чаадаева»). На известном портрете работы Д. Левицкого «Екатерина II — законодательница» русская императрица аллегорически изображена в роли жрицы в храме античной богини правосудия.
быть. Но в том и не было нужды. Мы сталкиваемся в этом случае с основанным на греческой и римской мифологии идеализированным «образом Античности» как особой знаковой системой — языком понятий и образов, посредством которого эпоха Нового времени описывала свои собственные закономерности. Система образов мифологизированной Античности и стала общим языком эпохи Нового времени, её языком-интегратором. Причём, язык этот был максимально приближен к требованию научности: Античность была представлена в нём как мир отобранных временем классических образов — образцов ситуаций и поступков, обнаруживающих свой вечный и однозначно определённый смысл, и символически выражающих вечные законы человеческого общежития.
Особенность этого языка заключалась также в том, что это был язык публичного поведения. Частная повседневная жизнь, изнаночная, невидимая миру сторона бытия, полная случайных событий, наиболее значимые из которых тонут в массе малозначащих, как бы не замечается эпохой Нового времени, которая более всего ценит в себе способность везде и во всём постичь разумное и утвердить познанную закономерность. Придворная жизнь великосветского общества, наоборот, строилась как публичная во всём, включая личную жизнь королевской четы [12], и регламентированная во всех своих церемониалах — приёмах, аудиенциях, обедах, балах, парадах, одежде, переписке [13] и т. д. Принципиально публичный характер жизни высшего сословия выразился также в анфиладной (последовательной) внутренней планировке королевских дворцов и усадеб аристократов, не оставлявшей фактически ни одного изолированного помещения, следовательно, как бы и не предполагавшей существования частной, интимной стороны индивидуального существования.
В этих условиях публичный образ человека вырастал не из его внутреннего содержания (оно здесь просто не имело значения), а из правил и ролей, предписанных индивиду в соответствии с его общественным положением. Придворная и, говоря шире, общественная жизнь приобретала характер театральности, и в этом общественном театре непрерывно разыгрывались сценарии по классическим античным образцам. И театр, с другой стороны, стал в XVII-XVIII веках важнейшим средством воплощения антично-образной нормативности своего времени, средством возвеличивания и воспитания, очищения душ и утверждения незыблемого авторитета абсолютного властителя. В юношеской трагедии Расина «Александр Великий» Луи Бурбон выступает в образе Александра Македонского, «актёр, исполнявший эту роль, был облачён в пышную королевскую одежду и торжественно читал стихи, в которых легко было узнать влияние речей короля» [14]. Сближение великосветской жизни и покровительствуемого двором городского театра подчёркивалось ещё и тем, что «вокруг героев трагедий», сюжет которых был заимствован из античной мифологии, «тут же, прямо на сцене, восседали знатные господа, занимавшие часть театральных подмостков».
— нейтральное вместилище действия пьесы, актёры, изображающие персонажей с определёнными душевными свойствами, и законы морали, «естественные» и потому неизменные, управляющие ходом конфликтов и проявляющиеся в них — вот та суть театра, которая делает его моделью ньютоновского космоса, описание которого дано вначале этой главы. Поэтому, точнее было бы сказать, что языком-интегратором Нового времени служила не просто система образов мифологизированной Античности, а система театрализованных образов мифологизированной Античности, представленных как в жизни, так и на театральной сцене и, далее, в других видах искусства.
— «Похищение Сабинянок», П. П. Рубенс — «Персей и Андромеда», Ж. -Л. Давид — «Ликторы приносят Бруту тело его сына», К. Брюллов — «Последний день Помпеи» и т. д.), имеющие более или менее ясные смысловые связи с современностью, либо образы современников, возведённые к антично-мифологическим прототипам. Аналогично обстояло дело в архитектуре гражданского значения (триумфальные арки по типу римских, например «Бранденбургские ворота» в Берлине), в скульптуре. Так, например, герцог (по-французски, duce, читается — «дюк») де Ришелье в памятнике работы известного русского скульптора И. П. Мартоса (1754-1835) на Приморском бульваре Одессы одет в римскую тогу. Генерал-губернатор Новороссийского края, конечно, никогда не надевал тоги, но его высокое гражданское достоинство ясно подчёркнуто ролью римского патриция, которую он, согласно представлениям эпохи, с достоинством исполнил всею своею жизнью.
Подведём теперь краткий итог. В эпоху Нового времени утвердилось представление о законе как исходной управляющей силе в природе и обществе. Познать и сформулировать законы природы призвана наука. Наука как общественный институт, сообщество учёных мира, совместно формирующих систематические, проверяемые и доказуемые знания, имеющие всеобщий смысл — впервые сложился в эпоху Нового времени. Искусство (живопись, театр, литература, музыка) в эпоху Нового времени впервые освободилось от воплощения устоявшихся религиозных представлений и стало независимым средством познания и образного воплощения господствующих общественных закономерностей, средством воспитания в людях норм морали, которая признавалась «естественной», присущей самой человеческой природе. В эпоху Нового времени впервые была выработана общественно значимая система образования и воспитания. Учебники по основным отраслям знаний — тоже новшество этой эпохи. Политические формы, опробованные в эпоху Нового времени, частью сохранились до наших дней (представительная демократия). Ценнейшим из наследия Нового времени является выработанное тогда представление о человеке как самоответственном деятеле (монархе, вельможе, политике, учёном, собственнике и т. п.), свобода которого ограничена лишь естественным моральным законом.
1 Недавняя ещё идея установления в СССР и в мире «научно обоснованного», то есть не придуманного, а как бы открытого в самой природе вещей, «правильного» коммунизма, также проистекала из образа мыслей эпохи Нового времени.
2 Цит. по: Барг М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма. — М. 1987. — С. 314.
— М. 1995. — С. 49.
4 См.: Пушкин А. С. Евгений Онегин. Глава I, строфы VIII-XII.
5 Литературные манифесты западноевропейских классицистов. — М., 1980. — С. 267.
6 «Что касается движений головы, то страх, который обычно в присутствии посторонних людей испытывают дети, пока они не достигнут определённого возраста, является причиной того, что они утыкаются в грудь подбородком и глядят исподлобья, как будто сознавая свою вину и неуклюжесть. /…/ Этой постоянной заботы, утомительной и для детей, и для родителей, можно легко избежать. Для того чтобы предупредить эту уродливую привычку (в соответствующем возрасте), следует завязать ленточкой прядь волос сзади или привязать ленточку к шляпе, если шляпа крепко сидит на голове, а другой конец ленточки прикрепить сзади к платью (как показано на рис. 121 табл. 2) на таком расстоянии, которое не позволит подбородку опуститься на грудь. В то же время ленточка предоставляет возможность голове двигаться в любом направлении, кроме одного, от которого ребёнку следует отвыкнуть». Хогарт У. Анализ красоты. — Л., 1987. — С. 199.
— М., 1979 — С. 284.
“парадигма” см. I, 3. 7.
9 Барг М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма. — М., 1987. — С. 310.
10 Лотман Ю. М. Сотворение Карамзина. — М., 1987. — С. 115.
«Иллюстрированная энциклопедия моды». — Прага, 1987. — С. 223.
— М., 1991. — С. 53.
— СПб., 1994.
14 История западно-европейского театра. — М. 1941. — С. 327.