А. А. Елистратова
ПОСЛЕДНИЙ РОМАН ДЕФО
Счастливая куртизанка, или история жизни и всевозможных превратностей судьбы Мадемуазель де Белло, впоследствии именуемой Графиней де Винцельсгейм Германской, она же Леди Роксана. М. : Этерна-принт, 2006. Пер. Т. М. Литвиновой.
1
По словам авторитетного исследователя Дефо, Джеймса Сузерленда, для современного читателя XX в. семь восьмых литературного наследия Дефо "безнадежно скрыты под волнами", подобно подводной части гигантского айсберга {James Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co., 1956, p. 6.}. Говоря это, Сузерленд имеет в виду главным образом так называемые "смешанные" сочинения Дефо - его многочисленные памфлеты, сенсационные отчеты о появлении "доподлинных" привидении, о небывалых бурях и землетрясениях, политические прогнозы, экономические проекты и т. д. Но в известной мере метафора Сузерленда применима и к посмертной судьбе последнего романа Дефо. Хотя "Роксана" и переиздается в наше время в странах английского языка, она все же заслонена тенью "Робинзона Крузо". Нашим читателям этот роман до сих пор почти неизвестен. А между тем эта книга - последнее крупное беллетристическое произведение Дефо - не только выделяется среди других его романов, во многом отличаясь от них глубиной самораскрытия главного характера и трагической напряженностью сюжета, но, будучи поставлена в связь с общими процессами развития европейской литературы XVIII в., может рассматриваться как один из первых и притом чрезвычайно оригинальных образцов психологического романа нового времени.
"Счастливая куртизанка, или история жизни и всевозможных превратностей судьбы мадемуазель де Бело, впоследствии именуемой графиней де Винтельсгейм Германской, известной во времена Карла II под именем леди Роксаны" вышла в свет в 1724 г., когда автору было уже около шестидесяти четырех лет. Позади была долгая, трудная, полная тяжких испытаний и стремительных взлетов жизнь, которую сам Дефо характеризовал как годы, "проведенные в самых бедственных, скитальческих и горестных обстоятельствах, в какие приходилось попадать человеку. За это время я прожил долгую и удивительную жизнь - в постоянных бурях, " борьбе с наихудшим видом дикарей и людоедов." Я испытал всяческие насилия и угнетения, несправедливые упреки, людское презрение, нападения дьявола, небесные кары и земную вражду; изведал бесчисленные превратности Фортуны, побывал в рабстве хуже турецкого...; попадал в море бедствий, снова спасался и снова погибал, чаще, чем это случалось с кем-либо ранее на протяжении одной человеческой жизни; часто терпел кораблекрушения, хотя скорее на суше, чем на море..." {Daniel Defoe. Serious Reflections during the Life and Surprising Adventures of Robinson Crusoe. London, Dent, 1899, p. XI-XII.} Этот драматический итог биографии Дефо (которая, по его заявлению, послужила подлинной канвой "удивительных приключений Робинзона Крузо") был, по-видимому, близок к действительности. Писателю, который, вступив в седьмой десяток, оглядывался назад, было что вспомнить. Человек удивительной предприимчивости, энергии и инициативы, сочетавший трезвую наблюдательность с неиссякаемым воображением, рисовавшим ему все новые и новые возможные сферы деятельности, он активно участвовал в политической, экономической и культурной жизни своей страны. В молодости он был замешан в неудавшемся заговоре незаконного сына Карла II, герцога Монмутского {Герцогу Монмутскому предстояло фигурировать в качестве одного из эпизодических персонажей в романе "Роксана" под именем г-га М-ского.}, собравшего под свои знамена немало ремесленников и неимущих крестьян, "окрыленных мечтой об утверждении утопии всеобщего равенства" {А. Л. Мортон. История Англии. М., "Иностранная литература", 1950, стр. 239. См. также характеристику политических взглядов молодого Дефо в другой книге этого английского историка-марксиста: А. Л. Мортон. Английская утопия. М., "Иностранная литература", 1956, стр. 108-111.}. Заговор был разгромлен (1685). Но три года спустя возглавлявший силы политической и религиозной реакции Иаков II Стюарт был низложен, и Дефо, в числе других лондонских бюргеров, торжественно встретил нового короля, Вильгельма III Оранского, прибывшего из Голландии, чтобы занять престол своего тестя. Недолгое царствование Вильгельма III (1689-1702) было для Дефо периодом бурной политической активности: он энергично поддерживает этого "короля-патриота", высмеивает в прозе и стихах его противников и обнаруживает готовность считать государственный переворот 1688 г., приобщивший к власти буржуазные верхи, началом новой благодетельной эры в истории своей страны. Стихотворный памфлет "Чистокровный англичанин" (1701), представлявший собой злую сатиру на английскую аристократию и противопоставлявший личное достоинство - родовой спеси, снискал автору у современников, по мнению некоторых исследователей, едва ли не большую популярность, чем даже позднейший "Робинзон" {Поводом к созданию этого памфлета послужили нападки торийской реакции на "чужеземного" короля-голландца. Дефо столь же сатирически, как позднее и Свифт в "Путешествиях Гулливера", характеризовал мнимую "чистопородность" английской аристократии и доказывал, что подлинное благородство доказывается только личной доблестью.}. Восемьдесят тысяч экземпляров дешевого издания этого памфлета, как с гордостью рассказывал Дефо, было распродано на улицах. Иные крылатые строки этой демократической сатиры не раз вспоминаются при чтении его позднейших романов. Так, например, цинический рассказ Роксаны о том, как покупаются аристократические титулы и в Англии, и на континенте Европы, служит как бы развернутой иллюстрацией сатирического афоризма из "Чистокровного англичанина": "Tis Impudence and Money Makes a Peer" (Чтобы стать пэром, нужны наглость и деньги).
Это было, вместе с тем, и время самой кипучей предпринимательской деятельности Дефо. Отец будущего писателя, торговец свечами и мясник, дал сыну хорошее образование, рассчитывая, что тот станет священником пуританской диссидентской общины {Хотя Дефо и не пожелал стать диссидентским проповедником, в его творчестве обнаруживается тесная связь с традициями демократической пуританской литературы, восходящими к английской революции XVII в. В продолжении "Робинзона Крузо" он с особенной похвалой отозвался о жанре "притчи" или "аллегорической истории", сославшись, в частности, на Бэньяна. - См.: Defoe. Serious Reflections, p. 101.}. Даниэль, однако, наотрез отказался от этой карьеры и окунулся с головой в практическую жизнь. Он вел оптовую торговлю вязаными изделиями, табаком, спиртным; фрахтовал торговые суда; спекулировал земельными участками; был владельцем черепичного завода; интересовался техническими новшествами в водолазном деле; завел даже ферму, где намеревался выращивать мускусных кошек, рассчитывая на поставку доходного "сырья" аптекарям и парфюмерам... Несколько раз он терпел банкротство, но снова становился на ноги. Вильгельм III, по-видимому, оценил литературное дарование, ум и энергию Дефо; писатель вспоминал впоследствии, что королю случалось пользоваться его советами, а королева Мария прибегла к его помощи, когда разбивала новые сады вокруг Кенсингтонского дворца.
Приход к власти партии тори при королеве Анне, вступившей на престол после смерти Вильгельма, поставил Дефо в положение подозрительного и опасного вольнодумца. Мастерски пользуясь оружием сатирической иронии и мистификации, он сумел одурачить своих врагов: его брошюра "Наикратчайший способ расправы с диссидентами" (1702) была первоначально принята многими сторонниками государственной англиканской церкви как сочинение, добросовестно написанное в ее защиту от инакомыслящих "раскольников". Вскоре, однако, обнаружилось, что Дефо в полемических целях пародийно утрировал, доводя их до абсурда, ортодоксальные аргументы столпов англиканской церкви. Против него было возбуждено судебное дело. Дефо пытался скрыться, но был схвачен (правительство объявило за его поимку награду в 50 фунтов стерлингов) и брошен в тюрьму. Кроме того, его трижды выставили у позорного столба. Популярность Дефо в народе была, однако, такова, что, вопреки расчетам правительства, эта гражданская казнь превратилась в триумф писателя: толпы восторженных единомышленников демонстрировали свое сочувствие осужденному; к подножию позорного столба бросали цветы; тут же распространялся и сатирический "Гимн позорному столбу", который Дефо успел написать в тюрьме в разъяснение своих взглядов. За этим триумфом, однако, последовала вынужденная тайная капитуляция. Оценив по достоинству способности дерзкого публициста, торийское правительство продолжало держать его в тюрьме (что означало неминуемое разорение Дефо и обрекало его жену и детей на голод и нищету). После секретных переговоров премьер-министру Харли, графу Оксфордскому, удалось заставить Дефо взять на себя роль негласного агента правительства. Под видом коммерсанта или коммивояжера он разъезжал но северной Англии и Шотландии, устанавливая контакты с различными общественными кругами, выясняя их настроения и соотношение политических сил! Как видно из частично сохранившихся донесений {"The Letters of Daniel Defoe", td. by G. H. Heayley. Oxford. Clarendon Press, 1955.}, Дефо сыграл немалую роль в подготовке и осуществлении акта об Унии 1707 г., включившей Шотландию в состав Соединенного королевства. Как ни тяжела была для Дефо эта двойная жизнь, она обогатила его опытом, далеко не безразличным для его позднейшего творчества. Постоянные разъезды по стране, беседы с людьми самых различных состояний и профессий, необходимость вникать в их скрытые интересы и мотивы их действий обострили его наблюдательность и расширили его кругозор. Что касается английской парламентской системы, то он укрепился в глубочайшем презрении к обеим политическим партиям, которые оспаривали друг у друга власть в тогдашней Англии: "Я видел изнанку всех партий, изнанку всех их притязаний и изнанку их искренности, и, подобно тому, как пророк сказал, что все суета сует и томление духа, так и я говорю о них: все это простое притворство, видимость и отвратительное лицемерие со стороны каждой партии во все времена, при каждом правительстве, при любой перемене правительства... Их интересы господствуют над их принципами" {Цит. по кн.: James Sutherland. Defoe. London, Methuen, 1937, p. 187.}.
"Обозрение", выходившего трижды в неделю на протяжении девяти лет, с 1704 по 1713 г", и составлявшегося единолично самим "мистером Ревью", как именовал себя Дефо {См. новейшее факсимильное переиздание этого журнала: "A Review. . .", a complete facsimile edition in 22 vols., ed. for the Facsimile Text Society by A. W. Secord. New York, Columbia Univ. Press, 1938.}, В этом журнале, как и в примыкавших к нему памфлетах, Дефо вступал в полемические схватки, в частности, с самим Свифтом, и вписал важную главу в историю английской журналистики.
Смерть королевы Анны и падение тори означали новый крутой поворот в судьбе Дефо. Негласные "хозяева" Дефо, торийские министры, принуждены были либо бежать из Англии, либо (как Роберт Харли) были заключены в Тауэр по обвинению в государственной измене. Дефо, как пишет его биограф Сузерленд, "оказался почти в таком же одиночестве, как его собственный Робинзон Крузо" {Sutherland. Defoe. London, Longmans, Green and Co. 1956, p. 13.}. Здоровье его пошатнулось. В автобиографическом памфлете "Воззвание к Чести и Справедливости" (1715), - где он предпринял попытку объяснить свою политическую эволюцию, он писал, что находится "на самом краю великого Океана Вечности". В примечании издателя сообщалось, что автор только что перенес тяжелый апоплексический удар.
А между тем впереди был новый, поистине беспрецедентный взлет творчества Дефо - те "изумительные годы", как называют их его биографы, когда он с поразительной быстротой пишет и издает одну за другой книги, на которых основывается его всемирная известность. Эти изумительные годы открываются изданием в 1719 г. (когда автору было уже без малого шестьдесят лет) "Удивительных приключений Робинзона Крузо", сенсационный успех которых заставил Дефо поспешно опубликовать в 1719-1720 гг. их продолжение и заключение. Вслед за этим, пробуя себя в различных повествовательных жанрах, он создает "Записки кавалера" (1720) и "Дневник чумного года" (1722) - отдаленные прообразы исторического романа; авантюрный "морской" роман "Жизнь, приключения и пиратства знаменитого капитана Синглтона" (1720); "Радости и горести знаменитой Молль Флендерс" (1722); "Историю и замечательную жизнь достопочтенного полковника Жака, в просторечии именуемого Джеком-полковником" (1722) - и, наконец, последнюю книгу, выходом которой завершаются эти действительно изумительные годы, - "Роксану" (1724).
На этом цикл больших повествовательных произведений Дефо был закончен. Каковы бы ни были труднообъяснимые психологические причины такого решения, писатель, сохраняя свою редкостную неутомимость, посвящает оставшиеся ему годы жизни другим жанрам. Как истый просветитель, он много занимается вопросами воспитания и образования; издает трехтомное "Путешествие через весь остров Великобританию" (1724-1727), поныне сохраняющее ценность для историков; разрабатывает проект, как "сделать Лондон самым процветающим городом вселенной" (Augusta Triumphans, 1728); составляет руководство для молодых коммерсантов - "Совершенный английский негоциант" (1726-1727). А одновременно, разделяя интерес своей публики к сенсационному, таинственному и "страшному", предлагает ей "Политическую историю дьявола, как древнюю, так и современную" (1726), - "Систему магии, или историю чернокнижного искусства" (1727) и "Исследование истории и подлинности привидений" (1727), а также многое другое.
Судеб таких изменчивых никто не испытал;
В этом "двустишии", как писал Дефо в "Обозрении", он "подытожил превратности своей жизни". Но итог был неполон: на склоне лет его ждали новые испытания. Казалось, неустанные литературные труды обеспечили ему не только популярность, но и покой и достаток. Из шумного Лондона он перебрался с женой и дочерьми в загородный особняк с большим садом и превосходной библиотекой (о составе которой можно судить по объявлению о ее распродаже, напечатанном после смерти Дефо). Но - точно так же, как это бывало в жизни его героев и героинь, - прошлое неожиданно и фатально напомнило о себе: наследница давно умерших заимодавцев, с которыми, как считал Дефо, он поладил еще в 1704 г., когда расплачивался с кредиторами после своего второго банкротства, внезапно возбудила против него иск. Чтобы спастись от конфискации, имущества, Дефо, по-видимому, перевел свое состояние на имя старшего сына, а сам бежал, чтобы скрыться от ареста. Последнее из сохранившихся писем, написанное за несколько месяцев до смерти автора, дает представление о смятении и тревоге, которые омрачили закат его бурной жизни. Дефо пишет своему зятю Генри Бейкеру, глухо обозначая свое местонахождение: "около двух миль от Гринвича, в Кенте" {"The Letters of Daniel Defoe", p. 476.}. Он пребывает "in tenebris" (во мраке), "под гнетом невыносимой скорби" {Ibid., p. 474.}.
Дефо просит передать своей любимой дочери Софии (жене Бейкера}, что дух его "был сломлен не тем ударом, который нанес ему злобный, клятвопреступный и презренный враг" (очевидно, подразумевается Мери Брук, наследница его кредиторов). "Она хорошо знает, что мне случалось переносить и худшие несчастья. Нет, несправедливость, недоброта и, я должен сказать, бесчеловечные поступки моего собственного сына - вот что разорило мою семью и, одним словом, разбило мое сердце...; ничто другое не сразило бы и не могло бы сразить меня. Et tu, Brute! {И ты, Брут! (лат.).}. Я положился на него, я доверился ему, я предал в его руки двух милых моему сердцу беспомощных детей; но он чужд сострадания и предоставляет им и их несчастной умирающей матери молить о куске хлеба у его дверей и выпрашивать как милостыню то, что он обязался обеспечить им самыми священными обещаниями, за собственной подписью и печатью; а сам, тем временем, живет в роскоши и изобилии. Простите мне мою слабость, я не могу продолжать; слишком тяжело у меня на сердце" {"The Letters of Daniel Defoe", pp. 474-475.}.
Это письмо, подписанное: "Ваш несчастный Д. Ф.", датировано 12 августа 1730 г., когда Дефо было около семидесяти лет. 26 апреля 1731 г. он скончался. Малограмотный писец на кладбище в Банхилл-филдс занес в свою конторскую книгу запись о погребении некоего "мистера Денбоу": жизнь разыграла свою последнюю горькую шутку над великим мистификатором Даниэлем Дефо.
"Роксана" во многом следует той жанровой схеме, которая была разработана Дефо в его предшествующих романах. Необходимо, впрочем, оговориться - сам Дефо никогда не пользовался применительно к своей беллетристике этим определением. Ни теория, ни поэтика романа еще не были в ту пору разработаны в Англии; только позднее, начиная с Ричардсона и Фильдинга, этому жанру предстояло занять почетное место в английской литературе. Автору "Робинзона Крузо", "Молль Флендерс" и "Роксаны" казалось необходимым прежде всего сохранить у читателя иллюзию полной достоверности, "всамделишности" всех этих "историй", "дневников" и "записок". Он печатал их как подлинные документы, не ставя на титульном листе своей фамилии. И хотя предисловие к "Роксане" по-видимому отчасти нарушает этот принцип, автор и здесь старается держаться в тени и умалить свою роль, настаивая главным образом на подлинности записок героини; для большего правдоподобия он даже ссылается на то, что был "самолично знаком с первым мужем этой дамы - пивоваром ***, а также с его отцом"!
"доподлинных историй" авантюристов обоего пола - пирата Синглтона, карманника Джека-полковника, проститутки и воровки Молль Флендерс, куртизанки Роксаны - во многом опирался на опыт плутовского романа, зародившегося еще в XVI в. в Испании, а затем широко распространившегося и в других странах Европы. Так называемая "пикареска" (от испанского picaro - "плут") давала возможность представить разнообразные и пестрые картины общества, где феодальные связи уже распадались и "интерес чистогана" выступал как основное начало, определяющее взаимоотношения людей; причудливые судьбы "героя", столь же неразборчивого в средствах, как и все, кто его окружает, придавали острый драматизм сюжету.
У Дефо (как и у его французского современника Лесажа, создателя "Жиль Бласа") заметно, однако, стремление углубить и переосмыслить жанровую схему пикарески в соответствии с занимающими их социально-этическими и воспитательными проблемами. В "Робинзоне Крузо" для Дефо важнейшей задачей становится определение потенциала "человеческой природы", поставленной в исключительные по своей трудности условия. Своеобразными "робинзонадами" - экспериментами над нравственным складом, характером и поведением людей, проводимыми уже не на необитаемом острове, но в дебрях и пустынях, именуемых цивилизованным миром, являются и позднейшие книги Дефо {О соотношении между плутовским романом и просветительским романом XVIII в" начиная с Дефо, см. в частности, мою книгу: "Английский роман эпохи Просвещения". М., "Наука", 1966.}.
В этой сфере Дефо мог опираться и на отечественную традицию, глубоко укоренившуюся в английской буржуазно-демократической пуританской литературе XVII в., - на так называемую "духовную автобиографию" - разного рода дневники, жизнеописания, исповеди, авторы которых, - как, например, Джон Бэньян в "Изобильной благодати" (1666) - подвергали пристальному самоанализу свое духовное "я", раздираемое противоречивыми побуждениями, борьбой греховных помыслов и соблазнов с раскаянием и просветлением {Этому вопросу посвящена книга: С. A. Siarr. Defoe and Spiritual Autobiography, Princeton Univ. Press, 1965.}.
Склонность к внимательному, даже придирчивому исследованию своих побуждений присуща Роксане в ничуть не меньшей степени, чем предшествующим персонажам Дефо. И хотя ее раскаяние не бывает ни длительным, ни глубоким, она все же искренне гордится своим протестантизмом: "Пусть я и шлюха, я все же шлюха протестантская, и - каковы бы ни были обстоятельства - не могла вести себя как шлюха католическая".
XVII в. В сознании английского народа католицизм был ненавистным знаменем неограниченной феодально-абсолютистской монархии (недаром зависимость последних Стюартов от правительства Людовика XIV так усиливала их непопулярность в Англии!). Протестантизм ассоциировался с традициями английской буржуазной революции, казался оплотом английских "свобод". Критические суждения Роксаны о государственном строе и общественных нравах католической абсолютистской Франции во многом созвучны публицистике самого Дефо.
"Роксане", как и во всем завершаемом ею цикле "историй", автора занимает прежде всего соотношение между характером и обстоятельствами, в которые поставлены его герои и героини. Он с равным интересом рассматривает и ситуации исключительные (многолетнее одиночество на необитаемом острове или жизнь в Лондоне, пораженном чумой), и ситуации массовидные, но не менее устрашающие по своим последствиям - нищету, бесправие, невежество, разврат, преступность, видя в них как гуманист-просветитель уже не столько акт "божественного произволения", сколько общественно-значимые явления, требующие осмысления и исследования.
Его восхищение неисчерпаемым потенциалом "человеческой природы" может показаться безграничным. Дефо славит находчивость, трудолюбие и нравственную силу Робинзона Крузо, мужество и выдержку лондонских горожан, устоявших против чумы; по-своему он любуется даже и пиратской отвагой Синглтона, и воровской изобретательностью и ловкостью Джека-полковника и Молль Флендерс. Но реализм Дефо проявляется и в той неизменной иронической проверке, какой он постоянно подвергает и поведение, и помыслы своих героев. Он показывает, как уживаются прекраснодушие и практицизм в сознании Робинзона Крузо, как недолговечны приступы раскаяния у Молль Флендерс, каким мастером пиратского "дела" становится благочестивейший квакер Вильям, хитроумно оградивший себя от возможной ответственности распиской в том, что его завербовали в пиратскую шайку насильно.
В "Роксане" это ироническое начало выражено особенно резко и придает особую выразительность лепке характера главной героини.
Автобиография этой "счастливой куртизанки" поражает своей откровенностью, хотя читатель, прельщенный заманчивым титульным листом, обманулся бы в своих ожиданиях, если бы рассчитывал найти здесь соблазнительные альковные сцены и фривольные подробности интимных отношений." В этом смысле записки Роксаны отличаются не только от эротических романов Луве де Кувре или Ретиф де ла Бретонна, но даже от многих рискованных сцен "Памелы" и "Клариссы" высоконравственного Ричардсона своей сдержанностью, даже сухостью. Они заставляют вспомнить любопытные суждения Байрона, который писал в своем дневнике: "... подлинный сладострастник никогда не углубляется мыслью в грубую реальность. Только идеализируя земное, материальное, физическое в наших наслаждениях, вуалируя эти подробности и вовсе о них забывая или хотя бы никогда не называя их даже самому себе - только так можно уберечься от отвращения к ним" {Байрон. Дневники. Письма. М., "Наука", 1965, стр. 77.}.
Для Роксаны, напротив, существенна, собственно, только "грубая реальность" заключаемых ею профессиональных любовных сделок. Для этой "жрицы наслаждений" ее ремесло - прежде всего доходное дело. Немолчный золотой дождь гиней, крон, пистолей, ливров сопровождает своим перезвоном все перипетии ее похождений. Начало и конец каждого эпизода ее воспоминаний, сопровождается, как правило, своего рода "инвентарной описью" или краткой сметой: Роксана или подсчитывает свои протори и убытки (как, например, после разорения и бегства ее первого мужа), или - что случается гораздо чаще - перечисляет подарки и денежные доходы, полученные от ее покровителей. По остроумному замечанию М. Э. Новака, посвятившего особое исследование роли экономики в художественном творчестве Дефо, изображение брака Роксаны с ее вторым мужем, голландским купцом, "напоминает слияние двух финансовых корпораций" {М. Е. Novak. Economics and the Fiction of Defoe. Berkeley and Los Angeles, Univ, of California Press, 1962, p. 133.}, - так подробно исчислено все, что вносит каждая из двух сторон в общее "дело".
"победами". Она с упоением повествует о маскированных балах и приемах, где она, под видом таинственной и обольстительной иностранки, сумела пленить лондонскую знать и даже, как можно угадать по ее намекам, самого короля Карла II. Но ее рассказ о внимании видного лондонского финансиста тех времен, сэра Роберта Клейтона, восхищавшегося ее деловыми способностями и руководившего ее денежными спекуляциями, проникнут, не меньшим самодовольством. Она "намерена быть мужчиной среди женщин", с гордостью провозглашает она, когда этот советчик, не подозревающий о ее тайном "ремесле", предпринимает попытку склонить ее к выгодному замужеству.
Сопоставление истории Роксаны с написанной двумя годами ранее историей Молль Флендерс позволяет судить о степени художественной индивидуализации психологического портрета героини последнего романа Дефо.
- ссылаются в объяснении своего первоначального грехопадения на "наихудшего из всех дьяволов - бедность". Обе непрочь посмеяться над теми, кого им удалось одурачить, и - каждая по-своему - гордятся своей профессиональной искушенностью и сноровкой. Но многое и разделяет их. Прежде всего это, конечно, социальный барьер, с большой точностью охарактеризованный писателем.
Молль Флендерс, дочь каторжанки, родилась в Ньюгейтской тюрьме и если бы не счастливый случай, там же и кончила бы свой век. Ее нищее, сиротское детство озарено единственной заветной мечтой - "стать барыней"; но, как объясняет она, все, что она подразумевала по этим в ту пору, когда ей было восемь лет, означало: работать на себя и не быть вынужденной идти в услужение. А потому она искренне гордилась тем, что уже могла в эти годы заработать в день "три пенса пряжей и четыре пенса шитьем" {Даниэль Дефо. Молль Флендерс. М., Гослитиздат, 1955, стр. 21.}.
Роксана - птица гораздо более высокого полета. Дочь состоятельных родителей, она получила прекрасное образование и, принеся мужу богатое приданое, могла рассчитывать на обеспеченную, безмятежную жизнь. У нее никогда не возникало сомнения в том, что она - настоящая прирожденная "леди". Тщеславие ее, пожалуй, еще более ненасытно, чем ее корыстолюбие. Когда второй ее муж предлагает ей сделать выбор - быть ли голландской графиней или супругой английского баронета, она не успокаивается, пока не становится обладательницей обоих титулов. С самой ранней молодости она наилучшего мнения о своих талантах, обворожительности, красоте и уме. Уже к четырнадцати годам, как вспоминает Роксана, она "была смышленой и острой - что твой ястреб"; "немного насмешлива и скора на язык, или, как говорят у нас в Англии, развязна".
"независимой" и многоопытной куртизанки, она не щадит самолюбия своих поклонников и непрочь озадачить их своими смелыми парадоксами, опрокидывающими, привычные представления о браке, семье и женском счастье. Иные пассажи ее записок напоминают своим фейерверком сарказмов сцены близких по времени и обстановке действия комедий Реставрации. Таково, например, обращенное к "молодым соотечественницам" Роксаны "предостережение" - не выходить замуж за дурака, включающее в себя и примеры сопряженных с этим бедствий, и целую классификацию "этой породы" мужчин, "разнообразие" которой "столь безгранично и невообразимо", и запальчивый заключительный вывод: "никаких дураков нам не надобно, сударыни, ни бесшабашного дурака, ни степенного болвана, ни благоразумного, ни безрассудного!" Таково же и описание споров Роксаны с ее "другом" - голландским купцом, которого она ставит в тупик своими аргументами в защиту женской независимости, а в заключение лукаво поет ему шутливый куплет:
Милее всех мне мисс Свобода.
Читая подобные страницы, можно вспомнить пикировки великосветских острословов и насмешниц из комедий Конгрива. А вместе с тем, в горьком цинизме, с каким умудренная жизнью Роксана говорит о неравноправном положении женщины в браке и о выборе, который предоставляет ей общество, уже можно уловить некоторые важные мотивы драматургии Шоу. Роксана и миссис Уоррен (из "Профессии госпожи Уоррен") - образы, во многом родственные, хотя, конечно, и не тождественные.
По сравнению с Роксаной Молль Флендерс - проще, благодушнее, покладистей. Как ни исковеркала и ни ожесточила ее нужда и преступная, развратная жизнь, она отзывчивее и добрее, чем героиня последнего романа Дефо: ей не чужды и сердечные увлечения, и чувство жалости и снисхождения. Характерен, например, тот эпизод истории Молль Флендерс, где она оказывается обманутой неким грабителем с большой дороги, который, выдав себя за знатного ирландского помещика, женился на ней, поверив, что она действительно вдова, обладающая значительным состоянием. Взаимный обман не замедлил раскрыться после свадьбы. Но новобрачные остались столь довольны друг другом, что не без приятности провели несколько недель своего медового месяца. Веселый и беспечный Джемми, ее "ланкаширский муж", как именует его Молль, пришелся ей настолько по сердцу, что она "с бесконечным наслаждением вспоминала... очаровательные часы" {Дефо. Молль Флендерс, стр. 146. "Если бы Дефо писал механически, - замечает по поводу этого эпизода известный английский романист XX в. Э. М. Форстер, - то он заставил бы их наброситься друг на друга с упреками... Но он положился на чувство юмора и здравый смысл своей героини". - J. М. Forster. Aspects of the novel. New York, Harcourt, Brace and Co, 1927, p. 91.}, проведенные в его обществе.
бы, ради большей безопасности, придушить ребенка, - но не сделала этого, пожалев "бедную овечку". Под старость, в Америке, встретив давно покинутого ею сына, она с умилением целует землю, по которой он прошел.
Роксане чужда и экспансивность, и сентиментальность Молль Флендерс. Она по праву гордится своим самообладанием: ее саркастический, наблюдательный и холодный рассудок редко изменяет ей. О своих мужьях и любовниках она повествует свысока, с иронической усмешкой, даже и и тех случаях, когда она не имеет повода быть недовольной ими. Она даже не называет их по имени, а обозначает их по их профессии или титулу: мой муж-пивовар, мой ювелир, мой принц, мой купец и т. д. Парадоксальным образом, единственным лицом ей по-настоящему, по-человечески близким является ее камеристка, наперсница и подруга Эми. Тот странный эпизод романа, где, может быть, наиболее резко проявляется развращенность героини (когда она сама почти насильственно способствует сближению Эми со своим любовником-ювелиром), психологически, по-видимому, объясняется ее навязчивым желанием теснее связать с собой эту молодую женщину круговой порукой общего распутства. От Эми у Роксаны нет тайн и ее присутствие ей необходимо; какие бы эмоциональные бури ни разыгрывались между ними, они всегда кончаются примирением. И именно Эми принадлежит важная роль в трагедии Роксаны.
Завязка этой трагедии восходит, к тому периоду, когда разоренная я брошенная своим "мужем-дураком" героиня оказывается в одиночестве, в долгах, перед лицом неминуемой Нищеты, с пятью малыми детьми на руках. Именно Эми дает ей роковой совет, исполнение которого позволяет будущей "леди Роксане" начать новую, вольную жизнь. С согласия матери, ее служанка подбрасывает ребятишек в дом их состоятельной родственницы. В округе распространяется слух, что их мать попала в работный дом и умерла; а между тем Роксана со своим любовником уезжает во Францию.
Но поруганное материнство мстит за себя.
чтобы удовлетворить ее честолюбие. - Ее ждет положение знатной, титулованной дамы, роскошь, почет. Но в это время перед нею внезапно встает призрак далекого темного прошлого. Ее старшая дочь Сьюзен {Называя по имени эту дочь, Роксана вскользь упоминает, что та была названа в честь матери. Так, невзначай, во второй половине романа, мы узнаем подлинное имя героини - черта, чрезвычайно характерная для лаконичной, сжатой повествовательной манеры Дефо.} (которой было шесть лет, когда Роксана бросила на произвол судьбы своих детей) случайно нападает на след матери. По иронии судьбы (мотив, характерный для зловещего колорита, который сгущается по мере развития действия), роль решающей вещественной улики; изобличающей героиню, принадлежит тому роскошному, сказочно пышному "турецкому" костюму и драгоценному убору, в котором она пленяла на своих приемах как "леди Роксана" Карла II и королевский двор. Позднейшая бальзаковская формула - "блеск и нищета куртизанок" - кажется воплощенной в этом вещественном образе, который теперь символизирует уже не былые "победы", а разоблачение" и позор, грозящие Роксане.
"Поединок" между Роксаной и ее дочерью, в которой она постепенно начинает видеть своего смертельного врага, придает развитию сюжета в заключительной части романа такую драматическую напряженность и психологическую остроту, какие не имели прецедентов в предшествующем творчестве Дефо. С особенным мастерством написаны обе встречи Роксаны с дочерью. Героиня не может побороть в себе сочувствия несчастной девушке; но в то же время, как хищный зверь, почуявший опасность, напрягает все силы, чтобы не выдать себя ни словом, ни жестом. Вторая встреча Роксаны с Сьюзен (в доме квакерши) особенно драматична. Каждая из двух собеседниц предельно взволнованна и, вместе с тем, предельно настороже. Каждая знает, что ее антагонистка проникла в ее тайные помыслы, - но до поры до времени обе говорят обиняками, стараясь поймать друг друга врасплох, обезоружить внезапным маневром... По своему глубокому драматизму эта сцена заставляет вспомнить иные ситуации Достоевского {Любопытный отголосок этой ситуации "Роксаны" можно обнаружить в романе Марка Твена "Простофиля Вильсон" (1894). Героиня, "белая негритянка" Рокси (Роксана) отрекается от собственного младенца-сына, чтобы подменить им барчука, сына своих господ. Узнав много лет спустя тайну своего рождения, мнимый Том Дрисколл спешит избавиться от собственной матери и продает ее в рабство на дальние плантации, в низовья Миссисипи. О романе Дефо Твен узнал из письма своего друга, романиста и критика В. Д. Хоуэллса, который обратил его внимание на высокие литературные достоинства "Роксаны".}.
Полон драматизма и рассказ Роксаны о ее бегстве из Лондона и о том, как она, преследуемая доведенной до отчаяния Сьюзен, мечется, одержимая смертной тоской и ужасом, по деревням и опустелым курортам английской провинции, лжет мужу, хитрит и заметает следы, лишь бы скрыться от собственной дочери.
Так подготовляется роковой финал. Сьюзен бесследно исчезает; и по прежним угрозам Эми и по страшным догадкам Роксаны читатель может прийти к выводу, что злополучная девушка была убита - если не по прямому приказу, то, во всяком случае, с ведома своей матери.
текст "Роксаны" был дополнен довольно пространным "окончанием". Здесь были подробно описаны злоключения героини и ее пособницы Эми в Голландии, вызванные разоблачениями явившейся туда Сьюзен (исчезновение этой девушки объяснялось тем, что Эми удалось на время заточить ее обманным образом в долговую тюрьму). Этот эпилог завершался сообщением о смерти Роксаны в 1742 г. в тюрьме, в глубокой нищете (так как муж, узнав о ее прошлом, возмущенный ее лицемерием, лишил ее в своем завещании всяких прав на его состояние). Сьюзен была выдана им замуж с богатым приданым; а Эми умерла в бедности, заразившись дурною болезнью.
Подложность этого окончания не вызывает сомнений. Написанное рыхло и вяло, с множеством громоздких отступлений, ненужных подробностей и повторов, оно составляет резкую противоположность подлинному, лаконичному и полному тревожного драматизма финалу Дефо.
обрисовки характера и "карьеры" Роксаны (в образе которой воплощены черты множества вполне реальных прототипов - см. примечания). Замечателен и весь широкий социальный фон романа, в котором отразилась бурная эпоха первоначального накопления. Дефо показывает, как составляются новые и рушатся старые состояния, как расшатываются устои феодального общества, как проникает во все сферы жизни дух безудержной денежной спекуляции.
При первом знакомстве с "Роксаной" читателю бросаются в глаза многочисленные смелые анахронизмы, произвольные "стяжения" или, напротив, "расширения" целых периодов (см. об этом подробнее в "Примечаниях"). Однако в этих нарушениях формальной хронологии есть своя художественная логика. Дефо старается "продлить" "золотые деньки Карла II", ибо, конечно, только в той обстановке, какая существовала при дворе этого монарха в Англии, мог осуществиться во всем своем блеске триумф Роксаны. Казалось бы, Дефо совершает промах, необъяснимый под пером современника, очевидца этого царствования: его героиня является в Англию десятилетней девочкой в 1683 г., за два года до смерти Карла II, - а между тем, блистает при его дворе после семи лет брака и долгих похождений на континенте Европы. Но для Дефо сочетание французского происхождения и английского воспитания было, по-видимому, важным фактором, объясняющим своеобразный характер его героини. А историческая обстановка, сложившаяся во Франции непосредственно перед отменой Нантского эдикта, позволяла естественно. и правдоподобно мотивировать эмиграцию родителей героини, французских гугенотов, в Англию. В "Примечаниях" отмечены многие другие исторические факты, на которые опирался Дефо в своем романе. Здесь уместно, может быть, указать на историческую точность изображения финансовых операций Роксаны, руководимой сэром Робертом Клейтоном {Сэр Роберт Клейтон (1629-1707) - лицо историческое (см. прим. 76). Роксана изображает его как своего доброго гения в мире финансовых спекуляций; однако сам Дефо в других сочинениях резко отрицательно отзывался об этом предприимчивом дельце. В "Дневнике чумного года" Дефо уличает Клейтона в том, что он не постеснялся спекулировать даже кладбищенскими участками, где хоронили лондонцев, умерших от чумы. В одном из своих стихотворных памфлетов он рисует зловещий образ Клейтона "алчного, как Смерть, и жадного, как могила"; это раб скупости, готовый "продать свою жену, властителя и друга". Приятельские отношения Роксаны с этим хищным дельцом вносят выразительные штрихи и в ее характеристику.}, а также и на социальную типичность приобщения Роксаны и ее мужа - голландского купца - к английской знати. Продажа аристократических титулов, имевшая место и ранее, стала знамением времени в эпоху, последовавшую за падением династии Стюартов. Превращение отъявленной авантюристки с темным, чуть ли не уголовным прошлым, в знатную даму, изображенное в "Роксане", по-своему дополняло сатирическую характеристику английской аристократии, данную писателем в начале века, в "Чистокровном англичанине".
"Роксаны", позволяющие видеть в этом последнем романе Дефо значительное, новаторское произведение - примечательный памятник западноевропейской повествовательной литературы XVIII в.
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Особенности стиля, художественного метода и жизненной установки Дефо ставят некоторые проблемы перед тем, кто. берется работать над его романами.
"пишет, как говорит", или изысканное мастерство? В "Роксане", как и в других романах Дефо, автор на первый взгляд полностью сливается с лицом, от имени которого ведется повествование. В книге нет делений на главы; как всякий бесхитростный рассказ, она изобилует повторами, все персонажи - будь то беспутный пивовар, заморский принц, состоящий при дворе Людовика XIV, голландский негоциант или сама англичанка-француженка Роксана - говорят одним языком. Язык этот - разговорный, даже простонародный; некоторая аграмматичность - вернее, синтаксические алогизмы - наблюдается не только в диалогах, но и в тексте, идущем от рассказчицы. Переводчик не пытается их воспроизвести на русском языке; упомянутое явление присуще не одному Дефо - оно встречается в английской литературе его эпохи, и даже последующей, вплоть до конца XVIII в. От подобных погрешностей не свободен даже такой стилист, как Голдсмит. Казалось бы, можно раз и навсегда решить, что метод писателя - сознательно ли им избранный или единственный ему доступный - укладывается в понятие, определяемое термином "сказ". При более внимательном чтении текста, однако, обнаруживается, что дело обстоит не так просто.
Дефо (на такие, например, вопросы, как брак, религия, сословные и национальные предрассудки). Он заставляет эту падшую, хищную женщину, для которой как будто не существует ничего святого, выступать то в роли воинствующего протестанта, каким он был сам, то в роли, как бы теперь сказали, "борца за женское равноправие". И все это почти не меняя языка - деловитого, монотонного и суховатого, на фоне которого время от времени мелькает сочное словцо. Почти не меняя. В этом "почти" один из подводных камней, о который рискует разбиться переводчик. На самом деле, - язык романа гораздо богаче и разнообразнее, чем может показаться поверхностному взгляду. Так, например, язык Эми все же обладает некоторыми индивидуальными особенностями - он грубее, острее и эмоциональнее, чем у других персонажей, а когда опостылевший Роксане вельможа-развратник, убедившись в своей "отставке", выражает досаду, мы слышим стариковское раздражение и в словах его, и в том, как он одну и ту же фразу повторяет несколько раз; в речах квакерши - опять-таки ненавязчиво, почти неуловимо Дефо заставляет нас почувствовать тот особый сплав подлинного доброжелательства, человеческого достоинства и ханжества, который характеризует среду, к какой она принадлежит; достигается это не столько лексикой и введением такого внешнего отличительного признака, - как не принятое в английском обиходе обращение на "ты", сколько ритмом ее речи, плавной, с закругленными оборотами, подчас отдающей книжностью. Донести эти нюансы, не нарушая цельности повествовательной ткани, следовать особенностям стиля автора, не впадая при этом в стилизацию, - таковы задачи, которые ставил перед собой переводчик. Комментатор сталкивается с другой особенностью романа - с его хронологическим своеобразием. В книге как бы сосуществует несколько календарей, или летосчислении. Дефо ведет довольно точный - с отклонениями в 5-6 лет - отсчет событий, касающихся героини. (Наибольшие погрешности с точки зрения ее биографии наблюдаются там, где речь идет о ее детях, что, впрочем, при ее плодовитости, не удивительно - общее число их составляет чуть ли не дюжину!) Этот отсчет можно условно назвать календарем Роксаны. Он охватывает примерно полстолетия (1673-1723) (последняя дата дается условно, исходя из года окончания романа; на самом деле "календарь Роксаны" несколько выходит за этот предел: героиня романа, по ее календарю, продолжает жить еще лет десять после того, как автор поставил точку). И, разумеется, этот календарь ни в коей мере не совпадает с календарем двадцатипятилетнего правления Карла II (1660-1685): для того, чтобы на пятом десятке своей жизни блистать при его дворе, Роксане следовало бы родиться по меньшей мере лет на тридцать или сорок раньше, чем указано в строках, которыми открывается ее жизнеописание.
Но эти же первые строки служат как бы камертоном для уха, настроенного на историческую волну. Если внимательно сопоставить рассыпанные по всей книге реалии, обнаружится, что героиня ее жила в определенную эпоху - в ту самую, в какую жил ее старший современник Даниэль Дефо. И если в романе нет прямых упоминаний событий, развертывавшихся в ту эпоху, ассоциации, вызываемые географическими наименованиями, на которые Дефо не скупится, как бы косвенно сигнализируют нам об этих событиях. Поэтому мы находим возможным говорить о втором календаре, лежащем в основе романа, - календаре историческом.
И, наконец, в книге незримо присутствует третий календарь: бурная жизнь автора романа, не вторгаясь в фабулу дает о себе знать, как отдаленные раскаты грозы. Назовем его календарем Даниэля Дефо.
Все эти - условные, разумеется, - три календаря мы и пытались не упустить из виду, подготовляя примечания.
"Дневник" Самуэля Пипса (1633-1703) {"The Diary of Samuel Pepys", ed. R. Latham and Wm. Matthews. London, G. Bell and sons Lmd, 1791 и "The Diary of Samuel Pepys", ed. H. B. Wheatley. London, G.. Bell, 1928.}, заметки английского архитектора Джона Ивлина (1620-1706) {"The Diary of John Evelyn", ed. E. S. de Beer. Oxford, Clarendon Press, 1955.}, недавно опубликованные у нас любопытные записи русского дипломата Андрея Матвеева (1668-1728) {Русский дипломат во Франции. (Записки Андрея Матвеева). Публикация И. С. Шарковой, под ред. А. Д. Люблинской. Ленинград, "Наука", 1972.}, сделанные им во время пребывания при дворе Людовика XIV, куда его командировал Петр I в начале XVIII в., и столь любимые Пушкиным "Записки герцога де Грамона", автором которых является англичанин Антони Гамильтон (1646-1720) {"Memoires of the court of Charles II" by Count de Grammont. NY, Collier and son, 1910.}. Отдельные эпизоды, рисующие нравы этой эпохи, а также описания реальных лиц из окружения Карла II, встречающиеся на страницах упомянутой мемуарной литературы, наводят на мысль, что Дефо, создавая образ своей героини, сверялся с жизнью. К тому времени, как он достиг зрелого возраста, эпоха Карла II уже отошла безвозвратно. Отошла, но не отшумела, и Дефо безусловно были известны анекдоты и устные предания, относящиеся к той поре. В частности, Дефо, страстный книгособиратель, мог быть знаком с "Записками де Грамона" ("Memoires du Comte de Grammont"), опубликованными в 1713 г. на французском языке и в 1714 г. на английском.
Ниже приводятся кое-какие сведения о женщинах времени правления Карла II - фрейлинах, актрисах, куртизанках и аферистках, наиболее ярко запечатлевшихся в памяти современников, которые могли - каждая какой-нибудь чертой характера или биографии - послужить натурой для Роксаны.
Одной, из наиболее влиятельных фавориток Карла II была леди Каслмейн, урожденная Барбара Вилльерс (1640-1709). Красавица из аристократической семьи, она девятнадцати лет вышла замуж за Роджера Палмера, которому Карл дал титул графа Каслмейна после того как сделал его жену своей любовницей (1660). В 1670 г. он даровал ей титул баронессы Нонсач, графини Саутгемптон и герцогини" Кливленд. Она принимала деятельное участие в дворцовых интригах, имела от короля шестерых детей, трем из которых он пожаловал высокие титулы. В начале 60-х годов король постоянно ужинал у нее, "тайно" (иначе говоря, на глазах у стражи) прокрадываясь к ней через королевский сад; вопреки воле королевы, назначил ее на должность фрейлины. Мотовка и страстная картежница, затмевавшая на придворных балах своими драгоценностями королеву, леди Каслмейн стоила казне больших денег. Так, в одном 1666 г. Карлу II, помимо ее содержания, пришлось отдать 30000 ф. в уплату ее долгов (из которых 2 тысячи она задолжала за кольцо с драгоценными камнями). Кроме того, король жаловал ей дворцы и целые угодья. Не менее практичная, чем Роксана, леди Каслмейн один из этих дворцов (Нонсач) продала на слом, а великолепный парк обратила в пахотную землю и разбила на участки, которые продала или сдала в аренду. В 1663 г. она переселилась в Уайтхолл, где занимала спальню, смежную с королевскою.
Однако в этом же году на придворном небосклоне восходит новая звезда - Френсис Стюарт (1647-1702). В 1662 г. она прибыла в Англию в свите королевы-матери и вскорости была произведена в фрейлины жены Карла II, Екатерины Браганцкой. "Главное украшение двора", как ее именует Грамон, она была отлично воспитана, и, подобно Роксане, первые годы провела во Франции, болтала по-французски, как на родном языке, и превосходно танцевала. При дворе за ней удержалось прозвище: La Belle Stuart {Хорошенькая Стюарт.} (срав. с парижским прозвищем Роксаны: La Belle veuve de Poitou {Хорошенькая вдова из Пуату.}).
использовав в качестве предлога для этого бесплодие королевы. Мисс Стюарт, однако, сама положила конец этим упованиям, выйдя замуж за герцога Ричмонда. Уверенная в прочности своего положения, леди Каслмейн вначале всячески поощряла увлечение своего августейшего покровителя и в те дни, когда его ожидала, нарочно оставляла мисс Стюарт у себя. Таким образом, Роксана, предлагавшая свою компаньонку собственному возлюбленному, действовала вполне в духе времени. Дружба эта, впрочем, была недолгой, и вскоре перешла в непримиримую вражду. Леди Каслмейн на старости лет вышла замуж за придворного вельможу, который вскоре после вступления с нею в брак был осужден за двоеженство. Френсис Стюарт после замужества вернулась ко двору. Оспа несколько испортила ее красоту, но не остудила страсти короля. В 1672 г. она овдовела и в течение нескольких лет после того получала из казны пенсию в размере 1 500 ф. в год.
"французскую партию" при дворе, "подарила" брату одну из своих фрейлин, Луизу де Керуайль (1649-1734), которой тот в 1673 г. пожаловал титул герцогини Портсмут. Дворцовые интриги, равно как и страсть к роскоши, увлекали ее не меньше леди Каслмейн. Занимаемые ею аппартаменты в Уайтхолле, по свидетельству Ивлина, "в десять раз превосходили своим богатым убранством "комнаты королевы. Годовое ее содержание составляло от 12000 до 17000 ф., причем деньги эти отпускались ей из суммы, определенной парламентом на "секретную службу". Помимо этого, в одном 1681 г. она получила от короля 136000 ф.
В 1676 г. на сцене появляется, тоже подосланная французами, герцогиня Мазарини (Гортензия Манчини, 1646-1699 гг., племянница кардинала Мазарини). Шестнадцать лет спустя после неудавшейся попытки сделаться женой Карла II (незадолго до его восхождения на престол) она удовольствовалась положением его любовницы. После смерти брата Иаков II (1685-1688) отправил ее назад, в Версаль, где она так сильно проигрывалась в карты, что Людовик XIV пригрозил заточить ее в монастырь.
И, наконец, чтобы покончить с "французским элементом" при дворе Карла II, следует упомянуть мадемуазель Барду, также прибывшую в свите королевы-матери. Ее выпускали к концу придворных балов, где она весьма искусно исполняла испанские танцы с кастаньетами.
"демократических" увлечений Карла II следует упомянуть двух актрис - Молл Дейвис, покорившую сердце короля своим пением и танцами, и Нелл Гвин (1650-1687) - быть может, самую колоритную фигуру при дворе. Обе они возникли примерно в одно и то же время - в 1668 г. (Дейвис) и в 1669 г. (Гвин). Но привязанность короля к Нелл оказалась более стойкой и сохранилась До последних дней его жизни: на смертном одре он просил своего брата "не дать бедной Нелли умереть с голоду". Нелл Гвин выросла в доме терпимости. Театральная ее карьера началась в 1665 г. По отзывам современников - такого разборчивого театрала, как Самуэль Пипс, и известного поэта и драматурга Джона Драйдена (1631-1700), в чьей пьесе "Индийский император" она и дебютировала, Нелл Гвин была выдающейся комической актрисой. В 1667 г. она. на несколько месяцев покинула сцену и вместе со своим любовником лордом Бэкхерстрм держала веселый дом в Эпсоме, куда стекалось общество пользоваться водами целебного источника. Вскоре после ее возвращения на сцену король поселил ее на Пел-Мел, где многие его фаворитки *имели свою резиденцию: дома на этой улице примыкали к королевскому саду перед Сент-Джеймским дворцом, что представляло известное удобство. Ивлин рассказывает, как в 1671 г. король, прогуливаясь по саду, останавливается поболтать через стену с Нелл Гвин, а через несколько шагов - с другой своей любовницей, герцогиней Кливленд (леди Каслмейн). Наша Роксана, поставив себе целью "сделаться любовницей самого короля" (см. стр. 132), недаром избрала эту улицу штабом своих "военных действий".
Из всех разорявших казну содержанок Карла II наибольшею ненавистью пользовалась Луиза де Керуайль, католичка и ставленница Людовика XIV. Поэтому неудивительно, что Нелл Гвин, на карету которой однажды напала разъяренная толпа, приняв ее за экипаж Луизы де Керуайль, спасла себе жизнь, крикнув из окна: "Помилуйте, люди добрые, я протестантская шлюха короля, а не католическая!"
Она прославилась тем, что подделала подпись на векселе управляющего его имением Роберта Клейтона (см. прим. 76). В личной библиотеке Дефо хранился газетный отчет о последовавшем громком процессе.
Вторая - дочь кентерберийского скрипача, Мери Модерс. Она появилась в Лондоне, выдавая себя, за немецкую княжну, которая была вынуждена покинуть родину, где ее якобы хотели выдать замуж против воли за восьмидесятилетнего старика. В 1663 г. она судилась за двумужество. Приняв на себя функцию собственного адвоката на суде, она проявила стойкость духа и незаурядный ум и добилась оправдательного приговора. В том же году ей были посвящены две пьесы, в одной из которых, так и называвшейся "Германская княжна", Мери выступала в заглавной роли. Карьера ее тем не менее кончилась бесславно: в 1678 г. она была повешена за хищение серебряного блюда в лавке.
ПРИМЕЧАНИЯ
Перевод сделан по тексту издания: Oxford University Press, 1964 г., в основу которого положен текст первого прижизненного издания 1724 г.: The Fortunate Mistress; Or, A History of the Life and Vast Variety of Fortunes of Mademoiselle de Beleau, Afterwards Call'd The Countess de Wintselsheim in Germany. Being the Person known by the Name of the Lady Roxana, in the Time of King Charles II.