ЛЮБОВЬ РОМАНЧУК
"Композиция романа Дефо
"Робинзон Крузо""
http://www.roman-chuk.narod.ru/1/Defoe.htm
1. Вступление
В научной литературе творчеству Дефо посвящены многочисленные книги, монографии, статьи, эссе и т. д. Однако при всем обилии вышедших о Дефо работ единого мнения по поводу особенностей структуры романа, его аллегорического смысла, степени иносказательности, стилистического оформления выработано не было. Большинство работ были посвящены проблематике романа, характеристике системы его образов и анализу философской и социальной основы.
Между тем роман представляет немалый интерес в аспекте структурного и словесного оформления материала как переходной формы от повествовательной структуры классицизма к сентиментальному роману и роману романтизма с его открытой, свободной формообразующей структурой.
Роман Дефо стоит на стыке многих жанров, естественным образом включая в себя их черты и подобным синтезом образуя новую форму, чем представляет особый интерес. А. Елистратова отмечала, что в "Робинзоне Крузо" "было нечто такое, что в дальнейшем оказалось не по плечу литературе" [21. С. 48]. И это так. О романе Дефо до сих пор спорят критики. Ибо, как справедливо отмечает К. Атарова "роман может быть прочитан очень по-разному. Одних огорчает "бесчувственность" и "бесстрастность" стиля Дефо, других поражает его глубокий психологизм; одних восхищает достоверность описаний, другие упрекают автора в несуразностях, третьи считают его искусным лжецом" [1. С. 25].
Значительность роману придает и тот факт, что в качестве героя Дефо впервые выбрал самого обыкновенного, наделенного однако хозяйской жилкой завоевания жизни. Такой герой появился в литературе впервые, так же как впервые была описана каждодневная трудовая деятельность.
Творчеству Дефо посвящена обширная библиография. Однако сам роман "Робинзон Крузо" больше интересовал исследователей с точки зрения проблематики (в частности, социальной направленности пропетого Дефо гимна труду, аллегорических параллелей, реальности главного образа, степени достоверности, философской и религиозной насыщенности и т. п.), нежели с точки зрения организации самой повествовательной структуры.
В отечественном литературоведении из серьезных работ о Дефо следует выделить:
1) книгу Аникста А. А. "Даниель Дефо: Очерк жизни и творчества"(1957)
2) книгу Нерсесовой М. А. "Даниель Дефо" (1960)
3) книгу Елистратовой А. А. "Английский роман эпохи Просвещения" (1966), в которой роман Дефо "Робинзон Крузо" исследуется в основном в аспекте его проблематики и характеристике главного образа;
4) книгу Соколянского М. Г. "Западноевропейский роман эпохи Просвещения: Проблемы типологии" (1983), в котором роман Дефо анализируется в сравнительной характеристики с иными произведениями; Соколянский М. Г. рассматривает вопрос о жанровой специфике романа, отдавая предпочтение авантюрной стороне, анализирует аллегорический смысл романа и образов, а также несколько страниц посвящает анализу соотнесенности мемуарной и дневниковой форм повествования;
5) статью М. и Д. Урновых "Современный писатель" в книге "Даниэль Дефо. Робинзон Крузо. История полковника Джека" (1988), где прослежена суть так называемой "бесчувственности" стиля Дефо, лежащей в выбранной писателем позиции беспристрастного хроникера;
6) главу о Дефо Елистратовой А. А. в "Истории всемирной литературы, т. 5 /Под ред. Тураева С. В." (1988), где показана преемственность романа с предшествующей английской литературой, определены его особенности и отличия (как в идейной трактовке философских и религиозных идей, так и художественной методике), специфика главного образа, философская основа и первоисточники, а также затронута проблема внутреннего драматизма и свойственного роману обаяния; в данной статье А. Елистратовой указано место романа Дефо в системе просветительского романа, его роль в становлении реалистического метода и особенности реализма романа;
7) книгу Урнова Д. "Дефо" (1990), посвященную биографическим данным писателя, одна глава в данной книге уделена роману "Робинзон Крузо", собственно литературоведческому анализу которого (а именно явлению простоты стиля) посвящено две страницы;
"Секреты простоты" в кн. "Д. Дефо. Робинзон Крузо" (1990), в которой Атарова К. Н. исследует вопрос о жанре романа, сути его простоты, аллегорических параллелях, приемах верификации, психологическом аспекте романа, проблематике образов и их первоисточниках;
9) статью в кн. Миримского И. “Статьи о классиках” (1966), в которой подробно исследуются фабула, сюжет, композиция, образы, манера повествования и др. аспекты;
10) книгу Урнова Д. М. “Робинзон и Гулливер: Судьба двух литературных героев” (1973), название которой говорит само за себя;
11) статью Шалаты О. “Робiнзон Крузо” Дефо у свiтлi бiблiйної тематики (1997).
Однако авторы перечисленных работ и книг совсем мало внимания уделяли как собственно художественному методу и стилю Дефо, так и специфике его повествовательной структуры в различных аспектах (от общей формообразующей компоновки материала до частных деталей, касающихся раскрытия психологии образа и его скрытого смысла, внутренней диалогичности и т. д.).
В зарубежном литературоведении роман Дефо чаще всего анализировался на предмет его:
- аллегоричности (Дж. Старр, Карл Фредерик, Э. Циммерман);
- документальности, в которой английские критики усматривали недостаток повествовательной манеры Дефо (как, например, Ч. Диккенс, Д. Найджел);
- достоверности изображаемого. Последнее оспаривали такие критики, как Уотт, Уэст и др.;
- проблематики романа и системы его образов;
- социальной интерпретации идей романа и его образов.
Подробному разбору повествовательной структуры произведения посвящена книга Э. Циммермана (1975), в которой анализируется соотношение дневниковой и мемуарной частей книги, их смысл, приемы верификации и другие аспекты. Лео Брэди (1973) исследует вопрос о соотношении монологичности и диалогичности романа. Вопрос о генетической связи между романом Дефо и "духовной автобиографией" освещен в книгах: Дж. Старра (1965), Дж. Гюнтера (1966), М. Г. Соколянского (1983) и др.
II. Аналитическая часть
1. Источники "Робинзона Крузо"(1719]
Источники, послужившие фабульной основой романа, можно разделить на фактологические и литературные. К первым относится поток авторов путевых очерков и записок конца XVII-начала XVIII вв., среди которого К. Атарова выделяет двух [1. С. 10]:
1) адмирал Уильям Дампьер, выпустивший книги:
"Новое кругосветное путешествие", 1697; "Путешествия и описания", 1699; "Путешествие в Новую Голландия", 1703;
2) Вудс Роджерс, написавший путевые дневники тихоокеанских путешествий, в которых описана история Александра Селькирка (1712), а также брошюру "Превратности судьбы, или Удивительные приключения А. Селькирка, написанные им самим".
А. Елистратова выделяет также Френсиса Дрейка, сыра Вальтера Ролея и Ричарда Гаклюйта [21. С. 47].
Среди возможных чисто литературных источников позднейшими исследователями выделялись:
"Остров Пайнса, или Четвертый остров близ неизвестного австралийского материка, недавно открытый Генрихом Корнелиусом фон Слоттен", 1668;
2) роман арабского писателя XII в. Ибн-Туфайля "Живой, сын Бодрствующего", вышедший в Оксфорде на латыни в 1671 г., а затем три раза переиздававшийся на английском до 1711 г.
3) роман Афры Бен "Оруноко, или Царственный раб", 1688, повлиявший на образ Пятницы;
4) аллегорический роман Джона Беньяна "Путь паломника"(1678);
5) аллегорические повести и притчи, восходящие к пуританской демократической литературе XVII в., где, по выражению А. Елистратовой, "духовное развитие человека передавалось с помощью предельно простых, житейски конкретных подробностей, полных вместе с тем скрытого, глубоко значительного нравственного смысла" [21. С. 47].
заметок купцов и мореходов, - сразу заняла в ней главенствующее положение, консолидировав в себе многие ее достижения и литературные приемы. И потому, как справедливо отмечает А. Чамеев, "как бы разнообразны и многочисленны ни были источники "Робинзона Крузо", и по форме, и по содержанию роман представлял собой явление глубоко новаторское. Творчески усвоив опыт предшественников, опираясь на собственный журналистский опыт, Дефо создал оригинальное художественное произведение, органически сочетавшее в себе авантюрное начало с мнимой документальностью, традиции мемуарного жанра с чертами философской притчи" [20. С. 41].
2. Проблемы жанровой принадлежности романа
Сюжет романа "Робинзон Крузо" (1719) распадается на две части: в одной описываются события, связанные с общественным бытием героя, пребыванием на родине, во второй описывается отшельническая жизнь на острове.
Повествование ведется от первого лица, усиливая эффект правдоподобия, автор из текста полностью изъят. Однако, хотя по жанру роман близок описательному жанру реального происшествия (морской хроники), назвать сюжет чисто хроникальным нельзя. Многочисленные рассуждения Робинзона, его отношения с Богом, повторы, описания владеющих им чувств, нагружая повествование эмоциональной и символической составляющими, расширяют рамки жанрового определения романа.
Недаром к роману "Робинзон Крузо" было применено множество жанровых определений: приключенческий просветительский роман (В. Дибелиус); авантюрный роман (М. Соколянский); роман воспитания, трактат о естественном воспитании (Жан Жак Руссо); духовная автобиография (М. Соколянский, Дж. Гюнтер); островная утопия, аллегорическая притча, "классическая идиллия свободного предпринимательства", "беллетристическое переложение локковской теории общественного договора" (А. Елистратова).
"Робинзон Крузо" можно назвать романизированными мемуарами [2, с. 450], с достаточной "эстетической структурностью" и "эстетической преднамеренностью" (по Л. Гинзбург - [3, с. 12]).
Как отмечает А. Елистратова: "Робинзон Крузо" Дефо, прообраз просветительского реалистического романа в еще необособленном, нерасчлененном виде, совмещает в себе множество различных литературных жанров" [7, с. 113].
Во всех этих определениях содержится зерно истины.
Так, "эмблемой авантюрности, - пишет М. Соколянский, - нередко является присутствие слова "авантюры" (приключение) уже в названии произведения" [20, с. 45]. В заголовке же романа как раз стоит: "Жизнь и удивительные приключения...". Далее, авантюра - это разновидность события, но события чрезвычайного. А уже сама фабула романа "Робинзона Крузо" представляет экстраординарное событие. Над Робинзоном Крузо Дефо произвел своеобразный просветительский эксперимент, забросив его на необитаемый остров. Иными словами, Дефо временно "выключил" его из реальных общественных связей, и практическая деятельность Робинзона предстала в общечеловеческой форме труда. Этот элемент и составляет фантастическое ядро романа и одновременно тайну его особой привлекательности.
Признаками духовной автобиографии выступает в романе сама форма повествования, свойственная данному жанру: мемуарно-дневниковая. Элементы романа воспитания содержатся в рассуждениях Робинзона и его противостоянии одиночеству.
"Если рассматривать роман в целом, это остросюжетное произведение распадается на ряд эпизодов, характерных для беллетризованного путешествия (так называемое imaginaire"), популярного в XVII-XVIII вв. В то же время центральное место в романе занимает тема возмужания и духовного становления героя" [1, с. 11].
А. Елистратова отмечает, что: "Дефо в "Робинзоне Крузо" стоит уже в непосредственной близости к просветительскому "роману воспитания" [7, с. 113].
Роман можно прочесть и как аллегорическую притчу о духовном падении и возрождении человека -иными словами, как пишет К. Атарова, "повествование о скитаниях заблудшей души, отягченной первородным грехом и через обращение к Богу обретшей путь к спасению" [1, с. 11].
"Дефо недаром настаивал в 3-й части романа на его аллегорическом смысле, - отмечает А. Елистратова. - Благоговейная серьезность, с какою Робинзон Крузо вдумывается в свой жизненный опыт, желая постичь его скрытое значение, суровая скрупулезность, с какою он анализирует свои душевные побуждения, - все это восходит к той демократической пуританской литературной традиции XVII в., которая получила завершение в "Пути паломника" Дж. Бэньяна. Робинзон видит проявление божественного промысла в каждом происшествии своей жизни; его осеняют пророческие сны... кораблекрушение, одиночество, необитаемый остров, нашествие дикарей - все кажется ему божественными карами" [7, с. 113].
Любое пустячное происшествие Робинзон осмысляет как "промысел божий", а случайное стечение трагических обстоятельств -как справедливая кара и искупление за прегрешения. Даже совпадения дат представляются герою осмысленными и символическими:
"... греховная жизнь и жизнь уединенная", - подсчитывает Крузо, - начались для меня в один и тот же день" [4, с. 119], 30 сентября).
Согласно Дж. Старру, Робинзон выступает в двуединой ипостаси -и как грешник, и как избранник божий [36].
"Смыкается с таким осмыслением книги, - отмечает К. Атарова, - и интерпретация романа, как вариации библейского сюжета о блудном сыне: Робинзон, презревший советы отца, покинувший отчий дом, постепенно, пройдя через жесточайшие испытания, приходит к единению с Богом, своим духовным отцом, который, как бы в награду за покаяние, дарует ему в конечном счете спасение и благоденствие" [1, с. 12].
М. Соколянский, приводя мнение западных исследователей по данному вопросу, оспаривает выдвинутую ими интерпретацию "Робинзона Крузо" как модифицированного мифа о пророке Ионы.
"В западном литературоведении, - отмечает он, - особенно в новейших трудах [35] фабула "Робинзона Крузо" нередко интерпретируется как модификация мифа о пророке Ионе. При этом игнорируется активное жизненное начало, присущее герою Дефо... Разница ощутима в чисто фабульном плане. В "Книге пророка Ионы" библейский герой фигурирует именно как пророк...; герой Дефо в роли предсказателя вовсе не выступает..." [20, с. 54].
"Жизнедеятельностью Ионы полностью управляет всевышний... Робинзон же, сколь много он ни молится, в своей деятельности активен, и эта поистине творческая активность, инициативность, изобретательность никак не позволяет воспринять его как модификацию ветхозаветного Ионы" [20, с. 55].
Современный же исследователь Е. Мелетинский считает роман Дефо с его "установкой на бытовой реализм" "серьезной вехой на пути демифологизации литературы" [14. С. 280].
Между тем, если уж проводить параллели между романом Дефо и Библией, то скорее напрашивается сравнение его с книгой "Бытие" [28]. Робинзон по сути создает свой мир, отличный от островного мира, но отличный и от оставленного им мира буржуазного - мир чистого предпринимательского творения. Если герои предыдущих и последующих "робинзонад" попадают в готовые, уже сотворенные до них миры (реальные или фантастические - например, Гулливер), то Робинзон Крузо строит этот мир шаг за шагом подобно Богу. Вся книга посвящена доскональному описанию творения предметности, ее умножения и материального наращивания.
Акт этого творения, разбитый на множество отдельных моментов, оттого так захватывающ, что в основу его положена не только история человечества, но и история всего мира. В Робинзоне поражает его богоподобность, заявленная не в форме Писания, а в форме житейского дневника. Присутствует в нем и остальной арсенал, свойственный Писанию: заветы (многочисленные советы и наставления Робинзона по разным поводам, даваемые в напутствие), аллегорические притчи, обязательные ученики (Пятница), поучительные истории, каббалические формулы (совпадения календарных дат), временная разбивка (день первый и т. д.), ведение библейских родословных (место которых в родословных Робинзона занимают растения, животные, урожаи, горшки и т. д.). Библия в "Робинзоне Крузо" словно пересказана на заниженном, обытовленном, третьесословном уровне. И как просто и доступно по изложению, но емко и сложно в интерпретации Св. Писание, так же внешне и стилистически прост, но в то же время фабульно и идейно емок "Робинзон".
Многие же детали приближают роман к будущему психологическому роману.
"Некоторые исследователи, - пишет М. Соколянский, - не без оснований подчеркивают значение творчества Дефо-романиста для становления европейского (и прежде всего английского) психологического романа. Автор "Робинзона Крузо", изображая жизнь в формах самой жизни, сосредоточивал внимание не только на внешнем мире, окружающем героя, но и на внутреннем мире мыслящего религиозного человека" [20, c. 92]. А по остроумному замечанию Э. Циммермана, "Дефо в некоторых отношениях связывает Бэньяна с Ричардсоном. Для героев Дефо... физический мир есть слабо различимый признак более важной реальности..." [38, с. 107].
3. Композиция сюжета
Повествовательная структура роман Дефо "Робинзон Крузо" выполнена в форме самоповествования, оформленного в виде сочетания мемуаров и дневника. Точки зрения персонажа и автора идентичны, а, точнее, точка зрения персонажа является единственной, поскольку автор от текста полностью абстрагирован. В пространственно-временном плане повествование совмещает хроникальный и ретроспективный аспект.
"предисловии редактора" Дефо утверждал, что "это повествование -лишь строгое изложение фактов, в нем нет ни тени вымысла".
"Дефо, - как пишут М. И Д. Урновы, - находился в той стране и в то время и перед той аудиторией, где вымысла не признавали в принципе. Поэтому, начиная с читателями ту же игру, что и Сервантес... Дефо не решился объявить об этом прямо" [24, с. 11].
Одну из главных черт повествовательной манеры Дефо как раз и составляет достоверность, правдоподобие. В этом он был не оригинален. В интересе к факту, а не к вымыслу проявлялась характерная тенденция эпохи, в которую жил Дефо. Замыкание в рамках достоверного являлось определяющей характеристикой авантюрного и психологического романов.
"Даже в "Робинзоне Крузо", - как подчеркивал М. Соколянский, - где роль гиперболизации весьма велика, все необычайное облачено в одежды достоверности и возможности" [20, с. 92]. В нем нет ничего сверхъестественного. Сама фантастика "загримирована под реальность, а невероятное изображено с реалистической достоверностью" [20, с. 98].
"Выдумывать достовернее правды", - таков был принцип Дефо, на свой лад сформулированный закон творческой типизации.
"Автор "Робинзона Крузо", - отмечают М. и Д. Урновы, - был мастером правдоподобной выдумки. Он умел соблюдать то, что уже в позднейшие времена стали называть "логикой действия", - убедительность поведения героев в обстоятельствах вымышленных или предполагаемых" [24, с. 9].
Все повествование в романе "Робинзон Крузо" ведется от первого лица, глазами самого героя, через его внутренний мир. Автор из романа полностью изъят. Данный прием не только увеличивает иллюзию правдоподобия, придавая роману видимость сходства с документом очевидца, но и служит чисто психологическим средством самораскрытия персонажа.
Если Сервантес, на которого ориентировался Дефо, строит своего "Дон-Кихота" в виде игры с читателем, в которой злоключения несчастного рыцаря описаны глазами стороннего исследователя, узнавшего о них из книги иного исследователя, который, в свою очередь, слышал о них от... и т. д., то Дефо строит игру по иным правилам: правилам всамделишности. Он ни на кого не ссылается, никого не цитирует, очевидец описывает все случившееся сам.
Именно подобный вид повествования разрешает и оправдывает появление в тексте множество описок и погрешностей. Очевидец не в силах удержать все в памяти и соблюсти во всем логику следования. Неотшлифованность сюжета в данном случае служит лишним доказательством истинности описываемого.
"Сама монотонность и деловитость этих перечислений, - пишет К. Атарова, - создает иллюзию достоверности -вроде бы, зачем так скучно выдумывать? Однако в детальности сухих и скупых описаний есть свое обаяние, своя поэтичность и своя художественная новизна" [1, с. 20].
"Раздевшись, я вошел в воду...", а, поднявшись на корабль, "... набил карманы сухарями и ел их на ходу" [4, с. 45];
или когда сама дневниковая форма выдержана непоследовательно, и рассказчик часто вносит в дневник те сведения, о которых он мог узнать только позднее. Hапример, в записи от 27 июня он пишет:
"Даже потом, когда, по должном раздумье, я осознал свое положение..." [4, с. 82] и т. д.
Сюжетная схема "Робинзона Крузо" обычно пересказывается в двух аспектах: как чисто событийный ряд и как интерпретация системы образов. Над своим героем Дефо произвел своеобразный просветительский эксперимент, забросив его на необитаемый остров и тем самым временно "выключив" из реальных общественных связей. Этот элемент составляет фантастическое ядро романа, являясь одновременно причиной особой его притягательности. Реальное случайное происшествие, произошедшее с моряком Селькирком, прожившем на острове Хуан-Фердинанде четыре года, в романе Дефо получает необычную трактовку, обрастая различными деталями и трансформируясь в итоге в грандиозный миф. Взяв столь нетипичную редкую фабулу для художественного произведения, условность которой вытекает из одного лишь факта эксперимента, ставящего целью изучение поведения человека в экстремальных условиях, Дефо удается необычайно типизировать ее, введя понятие "робинзонады" как такового. Как пишет И. Миримский: "Читатель, захваченный пафосом самодеятельности героя, подкупающей простотой языка, правдоподобием вымысла, забывает о границах возможного и невозможного. Заведомая неправда ощущается как реальный факт" [16, с. 16]. Робинзонада, этот случай из случаев, становится предметом большого художественного обобщения. Ощущение необыкновенного правдоподобия не пропадает даже на фоне "неестественного развития характера в плане этой фабулы" [16, с. 15].
среду. Эта сюжетная канва выполняет роль своего рода локомотива, зашвыривающего Робинзона на остров и затем, по прошествии четверти века, извлекающего его оттуда. Однако она несет определенную нагрузку и в аспекте характеристики героя. Следует отметить, что фабульная, событийная насыщенность малой по объему доостровной части значительно выше, нежели основного повествовательного ядра, в котором функция событийности частично переходит во внутренний аспект -переживания, размышления, рефлексию героя. Подобный переход событийной нагрузки отмечает сам Робинзон:
"I do not remember that I had in all that Time one Thought that so much as tended either to looking upwards toward God, or inwards towards a Reflection upon my own Ways: But a certain Stupidity of Soul, without Desire of Good, or Conscience of Evil, had entirely overwhelm'd me" [33, part 2]
("Не помню, чтобы за все это время моя мысль хоть раз воспарила к богу или чтобы хоть раз я бы оглянулся на себя, задумался над своим поведением. На меня нашло какое-то нравственное отупение: стремление к добру и сознание зла были мне равно чужды" [4, с. 80]).
Случайных эпизодов множество во всем романе, однако, как замечает И. Миримский, "случайная фабула не только не колеблет единства тематического замысла, но даже, наоборот, органически совпадает с ним, тем самым предельно раздвигая горизонты типического обобщения" [16, с. 21].
Согласно предложенной В. Шкловским схемы сюжет "Робинзона Крузо" относится к смешанному типу хроникально-концентричного сюжета.
"Робинзон Крузо" совмещает в себе композицию прямого времени и принцип естественности. Линейность повествования не несет строгой заданности развития действия, свойственной классицистической литературе, а подчинена субъективному восприятию времени героем. Описывая подробно некоторые дни и даже часы своего пребывания на острове, в иных местах он запросто перескакивает через несколько лет, упоминая о них в двух строчках:
"Thus in two Years Time I had a thick Grove" [33, part 4]
("Через два года перед моим жилищем была уже молодая рощица" [4, с. 143]);
"Наступил двадцать седьмой год моего пленения" [4, с. 201]);
"I entertain'd such an Abhorrence of the Savage Wretches, that I have been speaking of, and of the wretched inhuman Custom of their devouring and eating one another up, that I continu'd pensive, and sad, and kept close within my own Circle for almost two Years after this" [33, part 5]
"ужас и отвращение, внушенные мне этими дикими извергами и их бесчеловечным обычаем пожирать друг друга, повергли меня в мрачное настроение, и около двух лет я просидел в той части острова, где были расположены мои земли..." [4, с. 147]).
Принцип естественности позволяет герою часто возвращаться к уже сказанному или же забегать намного вперед, внося в текст многочисленные повторы и опережения, которыми Дефо как бы дополнительно удостоверяет подлинность воспоминаний героя, как и всякие воспоминания склонных к перескокам, возвратам, повторам и самим нарушением последовательности рассказа, допущенными в текст неточностями, ошибками и алогизмами создающих естественную и предельно достоверную ткань повествования.
В доостровной части повествования присутствуют черты композиции обратного времени, ретроспекции, повествования с конца. В островной части линейность повествования нарушается: вставками дневника; рассуждениями и воспоминаниями Робинзона; его обращениями к Богу; повторением и многократным сопереживанием по поводу случившихся событий (например, по поводу увиденного отпечатка следа; испытываемого героем чувство страха по поводу дикарей; возврата мыслей к способам спасения, к совершенным им действиям и постройкам и т. д.).
Разделительной линией между внутренним и внешним событийными рядами зачастую служит фраза:
"But to go on" [33, part 4] ("Но возвращаюсь к своему рассказу" [4, с. 145]). Аналогичная фраза отделяет от рассуждений и дневник: "But 1 return to my Journal" [33, part 3] ("Но возвращаюсь к дневнику" [4, с. 83]).
"романы Дефо лишены разработанного сюжета и строятся вокруг биографии героя, как перечень его успехов и неудач" [10, с. 624].
Жанр мемуаристики как раз и предполагает видимую неразработанность сюжета, которая, таким образом, способствует усилению иллюзии правдоподобия. Еще более такой иллюзией обладает дневник.
Однако роман Дефо нельзя назвать сюжетно неразработанным. Напротив, каждое ружье у него стреляет, и описывается в нем ровно то, что нужно герою и ничего больше. В романе отсутствуют описания, пейзаж, портретные характеристики. Робинзон замечает лишь то, что годится к использованию, отсекая всякую иную информацию. И Дефо ни на минуту не забывает, каков его герой. Жанр мемуаристики, предполагая видимую неразработанность сюжета, способствует усилению иллюзии правдоподобия. Еще более такой иллюзией обладает дневник.
Лишь изредка Робинзон применяет эстетическую оценку, да и то переходящую в утилитаризм:
"On the Bank of this Brook I found many pleasant Savana's, or Meadows; plain, smooth, and cover'd with Grass; and on the rising Parts of them next to the higher Grounds, where the Water, as it might be supposed, never overflow'd I found a great deal of Tobacco, green, and growing to great and very strong Stalk; there were divers other Plants which I had no Notion of, or Understanding about, and might perhaps have Vertues of their own, which I could find out" [33, part 3]
"По берегам его тянулись красивые саванны, или луга, ровные, гладкие, покрытые травой, а дальше -там, где низина постепенно переходила в возвышенность... я обнаружил обилие табака с высокими и толстыми стеблями. Там были и другие растения, каких я раньше никогда не видел; весьма возможно, что, знай я их свойства, я мог бы извлечь из них пользу для себя" [4, с. 89]).
Лаконичность в сочетании с бухгалтерской обстоятельностью, отражающая тот же практический склад ума героя, свидетельствует о настолько тесном проникновении в психологию героя, сращении с ним, что как предмет исследования она ускользает от внимания. Робинзон нам настолько понятен и виден, настолько прозрачен, что, кажется, и задумываться не о чем. Но понятен он нам благодаря Дефо. Зато как четко обосновывается Робинзоном (непосредственно в рассуждениях) и Дефо (через последовательность событий) аллегорически-метафизическая интерпретация событий! Даже появление Пятницы укладывается в библейскую аллегорию. "И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему" [Быт. 2:20]. И вот судьба творит Робинзону помощника. На пятый день Бог создал жизнь и живую душу. Туземец является Робинзону именно в Пятницу.
Сама композиционная структура по своей открытой, разорванной форме, в отличие от замкнутой в строгие рамки правил и сюжетных линий структуры классицизма, стоит ближе к структуре сентиментального романа и романа романтизма с его вниманием к исключительным обстоятельствам. Роман в определенном смысле представляет синтез различных повествовательных структур и художественных приемов: романа приключений, сентиментального романа, романа-утопии, романа-жизнеописания, романа-хроники, мемуаров, притчи, философского романа и т. д.
Двойственный сюжет романа обладает и двойственными компонентами.
1) Доостровной приключенческий сюжет.
в которой повествуется о желании героя покинуть отчий дом, причинах этой страсти, споре с отцом и, наконец, побеге на корабле из дома. Как он признается,
"that there seem'd to be something fatal in Propension of Nature tending directly to the Life of Misery which was to befal me" [33, part 1]
("было что-то роковое в этом природном влечении, толкавшем меня к злоключениям, которые выпали мне на долю" [4, с. C. 5]).
С этого момента в силу вступают авантюрные законы формирования повествовательной структуры, в основу авантюры изначально положена любовь к морю, которая и дает толчок событиям. Развитие действия посвящено описанию различных странствий героя и перипетий, в которые он попадает. Кульминацией является шторм и развязкой -кораблекрушение и попадание Робинзона на остров. И все это - на 40 страницах сжатого хронологическими рамками текста.
Основной конфликт в этой части сюжета представлен в виде разногласия между Робинзоном и его отцом и ощущением вины перед последним. Этот конфликт получает выражение в виде темы злой судьбы, преследующей Робинзона. Лейтмотивом доостровной части являются его слова о том, что
"it is a secret over-ruling Decree that hurries us on to be the Instruments of our own Destruction" [33, part 1]
("какое-то тайное веление всесильного рока побуждает нас быть орудием собственной своей гибели" [4, с. 15]),
многократно и почти дословно повторяемые героем в различных местах. Эта тема, разрывающая линейность авантюрного повествования первой части и вносящая в нее мемуарное начало последующих воспоминаний (прием синтаксической тавтологии), является связующей аллегорической нитью между первой (греховной) и второй (покаянной) частями романа. К этой теме, только в ее обратном отображении, Робинзон непрестанно возвращается на острове, представляющемся ему в образе Божьей кары.
Разрешается данный конфликт "Божьей карой"-кораблекрушением и одиночеством.
2) Островная часть.
на остров. Для развития действия этого сюжета, впрочем, важна лишь последняя деталь. В конце концов неважно, каким путем герой попадает на остров, главное - что он на нем оказался. Развитие действия поначалу строится на основе схемы развития стадий человеческого общества. Робинзон вживается в остров, затем его осваивает, затем начинает изменять, его деятельность все усложняется, производство вещей увеличивается.
События развертываются вокруг трудовой деятельности Робинзона, на перечислении его "трудов и дней" и носят характер перечисления его основных достижений: пошив одежды, жилища, высеивание семян, сбор урожая, постройка загона для коз, создание орудий труда, выжигание горшков и т. д. Авантюрное начало уступает место началу описательному. Событийный ряд прослеживается в двух ипостасях: внешние поступки и происшествия - и внутренние переживания, к которым относятся и сны.
Относительно сюжетной роли снов в повествовании И. Миримский пишет: "... ограниченный самоповествовательной формой в композиционных приемах, Дефо тем чаще и с полным правом обращается к сновидениям и предчувствиям своего героя. Они органически входят в мирочувствование героя и в романе используются как средство поддерживать на известной высоте внимание читателей. Так, если первый угрожающий сон впервые обращает Робинзона лицом к богу, то второй выполняет три функции: подтверждает бытие высшей силы, в туманных контурах предупреждает читателя об эпизоде со спасением Пятницы и прибавляет еще один аргумент в оправдание кровавой расправы с туземцами. Функцию пролога выполняет и третий сон Робинзона, побуждающий его на склоне лет снова посетить свой остров. Всего в романе пять снов, а предчувствий ("внутренний голос", как их называет Робинзон) в несколько раз больше. Сюжетной ступенчатости они не создают, но, прелюдируя к событиям, оживляют ход повествования" [16, с. 41].
Робинзон проходит в этой части повествования все стадии развития человеческого общества: от охотника, земледельца, скотовода до рабовладельца и предпринимателя. Правда, все эти стадии находятся под неусыпным контролем дельца-буржуа (отсюда -бесконечные подсчеты, прикидки, стратегии, цифры).
Начавшись с высадки на остров, сюжет постепенно все более драматизируется, обрастая все более динамичными событиями, различными перипетиями, действиями. События, факты все более доминируют над переживаниями Робинзона. Обширные в начале, переживания героя становятся сродни размышлениям над действиями и выработке стратегий. По мысли И. Миримского: "Дефо ведет своего героя в плоскости нарастающего действия, в движении событий развязывает узел основной идеи. В этом смысле для Дефо имеет значение не внутренняя связь и взаимообусловленность фактов, а прежде всего то, в какой мере факты способствуют закреплению единства эпического стиля. Отобранные из хаотической жизни, они в основном отвечают следующим трем требованиям:
2) представляют достаточно сложный вид контраверсы, чтобы преодоление ее вскрывало энергический характер, и
3) интригующе-занимательны.
Компонируются события по принципу простой хронологической последовательности, нанизываясь, как на вертел, на стержень повествования. Легко заметить, что по мере ослабевания внутренней напряженности темы "Робинзона" факты теряют постепенно свои первые два качества; за ними остается одна роль: развлекательная... Обособляясь от ведущей идеи произведения и от его образа, приключения становятся самоцелью" [16, с. 37].
Событийный ряд членится на ряд эпизодов, представляя собой открытую структуру: к этим событиям можно добавить еще три, пять, десять иных эпизодов, которые нисколько не разрушат основную нить повествования. Авантюрное начало в данном перечне создается неожиданными случайными находками: горстки семян, запасов с утонувшего корабля, Библии. Наращивание авантюрного плана начинается с обнаружения Робинзоном следа ноги и в дальнейшем усиливается в связи с появившейся опасностью в лице каннибалов. К природным неожиданностям прибавляется человеческий фактор. Соответственно происходит ускорение темпа событийности. Если раньше счет шел годами, и Робинзон легко перескакивал в своим описании через несколько лет, то теперь сроки между событиями сжимаются. От обнаружения следа ноги до нахождения остатков каннибальского пиршества проходит всего два года, до появления Пятницы - полтора года и до полного освобождения Робинзона - три года.
пиратами и война с ними, на самом деле локальных кульминационных моментов в сюжете несколько: каждая победа Робинзона над природой, создание новой вещи может рассматриваться как кульминационный момент в его деятельности. По мере развертывания сюжета происходит как бы наращивание кульминационного аспекта одновременно с наращиванием степени бытия Робинзона и наращивания человеческого окружения: от новых вещей и построек, до обретения Пятницы, дикарей, пиратов и, наконец, всего общества. Повествование об итогах возвращения в него выступает в качестве благополучной развязки.
Появление Пятницы вносит некоторое утишение в ход событий и эмоциональный накал повествования, в основе которого лежало непреходящее чувство страха:
"my Fear banish'd all my religious Hope; all that former Confidence in God " [33, part 4]
("страх вытеснил из моей груди всякую надежду на Бога, все мое упование на него..." [4, с. 138]),
и сюжет разворачивается в сторону описательной стороны отношений между хозяином Робинзоном и рабом Пятницей.
"Пятница, которому Дефо обязан решением проблемы разумной эксплуатации рабов, становится серьезной помехой для дальнейшего развертывания повествования" [16, с. 48]. Он везде сопутствует Робинзону, и потому обходить его молчанием нельзя. Во второй части "Робинзона" Дефо выйдет из этого затруднения, послав Пятницу на смерть от рук его собратьев-дикарей. После встречи и описания развитий отношений господина и раба наращивание событий вновь происходит за счет внешних обстоятельств. Толчок им дает высадка на остров пиратов, с которыми Робинзон вступает в войну. Наградой за это является его возвращение домой.
Параллельно с упоением от своих трудов Робинзон испытывает определенные сомнения в верности своего поведения, он обращается к Богу, а свое отшельничество видит как способ покаяния в своих грехах, и прежде всего в грехе перед отцом.
Конфликтность, на которой держится сюжет, подразделяется на два аспекта: внешнюю и внутреннюю. В качестве внешних конфликтов выступают следующие ряды: Робинзон и Природа, Робинзон и дикари, Робинзон и пираты. В качестве внутренних, по выражению И. Миримского, "противоречие между пафосом практического действия и ограниченностью морального кодекса, между бесстрашием конквистадора и филистерством лавочника, между властолюбием и безразличием к обществу, между рассудочной холодностью и творческой страстностью" [16, с. 27]. Душа стяжателя-бродяги, толкающая героя к новым авантюрам, борется в Робинзоне с душой "ограниченного, трусливого, расчетливого мещанина-пуританина" [16, с. 31], удерживая его от "безумств" авантюрной жизни. Обращения к Богу, проповеди умеренности и воздержания, призывы к покаянию, присутствующие в отступлениях героя, противоречат его последующим действиям и побуждениям. На всем протяжении островной части повествования происходит диалог Робинзона с самим собой, вечный спор разума со страстью, в котором никто не является победителем: результирующая борьбы Робинзона с самим собой равна нулю. По возвращении домой Робинзон такой же, как и в начале. В этом смысле можно сказать, что внутренняя конфликтность в романе не получила своего логического разрешения, а лишь была попросту снята с возвращением героя. На это неестественное развитие характера, статичность Робинзона указывали многие исследователи: Ч. Диккенс, И. Миримский, М. Урнов, А. Елистратова и др.), видя причины подобной статичности в различных факторах: от верности героя самому себе (Д. Урнов, [24, с. 15]), от следствия "реинтеграции" героя в буржуазном обществе (А. Елистратова, [6, с. 51] до намеренной идеализации заданного героя (И. Миримский, [16, с. 15] или даже явного недостатка и просчета Дефо (Ч. Диккенс, [5, с. 63]).
По мнению И. Миримского, "желание Дефо дать в лице Робинзона в полном смысле положительного героя своего класса, героя, в котором положительная характеристика сочеталась бы с глубокой типичностью реалистического обобщения, приводила его к необходимости пользоваться ложью и идеализацией как художественными средствами оправдания самых мрачных сторон капиталистического общества... прибегать к котурнам поэтического обмана..." [16, с. 49].
Помимо внешнего событийного ряда, сюжет обладает и внутренним подспудным развитием, позволяющим прослеживать различные аллегорические интерпретации и параллели. В аллегорическом осмыслении сюжет рассматривали прежде всего сам Дефо в 3-й части романа, Дж. Старр, К. Фредерик, Э. Циммерман, а из отечественных исследователей - К. Атарова, М. Соколянский, А. Елистратова. Обытовленным пересказом аллегорической притчи о духовном падении и возрождении человека виделся сюжет К. Атаровой [1, с. 11]. Согласно Дж. Старру, сюжет романа являлся вариацией библейского сюжета о блудном сыне [36]. К. Фредерик интерпретирует фабулу "Робинзона Крузо" как модификацию мифа о пророке Ионе [35]. Данную версию оспаривает М. Соколянский, предлагая свою - о скитаниях заблудшей души, которой соответствовало и выбранная Дефо форма повествования в виде дневника и мемуаров, имевшая распространение в "духовных автобиографиях" пуритан того времени [20, с. 54].
каббалистике, прямой назидательности героя. Символика сюжета прослеживается в самой деятельности Робинзона, демонстрирующей этапы развития цивилизации (история человечества), в условности и символичности самого события -жизни на острове, в подробнейших описаниях создания предметов и сотворения на острове своего мира, апеллирующих к описательности Священного Писания (история мира), в даваемых Робинзоном заветам (различным наставлениям и советам по разным поводам), свойственным библейским пророкам, в его поучительных историях, каббалических формулах, зашифрованных в бухгалтерских описях, подсчетах и датах, в точной фиксации всех деталей и элементов создаваемого и наращиваемого нового мира, апеллирующей к библейским родословным: какой урожай, сколько горшков, коз, какие предметы и т. д.
Перечисленные сюжетные ответвления увеличивают фабульную емкость "Робинзона "Крузо", обладающую ретроспективной глубиной.
4. Структура романа
В качестве основного композиционного приема Дефо использовал самоповествовательную форму. Этот прием был свойственен мемуарной и дневниковой литературе, получившей во времена Дефо особое распространение. Своему роману Дефо также придает вид мемуаров, написанных очевидцем, с вставкой в них элементов дневника. Для придания роману иллюзии большей достоверности Дефо активно использует введение в повествование "документальных" подтверждений рассказа - описей, реестров, смет и пр., а также применение подробнейшей детализации. Отсутствующее поглавное деление произведения у Дефо во внешнем аспекте заменено разбивкой его на дневник и мемуары, а также вставкой описей и реестров.
В своем романе Дефо совместил два приема повествования, свойственных литературе путешествий, путевых записок и отчетов, т. е. литературе факта взамен литературы вымысла: это дневник и мемуары. В дневнике Робинзон констатирует факты, а в мемуарах производит их оценку. Эти две формы повествования не разделены друг от друга, дневник зачастую содержит в себе мемуарное начало, длинные рассуждения, да и переход от него к мемуарам явно никак не обозначен, а в мемуарах присутствует фактографичность (при перечислении, описях и т. д.).
семья, обучение, годы жизни. Мы полностью знакомимся с биографией героя, ничем не выделяющейся от иных биографий. При создании своего первого романа Дефо ориентировался на творчество Шекспира и на "Дон-Кихота" Сервантеса, иногда прямо подражая последнему (ср. начала двух романов, выполненные в одном стиле и по одному плану].
Соотношение дневниковой и мемуарной частей романа подробно проанализировано во многих работах исследователей: М. Соколянского [20, с. 36], Э. Циммермана [38, с. 40], Дж. Старра [36], Д. Найджела [33, с. 367] и др.
При анализе этих частей следует помнить о том, что и мемуары и дневник не являются подлинными документами, а всего лишь литературным приемом, фактографической имитацией, эстетическую природу которых выдает множество деталей: прежде всего, частые обращения к читателю:
"I carefully sav'd the Ears of this Corn you may be sure in their Season" [33, part 2]
("Читатель может себе представить, как тщательно собрал я колосья, когда они созрели" [4, с. 73]);
"In the relating what is already past of my Story, this will be the more easily believ'd" [33, part 2]
("тем, кто уже прослушал эту часть моего рассказа, нетрудно поверить..." [4, с. 81]);
"tho' in it will be told all these Particulars over again" [33, part 1]
("описанные в нем события во многом уже известны читателю" [4, с. 64]),
"It would make the Reader pity me, or rather laugh at me" [33, part 3]
"Воображаю, как пожалел бы меня читатель (а, может, и посмеялся бы надо мной)..." [4, с. 107]) и т. д.
Далее: постепенный и неявный переход дневника в мемуары, выход из которых и возврат к дневнику происходит искусственным путем: фразой "Но возвращаюсь к дневнику" [4, с. 83] или "Но возвращаюсь к рассказу" [4, с. 145]. Наконец, многократные повторы и забегания вперед.
Многие описания приводятся Робинзоном дважды - в мемуарной форме и в дневниковой, причем мемуарное описание предшествует дневниковому, что создает своего рода эффект раздвоения героя: на того, кто живет на острове и того, кто описывает эту жизнь. К примеру, дважды описано рытье пещеры - в мемуарах [4, с. 55] и в дневнике [4, с. 68-69]; строительство ограды -в мемуарах [4, с. 56] и в дневнике [4, с. 70]; дважды описаны дни от высадки на остров 30 сентября 1659 г. до всхода семян -в мемуарах [4, с. 44] и в дневнике [4, с. 65].
Это напоминают своеобразную форму игры с читателем, в которой первоначальная цель придания повествованию наибольшего правдоподобия во многих местах незаметно нарушается различными неувязками, а магически завороженный текстом читатель автоматически пропускает их, в худшем случае относя их к небрежности рассказчика, как к неотъемлемым компонентам правдоподобного рассказа, и не могущего быть, именно вследствие достоверного отображения им обыкновенным очевидцем, абсолютно точным.
Говоря о дневниковости "Робинзона Крузо", нельзя забывать, что перед нами художественная мистификация, вымышленный дневник. Точно так же, как вымышлена мемуарная форма. Ряд исследователей, игнорируя это, допускают ошибку, относя роман к документальному жанру. Например, Деннис Найджел утверждает, что "Робинзон Крузо" - "это журналистское произведение, по существу, то, что мы назвали бы "документальной книгой", или грубоватое, необработанное изложение простых фактов..." [33, с. 367].
страницы, развитие действия - 30 стр. и развязка - 1 стр. В островной части развязка занимает 1 стр., развитие действия - 200 страниц и развязка - 25 стр.
Для упрощения анализа считать завязкой всего сюжета условно будем всю доостровную часть произведения.
Эта завязка соединяет в себе черты неожиданности, авантюрности и глубоко мотивированной обстоятельности. Она написана в форме романа приключений, с сжатым перечислением событий, и ограничена строгими хронологическими рамками.
Развитие действия написано в мемуарно-дневниковой форме. Чтобы придать сюжету особую достоверность, жизненность, Дефо использует различные композиционные приемы: простоту стиля, подробные перечисления, намеренные огрехи повествования, повторы (в мемуарах и дневнике) и т. д. Однако цель Дефо не только в достижении максимального правдоподобия, а в изображении человека вне общественных связей, человека-труженика, чистого буржуа, свободного предпринимателя. Как пишет И. Миримский:
"Жизнь Робинзона на необитаемом острове, его единоборство с природой и людьми образует как бы тематический узел, в котором завязываются оба плана повествования. Нетрудно заметить, что именно на этот главный эпизод в биографии героя Дефо обратил всю силу своей фантазии, заставив скучный прозаизм буржуазного делячества, сдобренный щедрыми порциями моральных наставлений, зазвучать мощной симфонией борьбы человека со стихиями природы. Показ победоносного наступления Робинзона в отдельных местах почти достигает высот героизма и величия древней эпопеи. Напряженное торможение действия, усложненная контраверса, элементы интриги,словом, все средства, не противоречащие самоповествовательной форме, мобилизуются для предельной утилизации фабулы" [16, с. 14].
Можно сказать, что в Робинзоне содержится некий "код" положительного для Дефо человека, и потому неважно, дурно он поступает в том или ином случае или хорошо. Секрет этого кода таится в простодушии, с которым Робинзон сообщает о вещах самых невероятных или не очень приглядных одинаково ровным голосом, бесстрастным тоном заурядного с виду человека, незаурядность которого как раз и проявляется в отсутствии всякого рода прокламаций, утаиваний и хитростей. При этом он не забывает приложить к событию реестровую мерку. В страсти Робинзона к инвентаризации проявляется не только купеческая или научная жилка, как то неоднократно подчеркивалось различными исследователями, и это не одна лишь дань привычке, потерявшей на острове всякий смысл -робинзоновая страсть сродни игре. Подобно ребенку, прикладывающему полюбившуюся игрушку в каждое место, Робинзон играется с реестрами, описями и подсчетами, но играется серьезно. В этой детскости Робинзона, подтверждаемой и его чистосердечным повествованием, таится секрет его обаяния, тот самый положительный код, который "списывает" ему любое прегрешение.
"It was now that I began sensibly to feel how much more happy this Life I now led was, with all its miserable Circumstances, than the wicked, cursed, abominable Life I led all the past Part of my Days; and now I chang'd both my Sorrows and my Joys; my very Desires alter'd, my Affections chang'd their Gusts, land my Delights were perfectly new, from what they were at my first Coming, or indeed for the two Years past" [33, part 3].
("Теперь наконец я ясно ощущал, насколько моя теперешняя жизнь, со всеми ее страданиями и невзгодами, счастливее той позорной, исполненной греха, омерзительной жизни, какую я вел прежде. Все во мне изменилось: горе и радость я понимал теперь совершенно иначе; не те были у меня желания, страсти потеряли свою остроту; то, что в момент моего прибытия сюда и даже в течение этих двух лет доставляло мне наслаждение, теперь для меня не существовало" [4, с. 101]).
Робинзон будет изменяться неоднократно, переходя от веры к безверию, от отчаяния к оптимизму, однако это скорее имитация изменений, псевдо-изменения, потому что в итоге Робинзон остается тем же, кем и был до попадания на остров: купцом и собственником. Его душевные скачки, переходы -это всего лишь род игры: с Провидением, собой, читателем. И как любая игра, как бы серьезно в нее, до полного перевоплощения, не играл ребенок, по выходе из нее не оставляет в нем следа, так и островные игры никак не сказываются на душевном складе Робинзона. Статичность, в которой героя Дефо упрекали различные исследователи (Ч. Диккенс - [5, с. 63], Д. Урнов - [24, с. 15], Уотт - [37, с. 87] и др.) черпает свой исток в игровом аспекте, благодаря которому Робинзон, собственно, и смог выжить. Не создай он своих игр, его ждала бы участь своего прототипа, сошедшего на острове с ума. Даже вся трудовая деятельность Робинзона напоминает игру в человеческую историю. Ведь мог он на чем-то остановиться и просто существовать, надеясь на приход корабля, -нет, он именно воспроизводит историю, имитируя ее развитие. В этом аспекте проявляется не замеченный исследователями реализм Дефо в столь фантастическом и необычном на вид сюжете. Игра, обеспечив поразительную статичность героя, явилась и своего рода прикрытием его от безумия.
именно играет сам с собой, со своим разумом, наконец, с Богом), в многочисленных реестрах-ребусах, напоминающих игру в крестики-нолики (сам счет в них, вспомним, ведется до 3- детские цифры; подбивать баланс, собственно, не под чем, но Робинзон подбивает, ибо для него важна сама игра в баланс), наконец, в его заигрываниях с Провидением и опровержениях последнего каким-нибудь найденным доводом, фактом (игра в разгадки):
"I went, directed by Heaven no doubt; for in this Chest I found a Cure, both for Soul and Body, I open'd the Chest, and found what I look'd for, viz. the Tobacco; and as the few Books, I had sav'd, lay there too, I took out one of the Bibles which I mention'd before" [33, part 3]
("Я встал и пошел за табаком в свою кладовую. Несомненно, моими действиями руководило Провидение, ибо, открыв сундук, я нашел в нем лекарство не только для тела, но и для души: во-первых, табак, который искал, во-вторых - Библию" [4, с. 85]).
"... tho' I ought to have been as thankful for so strange and unforseen Providence, as if it had been miraculous; for it was really the Work of Providence as to me, that should order or appoint, that 10 or 12 Grains of Corn should remain unspoil'd, (when the Rats had destroy'd all the rest,) as if it had been dropt from Heaven; as also, that I should throw it out in that particular Place, where it being in the Shade of a high Rock, it sprang up immediately; whereas, if I had thrown it anywhere else, at that Time, it had been burnt up and destroy'd" [33, part 2]
("А между тем то, что случилось со мной, было почти так же непредвиденно, как чудо, и, уж во всяком случае, заслуживало не меньше признательности. В самом деле: не перст ли Провидения виден был в том, что из многих тысяч ячменных зерен, попорченных крысами, 10 или 12 зернышек уцелели и, стало быть, все равно что упали мне с неба? И надо же было мне вытряхнуть мешок на лужайке, куда падала тень от скалы и где семена могли сразу же взойти! Ведь стоило мне бросить их немного подальше, и они были бы сожжены солнцем" [4, с. 72]).
"На протяжении всей островной робинзонады, - комментирует эти заигрывания А. Елистратова, - много раз варьируется по-разному одна и та же ситуация: Робинзону кажется, что перед ним - "чудо, акт непосредственного вмешательства в его жизнь то ли небесного провидения, то ли сатанинских сил". Но, поразмыслив, он приходит к выводу, что все, что его так поразило, объясняется самыми естественными, земными причинами. Внутренняя борьба между пуританским суеверием и рационалистическим здравомыслием ведется на протяжении всей робинзонады с переменным успехом" [6, с. 49].
В сюжетном отношении игровой аспект проявляет себя, начиная с побега Робинзона из дома. Он заключен прежде всего в самой его страсти к приключениям, побегам, охотам; в эпизоде продажи капитану мальчика Ксури, о котором сказано так легко, что мы не успеваем возмутиться, да и возмущаться, собственно, нечем: для Робинзона это лишь элемент игры, и парадокс в том, что мы сами начинаем воспринимать его действия в рамках нормальных, дозволенных некими негласными правилами поступков, тем самым исключая его из самого аспекта осуждения и воспринимая все как должное; Робинзон подключает к своей игре и встречающихся ему людей, и читателей, и самого Бога.
Только признав, что
"my Fear banish'd all my religious Hope; all that former Confidence in God " [33, part 4]
("страх вытеснил из моей груди всякую надежду на Бога" [4, с. 138]),
"I consider'd that this was the Station of Life the infinitely wise and good Providence of God had determin'd for me, that as I could not foresee what the Ends of Divine Wisdom might be in all this, so I was not to dispute his Sovereignty, who, as I was his Creature, had an undoubted Right by Creation to govern and dispose of me absolutely as he thought fit; and who, as I was a Creature who had offended him, had likewise a judicial Right to condemn me to what Punishment he thought fit; and that it was my Part to submit to bear his Indignation, because I had sinn'd against him" [33, part 4]
("я понял, что участь моя была предрешена премудрым и всеблагим Провидением; и раз мне не дано провидеть целей Божественной мудрости, то не смею я и восставать против Божьего промысла: ведь я творенье Божье и мой Создатель имеет неоспоримое право поступать со мною по собственному благоусмотрению; а коль скоро я оскорбил его, он вправе избрать мне достойное наказание; мне же надлежит подчиняться, ибо я согрешил против него" [4, с. 138]).
А между этими противоположными заключениями он восклицает:
"How strange a Chequer Work of Providence is the Life of Man! and by what secret differing Springs are the Affections hurry'd about as differing Circumstance present To Day we love what to Morrow we hate; to Day we seek what to Morrow we shun; to Day we desire what to Morrow we fear; nay even tremble at the Apprehensions of; this was exemplify'd in me at this Time in the most lively Manner imaginable; for I whose only Affliction was, that I seem'd banished from human Society, that I was alone, circumscrib'd by the boundless Ocean, cut off from Mankind, and condemn'd to what I call'd silent Life" [33, part 4]
"Какое игралище судьбы человеческая жизнь! И как странно меняются с переменой обстоятельств тайные пружины, управляющие нашими влечениями! Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть; сегодня ищем то, чего завтра будем избегать. Завтра нас будет приводить в трепет одна мысль о том, чего мы жаждем сегодня. Я был тогда наглядным примером этого рода противоречий" [4, с. 138]).
Игровой функцией обладают и сны Робинзона, представляя своего рода детективную загадку, которую предстоит в ходе расследования распознать: например, образ огненного страшного вестника из черного облака с копьем в руке (первый сон).
"I thought, that I was sitting on the Ground on the Outside of my Wall, where I sat when the Storm blew after the Earthquake, and that I saw a Man descend from a great black Cloud, in a bright Flame of Fire, and light upon the Ground: He was all over as bright as a Flame, so that I could but just bear to look towards him; his Countenance was most inexpressibly dreadful, impossible for Words to describe; when he stepp'd upon the Ground with his Feet, I thought the Earth trembl'd, just as it had done before in the Earthquake, and all the Air look'd, to my Apprehension, as if it had been fill'd with Flashes of Fire.
He was no sooner landed upon the Earth, but he moved forward towards me, with a long Spear or Weapon in his Hand, to kill me; and when he came to a rising Ground, at some Distance, he spoke to me, or I heard a Voice so terrible, that it is impossible to express the Terror of it; all that I can say, I understood, was this, Seeing all these Things have not brought thee to Repentance, nom thou shalt die: At which Words, I thought he lifted up the Spear that was in his Hand, to kill me" [33, part 2].
("Мне снилось, будто я сижу на земле за оградой, на том самом месте, где сидел после землетрясения, когда разразился ураган, и вдруг вижу, что сверху, с большого черного облака, весь объятый пламенем, спускается человек. От него самого исходил столь яркий свет, что на него едва можно было смотреть. Нет слов передать, как страшно было его лицо.
копьем в руке, как бы с намерением убить меня. Немного не дойдя до меня, он поднялся на пригорок, и я услышал голос, неизъяснимо грозный и страшный. Из всего, что говорил незнакомец, я понял только одно: "Несмотря на все ниспосланное тебе, ты не раскаялся: так умри же!" И я видел, как после этих слов он поднял копье, чтобы убить меня" [4, с. 80]).
Данные сны являются как бы рассказом в рассказе и по форме напоминают средневековые "видения". Робинзон и пытается отыскать им именно аллегорическое объяснение, подобное откровению, направляющему к Богу. Однако это не его путь, с данного направления он без конца сбивается еще на самом острове, а по возвращении домой и вовсе не вспоминает о нем. Религиозность Робинзона весьма относительна и временна. Под внешним пуританским благочестием живет здоровое, стихийно-материалистическое восприятие мира, а порой и насмешливое отношение к религии. Практицизм Робинзона поминутно опрокидывает на лопатки его религиозность. Однако дело не только в практицизме. Расчетливый буржуа не смог бы вызвать столько симпатии. Робинзону хватает великодушия и храбрости. Он бросается в море к тонущему кораблю, переживает несколько раз шторм, рискует своей жизнью для спасения неизвестных ему людей - Пятницы, его отца, капитана корабля. Да и как хозяин он добр.
Положительный код Робинзона включает в себя и его оптимизм. Какие бы беды на него не обрушились, в какое бы отчаяние он не впадал, в конце концов душевная сила и готовность к труду берут верх. Как отмечает З. Гражданская, "в этом пафосе труда, в этом гимне человеку - залог бессмертия книги Дефо" [8, с. 34].
Иными словами, положительным кодом Робинзона является именно его утопичность, неестественность относительно реальных возможностей человека, в какой-то мере его сверхчеловечность, позволившая ему не только сохранить себя, но и совершить подвиг, воссоздав в островном масштабе историю человечества.
"Описанный Дефо нравственный подвиг Робинзона, - заключает А. Елистратова, - сохранившего свой духовный человеческий облик и даже многому научившегося за время своей островной жизни, совершенно неправдоподобен - он мог бы одичать или даже обезуметь. Однако за внешним неправдоподобием островной робинзонады скрывалась высшая правда просветительского гуманизма... подвиг Робинзона доказывал силу человеческого духа и воли к жизни и убеждал в неиссякаемых возможностях человеческого труда, изобретательности и упорства в борьбе с невзгодами и препятствиями" [6, c. 48].
Композиция романа "Робинзон Крузо" представляет собой открытую структуру хроникально-концентрического типа, оформляющую сюжет произведения в самоповествовательной дневниково-мемуарной форме. Это в основном композиция прямого времени, однако с определенной долей ретроспекции, особенно в островной части. Особенностью романа является также смена композиционных приемов и форм композиции: от жизнеописания, романа приключений, мемуаров, дневника до беллетристической манеры. Компонентами структуры произведения, вкрапленными в текст и повышающими его занимательность, являются также: различные описи, реестры, расчеты; элементы пьесы; рассказ в рассказе; отступления; молитвы и назидания.
По жанру роман о Робинзоне принадлежит к романам-путешествиям. Однако путешествия героя обрываются очень рано и сменяются однообразной жизнью на необитаемом острове. Как пишет З. Гражданская, "Роман можно назвать приключенческим, но за 25 лет жизни на острове с Робинзоном не происходит почти никаких приключений... Основным содержанием романа, покорившим сердца читателей, оказалось повествование о борьбе с природой, о создании самим человеком нормальных условий для его существования. С этой точки зрения роман был уникальным произведением, хотя и вызвавшим много подражаний" [8, с. 34].
В жанровом отношении роман заключает в себе признаки различных жанров: авантюрного романа, романа воспитания, аллегорической притчи, духовной автобиографии, психологического романа, романа-утопии. По мнению А. Елистратовой:
"Робинзон Крузо" Дефо, прообраз просветительского реалистического романа в еще необособленном, нерасчлененном виде, совмещает в себе множество различных литературных жанров" [7, с. 113]. М. Бахтин назвал роман "Робинзон Крузо" романизированными мемуарами с достаточной "эстетической структурностью" [2, с. 450-451].
"Робинзон Крузо", следует отметить такие, как: мемуары, дневник, жизнеописание, авантюрный элемент, реестровые таблицы, компонент драматургии, рассказ в рассказе (сны), ретроспекцию (воспоминания), философские и религиозные размышления, проповеди и моральные наставления, диалог. Все приемы исподволь служили одной цели: созданию правдоподобной эпопеи труда и правдоподобного положительного образа "чистого" и свободного буржуа. Даже отношения Робинзона с Пятницей выглядят в повествовании не как отношения господина и раба, собственника и эксплуатируемого, а как отношения близких идеальных друзей: Робинзон не столько эксплуатирует Пятницу, сколько воспитывает его как отец ребенка, заботливо и мягко, а Пятница подчиняется ему с восторгом и желанием. Они скорее словно играют в отношение господина и раба, нежели таковыми являются. Игровой элемент достаточно развит в романе, весь роман можно определить как грандиозную утопию, завораживающую игру в выживание и имитацию свойственных цивилизации отношений, как имитацию всего исторического пути развития человечества, проделанного одним человеком за тридцать лет одиночества. Лучшего и более достоверного гимна этому пути и свободному предпринимателю придумать было невозможно. Робинзон нигде не выносит себе положительной оценки. Напротив, его самооценки весьма критичны: он часто испытывает страх, в чем не боится признаться, клеймит позором прошлую жизнь, непоследователен, однако он полон оптимизма, который проявляется в деянии, действиях, активности. Это деяние, дело, деятельность и является все оправдывающим критерием, положительным кодом предпринимателя, каковым был Робинзон.
Литература
1. Атарова К. Н. Секреты простоты// Даниель Дефо. Робинзон Крузо. - М., 1990
2. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975
3. Гинзбург Л. Я. О психологии прозы. - Л., 1971
"Художественная литература", 1992.
5. Диккенс Ч. Собр. соч. в 30-ти тт., т. 30. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963.
6. Елистратова А. Просветительский роман. Дефо. Ричардсон. Филдинг. Смоллет // История всемирной литературы: В 9 т., т. 5 / Под ред. Тураева С. В. - М.: "Наука", 1988. - С. 46-50.
7. Елистратова А. А. Английский роман эпохи Просвещения. - М.: "Наука", 1966. - 472 с.
8. История зарубежной литературы XVIII века / Под ред. В. П. Неустроева, Р. М. Самарина. - М.: Изд-во Московского университета, 1974.
10. Кагарлицкий Ю. Дефо // Краткая литературная энциклопедия: В 7 т. / Под ред. Суркова А. А. - М., Академия наук, 1964. - Т. 2.
11. Кожинов В. В. Сюжет, фабула, композиция // Теория литературы: В 3 кн. Кн. 2. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. - М.: "Наука", 1964.
12. Левитан Л. С. О некоторых соотношениях фабулы, сюжета и композиции; Буде И. Ю. Художественное действие в рассказе Ю. Казакова "Тихое утро"// Вопросы сюжетостроения: Сб. - Рига, 1969.
13. Левицкий Л. Мемуары // Краткая литературная энциклопедия: В 7 т. / Под ред. Суркова А. А. - М., Академия наук, 1964. - Т. 4.
15. Мильчина В. Автобиография // Литературный энциклопедический словарь/Под ред. В. Кожевникова, П. Николаева. - М.: "Художественная литература", 1987.
16. Миримский И. Статьи о классиках. - М., "Художественная литература", 1966
17. Михайлов П. Фабула // Литературная энциклопедия", т. XI. - М.: "Коммунистическая академия", 1939.
18. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. - М.: "Прогресс", 1987.
"Просвещение", 1972.
20. Соколянский М. Г. Западноевропейский роман эпохи Просвещения: Проблемы типологии. - Киев; Одесса, 1983.
21. Теория литературы: В 3 кн. Кн. 2. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. - М., "Наука", 1964.
22. Тимофеев Л. И. Основы теории литературы. - М., "Просвещение", 1971.
23. Урнов Д. М. Робинзон и Гулливер: Судьба двух литературных героев. - М., 1973.
"Художественная литература", 1988.
25. Успенский Б. А. Поэтика композиции. - М.: "Наука", 1970.
26. Федин К. Писатель, искусство, время. - М.: "Советский писатель", 1956.
27. Фриче В. М. Очерк развития западных литератур. - М.: Коммунистическая академия, 1931
28. Шалата О. "Робiнзон Крузо" Дефо у свiтлi бiблiйноi тематики // Слово i час. -1997. -№ 5. - С. 53.
"Художественная литература", 1955
30. Шкловский В. Теория прозы. - М., "Художественная литература", 1960.
31. Щепилова Л. В. Введение в литературоведение. - М., "Высшая школа", 1968.
32. Braudy Leo. Daniel Defoe and the Anxieties of Autobiography. - Genre, 1973, vol. 6, No 1
33. Defoe Daniel. Robinson Crusoe // http://www.boater.com/books/robin/robin1.html.
35. Karl Frederick R. A Reader's Guide to the Develipment of the English Novel in the 18th Century. - L., 1975.
36. Starr J. A. Defoe and Spiritual Autobiography. - Princenton, 1965.
37. Watt I. The Rise of the Novel. - L., 1965.
38. Zimmerman Everett. Defoe and the Novel. - Berkeley; Los Angeles; London, 1975.
40. Kettle A. Introduction to the English Novel: Defoe to the Present. - 1951. (Введение в историю английского романа: от Дефо до современности).
41. Watt Ian. The Rise of the Novel. - 1957.
42. Watt Ian. Myths of Modern Individualism: Faust, Don Quixote, Don Juan, Robinson Krusoe.