Приглашаем посетить сайт

Чекалов К. А.: «Его философия – бред…». «Этюды о природе» Бернардена де Сен-Пьера

К. А. Чекалов

«Его философия – бред…».
«Этюды о природе» Бернардена де Сен-Пьера

(XVIII век: литература как философия, философия как литература. М., Экон-информ, 2010. - С. 249-258).

А. Е. Махову

В одной из своих дневниковых записей 1817 года Константин Батюшков дает следующую характеристику Бернардену де Сен-Пьеру: «Мечтатель, подобный Руссо. Его философия — бред, в котором сияет воображение и всегда видно доброе и чувствительное сердце»1. Подобного рода оценка, при всей ее резкости, отражает достаточно распространенное мнение о натурфилософских сочинениях писателя, сложившееся на рубеже 18-19 веков (оно запечатлено, например, в «Переписке» Гримма2) и разделяемое многими современными исследователями3. Распространенное, но не общепринятое: так, первый из биографов Бернардена Эме-Мартен сравнивал «объявшего все науки» писателя с Гершелем, Линнеем, Реомюром и Бюффоном4; автор же поэмы «Сады» Жак Делиль, лишившись в конце жизни зрения, утверждал, что именно «Этюды о природе» сделались «очами его разума»5. В середине ХХ века была предпринята попытка реабилитировать Бернардена как мыслителя6.

«Этюды о природе» – наряду с «Гармониями природы», весьма дискуссионным итогом четвертьвекового труда писателя – относятся к наиболее масштабным сочинениям Бернардена де Сен-Пьера. Работа над ним протекала в основном между 1773 и 1779 годах; после этого труд Бернардена оказался прерванным в силу житейских обстоятельств – писателю пришлось хлопотать за своего оказавшегося в Бастилии брата. Указанные хлопоты вкупе с кончиной Руссо совершенно изнурили Сен-Пьера и стали причиной острой ипохондрии, сопровождавшейся клаустрофобией и галлюцинациями. В результате «Этюды…» оказались завершены лишь в марте 1782 года. Долгое время автору, тяжело переживавшему неуспех «Путешествия на Иль-де-Франс», никак не удавалось найти издателя7. В конце концов, к «раскрутке» книги в различных городах пришлось привлечь друзей. Книга снискала значительный успех у читателя. Она появилась на книжных прилавках в декабре 1784 года, и если 19 января 1785 года «Этюды», по выражению их автора, «потихоньку расходились»8, то полгода спустя Бернарден гораздо более определенно констатирует: «книга прекрасно распродается»9, а к концу года уже выходит новое издание; в феврале 1786 «от первого издания осталось не более двадцати экземпляров»10, а два года спустя полностью разошлось и второе. Начиная с третьего издания (1788) писатель включал в четвёртый том «Этюдов» свое самое знаменитое сочинение, повесть-притчу «Поль и Виргиния», а также генетически связанную с «Астреей» Оноре д’Юрфе незавершенную «поэму в прозе» «Аркадия».

Сен-Пьер на вырученные деньги смог купить себе жилище (не в самом, правда, престижном квартале Парижа, на поныне существующей улице Белой Королевы; дом стоит до сих пор) и рассчитаться с долгами (в том числе с русским послом в Берлине князем В. С. Долгоруким11). Из переписки Бернардена ясно, что он уделял книге никак не меньше значения, чем «Полю и Виргинии». В письме дипломату Пьеру-Мишелю Аннену от 25 декабря 1783 года он отмечает: «осмелюсь высказаться в том смысле, что содержание труда моего способно пролить восхитительный свет на все части природы и выказать непригодность тех методов ее исследования, к коим обычно прибегают»12. К этому автор «Этюдов о природе» присовокупляет, что сочинение его создавалось во имя народного блага и к вящему удовольствию короля. Более того, писатель считал, что именно его книги, и не в последнюю очередь тронувшие немало женских сердец «Этюды», помогли ему снискать расположение его первой супруги. Под обаяние «Этюдов о природе» подпали даже такие не склонные к сантиментам натуры, как госпожа де Жанлис13«Этюды о природе» религиозный пафос. В целом причину успеха книги следует усматривать прежде всего в точном попадании во вкус эпохи14.

Название «Этюды о природе» отражает специфику подхода писателя к материалу. Первоначальный вариант – «Картина природы» – был по ходу работы Бернарденом отвергнут. Речь не идет о строго систематизированном научном трактате: написание такового Бернарденом изначально замысливалось (о чем он сам сообщает в начале первого этюда, высоко подняв ту планку, на которую ему предстояло ориентироваться – Аристотель, Плиний, Фрэнсис Бэкон), однако чёткого предварительного плана, скорее всего, он так и не выработал. В результате из-под его пера вышла совокупность более или менее связанных между собой очерков (всего 14), временами очень эссеистичных и, более того, лиричных. Если для английской научной поэзии XVIII века характерно «движение от научного к поэтическому»15, то в «Этюдах о природе» налицо постоянное челночное движение в обоих направлениях. Общая же идейно-философская установка автора оказывается сформулированной только в 12 этюде: Бернарден корректирует знаменитый афоризм Декарта cogito ergo sum на «Я чувствую, следовательно, я существую» («je sens, donc j’existe»16). Собственно, здесь, как и во многих других случаях, он движется в фарватере Руссо, который в «Нравственных посланиях» (1757-58) запечатлел тот же «перевёрнутый» афоризм: «exister pour nous c’est sentir»17.

«Этюды о природе» можно условно подразделить на четыре части:

1) В первом-третьем этюдах анализируется масштабность природы и ее изначально позитивный характер;

2) в четвертом-девятом содержится опровержение аргументов противников наличия в природе провиденциального плана;

3) в десятом-двенадцатом этюдах изложены фундаментальные понятия бернарденовской натурфилософии – соразмерность частей, порядок, гармония, прогресс, созвучия, контрасты. Все указанные принципы применены к растительному миру (который Бернарден хорошо знал и умел превосходно описывать). Сен-Пьер демонстрирует уязвимость разума в сравнении с чувством, которое гораздо более показано роду человеческому, и приводит доказательства Божественности и бессмертия души через чувство;

4) наконец, в этюдах 13-14 речь идет о социальном измерении, о приложении «уроков природы» к общественной жизни (жизненный уклад различных сословий, воспитание детей).

Импульсом к написанию «Этюдов о природе» явились, несомненно, труды Жоржа-Луи Бюффона. Причем, если автор «Естественной истории» умело сочетает научность со стилистическим мастерством, а его книга одновременно представляет собой «произведение искусства и литературный памятник»18, то несомненной доминантой «Этюдов о природе» является литературность. Опирался Бернарден и на девятитомный «бестселлер» аббата Плюша «Зрелище природы» (1732-1742), не отличающийся строгой научностью. В предисловии к книге Плюша ясно сформулировано, что книга носит популяризаторский характер и обращена прежде всего к юношеской аудитории (первоначальный вариант заглавия – «Физика для детей»). Аббат строит свою книгу в форме диалога (среди беседующих, наряду со знатными дворянами – Декарт, Ньютон, Мальбранш…), считая таковую форму наиболее подходящей для избранной им аудитории; Бернарден де Сен-Пьер предпочитает живой авторский монолог, сохраняя вслед за Плюшем небольшой информационно-иллюстративный ряд.

Несомненно, наконец, что важнейшие философские постулаты «Этюдов о природе» перекликаются с идеями «женевского мечтателя». Определенное влияние на «Этюды о природе» оказали «Эмиль» и «Прогулки одинокого мечтателя» (особенно седьмая из них), хотя у Руссо структура повествования гораздо изощреннее (так, «Эмиль» сочетает нормативный педагогический трактат с лирическим эссе на тему воспитания19).

Собственно, своего рода эпиграфом к «Этюдам о природе» можно было бы сделать следующий пассаж из седьмой «Прогулки»: «Растения были в изобилии посеяны на земле, как звезды в небе, словно для того, чтобы увлекать человека приманкой удовольствия и любопытства на путь изучения природы» (пер. Д. Горбова). Кроме того, на протяжении книги Бернарден не раз, и в большинстве случаев очень точно, ссылается на различных философов (от Платона до Монтескье), писателей (от Лукреция до «божественного Фенелона»), путешественников, ученых; в случае же неприятия им тех или иных идей он подчеркнуто избегает упоминания конкретных сочинений и имен.

Общее отношение Бернардена де Сен Пьера к природе заставляет вспомнить швейцеровское «благоговение перед жизнью». Как и в «Поле и Виргинии», природа в «Этюдах» изначально добра, и только социум способен испортить ее. «Природа-мать» кормит и поит человека, однако требует от него трудовых усилий по обработке земли, выращиванию тех или иных культур и т. п. Разумное устройство природы выражается, например, в том, что на каждого хищника и вообще опасного для человека животного приходится по животному полезному (как, например, охраняющие домашний очаг коты), а каждый фрукт устроен так, чтобы человек мог его съесть или в одиночку, или в компании себе подобных. Любые людские невзгоды объясняются Бернарденом уклонением от законов природы – эта мысль, неизменно представлявшаяся читателям многих поколений воплощением наивности, в свете нынешних, грозных экологических катастроф и природных катаклизмов, а также на фоне распространения энвайронментализма начинает восприниматься по-другому. Главное же, «земля стала бы раем, когда б все населяющие ее народы соблюдали принципы христианской религии», утверждает Бернарден (EN, 205). Правда, его представления о Всевышнем носят очень обтекаемый характер. Как справедливо указал Ж. -Ж. Симон, в произведениях Сен-Пьера «не творение ведет к Творцу, а творец ведет к Творению»20. Это вполне соответствует общей тенденции конца XVIII века, когда религия предстает как «вера в человечество и в чрезвычайно расплывчатое божество»21.

У читателя «Этюдов» возникает чёткое ощущение, что литературное мышление представляется их автору чем-то если не предстоящим религиозно-философскому, то во всяком случае не менее значимым и сущностно важным. Так, в начале книги писатель стремится опровергнуть идею Мальбранша относительно бесчувственности животных. Для этого он цитирует не очень известную басню Лафонтена «Филомела и Прогна» (интересно, что все тот же Батюшков в 1811 году осуществил ее перевод). В этом позаимствованном у Овидия сюжете речь идет о городской и сельской птичках. Ласточка Прогна уговаривает соловья перебраться в город из «лесов пустынных», а та возражает

«Затем-то и живу средь скучного изгнанья,
Боясь воспоминанья,
Лютейшего сто раз:
Людей боюсь у вас»

Процитированные слова Филомелы, естественно, должны были привлечь внимание Бернардена с его культом природы и враждебностью к цивилизации. Интересно, что в двенадцатом этюде Сен-Пьер вновь приводит обширную цитату из этой басни, причем в связи с реакцией на нее Руссо («Что за чудная цепь рассуждений, как это трогательно!» со слезами на глазах восклицает Жан-Жак; EN, 479). Хотя здесь, казалось бы, данная цитата вовсе неуместна – ведь речь ведется о любви. Перед нами пример прихотливого, поистине монтеневского плетения мысли у Бернардена. (Цитаты из Монтеня по разным поводам не раз встречаются в «Этюдах»).

– вовсе не примитивные создания, пригодные лишь для басенных аллегорий; они наделены умом и «чувствовать умеют». К этому соображению Бернарден присовокупляет цитату из своего друга и учителя: «когда человек берется рассуждать, он прекращает чувствовать» (EN, 60).

Чрезвычайно любопытные пассажи посвящает Бернарден тем или иным представителям животного царства. Здесь он предстает как мастер укрупненного, как бы рассматриваемого под микроскопом изображения. Из них особенно примечателен пассаж о мухе (этюд шестой). «Занявшись наблюдением за опустившейся на листок бумаги мухой, я отметил, что она поочередно потирает себе то голову, то крылышки передними и задними лапками. И тут я со всей очевидностью заключил, что ей потребны шесть лапок, дабы при туалете можно было опираться на четыре из них… Взявши муху и поместив ее под микроскоп, я с восхищением отметил, что на двух средних лапках не имелось щеточек, а не остальных они имелись… (EN, 173). Для Ж. -Ж. Симона этот и другие подобные фрагменты «Этюдов» свидетельствуют о своеобразном «сюрреалистическом» вкусе Бернардена: картина природы у него «слишком точна, чтобы быть реальной»22.

Среди наиболее известных пассажей «Этюдов о природе» – рассуждение о приливах и отливах (этюд четвертый). Казалось бы, Бернарден подходит к данной проблеме во всеоружии физических и географических познаний; тем не менее, он дает ей неверную интерпретацию: по мнению автора «Этюдов», причину упомянутых природных явлений следует видеть в таянии полярных льдов23. «Полюса представляются мне источниками морей», утверждает Сен-Пьер (EN, 114). Собственно, уже для современников Сен-Пьера не было секретом, что научная несостоятельность сочетается в этом пассаже с высоким литературным мастерством. Подключая ассоциации с всемирным потопом, приводя пространные цитаты из Ветхого Завета, Бернарден рисует впечатляющие с точки зрения поэтики нелюбимого им моря картины. В этом контексте и библейские цитаты начинают восприниматься прежде всего как выдающиеся литературные памятники.

«Этюды о природе» – важный документ той стадии развития европейской культуры, когда происходил переход от предромантизма к романтизму. Об этом свидетельствует, в частности, раздел двенадцатого этюда, посвященный чувству меланхолии – весьма существенному компоненту сознания конца XVIII века (фактически подготавливаемому уже в рамках культуры маньеризма), который анализируется у Бернардена в контексте удовольствия от руин (где «природа сражается с человеческим искусством», EN, 468), наслаждения гробницами (Бернарден даже приводит целый ряд образцов надгробных скульптур и текстов эпитафий) и т. п. Здесь сказывается зависимость Сен-Пьера от Геснера и Грея24. Примером указанного вкуса является описание полуразрушенного замка Лильбон, выдержанное в духе готического романа: из зубчатых башен торчат деревья, как «густая шевелюра»; вокруг летают совы, а лестницы напоминают входы в пещеры (EN, 469). Но в то же время автор «Этюдов» делает акцент на антикизирующем пафосе, скорее идущем от Просвещения; он то и дело цитирует «Телемака», возводит мир на античные котурны. Неизменно в центре внимания писателя оказывается этическая составляющая: так, интерес от развалины усиливается, если она заключает в себе нравственный посыл.

В тринадцатом этюде Бернарден переходит к рассмотрению человеческого общества и приводит немало любопытных страноведческих наблюдений. На них, впрочем, лежит налет вообще присущего автору прекраснодушия. В это трудно поверить, но, по Бернардену, французы – самые добросердечные и великодушные из европейских народов. Голландия – самая процветающая из стран, и даже в знакомой Бернардену отнюдь не понаслышке дикой России (где, по его словам, есть только два времени года – лето и зима и где в изобилии встречаются мухи разнообразной величины – отсюда и название «Москва») экономический прогресс способен снизить количество бытовых преступлений. (Замечания о России встречаются на протяжении «Этюдов» достаточно часто; русские объявлены народом «воинственным» (EN, 183). Интересны сопоставительные рассуждения Бернардена о различных национальных характерах, которые он развивает в присущей ему эссеистично-непринужденной манере. Здесь же писатель высказывает свое неодобрительное отношение к жанру комедии и смеху как таковому, рассуждает об источниках комического (при этом собственно эстетическое начало его не интересует, а только лишь в связи с этическим). Комедия плоха тем, что разобщает людей (между тем в «Рассуждениях о России» Бернарден с одобрением отзывается о российских «благочестивых комедиях»), а вот трагедия в состоянии сблизить сограждан между собой. (В этом различении театральных жанров Сен-Пьер отдаляется от своего учителя, в «Письмо Д’Аламберу» предложившего – вполне в «женевском» духе – вообще отказаться от театра как такового в пользу зрелищ; одновременно Бернарден в полной мере сохраняет присущий Руссо гражданский пафос). Фактически в отношении театра Сен-Пьер выступает как оппонент «новых» – он сетует на то, что греческая трагедия оказалась в забвении, а французские образцы жанра заметно уступают ей (Руссо как раз весьма осторожно относился к античной драме, полагая ее несоответствующей современной ему чувствительности).

На фоне других страноведческих сочинений писателя большой интерес представляет фрагмент тринадцатого этюда «О Париже». Здесь ощущается несколько иная, нежели в «Поле и Виргинии» (а также и в сочинениях Руссо), позиция по отношению к столице метрополии. «После сельской жизни больше всего на свете люблю я Париж» (EN, 515). Причины те же, по каким любил его Монтень: удачное географическое расположение и комфортабельные условия жизни. Общая картина Парижа – исполненного благородства и величия, подобно древнему Риму, центра вселенной, столицы ремесел, наук и искусств. Но всё-таки Париж – это и прибежище обездоленных, город социальных проблем; Бернарден повествует о своих филантропических поступках по отношению к неимущим (здесь он опять-таки подражает Руссо, а теория благотворительности подробно артикулирована им в «Поле и Виргинии») и предрекает Парижу судьбу мировой столицы (с одновременным решительным упразднением всех остальных городов; и здесь он уже идет вразрез со своим учителем, отрицательно относившимся к мегаполисам и мечтавшим об эпохе малых городов). Париж сделался столицей фривольности, что есть результат дурного влияния Италии; Бернарден строго критикует развращенность парижских нравов (Руссо списывал свое расставание с детьми на дурное влияние Парижа). Казанова едко замечает на это: «если, по уверениям Бернардена, во Франции два миллиона холостяков, то как же не быть и двум миллионам шлюх?»25.

«Продолжении седьмого» и четырнадцатом этюдах. Разумеется, основой здесь становится концепция «Эмиля»: зловредные педагоги только портят воспитанников, между тем важнее всего «уважать детство». Общая установка Руссо – «всё выходит хорошим из рук Творца» – тоже налицо. Привычка к холодному купанью, которую пропагандирует Руссо, подкреплена у Бернардена соответствующими российскими впечатлениями, иронично подтверждаемыми Казановой: «несомненно, без такого рода купаний в России было бы больше народонаселения, но зато оно не было бы столь крепким»26. Необходимо прививать воспитанникам чувство патриотизма, избегать телесных наказаний, внушать идею Бога и добродетели, гармонизировать физическое развитие с духовным. Очень обстоятельно рассмотрены приемы воспитания на основе живописных изображений (принцип, идущий еще от «Города Солнца» Кампанеллы). Для Бернардена важна высокая роль античных авторов в воспитательном процессе: в «патриотических школах все должно быть организовано на манер греческих философских академий» (EN, 568). Кроме того, надлежит учитывать и зарубежный опыт (Голландии и Германии), и национальный (французских крестьян). И по вопросам педагогического характера Бернарден исподволь полемизирует с Руссо: так, по его мнению, не обязательно ждать четырнадцати лет, чтобы привить идею Бога (а именно так постулируется в «Эмиле»). Однако четкой системности Руссо в рассуждениях Сен-Пьера о воспитании мы не обнаружим.

Бернарден известен как один из первооткрывателей цветового мышления в европейской литературе: ничего подобного у его учителя Руссо мы не наблюдаем. Вполне естественно поэтому, что одна из глав книги посвящена цветам (в рамках десятого этюда; EN 268-275). Сен-Пьер пытается пересмотреть физику цвета, но, как и в других случаях, главное достоинство соответствующей главы видится в мастерстве стиля: описание заката, соединяющее живописность с наблюдательностью; непременные ссылки на Жан-Жака; эффекты солнечного освещения облаков, «восхитительные концерты света и форм» (EN, 271). Интересно, что и здесь находится место для русской темы: на Руси пригожую девицу называют «красной», замечает Бернарден в подкрепление своего вывода о превосходстве красного над всеми прочими цветами. (Для «Поля и Виргинии», где Поль Ван Тигем насчитал в общей сложности 102 упоминания цвета, характерен необычайно широкий спектр оттенков красного27; цветовое мышление достаточно развито и в упоминавшейся книге аббата Плюша).

В целом «Этюды о природе» соответствуют характерной для конца XVIII века амбивалентной тенденции: с одной стороны, тяготение к составлению грандиозных, поистине «необарочных» мировоззренческих сумм; с другой – деконструкция стройной формы научного трактата; тенденция, запечатлённая, в частности, в «Философии природы» Делиля де Саля (1770-1774) и «Философии господина Николя» Ретифа де ла Бретона (1796-1797)28«Этюды о природе», созданные «первым из романтиков и последним из философов», как окрестил его Ж. -Ж. Симон29, оказали весьма существенное влияние на творчество крупнейших представителей французского романтизма – Шатобриана, Ламартина, Жерара де Нерваля.

Сноски

1. Батюшков К. Соч. в 2-х т. Т. 2, с. 42. К этому надо добавить, что и самого Руссо Батюшков подчас оценивал не менее нелицеприятно: «Без смеха и жалости нельзя читать признания женевского мечтателя» (там же, с. 42; имеется в виду «Исповедь»).

2. В апрельском 1785 г. выпуске “Correspondance litteraire» Гримм констатирует крайнюю хаотичность и перегруженность книги; сопоставляет телеологическую установку автора «Этюдов» с известной максимой вольтеровского Панглоса: «все к лучшему в этом лучшем из миров»; его книга – «длинная последовательность эклог, гимнов и мадригалов во славу провидения».

века (автор, герой, сюжет). СПб, Гос. Ун-т культуры, 1999. С. 90).

4. Aime-Martin L. Introduction// Correspondance de J.-H. Bernardin de Saint-Pierre. T. 1. P., Ladvocat, 1826. P. xxxvij.

5. Ibidem, p. cxiviij.

7. Souriau M. Bernardin de Saint-Pierre d’apres ses manuscrits. P., Societe francaise d’imprimerie, 1905. P. 214-215.

9. Ibid., p. 253.

10. Ibid., p. 297.

11. Бернарден не рискнул послать экземпляр книги Екатерине II, и правильно сделал: Долгорукий доверительно сообщил ему, что «императрица не любит, когда ей адресуют сочинения» (Цит. по изд.: Строев А.Ф. «Те, кто поправляет Фортуну». Авантюристы Просвещения. М., Новое литературное обозрение, 1998. С. 260).

12. Correspondance de J.-H. Bernardin de Saint-Pierre. T. 2. P., Ladvocat, 1826. P. 137

14. Widemeier K. La Religion de Bernardin de Saint-Pierre. Fribourg, Editions de l’Universite, 1986. P. 56.

15. Соловьева Н.А. У истоков английского романтизма. М., МГУ, 1988. С. 68.

16. Bernardin de Saint-Pierre. Etudes de la nature. Saint-Etienne, Publications de l’Universite, 2007. P. 438. В дальнейшем все цитаты из «Этюдов о природе» приводятся по данному изданию (EN), с указанием номера страницы.

17. Цит. по изд.: Cazende C. Lettres morales// Dictionnaire de J.-J. Rousseau. P., Champion, 1996. P. 535.

19. Negroni B. de. Le recours a la fiction dans l’ecriture de l’Emile // Europe, 2006, N 10, p. 128-138.

20. Simon J.-J. Bernardin de Saint-Pierre ou le triomphe de flore. P., Nizet, 1967. P. 71.

21. Vieiilard-Baron J.-L. Phenomenologie de la conscience religieuse // XVIII siecle, 1982, N 14, p. 170. - По словам М. Делона, у Сен-Пьера «нравственное всегда предстоит физическому, а Божественное предопределяет земное» (Delon M. Etudes de la Nature // Dictionnaire des oeuvres litteraires de langue francaise. D-J. P., Bordas, 1994. P.688.).

22. Simon J.-J. Bernardin de Saint-Pierre ou le triomphe de flore. Op. cit., p. 121.

Op. cit., p. 220).

24. Van Tieghem P. Le preromantisme. P., 1948. P. 94, 231.

25. Casanova de Seingalt J. Examen des Etudes de la Nature et de Paul et Virginie de Bernardin de Saint-Pierre. Utrecht, 1985. P. 54. – Комментарий к «Этюдам о природе», принадлежащий перу Джакомо Казановы и составленный в 1789 году, представляет несомненный литературный и документальный интерес. Рукопись долгое время хранилась в одном из чешских архивов и была опубликована два столетия спустя. Казанова чуток к стилистическим особенностям комментируемого текста и отдает должное кротости и умиротворенности бернарденовской интонации, однако общая его установка носит явно ироничный характер. Автор комментария справедливо указывает на внутреннее родство «Этюдов о природе» и «Эмиля»; идеи Бернардена относительно всеобщей гармонии философов, богословов, крестьян и принцесс, с точки зрения Казановы, «напоминают проспект к новому Эмилю». Казанова, конечно, знает о пребывании Сен-Пьера в России и сожалеет, что не познакомился с ним в нашей стране (между тем Бернарден уехал из Московии за семь месяцев до прибытия великого обольстителя). По ходу изложения тон Казановы становится все более ироничным, хотя до резкой констатации Батюшкова он всё-таки не доходит.

26. Casanova de Seingalt J. Examen des Etudes de la Nature et de Paul et Virginie de Bernardin de Saint-Pierre. Op. cit. P. 11.

29. Simon J.-J. Bernardin de Saint-Pierre ou le triomphe de flore. Op. cit., p.148.