Черкасов П. П. Людовик XVI и Екатерина II (1774-1776 гг.).
Людовик XVI: время иллюзий

ЛЮДОВИК XVI: ВРЕМЯ ИЛЛЮЗИЙ

С воцарением Людовика XVI накопившееся недовольство выходило наружу. С молодым королем связывали надежды на реформы, способные вывести страну из кризиса. В просвещенных кругах открыто обсуждали "Общественный договор" Руссо, ставший новым Евангелием для образованного общества. Идея нравственного совершенствования человечества, словно вирус, овладела умами, отвергавшими традиционные ценности, и прежде всего религию. Возникло множество масонских лож и всевозможных философских обществ. "Со времени изгнания иезуитов (в 1764 г. - П. Ч.), - отмечала Эвелин Левер, - парламентарии и философы составили своего рода соединенную партию. Осмелев от этого успеха, магистраты не желали больше безропотно подчиняться давлению королевской власти" [48].

Повсюду, включая дворянскую и даже аристократическую среду, велись навеянные модой, но от того не менее опасные для устоев Старого порядка разговоры о равенстве. "Старое социальное здание было полностью заминировано в своих глубоких основах", - вспоминал либерально настроенный аристократ, граф де Сегюр [49]. Французское общество жаждало обновления. "Теперь, - писал популярный тогда литератор Мельхиор Гримм, - не найдешь ни одного молодого человека, который по окончании коллежа не составлял бы проектов новой системы правления, ни одного автора, который не считал бы своей обязанностью доказывать правительству наилучший способ управления государством" [50]. Одним словом, как заметил когда-то кардинал де Ришелье, "Политическое завещание" которого Людовик XVI старательно штудировал еще подростком, хотя "образованность и служит лучшим украшением любого государства", но "не всякого следует обучать", ибо "всеобщее образование привело бы к тому, что количество сеющих сомнения намного превысило бы число тех, кто способен их разрешить" [51].

Но общественные настроения имели не только отвлеченный характер; в них присутствовали и совершенно определенные требования: удаление ненавистных министров, восстановление распущенной Людовиком XV старой парижской магистратуры и ликвидация вновь созданной [52], реформа финансовой системы, неотложные меры по преодолению голода, искусственно вызывавшегося государственной монополией на хлебную торговлю. Эти и другие пожелания были доведены до сведения молодого короля. "К несчастью для него и для всей Франции, - отмечал Ф. Рокэн, - никто при самом вступлении его на престол не посоветовал ему созвать Генеральные штаты, которые просветили бы его ум и поддержать бы его волю... Если бы Генеральные штаты были созваны на заре нового царствования молодого монарха, которого знали только с хорошей стороны, - утверждал французский историк, - лет, на протяжении которых, после бесплодных попыток улучшения и неоконченных реформ, общее расстройство только усилилось и страсти разгорелись еще сильнее" [53].

Людовику XVI потребовалось некоторое время для того, чтобы определиться с новым курсом, а также подобрать министров, которым он мог бы доверять и на которых мог опереться. В размышлениях на эту тему юный король руководствовался, по всей видимости, не только господствовавшими в обществе настроениями и ожиданиями, но и теми принципами, на которых он сам был воспитан под влиянием отца. Во всяком случае князь И. С. Барятинский в своих донесениях в Петербург еще в середине мая 1774 г., т. е. сразу же после смерти Людовика XV, докладывал, что новый король подбирает министров в соответствии с рекомендациями, оставленными ему покойным отцом-дофином Луи-Фердинандом.

В депеше Панину от 15 мая 1774 г. Барятинский сообщал:

"Покойный дофин, отец нынешнего короля, при кончине своей поручил епископу Верденскому маленький запечатанный ларчик с завещанием никому его не отдавать, кроме ныне владеющего короля, однако не прежде восшествия его на престол. Покойный король, сведав о сем, требовал у помянутого епископа сего ларчика, однако он в том отказал, и никакими угрозами не могли его склонить на то, чтоб нарушил данное ему от дофина завещание. Спустя некоторое время епископ умер. При смерти своей поручил он означенный ларчик брату своему, называемому Николай, который теперь первый президент Счетной камеры (палаты - П. Ч.), с подтверждением ему дофинова завещания. По скончании короля... на другой же день, упомянутый Николай поехал в Шуази и вручил сей ларчик новому королю. Уверяют, что в оном найдено собственное дофиново наставление нынешнему королю о правлении государственных дел и о выборе людей к оным, и в сем наставлении якобы граф Морепа означен первым человеком в государстве, как по его способности к делам, так и по отменной его честности... Дюк Нивернуа и де Муи равномерно в том завещании рекомендованы... Думают, что граф Морепа и Нивернуа точно будут присутствовать в Совете... а де Муи определен будет для правления военного (департамента. - П. Ч.)" [54].

С учетом последовавших назначений полученную русским дипломатом информацию можно считать вполне достоверной. В самом деле при формировании нового министерства и Королевского совета Людовик XVI призвал к власти тех, кто когда-то пользовался доверием глубоко почитаемого им покойного отца-дофина. В то же время новый король обнаружил и понимание назревших проблем, требовавших новых подходов и прежде всего принятия неотложных мер по преодолению тяжелого финансового кризиса, доставшегося ему в наследство от его крайне расточительного деда.

Бюджетный дефицит делал неизбежной политику жесткой экономии. В упоминавшейся депеше Барятинского графу Панину от 15 мая 1774 г. русский посланник сообщал: "Ожидают, что дворцовые расходы уменьшены будут во всех частях, и в самом деле, сделаны уже некоторые убавки. Все сие подает народу великую надежду о хорошем впредь правлении нынешнего короля" [55].

Первое время казалось, что Людовик XVI оправдывает связанные с ним надежды. Он подкрепил свою популярность, отказавшись от 15 млн. ливров, положенных ему по традиции при вступлении на трон (Le droit joyeux avenement). По рекомендации короля Мария Антуанетта последовала его примеру и отказалась от полагавшихся ей 10 млн. ливров (Le doit de ceinture de la Reine) [56]. Эти средства были сэкономлены для государственного бюджета. Король недвусмысленно намекнул на предстоящее сокращение пенсий, бенефиций и других синекур, полученных придворными в предыдущее царствование. Речь шла о многомиллионных суммах, исчезавших в карманах многочисленной версальской камарильи.

"Народ к новому королю в восхищении, и около замка, где король изволит жить, подлинно собираются в великом множестве", - докладывал в Петербург русский посланник [57]. "Все ожидают отмены многих злоупотреблений и облегчения народного", - писал он графу Панину в другой депеше [58]. Ту же мысль Барятинский высказал и в реляции Екатерине II, подчеркнув, что новый король "оказывает во всех распоряжениях особливое попечение о народном облегчении". Описывая крестный ход, состоявшийся вскоре после восшествия на престол Людовика XVI, посланник докладывал императрице, что "собравшийся при сем случае народ чувствительнейшим образом оказывая усердие свое к Его Христианнейшему Величеству почти беспрерывными радостными восклицаниями" [59]. В донесениях Барятинского не было натяжки, он трезво судил о личных качествах и государственных способностях молодого короля.

Воздавая должное его добропорядочности и возвышенному образу мыслей, князь Барятинский не закрывал глаза на явные слабости Людовика XVI и не считал нужным скрывать эти свои наблюдения от императрицы и графа Панина. Для русского дипломата не было тайной, что молодому королю не достает не столько опыта, который со временем он должен был приобрести, сколько силы характера, дающейся природой и воспитанием. А слабохарактерность, даже при самых возвышенных побуждениях, совершенно недопустима для монарха, наделенного абсолютной властью. Она, эта слабохарактерность, чревата самыми непредсказуемыми последствиями, тем более в стране, как очень скоро выяснится, "беременной революцией". Князь Барятинский, разумеется, не мог предвидеть 14 июля 1789 г., как никто другой не мог этого сделать в 1774 г., однако в его донесениях встречались тревожные мысли о начавшемся царствовании и о судьбе Франции.

"от собственного характера нового Государя не знают еще чего ожидать в рассуждении его молодых лет и несведения в делах, к коим он не был никогда допущен, и ведая его строгость и вспыльчивость" [60]. Вопреки распространенному в обществе мнению о занятости молодого короля свалившимися на него государственными делами, Барятинский сообщал в Петербург, что "Его Величество большую часть времени употребляет для забав и всякий день ездит верхом со всею фамилией" [61]. "Примечаемые в короле неосновательность мыслей и переменчивость намерений немалое публике причиняют беспокойство и опасение. Никто не знает, на кого полагаться и чего ожидать", - писал князь Барятинский в шифрованной депеше графу Панину [62]. Со временем русский посланник лишь утвердился в своем мнении о слабости Людовика XVI, способного управлять с помощью "достойных" людей, но зато без фаворитов и фавориток, скомпрометировавших предыдущее царствование. В депеше вице-канцлеру Ивану Андреевичу Остерману от 19(8) ноября 1775 г. он писал, что "хотя Его Величество не может управлять самостоятельно, но благоразумной части народа то весьма приятно... что видят в его Величестве податливость и уважение к достойным и заслуженным людям и что нет при нем никого, кто мог бы похвалиться его доверенностью, кроме тех, кои употреблены в делах" [63]. Барятинский имел в виду тот очевидный факт, что при Людовике XVI с фаворитизмом в политической жизни версальского двора было покончено.

В донесениях Барятинского за 1774-1776 гг. неоднократно встречаются свидетельства о вмешательстве Марии Антуанетты в государственные дела, в частности о ее неудачной попытке добиться возвращения опального герцога де Шуазеля к управлению делами. "Многими уже опытами доказано, - писал посланник графу Панину в июле 1774 г., - что Ее Величество имеет великую инфлуенцию во всех королевских поступках" [64]. Русский дипломат сообщал и о раздорах в королевской семье - между королем и его братьями, королевой и тетками короля, игравшими заметную роль в последние годы правления Людовика XV и не желавшими терять прежнее влияние [65]. "Примечают, - доносил Барятинский главе Иностранной коллегии в июле 1774 г., - что внутри королевской фамилии нет большого согласия и что король и вся фамилия весьма часто переменяют образ их мыслей во всех вещах" [66]. В одном из последующих донесений он отмечал: "Опасаются, чтоб подлинно королева не овладела королем; поэтому всячески стараются теперь возбуждать между ними несогласие и, судя по всему, в том предуспеют, ибо королева подает к тому поводы неосторожным своим поведением" [67].

Внимательно наблюдая за попытками Людовика XVI вывести страну из кризиса, российский посланник однажды скептически (и как оказалось - пророчески) заметит, что "Франция никогда не выйдет из замешательства и расстройства, в коих она теперь находится" [68].

Трудновыполнимую задачу - восстановить утраченное в государстве равновесие - Людовик XVI возложил на новое министерство, сформированное летом 1774 г. Непопулярные министры - дЭгильон, Мопу и аббат Терре - потеряли свои посты, а двое последних даже отправились в ссылку. На их место были призваны Морепа, Мюи, Вержен, Тюрго и др. Общественное мнение настойчиво требовало также роспуска "парламента Мопу", члены которого в свое время были назначены покойным королем, и восстановления в правах прежнего Парижского парламента. Волнения по этому поводу, как сообщал в Петербург Барятинский, охватили не только "чернь", но и привилегированные слои, включая даже духовенство. "Число сторонников старого парламента весьма велико и большей частью состоит из лучших людей, как светских, так и духовных", 69].

Король колебался, видимо, опасаясь возобновления давней тяжбы королевской власти с Парижским парламентом, проявлявшим возраставшие амбиции. Внимательно наблюдавший за развитием событий российский посланник со своей стороны считал перспективу возвращения старого парламента весьма опасной для короля и его власти. "Если старый парламент будет восстановлен на прежнем основании, - писал он в Петербург, - то полагают, что не только королевская власть будет уменьшена, но и может воспоследовать совершенная перемена формы правления, ибо, когда старый парламент возьмет верх, то весь народ без исключения встанет на его сторону. Правда, - добавлял Барятинский, - трезвомыслящие люди надеются на благоразумие и искусство в делах графа Морепа, что он сумеет все так устроить, что и король сохранит свою власть, и парламент более нынешнего будет иметь полномочий" [70]. В конечном счете, добившись от сосланных его предшественником магистратов согласия на ряд поставленных им условий - немедленную регистрацию присылаемых им королевских эдиктов, невмешательство Парижского парламента в дела духовенства и др., - Людовик XVI распустил "парламент Мопу" и восстановил в правах прежний Парижский парламент.

Важнейший пост генерального контролера финансов и одновременно морского министра был доверен Тюрго, популярному в обществе лидеру "партии экономистов", который давно выступал против чрезмерной расточительности двора и государства, а также против введения новых налогов и займов. Тюрго надеялся выйти из финансового кризиса путем жесткой экономии. Это был честный и энергичный человек, склонный, правда, к доктринерству, - не столько политик, сколько ученый-энциклопедист.

Высоко оценивал деловые и личные качества нового генерального контролера российский посланник в Париже. В его донесениях в Петербург можно найти множество самых лестных характеристик Тюрго: "Господин Тюрго... происходит не из дворян, но из древней фамилии Дероб, - сообщал Барятинский графу Панину. - Публика весьма удостоверена об отличных его качествах и беспорочном поведении... и почитает его великим финансистом" [71]. В другой депеше он писал: "Новый генерал-контролер весьма теперь заботится о заплате партикулярным людям долгов, которые простираются до двухсот миллионов ливров, но уверяют, что в беспорядке, в каком он застал сей департамент, находит он великие в том затруднения. Все весьма довольны отдаваемыми им распоряжениями и отдают ему в том справедливость, что он очень искусен в сей части дел, а притом и весьма не корыстолюбив" [72].

Министром королевского двора стал Мальзерб - друг и единомышленник Тюрго. Он начал с наведения порядка в своем ведомстве, бывшим ранее кормушкой для многих десятков, если не сотен придворных бездельников, домогавшихся - и небезуспешно - всевозможных высокооплачиваемых синекур. Мальзерб убедил короля в необходимости резкого ограничения этих синекур и установил строгую отчетность в доходно-расходных статьях бюджета дворцового ведомства.

"lettres de cachet" - тайных приказов за королевской подписью об аресте и тюремном заключении без суда и следствия любого француза или иностранца. Министр лично явился в Бастилию и освободил содержавшихся там многочисленных узников, арестованных на основании "lettres de cachet". В 1794 г. 73-летний филантроп, осмелившийся выступить защитником на процессе Людовика XVI, будет обезглавлен якобинцами вместе с дочерью, внучкой и их мужьями.

"Мы на заре более ясных дней", - писал д'Аламбер прусскому королю Фридриху II в связи с назначением Тюрго и Мальзерба [73]. "Еще вчера гонимая философия заняла свое место в совете королей", - констатировал позднейший историк [74].

сельскохозяйственным производителям и частным торговцам. Эта мера была встречена с энтузиазмом обществом и с нескрываемой ненавистью теми, кто баснословно наживался на хлебной монополии. Вчерашние монополисты начали организованный саботаж правительственного решения и сумели, искусственно взвинтив цены на продовольствие, спровоцировать голодные бунты. Их цель заключалась в том, чтобы свалить Тюрго, занятого в то время подготовкой королевских эдиктов о ликвидации барщины, изживших себя цеховых корпораций, а также о восстановлении в гражданских правах протестантов в соответствии с Нантским эдиктом 1598 г., фактически отмененным Людовиком XIV в 1685 г. В борьбе против либеральных начинаний Тюрго - Мальзерба объединились все консервативные силы: бюрократия, духовенство, крупные земельные собственники, все еще многочисленные и влиятельные получатели королевских бенефиций. Среди недругов двух министров оказались королева, не довольная их попытками ограничить ее траты, а также имевший огромное влияние на короля граф Морена, убежденный консерватор, которому абсолютно чужда была либеральная направленность этих реформ.

Однако министры-либералы упорно продолжали следовать своим реформаторским идеям, опираясь на поддержку сочувствовавшей им части общества. "Заботы публики от ожидаемых перемен день ото дня умножаются, ибо нет уже почти ни одного места, где не помышляли бы о реформе по причине открываемых здесь нетерпимых злоупотреблений", - сообщал в Петербург Барятинский [75]. "Если оные П. Ч.) не будут вскорости исправлены, - писал Барятинский в другом своем донесении, - то Франция, несмотря на множество ее ресурсов и на великое число денег, имеющихся во внутренней циркуляции, через несколько месяцев может дойти до банкротства" [76].

Российский посланник отмечал большое мужество, с каким Тюрго продолжал проводить свою линию, не обращая внимания на происки многочисленных врагов, искусственно спровоцировавших в стране хлебные волнения. Весной 1775 г. под угрозой оказалось даже продовольственное снабжение Парижа. "Генерал-контролер более всех теперь уважаем, и все делается по его плану, - сообщал Барятинский вице-канцлеру Остерману. - Дюку де ла Врильеру и маршалу Бирону приказано обо всем с ним сноситься, а особенно о том, что касается прокормления Парижа" [77]. Спустя без малого месяц, когда усилиями генерального контролера удалось ликвидировать угрозу голода в столице, он писал: "Невзирая на всех своих недоброхотов, Тюрго играет великую роль" [

Тем временем многочисленные и влиятельные противники генерального контролера не оставляли своих стараний добиться падения Тюрго. В начале 1776 г. они перешли в контрнаступление, заручившись поддержкой Парижского парламента. В феврале 1776 г. Парижский парламент, возобновивший противоборство с королевской властью, принял постановление об изъятии и сожжении брошюры "Неудобства феодальных прав", изданной под покровительством Тюрго. Вольтер называл это сочинение "полным сводом гуманности". Зато в постановлении парламента авторы брошюры были обвинены в оскорблении законов и обычаев Франции, священных и неприкосновенных прав короны и права собственности частных лиц, наконец, в подрыве всей системы монархического правления. Парламент высказал и отрицательное отношение к подготовленным эдиктам об уничтожении последних феодальных повинностей, а также отживших свое цеховых корпораций - сословия так называемых цеховых присяжных. Магистраты отправили даже соответствующую депутацию к королю с выражением своего протеста. Выслушав их, король сокрушенно сказал: "Я вижу, что никто, кроме меня и Тюрго, не любит народ" [79].

У Людовика XVI еще хватило духа утвердить 12 марта 1776 г. подготовленные генеральным контролером эдикты, но он оказался бессилен перед мощным напором противников Тюрго, среди которых активную, хотя и закулисную роль играли Мария Антуанетта и граф Морепа. Парижский парламент в решении, принятом 30 мая 1776 г., потребовал от всех находящихся в оброчной, вассальной или ведомственной повинности у частных лиц отправлять все их обязанности перед королем и своими господами, пригрозив непокорным и возмутителям спокойствия неминуемой карой. А 12 мая 1776 г. враги Тюрго сумели-таки склонить слабовольного короля к отставке министра финансов [80]. Как справедливо отмечает Э. Левер, Тюрго пал жертвой не столько коварства королевы и интриг Морепа, сколько "коалиции привилегентов... которым стала совершенно очевидна слабость короля" [81].

Затравленный клеветой и интригами, Мальзерб вынужден был уйти еще раньше. Из своего Фернейского уединения Вольтер отозвался на падение Мальзерба и Тюрго горькими строками: "Франция была бы слишком счастлива. Союз этих двух министров мог сделать чудеса. Я никогда не утешусь, увидев зарождение и гибель Золотого Века, который они нам подготовляли" [82].

С падением Тюрго были отменены разработанные им либеральные эдикты, с политикой реформ было покончено, как было покончено с мечтой Тюрго "превратить традиционную монархию в своего рода королевскую демократию во главе с добродетельным государем" [ воли.

После падения Мальзерба и Тюрго руководство делами сосредоточилось в руках графа де Морепа - 75-летнего старца, начинавшего карьеру еще при Людовике XIV и попавшего в опалу при Людовике XV за фривольный стишок о мадам Помпадур, который ему ошибочно приписали. Трудно было ожидать от графа свежих идей и тем более энергичных действий, способных существенно изменить к лучшему положение дел в стране. Единственно, чем новый старый министр был серьезно озабочен, так это тем, чтобы, ничего не меняя, спокойно умереть на высоком посту, что ему в конечном счете и удалось. По каким-то соображениям Людовик XVI, глубоко почитавший графа Морепа, не возвел его в ранг первого министра: этот пост так и оставался вакантным вплоть до революции и падения монархии. Король поручил Морепа заниматься вопросами внутренней политики и администрации. И все же в новом министерстве граф Морепа играл ведущую роль, особенно после отставки Тюрго и Мальзерба, активно вмешиваясь в дела других департаментов.

Отставка либеральных министров означала победу консервативных сил и одновременно ослабление королевской власти. Она знаменовала фактический разрыв королевской власти с набиравшей силу либеральной частью общества, которая под влиянием философии Просвещения переходила в наступление на Старый порядок. "С некоторого времени в публике, как никогда прежде, распространяются дерзостные сочинения, клонящиеся к развращению нравов и к предосуждению Правительства", - отмечал в своей реляции Екатерине II ее представитель во Франции [ независимости, принятой Континентальным конгрессом США 4 июля 1776 г., получили самый горячий отклик во Франции. В этом смысле демонстративный отказ королевской власти от либеральных реформ, выразившийся в отставках Мальзерба и Тюрго, лишь усилил оппозиционные настроения во Франции. В результате слабевшая на глазах королевская власть оказалась перед лицом двух противников - консерваторов и либералов. 1776 г. рассеял иллюзии, связанные со вступлением на престол Людовика Желанного.