К. Н. Державин.
Дени Дидро.
В: Д. Дидро. Избранные произведения. Государственное издательство художественной литературы, М. -Л., 1951.
1.
«Глубокомысленнейший из всех энциклопедистов», как назвал его Герцен [1], Дидро занимает одно из центральных мест среди представителей передовой буржуазно-революционной мысли во Франции XVIII века. В нем с большой полнотой и ясностью нашли свое выражение существенные черты прогрессивного – атеистического и материалистического – мировоззрения просветительской эпохи на пути к буржуазной революции 1789 года. Вместе с другими выдающимися мыслителями своего времени Дидро идейно подготовлял эту революцию и создавал те высокие общественно-политические идеалы, которые она должна была, по их мнению, претворить в жизнь.
В этом процессе идейной подготовки революции как Дидро, так и многие его сподвижники выступали не только глашатаями специфически классовых интересов прогрессивной буржуазии в назревавшей решительной борьбе ее с феодально-абсолютистским строем, но и смелыми защитниками широких масс «третьего сословия» и угнетенного народа. «Нельзя забывать, - подчеркивал В. И. Ленин, - что в ту пору, когда писали просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам буржуазии), ... все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии. Никакого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив, ... они совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти и не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного»[2]. В этих условиях революционизирующее значение деятельности Дидро и других буржуазных просветителей выходило далеко за пределы абсолютистско-феодальной Франции. Оно в той или иной мере сказывалось во всех тех странах, где господствовали феодально-крепостнические отношения, полицейский режим и реакционный клерикализм. «Великие люди, просветившие французские головы для приближавшейся революции, сами были крайними революционерами. Никаких внешних авторитетов они не признавали. Религия, взгляды на природу, общество, государство, - все подвергалось их беспощадной критике, все призывалось пред судилище разума и осуждалось на исчезновение, если не могло доказать своей разумности... Все старые общественные и государственные формы, все традиционные понятия были признаны неразумными и отброшены, как старый хлам».[3]
В этом великом деле Дидро принадлежит одно из первых мест. Его вклад в идейную подготовку революции, его роль в идейной борьбе с «предрассудками» феодального сознания, его значение как крупнейшего идейного вождя предреволюционной буржуазии – огромны. Век буржуазного просвещения нашел в нем своего выдающегося идеолога, талантливейшего пропагандиста, неутомимого организатора творческой мысли.
Многообразнейших сторон идейной жизни своего времени коснулся Дидро, ставя и исследуя основные философские и социально-политические проблемы, которые его живой и проницательный ум вскрывал в современной ему действительности. Многие из этих проблем с большой смелостью были критически исследованы самим Дидро, для многих из них он наметил пути разрешения, многими он вдохновил своих сподвижников т современников, щедро делясь с ними результатами своих наблюдений, раздумий и исследований. В самых различных областях знания он оставил глубокий след своей работы, являя поразительный пример неутомимой энергии мысли, всеохватывающих творческих интересов и настойчивого стремления сделать подлинную науку положительным фактором общественной жизни. Руссо сказал о нем: «В далекие времена будут взирать на этот универсальный ум с восхищением, смешанным с чувством удивления». Пушкин в стихотворении «К вельможе» (1830 г.) оставил нам образ «безбожника Дидерота» - убежденного проповедника «афеизма» и вдохновителя «скептической» плеяды энциклопедистов.
Дени Дидро (1713 – 1784) родился в г. Лангре (в нынешнем департаменте Верхней Марны) в зажиточной семье ножовщика, гордившейся своим двухсотлетним генеалогическим древом честных ремесленников. Отец Дидро мечтал видеть своего сына носителем духовного сана. С этой целью он определил его в местную иезуитскую школу, а затем отправил учиться в парижскую коллегию Гаркур. Карьера священника, однако, не прельстила юного провинциала, попавшего в столицу французской мысли, литературы и искусства. Увлечение математикой и занятия языками (латинским, греческим, а затем, в связи с пробудившимся интересом к философии, и английским) увели молодого Дидро далеко в сторону от намечавшихся жизненных путей. Окончив учение, он добрый десяток лет вел бесприютную и полуголодную жизнь бедного парижского интеллигента, существуя случайными заработками, быстро бросая предложенные ему служебные занятия и заводя кое-какие знакомства и дружеские связи в кругу подобных ему искателей того философского камня, который должен был превратить независимое, но случайное существование в целеустремленную, насыщенную мыслью, борьбой и творческими волнениями жизнь. К этому периоду относятся его первые литературные выступления.
«Историю Греции» Темпля Стениана, а затем, в сотрудничестве с другими лицами, работал над переводом шеститомного медицинского словаря. Это были только переводы, но уже в дни работы над ними Дидро написал свои первые самостоятельные строки, именно предисловие к четвертой части сочинения буржуазного английского философа-моралиста Шафтсбери «Характеристики людей, обычаев и мнений», озаглавленной во французском издании «Исследование о заслуге и добродетели» (1745). Здесь, соглашаясь с положениями английского мыслителя, скромный переводчик доказывал несовместимость фанатизма с истинной религией и необходимость быть не только последователем того или иного религиозного учения, но и добродетельным человеком прежде всего.
Вслед за переводом Шафтсбери Дидро анонимно напечатал свою первую самостоятельную книгу – Философские мысли». Постановлением парижского парламента от 7 июля 1746 г. она была осуждена на сожжение вместе с «Естественной историей души» Ламетри. Дидро получил, таким образом, боевое крещение как представитель прогрессивной философской публицистики, выступивший с критикой католической ортодоксии. Эта критика была им продолжена в «Прогулке скептика» (1747). Вслед за тем появились и ростки критики политической, пробившей себе путь сквозь галантную и сказочную форму романа «Нескромные сокровища» (1748) и повести «Белая птица». В 1747 г. Дидро написал оставшееся тогда неизданным рассуждение «О достаточности естественной религии», а в 1749 г. анонимно опубликовал замечательное «Письмо о слепых в назидание зрячим».
Все это начинало беспокоить некоторых особенно преданных церкви и королевской власти людей. Начальник полиции де Сартин получил несколько доносов на Дидро. Ему сообщали, что Дидро «мастер богохульствовать против Иисуса Христа и девы Марии в таких выражениях, которые не хватает смелости повторить», что он является «молодым человеком, который корчит из себя вольнодумца и гордится своим неверием», что он, наконец, «бездельник... который говорит с презрением о святых таинствах нашей религии и развращает нравы».
Опубликование «Письма о слепых» явилось поводом к тому, чтобы подозревавшийся в авторстве вольнодумец и богохульник был подвергнут аресту и заключению в тюремную башню Венсенского замка, где он и провел три месяца с небольшим, располагая невольным досугом для того, чтобы обдумать уже складывавшийся в то время замысел «Энциклопедии».
Годы, к которым относятся первые литературно-философские опыты Дидро, совпадающие по времени с выходом в свет «Духа законов « Монтескьё, первых томов «Естественной истории» Бюффона и «Рассуждения о науках и искусствах» Руссо, были годами резкого обострения экономических и социально-политических противоречий, характеризовавших путь Франции к буржуазной революции.
силы торгово-промышленной буржуазии были скованы всем существующим укладом хозяйственной жизни и организации страны. Только что крайне невыгодным для французской монархии и в полном смысле слова бедственным для французского народа мирным договором в Аахене (1748) закончилась так называемая война за австрийское наследство. Вызванное этой войной повышение налогов осталось неотмененным. Народ отказывался их платить. Парламенты поддерживали и фактически узаконивали эти отказы. В стране вспыхивали волнения, которые усмирялись военной силой. Вместе с тем церковные власти показали новый пример религиозной нетерпимости, отлучив от причастия всех тех, кто не представил удостоверения об исповеди от духовников, принявших папскую буллу против янсенистов. Все это создавало тревожную и напряженную обстановку, способствовавшую вместе с тем росту оппозиционных настроений и оппозиционной литературы.
Именно в 50-е годы XVIII в. являются тем рубежом, пройдя который передовая французская буржуазия вступила на путь революции. В ответ на открытое преследование вольнодумства появились первые тома «Энциклопедии». Выйдя из Венсенского замка, Дидро с головой окунулся в работу по ее созданию, тем самым окончательно определив свой идейный и политический путь. Он приступил к собиранию всех живых философско-просветительских сил своего времени и поставил всех врагов освобождающейся прогрессивной мысли лицом к лицу уже не с подпольными оппозиционными брошюрами или с зарубежными, свободными от королевской цензуры изданиями, а с единым фронтом лучших умственных сил нации, которые открыто, в самом сердце Франции, выступили с коллективным трудом, суммировавшим успехи передовой мысли и передовой, революционизирующей науки.
В самом плане, словнике и характере изложения материала «Энциклопедии» сказались основные прогрессивные тенденции буржуазной науки XVIII в., но также и черты ее исторической ограниченности. Об этом писал Энгельс: «Для XVIII века характерною была идея энциклопедии: она покоилась на сознании, что все эти науки между собою связаны, но она была еще не в состоянии заполнить переходы от одной науки к другой, а умела лишь просто ставить их рядом»[4].
При широком составе ее сотрудников было бы несправедливо требовать от «Энциклопедии» полного единства точек зрения во всех статьях и по всем трактовавшимся проблемам. Наука находилась еще в периоде своего становления; над умами многих, даже самых передовых представителей формировавшейся буржуазной культуры тяготело еще наследие прошлого; цензурные условия заставляли о многом говорить иносказательным и сплошь и рядом весьма сдержанным языком. И все же для своего времени «Энциклопедия «, охватившая в двух десятках томов весь наличный фонд положительных знаний в области естественных, социальных и технических дисциплин, явилась подлинной академией передовой науки, единым фронтом выступившей против фанатизма и тирании. Общими врагами «Энциклопедии» и энциклопедистов были «предрассудки» фанатизма, нетерпимости, феодального права, деспотизма, абсолютистской реакции и т. д. Против них «Энциклопедия» мобилизовала свои силы. Их же силы мобилизовались против нее. Нужны были огромная выдержка Дидро, его необычайная вера в правоту своего дела и его мужественная стойкость убежденного борца за истину, чтобы не опустить руки и не пасть духом перед организованным натиском реакции.
Нападки на «Энциклопедию» из иезуитского лагеря начались еще до выхода в свет ее первого тома, разосланного подписчикам в июле 1751 г. Программа и основные идейные перспективы издания были изложены в предпосланном ему пространном «Предварительном рассуждении», составленном совместно Дидро и Даламбером. Даламбер в первых двух частях этого рассуждения подробно обосновал просветительские задачи положительного знания и набросал картину прогресса науки со времен Френсиса Бекона и провозглашенного им принципа опытного познания действительности. Отправляясь от беконовской классификации наук, Дидро в третьей части рассуждения начертал таблицу знаний и в пояснение к ней высказал ряд соображений в защиту научного прогресса и в восхваление разума. «Цель Энциклопедии, - писал он, - собрать воедино рассеянные сведения, раскрыть общую систему их перед современниками и передать грядущему поколению для того, чтобы работа предшествующих веков не пропала для будущего времени, чтобы наши дети стали добродетельнее и счастливее и чтобы мы сами... потрудились бы на пользу человечества». Тем самым редактор свода просветительских знаний указывал на его широкие общественные задачи.
которые стремятся «уничтожить королевский авторитет, укрепить дух независимости и возмущения и заложить основы заблуждений, порчи нравов и неверия». Впрочем, в принципе дальнейшее издание «Энциклопедии» не запрещалось, и уже к осени 1753 г., после того как иезуиты сделали бесплодную попытку заполучить редактирование «Энциклопедии» в свои руки, третий том ее вышел в свет с предисловием, иносказательно, но ядовито высмеивавшим ее врагов.
«Энциклопедии» не встречало внешних препятствий. Ежегодно из печати выходил ее очередной том. Росло количество ее подписчиков, и явственно усиливалось ее влияние на движение общественной мысли во Франции.
С новой силой и с новым ожесточением нападки на «Энциклопедию» разгорелись в связи с выходом в свет книги Гельвеция «Об уме» (1758), содержавшей не только резкие выпады против религиозного фанатизма и политической тирании, но и попытку построения практической этики и объяснения процесса формирования человеческого сознания условиями среды и воспитания, - попытку, проникнутую тем духом антирелигиозности и материализма, который сделал эту книгу одним из наиболее ярких памятников свободомыслия XVIII в. Решительно и прямолинейно Гельвеций разрешал в ней ряд таких вопросов, сама постановка которых представлялась уже свидетельством о неверии и пагубной развращенности. Подстрекаемая клерикалами, королевская прокуратура возбудила против опасной книги преследование, соединила в одном следственном деле еще ряд других вольнодумных сочинений и связала их с «Энциклопедией», как результат ее тлетворного влияния на умы современников.
В 1759 г. государственный совет аннулировал выданную в свое время привилегию на печатание «Энциклопедии» и запретил продажу вышедших ранее томов. Книга Гельвеция была сожжена. Даламбер, кабинетный ученый, не искушенный в битвах на общественном фронте, отстранился от руководства «Энциклопедией». Враги торжествовали. Дидро остался один, но знамени своего не выпустил из рук. Запрещенное правительством издание перешло на нелегальное положение. VIII том «Энциклопедии» был напечатан тайно в 1759 г. Затем наступил почти пятилетний перерыв, заполненный интенсивной подготовкой дальнейших томов и приложений к ним в виде пояснительных таблиц и рисунков.
В 17665 г. подписчикам были вручены отпечатанные нелегальным путем последние десять томов «Энциклопедии», а к 1774 г. закончилось издание одиннадцати томов таблиц и рисунков. Дело «Энциклопедии» было с честью завершено.
«Энциклопедии», но также и ее плодовитейшим сотрудником. Его перу принадлежит большое количество руководящих статей, характеризующих не только многообразие его философских и научных интересов, но и существо его идейных концепций в их последовательном развитии. Сила его статей заключалась, прежде всего, в публицистической остроте, в стремлении даже самую отвлеченную тему насытить боевой конкретностью, в ярких, заостренных афоризмах , в широких и далеко идущих выводах и, наконец, в мастерских характеристиках.
Особой заслугой Дидро как руководителя и как сотрудника «Энциклопедии» был созданный им отдел технических наук и ремесел. Будучи по своему содержанию очень далеким от отдела философии, он представлял, однако, вместе с ним неразрывное целое. Это был своеобразный поэтический апофеоз человеческого руда и человеческого гения в борьбе за подчинение себе сил природы.
Отдавая «Энциклопедии» большую часть своего времени, Дидро вместе с тем не прекращал своего творчества и в других областях. За годы работы над «Энциклопедией» им был частично опубликован, частично подготовлен к печати ряд литературных трудов, имеющих первостепенное идейное значение и являющихся важными вехами его философского и критического развития.
2.
Работа Дидро над “Энциклопедией» поставила его в центре философской, литературной и публицистической жизни эпохи.
Из всех областей мысли, занимавших Дидро, он особенно много внимания уделял проблемам религии теории познания, натурфилософии, этики и теории искусства.
«предрассудком», тормозившим идейное развитие человечества и являвшимся средством порабощения народных масс господствующими сословиями. Все крупнейшие представители передовой философской мысли XVIII в. в той или иной степени тяготели к атеизму. Некоторые из них останавливались на полпути, чаще всего склоняясь к осторожно-примирительному деизму; однако элементы атеистического мировоззрения наличествовали у каждого из них, поскольку философия века просвещения являлась наследницей, с одной стороны, старого французского скептицизма и вольнодумства, с другой – классической английской философии сенсуализма и, наконец, с третьей – материализма Спинозы. Из всех философов-просветителей Дидро наиболее последовательно и глубоко в чисто философском отношении подошел к проблеме религиозного сознания.
Уже в своих замечаниях к переводу труда Шафтсбери «Исследование о заслуге и добродетели» Дидро показал себя далеко не правоверным католиком. Уже здесь он высказывал некоторые деистические идеи и выражал сомнение в том, что религиозные верования сами по себе способны внушить их обладателю добродетель.
В «Философских мыслях» Дидро делает следующий шаг вперед. Он занимается здесь исторической критикой «священного писания», подвергает сомнению идею божественного откровения и загробного возмездия, т. е. целиком утверждается на позициях деизма с сильным уклоном в сторону отрицания самой идеи религии. Элементы атеизма еще отчетливее проявляются в рассуждении «О достаточности естественной религии», являющемся развитием отдельных пунктов «Философских мыслей». Здесь Дидро не только сомневается в божественном откровении, но и приходит к полному его отрицанию.
В следующем рассуждении, озаглавленном «Прогулка скептика, или Аллеи», приведен спор между приверженцем деизма, с его идеей о боге, разумно и целесообразно создавшем и устроившем вселенную, и атеистом, с его отрицанием божественного начала и божественной воли в мироздании. Знаменательно, что хотя Дидро и не становится открыто на сторону атеиста, он тем не менее вооружает его такими аргументами, которые обеспечивают ему полную победу в этом религиозно-философском диспуте. Открыто атеистические мысли, обоснованные научной аргументацией, Дидро впервые высказал в своем знаменитом «Письме о слепых в назидание зрячим», ироническое заглавие которого достаточно выразительно. Сторонником атеистических воззрений сделан здесь слепец, оригиналом для которого послужил профессор Кембриджского университета Николас Сандерсон, потерявший зрение в раннем детстве и тем не менее овладевший такими предметами, как сферическая геометрия и оптика. В уста Сандерсону Дидро вкладывает полнейшее отрицание религиозного суеверия, апологию разума и научного опыта, призванных заменить собою мистические откровения религии.
Глубоко обоснованные антирелигиозные воззрения Дидро являлись источником его страстной ненависти к церкви как носительнице религиозного суеверия и фанатизма.
фикции, к которой прибегали, например, такие виднейшие представители просветительской мысли, как Вольтер и Руссо.
В лице Дидро французский материализм XVIII века нашел не только своего ревностного, воинствующего пропагандиста, но и одного из наиболее прозорливых и широко мысливших творцов.
В своем классическом труде «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленин отводит особое место Дидро как представителю одного из важнейших этапов в развитии материалистического мировоззрения. Он отмечает, что французский мыслитель принадлежит к числу «великих материалистов» [5] и что на его примере можно видеть «настоящие взгляды материалистов».[6] Не случайно поэтому во вводной главе к своему гениальному труду В. И. Ленин развернуто противопоставил идеалистическим концепциям Беркли материалистическую теорию познания Дидро, изложенную в «Письме о слепых» и в «Разговоре Даламбера и Дидро».[7]
Подчеркивая, что Дидро, «вплотную подойдя к взгляду современного материализма»[8], в критике идеалистической философии разоблачает «абсурдные выводы» Кондильяка «из взгляда на ощущения, как на единственный источник наших знаний»[9], В. И. Ленин тем самым обращает внимание на последовательность материалистической теории познания Дидро, сумевшего избежать таившегося в сенсуалистических учениях Локка и некоторых их его французских последователей агностицизма и субъективного идеализма.
Дидро принимал учение сенсуалистов постольку, поскольку они объявляли средством познания действительности органы чувств и ощущений, но он отвергал идеалистический сенсуализм, который между объективной действительностью и ее познанием ставит субъективизм чувствования и ощущения, тем самым отказываясь от познания действительности и заменяя его переживанием субъективных физиологических и психологических состояний.
– материи. Устойчивость наших знаний проистекает из нашей связи с природой, иначе говоря – из нашего жизненного опыта и из нашей способности умозаключать на основе этого опыта Так агностицизму, идеалистической философии и грубому субъективизму идеалистической чувствительности Дидро противопоставляет возможность и неизбежность объективного отражения и познания действительности. Какова же в этом познании роль разума? Сенсуалисты субъективистского толка отводили разуму второстепенное место: действительность познается ощущением и его переживанием. Переживание и чувствительность исчерпывают все способности нашего суждения. Рассудок регистрирует то, что осознано и понято чувствами. Для Дидро разум есть судья-свидетель, он – «универсальное чувство». Мышление об ощущении есть единство чувства и мысли, и единство это осуществляется человеческим мозгом, верховной контрольной инстанцией чувствований.
При современном Дидро уровне знаний в области физиологии высшей нервной деятельности человека он не мог выражать свои заключения точным языком. Ему приходилось прибегать к различным уподоблениям и сравнениям. Заслуга Дидро заключается в том, что физиологическую науку своего времени он сумел философски осмыслить и положить в основу своего материалистического понимания процесса познания действительности. Исходя из локковского сенсуализма, Дидро преодолел не только его идеалистическое или субъективно-психологическое истолкование (Беркли, Юм и французские берклианцы), но и развил его в сторону того материалистического монизма, который позволил ему признать, что единственным источником человеческого познания является объективная действительность и что она, в конечном счете, является основным критерием истинности наших суждений и умозаключений.
дуалистическом разделении на сферы материальную и духовную.
Признав субстанциональность материи, Дидро признал вместе с тем ее основными свойствами движение и чувствительность. В его понимании не существует материи без движения, как не существует движения чувства и ощущения вне материи. Характеризуя взгляды Дидро как настоящие взгляды материалиста, В. И. Ленин подчеркнул именно эту особенность его натурфилософии: «Не в том состоят эти взгляды, чтобы выводить ощущение из движения материи или сводить к движению материи, а в том, что ощущение признается одним из свойств движущейся материи...»[10]
В своем «Разговоре Даламбера и Дидро» Дидро излагает теорию о развитии чувствительности от низших форм ощущения молекулы к высоким формам мышления. Отсюда он приходит к выводу, что мышление является таким же свойством высокоорганизованной материи, как движение и низкие формы чувствительности являются свойствами материи менее высоко организованной.
о слепых» и предвосхищавшему теории происхождения видов Ламарка и Дарвина.
Ряд других крупнейших достижений передовой науки XIX века предуказан или высказан Дидро в виде догадок. Его материалистическая система философии явилась своего рода мостом, перекинутым от философского творчества XVII – XVIII вв. К завоеваниям человеческой мысли последующего времени. Состояние науки в данный момент не позволило Дидро, постоянно опиравшемуся в своих философских построениях на научное знание, в достаточной степени уточнить многие из его взглядов и высказываний. Во многих отношениях его натурфилософия, в целом проникнутая духом подлинного материализма, останавливается на распутье, многое представляется недоговоренным и неуясненным до конца, но элементы диалектики у Дидро имеют значительно больший вес, чем у других философов-материалистов XVIII века. При все том Дидро, как и его сподвижники-материалисты, в решении ряда основных натурфилософских проблем оставался в пределах механистического мировоззрения, столь характерного для всей прогрессивной буржуазной науки его времени. Его понимание движения, в частности, носит явный метафизически- механистический характер и ограничивается лишь идеей о перемещении материального тела в пространстве. В понимании материи, несмотря на развивавшиеся им смелые и прогрессивные для его времени теории, Дидро оставался в основном на метафизических позициях, поскольку ему была еще чужда мысль о качественном многообразии материи, обнаруживающемся в процессе ее развития.
Как и для всех философов-просветителей, человек для Дидро является существом общественным. Однако понятие общественности и общества у Дидро имеет несколько иной вид, чем у ряда современных ему теоретиков общества. В записях «Смесь» Дидро весьма определенно подчеркивает несогласие с рядом воззрений своих современников, считая метафизическими такие теории происхождения общества, как теория социального инстинкта, теория роста общественных форм из семьи и теория общественного договора. С точки зрения Дидро, общество обязано своим происхождением необходимости коллективной борьбы за существование, и прежде всего борьбы с природой. Вол взаимоотношениях человека с природой заключается, по мнению Дидро, и исток общественной морали. Личное благо является для Дидро производным от блага общественного. Законно и необходимо искать в жизни и добиваться личного счастья, но это счастье дается человеку окружающими его людьми. Помогая другим находить свое счастье, человек обеспечивает и себе такую же помощь со стороны общества, частью которого он является. Счастье неотделимо от добродетели, а добродетель рождается из просвещения. В последнем утверждении явственно слышится голос того просветительского утопизма, который, в конечном счете, характеризует всю буржуазную философию XVIII века, не исключая и Дидро. Пока мыслитель вращается в сфере вопросов теории познания и натурфилософии, не покидая почвы естественных наук, он остается материалистом. С того момента, когда ему приходится вступить на почву наук социальных, он, не теряя и здесь из виду отдельных правильных и плодотворных точек зрения, начинает скользить по наклонной плоскости идеализма.
Энгельс в «Людвиге Фейербахе» подробно останавливается на трех проявлениях исторической ограниченности французских материалистов XVIII в., характерных и для концепций Дидро, несмотря на наличие в них моментов диалектического мышления. Ограниченность эта сказалась в механицизме трактовки явлений органического мира, в метафизичности, т. е. антидиалектичности понимания действительности, и в антиисторичности объяснения общественно-политических процессов. Материалистическая философия XVIII в. созидала «идеальное царство разума», и его «идеальность» наиболее ярко сказалась именно в социологических и политических построениях энциклопедистов и просветителей.
3.
Одним из знаменательных эпизодов биографии Дидро являются его отношения с Екатериной II, приведшие к поездке идейного вождя французской радикальной буржуазии в Россию в 1773 – 1174 гг.
«Россия, - замечает Энгельс, имея в данном случае в виду правящие круги дворянской монархии XVIII в., - всегда знала, как важно иметь по возможности на своей стороне общественное мнение, и она не преминула тоже заполучить его. Двор Екатерины II был превращен в штаб-квартиру просвещенных людей того времени, особенно французов; императрица и ее двор исповедывали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение Вольтера и других, что они воспевали «Северную Семирамиду...» [11]
«Исповедуя самые просвещенные принципы», т. е. приглядываясь к отдельным сторонам экономических и политических, в частности, теорий некоторых просветителей, Екатерина II делала это не только в целях укрепления своего авторитета среди влиятельных общественных кругов Запада, но м в целях использования умеренно-либеральных концепций буржуазного просветительства в своих попытках связать интересы рождавшегося русского капитализма с интересами дворянско-помещичьей и абсолютистской монархии. Добивалась она этих целей достаточно лицемерными и циничными способами.
В 1767 г. Дидро получил приглашение посетить Петербург. Занятый своими многообразными трудами и с опаской относившийся к столь далекому и трудному путешествию, он только в 1773 г. направился в северную столицу.
Дидро ехал в Петербург с ясным сознанием того огромного значения, которое в европейской политической жизни имело русское государство и русский народ. Вместе с тем, подобно всем представителям западной интеллигенции, он не обладал глубоким и конкретным знанием русской действительности, доверяясь, по преимуществу, своим общим представлениям о прогрессивном характере «просвещенного абсолютизма», одним из воплощений которого в глазах ряда философов XVIII в. выступала Екатерина II.
Незаметно, деликатно, но планомерно Дидро был поставлен в Петербурге в особые, в сущности говоря, весьма ограниченные рамки быта и поведения. «Милостивое и ласковое» отношение к нему императрицы, выразившееся, в частности, в каждодневных долгих беседах с глазу на глаз на самые различные философские темы, было, по существу, одним из способов ограничить круг наблюдений почетного гостя и создать у него иллюзию глубокого ознакомления со страной в пределах личного кабинета самодержавной монархини.
платформа Дидро в данном случае была довольно умеренной. В основном она определялась учением Монтескьё, изложенным в его «№Духе законов» и обязательным почти для каждого французского просветителя XVIII в. почитанием конституционно-представительского строя. Было бы ошибочным, однако, ограничивать этим политическую идеологию Дидро в целом. В известном смысле она была шире его политической платформы. Последняя выражала реальный взгляд на реальные вещи, высказываемый к тому же абсолютистской монархине, тогда как идеология относилась к тому «идеальному царству разума», где звучали более радикальные мотивы. Заявляя, что «история человечества на протяжении веков есть история угнетения его кучкой мошенников», Дидро, конечно, отдавал себе отчет в положении угнетенной массы трудящихся, о чем красноречиво свидетельствует блестящая статья в «Энциклопедии» - «Народ», где он с открытым забралом выступает в защиту тех, чьими руками создается благосостояние страны и богатство властвующих над ними 2кучки мошенников».
В статье «Тиран» Дидро писал: «Ныне под словом «тиран» подразумевается не только узурпатор верховной власти, но и законный государь, который злоупотребляет своей властью, попирая законы, угнетая свой народ, делая своих подданных жертвами своих страстей и несправедливых притязаний, которыми он подменяет законы». В своей «Смеси», в значительной части навеянной впечатлениями от бесед с русской императрицей, Дидро уже добавлял: «Всякий произвол в управлении плох; я не исключаю произвола со стороны повелителя доброго, твердого, справедливого и просвещенного... его добродетели – самые опасные и самые верные из обольщений; они незаметно приучают народ любить, уважать и служить своему притеснителю, каков бы он ни был, злой или глупый». Так Дидро подвергает серьезному сомнению идею «просвещенного абсолютизма», которая нашла столь яркое выражение в государственных теориях многих философов XVIII в. В том случае, если монарх не признает, что источником его власти является народ, если он нарушает законы, установленные природой и народной волей, если, тем самым, он становится узурпатором власти, - народ, по мнению Дидро, имеет право на революцию. Отсюда рождается идея народоправства, не раз возникающая в отдельных заметках его «Смеси». «Нет иного подлинного государя, - пишет в своих набросках Дидро, - и не может быть иного подлинного законодателя, кроме народа». Форма правления в таком случае – монархия, в которой монарх избирается, т. е. в сущности, форма республиканская. Понятие «подданного» там заменяется понятием «гражданин», а существующее деление общества на бедных и богатых заменяется равномерным распределением национального достояния.
Если Екатерина выслушивала подобные мысли, то не придавала им серьезного практического значения. «Я много и часто разговаривала с ним, - признавалась она впоследствии, - но не с только с пользой для себя, сколько из любопытства. Если бы я его послушалась, мне пришлось бы все перевернуть в моей империи вверх дном, пришлось бы совершенно преобразовать и законодательство, и администрацию, и финансы, для того, чтобы очистить место для невозможных теорий».
Дидро пробыл в Петербурге до марта 1774 г. Отъезд философа вполне устраивал его гостеприимную хозяйку, озабоченную начавшимся на исходе 1773 г. восстанием Пугачева и не слишком заинтересованную поэтому в дальнейшем пребывании в столице такого свидетеля возможных государственных осложнений, как Дидро.
Последние десять лет своей жизни Дидро прожил в Париже. Он продолжал работать над своими «Салонами», опубликовал «Опыт жизнеописания философа Сенеки, о его сочинениях и о царствовании Клавдия и Нерона» (1778) и закончил обработку пьесы «Хорош он или дурен?» (1781). К несколько более раннему периоду относится написание романа «Жак-фаталист» (1773) и последней редакции диалога «Парадокс об актере» (1773).
4.
В своей эстетической системе Дидро как бы суммировал развитие художественной мысли третьего сословия. Но основе своей материалистической философии он разработал и утвердил систему буржуазного художественного реализма, придав ей, на известном этапе ее развития, воинствующий, революционный характер.
Вопросы эстетики Дидро поставил перед собой впервые в статье «Прекрасное», напечатанной в «Энциклопедии» (1751). В этой статье Дидро во многом еще стоит на позициях тех абстрактных, метафизических понятий о красоте, которые были характерны для французской эстетической мысли его времени. Но уже, в полном согласии со своей формирующейся материалистической теорией познания, они признает объективность красоты и прекрасного. Этот тезис заставляет его в дальнейшем, а именно в третьей «Беседе» о «Побочном сыне», объявить основою искусства воспроизведение жизненной правды, природы, действительности, отражаемых в человеческом сознании: «Долговечны лишь те красоты, которые основаны на связи с сознанием природы... Красоты в искусстве имеет то же основание, что и истина в философии. Что такое истина? Соответствие наших суждений созданиям природы. Что такое подражательная красота? Соответствие образа предмету».
«Природа – первая модель искусства... Каждое произведение искусства достойно похвалы, если оно всюду и во всем соответствует природе; нужно, чтобы я мог сказать: я не видел этого явления, но оно существует» («Разрозненные мысли»).
Однако эти утверждения, как и всю реалистическую концепцию искусства у Дидро, никоим образом нельзя понимать как провозглашение натуралистического принципа. «Правдивое в природе, - замечает Дидро, - есть основа правдоподобного в искусстве» («Разрозненные мысли»). Подражание жизни является ее творческим отображением в сознании и деятельности художника, создающего правдоподобные явления искусства. «Прекрасное, - продолжает Дидро, - есть только правдивое, раскрытое через возможные, но редкие и чудесные обстоятельства». Правдивость и правдоподобие искусства провозглашала и эстетика классицизма. В этом отношении Дидро не выступает ее противником, как и вообще в своих эстетических высказываниях он принимает те реалистические элементы, которые содержатся в теории и практике классицистической школы. Но по сравнению с ней он делает огромный шаг вперед, преодолевая абстрактный рационализм классицистов и утверждая конкретность реалистического содержания и реалистической формы искусства. В «редких и чудесных обстоятельствах» он видит некую специфичность эстетического сознания, которое должно преодолевать соблазны обыденности, прозаизма и шаблона. Искусство должно конкретно типизировать явления жизни, должно находить в действительности ее существенные черты, должно раскрывать содержащуюся в ней высокую истину.
высокой и добродетельной идейностью. «Всякое произведение скульптуры или живописи должно быть выражением одной большой идеи, должно быть поучительно для зрителя, - без этого оно будет немым» («Разрозненные мысли»). В чем же заключается эта добродетель? Здесь в теоретических взглядах Дидро можно обнаружить значительную эволюцию. Постепенно от утверждения ограниченной мещанской добродетели, которая сыграла огромную роль в его драматургической практике и в оценке им таких мастеров жанрового реализма в живописи, как Шарден, Грёз м Верне, он приходит к понятию о добродетели революционной, героической и республиканской. Тем самым в эстетических категориях как бы совершается путь развития революционизирующейся французской буржуазии.
«На твоей обязанности, - обращается Дидро к художнику, - лежит прославлять, увековечивать великие и благородные дела, почтить несчастную и оклеветанную добродетель, клеймить счастливый и всеми почитаемый порок, ужасать тиранов... Отомсти преступнику, богам и судьбе за добродетельного человека. Предугадай, если осмеливаешься, приговор грядущих поколений; а если у тебя для этого не хватает смелости, покажи мне хотя бы приговоры предшествующих поколений. Ниспровергни у фанатичных народов бесчестие, которым они хотели покрыть тех, кто поучал их и говорил им правду. Разверни передо мной кровавые сцены фанатизма. Объясни правителям и народам, что именно они могут получить от священных проповедников лжи. Почему ты не хочешь также занять место среди учителей человеческого рода, утешителей в бедствиях жизни, карающих порок и вознаграждающих добродетель?».(«Опыт о живописи»). Реалистическое искусство должно быть проникнуто страстностью отрицания и страстностью утверждения. Оно должно вести за собой массу, поднимать, воодушевлять и облагораживать ее, внушая ей высокие добродетели гражданского мужества. «Выразительность предполагает мощное воображение, пламенное вдохновение, искусство творить образы, одушевляя и возвеличивая их. Основное требование, предъявляемое к поэзии, так же как и к живописи, заключается в известной страстности суждения и вдохновения, огня и мудрости, объяснения и хладнокровия, примеры которых несвойственны обыкновенной природе» («Опыт о живописи»). Такая программа является уже программой революционного искусства, которое несколькими десятилетиями позже создаст полотна Давида и пламенную «Марсельезу» Руже де Лиля. Дидро предвосхищал буржуазно-революционный классицизм последнего десятилетия XVIII в., тот классицизм преданий римской республики, в которых «борцы за буржуазное общество нашли идеалы и искусственные формы, иллюзии, необходимы им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте великой исторической трагедии». [12]
Конечный идеал искусства для Дидро есть идеал искусства республиканского. «Республика – государство равенства. Облик республиканца будет высоким, твердым и гордым. В монархии, где приказывают и где подчиняются, характер выражения – изнеженность, грация, кротость, честь, изящество. При деспотизме и сама красота будет рабской» («Опыт о живописи»).
Конкретная критика художественных произведений, в частности произведений живописи, относится к числу лучших страниц литературного наследия Дидро. В своих «Салонах» он является одним из основателей жанра критического очерка по вопросам искусства, отличаясь неизменной остротой суждения, меткостью характеристик, умением передать выразительность художественных образов и строгим, дисциплинированным вкусом.
Своими воззрениями на музыку и на музыкальный реализм, изложенными, в частности, во второй половине диалога «Племянник Рамо»Ю Дидро предугадал музыкальную революцию Глюка.
«драма создается для народа», Дидро-просветитель отдавал себе ясный отчет в огромной воспитательной силе театрального искусства. Разработанная им драматургическая система явилась во Франции последним словом передовой буржуазной мысли в области театра накануне великих социальных потрясений конца XVIII в. В наследство ближайшему столетию Дидро оставил целостную концепцию драматургического искусства, подтвержденную и реализованную в литературной практике крупнейших буржуазных драматургов-реалистов XIX в. «Известен переворот, произведенный во французской драме, - писал Н. Г. Чернышевский, - теориею Дидро о том, что драме пора начать, вместо героев и полководцев, изображать человека такого, как мы все, в такой обстановке, в таких коллизиях, которые знакомы всем нам из собственного опыта, по собственной радости и скорби... Известно громадное действие драм Дидро, написанных по этому принципу».[13]
Основой драматургической программы Дидро было требование реалистической правдивости и «добродетельной» идейности. Буржуазная драматургия в этом отношении должна была стать верной спутницей идейного развития передовой французской буржуазии.
Для осуществления этих задач необходимо было разрушить формальные правила классицизма. В условиях идейного роста драматургии третьего сословия эти правила становились обручами, сжимавшими возможность ее свободного и естественного развития. Дидро обратил особое внимание на проблему драматургических жанров и предложил новую схему их деления. «Вот какова, - писал он, - драматическая система в развернутом виде. Веселая комедия, предмет которой – все смешное и порочное, серьезная комедия, предмет которой – добродетель и обязанности человека. Трагедия, предметом которой могли бы послужить наши домашние несчастья; трагедия, предмет которой – общественные катастрофы и несчастья великих мира сего. Но кто же ярко опишет нам обязанности людей? Какими качествами должен обладать автор, поставивший себе такую задачу? Пусть будет он философом, пусть заглянет в самого себя, пусть увидит там человеческую природу, пусть глубоко изучит общественные сословия, пусть узнает как следует из назначение и вес, их невыгоды и преимущества» («О драматической литературе»). Таков жанровый объем новой драматургии и таковы вместе с тем те основные требования, которые просветительская философия предъявляет к драматургу.
Особое внимание и в своих теоретических высказываниях и в своей личной драматургической практике Дидро уделил жанру буржуазной драмы, в котором, по его мнению, должны сочетаться жанровые признаки серьезной комедии, с ее «добродетелью и обязанностями человека», и трагедии, с ее «домашними несчастьями». Пьесы «Побочные сын» и «Отец семейства» были задуманы Дидро как иллюстрация тех возможностей, которые намечались по линии развития именно этого жанра.
Каковы же должны были быть его общие свойства? Прежде всего – это тематика буржуазной добродетели, черта, воспринятая Дидро у так называемой «слезной комедии» XVIII в., но разработанная им в более широком социально-философском плане.
«характеров» классического театра Дидро предлагал выводить на сцену «общественные положения» (les conditions), т. е. людей в их социальных функциях, характеризуя их этими функциями и подчиняя им житейские характеры индивидуумов, их конкретную психологию и их поступки. Героями драмы должны были быть представители третьего сословия, и драматургия таким образом должна была превратиться в живую картину быта и нравов французской буржуазии, а конфликты ее – вытекать из общественно-бытовой проблематики современности. Драматургические «правила» должны были быть пересмотрены. Не возражая против знаменитых «трех единств» классической поэтики, Дидро пришел к выводу: «Правила превратили искусство в рутину, и я не знаю, не были ли они более вредны, нежели полезны. Договоримся: они были полезны для заурядного человека, они были вредны для человека гениального» («Разрозненные мысли»).
По существу, однако, этот вопрос не привлекает серьезного внимания Дидро. Свою драматургическую реформу он осуществлял не в плане отрицания тех или других формальных требований классицизма. Драматургическая теория Дидро имеет своим основанием новое мировоззрение и представляет конкретный вывод из все его философской системы применительно к практике одного из видов искусства.
Творческая мысль Дидро оставляла далеко позади себя ограниченную сферу буржуазной драмы, устремляясь к утопическим для его времени идеалам большой народной драматургии монументального реалистического стиля, высоких страстей и героической патетики. Следует отметить, что французская драма так и не осуществила этой задачи, поскольку разрешение ее противоречило стабилизировавшемуся и вскоре же вступившему в период своего идейного упадка буржуазному строю.
Такой задачи в своей драматургической практике не осуществил и сам Дидро в силу противоречий, присущих буржуазному реализму. Две основные пьесы Дидро-драматурга – «Побочный сын» и «Отец семейства» - сюжетно и тематически представляют собой типичные драмы семейной добродетели и буржуазных нравов, идейное содержание которых далеко не поднимается до высот буржуазно-революционного мировоззрения, хотя и содержит рад типичных для буржуазно-оппозиционного отношения к «старому порядку» утверждений и критических выпадов в защиту «естественных прав» человека.
В смысле практического приложения принципов разработанной им драматургической системы Дидро в обеих пьесах достаточно последователен. В них формально содержится все, чего он требовал от драматурга как представителя буржуазных воззрений в области морали, и «Отец семейства» в этом отношении представляет несомненный драматургический и театральный интерес, что подтвердил его позднейший успех у буржуазного зрителя. Тем не менее обе эти пьесы в существе своем далеко не достигают уровня теоретических воззрений Дидро в области драматургии. Теоретическая мысль Дидро значительно опередила его драматургическую практику, в которой были слишком сильны элементы дидактизма и моральной риторики.
«Хорош он или дурен?» заслуживает особой оценки. Законченная уже под конец жизни писателя, она представляет собою нечто среднее между комедией нравов и излюбленной Дидро формой повести-диалога. Под покровом необычной для Дидро легкой салонно-комедийной формы он разработал здесь проблему компромиссной в своей основе буржуазной морали, раскрыв перед читателем один из уголков буржуазного Парижа, с той житейской суетой и неистовым карьеризмом, которые впоследствии были гениально изображены в романах Бальзака.
Драматургическая теория Дидро теснейшим образом связана с его взглядами на театр. Как в драматургии, так и в вопросах сценического искусства и актерской игры Дидро был поборником реалистических принципов.
«Парадокс об актере» является одним из самых блестящих произведений Дидро по вопросам искусства. Здесь объединяются и приводятся в систему все руководящие идеи по вопросам драматургии и практики театрального искусства; в частности, дается обоснование метода актерской игры. Последний вопрос широко дебатировался в критической литературе XVIII в. Теория «переживания» и теория «представления», теория игры «нутром», т. е. эмоциональными данными актера, и теория игры «техникой», руководимой рассудком, - находили себе каждая немало приверженцев. Однако перевес был, несомненно, на стороне тех, кто защищал «переживание».
Выступая в «Парадоксе об актере» против «чувствительного» эпигонства классицистической школы актерской игры, Дидро менее всего имеет в виду утверждение рационалистической «рассудочности» процесса сценического творчества. Считая разум «универсальным» чувством, контролирующим и организующим ощущения и восприятия действительности, он стремится обосновать его руководящую роль в процессе создания сценического образа. Как реакция на хаотическую «чувствительность» французской актерской школы второй половину XVIII в., «Парадокс» имел, несомненно, прогрессивное значение. Однако характерная для философии просветительства механическая постановка вопроса о природе актерского творчества весьма ограничила практическую и теоретическую ценность. Содержащиеся в нем отдельные догадки знаменовали, впрочем, приближение Дидро к возможному научному обоснованию процесса актерской игры.
5.
было обусловлено его философско-эстетической мыслью.
«Нескромные сокровища», ближайшим образом примыкают к традиции галантной литературы XVIII в. Вместе с тем в этом произведении наличествует и иная традиция – традиция общественно-политического иносказания, ставящего своей целью обзор современной французской действительности и современных нравов глазами стоящих вне ее сторонних наблюдателей, т. е. традиция «Персидских писем» Монтескьё и философских повестей Вольтера.
Под покровом условного ориентализма читатели легко угадывали современную им французскую действительность. В султане Монгогуле они различали черты Людовика XV, в его отце султане Эргебзеде – облик» короля-солнца» Людовика XIV; маркиза Помпадур представала в образе наложницы Мирзозы, а распутный маршал Ришелье – в образе визиря Селима. Так галантное повествование оказывается стоящим на грани сатиры, направленной против верхов французского общества. В разоблачениях пикантных тайн раскрывались распущенные нравы французского двора времен Регентства и Людовика XV.
Повесть «Белая птица» представляет собою аллегорическую сказку, где все тат же ориентально-фантастический покров набрасывается на скептическую усмешку по алресу абсолютизма и аристократии.
Конечно, не произведениями этого жанра Дидро стяжал себе славу одного из лучших французских писателей-прозаиков. Этим он обязан своим реалистическим романам.
Роман «Монахиня» был написан в 1760 г., но опубликован, как и ряд других произведений Дидро, значительно позже, именно – уже после смерти его автора, в 1796 г., когда этот роман сыграл большую роль в развернувшейся в годы революции антиклерикальной пропаганде.
«Монахини» несложен. Это печальные приключения молодой девушки, насильно заточенной родителями в монастырь, становящейся там жертвой развратных монахинь и, наконец, убегающей из монастыря на волю, в надежде начать честную трудовую жизнь. Основное в романе – острая публицистическая направленность, связанная с убедительной картиной душевных переживаний героини. С большим реализмом показано, как в сердце тихой и покорной вначале девушки появляются первые зародыши сомнений, вскоре перерастающие в чувство протеста и гнева и приводящие героиню к открытому бунту против насилия над жизнью, против монастырского лицемерия и религиозного обмана, против суеверия, тирании и надругательства над правом женщины на свободное, самостоятельное существование.
С большим мастерством, которое одушевлено пафосом антиклерикального и обличительного протеста, рисует Дидро типы затхлого монастырского мира. Героиня его отрясает от своих ног прах гниющей мертвечины монастырского склепа. Так роман разрешает двойную идейную задачу – задачу разоблачения религиозного фанатизма и задачу утверждения личных т общественных прав женщины, в защиту которых Дидро приходилось не раз поднимать свой взволнованный и гневный голос.
Следующий реалистический роман Дидро – «Жак-фаталист» - был написан в 1773 г. В 1780 г. Гете сообщал: «Здесь ходит по рукам рукопись Дидро, озаглавленная «Жак-фаталист и его хозяин», - поистине первоклассное произведение; это очень тонкое и изящное кушанье, приготовленное и положенное на блюдо с большим искусством, точно оно предназначено для какого-нибудь идола. Я сам занял место этого идола и в течение шести часов без перерыва глотал все кушанья в том порядке и согласно с теми целями, какие указал этот превосходный повар и метр-д'отель».
Этот отзыв Гете не был внушен ему, конечно, одной лишь страстью к литературному гурманству. Великий германский писатель, видимо, разглядел в романе Дидро тот его внутренний смысл, который ускользнулот ряда последующих критиков Дидро и который придает нарочито беспорядочной композиции этого произведения глубокую идейную значимость.
Жак-фаталист, ловкий слуга своего безличного и безымянного хозяина, сопровождает его в некоем путешествии, маршрут и цели которого остаются читателю неизвестными. Образы романа возникают на перекрестках проезжих дорог или в гостиницах для путешественников и затем исчезают столь же неожиданно, как появились, после нового, неожиданного поворота все той же нескончаемой дороги. Жак рассказывает хозяину историю своей первой любви, но рассказывает ее с десятками отступлений, возвращений назад, перерывов и скачков мысли. Роман превращается в пеструю мозаику диалогов, рассказов, вставных новелл, анекдотов и описаний. Дидро не раз отвлекается для непосредственных разговоров с читателем, предупреждая его недоумения и разъясняя ему его сомнения.
«Жака-фаталиста» - слуги Жака – в море житейского существования, на волнах которого человека ежечасно подстерегают счастливые и несчастные неожиданности, фатализм перестает быть сознание покорности судьбе и случайности. Жак олицетворяет то сочетание стоической и эпикурейской морали, о котором говорил сам Дидро. Любимая фраза Жака «так было решено свыше» является, в сопоставлении со всеми обстоятельствами его существования, самым убедительным опровержением идеи фатума и предустановленности человеческой судьбы. Жак – образ неунывающего героя. Его оптимизм – это оптимизм французской демократии, которая через полтора десятка лет после написания «Жака-фаталиста» пела на улицах и площадях революционного Парижа свою задорную песенку «Ça ira».
Между «Монахиней» и «Жаком-фаталистом» был написан знаменитый диалог «Племянник Рамо» (1762), по-видимому, подвергшийся в 70-х годах некоторой переработке. Как и другие романы Дидро, «Племянник Рамо» был напечатан после его смерти, притом первоначально в немецком переводе Гете, так как французский оригинал был затерян в 1805 г. Только значительно позже удалось разыскать рукопись Дидро, после чего «Племянник Рамо» появился в свет на французском языке в 1823 г. В 1869 г. Маркс писал Энгельсу: «Сегодня я by accident (случайно) обнаружил, что у нас дома имеются два экземпляра «Neveu de Rameau», поэтому посылаю тебе один. Это неподражаемое произведение еще раз доставит тебе наслаждение».[14]
В свою очередь Энгельс высоко оценил диалог Дидро. Отмечая в «Анти-Дюринге» метафизический характер социально-философских трудов французских просветителей, он писал: «Однако вне этой области они смогли оставить нам высокие образцы диалектики: припомним только «Племянника Рамо» Дидро...»[15]
Герой диалога – реальная личность, племянник знаменитого композитора Рамо, Жак-Франсуа Рамо, человек несомненно одаренный, но в еще большей степени беспорядочный и ленивый, без особого успеха пробовавший свои силы в музыке и в поэзии и оставшийся на всю жизнь тем интеллигентным бродягой, каких в достаточном количестве порождала предреволюционная французская жизнь. В своем диалоге Дидро использовал его фигуру для создания типического социально-обобщенного образа современности.
Образ племянника Рамо – это увековечение той «разорванности сознания», которая питалась распадом и гниением старого общества. Мефистофелевский цинизм собеседника Дидро, его язвительная насмешка над «наличным бытием» переходят в апологию лицемерия, лести и общественного паразитизма. «Помните, - замечает племянник Рамо, - что в области столь изменчивой, как нравы, нет ничего верного или ложного в полном, существенном, всеобъемлющем смысле слова, кроме того, что следует быть богатству, я или был бы добродетелен, или злым, мудрым или шутом, благопристойным или смешным, честным или порочным. Если бы случайно добродетель могла привести к богатству, я или был бы добродетелен, или притворялся бы добродетельным, как другие. Меня хотели видеть смешным, и я стал смешным. Что до порочности, то ею я обязан одной только природе. Когда я говорю о порочности, то я пользуюсь вашим языком, ибо если бы могли понять друг друга, могло бы статься, что вы назвали бы пороком то, что я зову добродетелью, а добродетелью – то, что я зову пороком.»
«В природе все виды пожирают друг друга; в обществе друг друга пожирают сословия». В устах племянника Рамо уже звучат позднейшие мотивы бальзаковских романов, с их героями хищничества и паразитизма. Этот представитель деклассированной интеллигентской богемы XVIII в., с его беззастенчивым принципом житейского приспособленчества, раскрывает в себе ряд социально-психологических черт, присущих не только французскому «старому режиму», но и будущему французскому буржуазному обществу. Он – отражение своих хозяев, а этими хозяевами в равной мере могут быть и разлагающаяся старорежимная аристократия и хищническая буржуазия XIX в.
В своем «Племяннике Рамо» Дидро заглядывает далеко вперед. Сатира его обнажает перед читателем то истинное лицо буржуа-хищника, которое с течением времени выступит на смену просветительскому «идеальному царству разума», либеральному прекраснодушию времен Генеральных штатов и героическому утопизму якобинства. Племянник Рамо – отщепенец своего общества, с предельной откровенностью выразивший все характерные черты его разложения.
В своем воображаемом диалоге с Дидро этот проходимец разворачивает захватывающую и патетическую картину своей принципиальной безнравственности. Дидро пользуется этой безнравственностью для того, чтобы меткими ударами разделаться с явными и тайными врагами «Энциклопедии» и философского просветительства.
Как и ряд других произведений Дидро, «Племянник Рамо» является краткой энциклопедией его мыслей, чувств и настроений, охватывающей в сжатой, афористической форме самые острые и тревожные проблемы жизни, мысли и человеческого поведения.
Этот энциклопедизм мышления, огромная внутренняя необходимость включать в сферу своей мысли все факты и все явления, которые необходимо учесть, истолковать и переоценить в колоссальной по трудности выработке нового, прогрессивного и революционного сознания, составляет одну из самых замечательных и привлекательных черт творческой личности Дидро. Его литературное наследие, не говоря уже о созданной им «Энциклопедии», охватывает разнообразнейшие области мысли, знания и искусства. Теория познания, натурфилософия, учение о мироздании, естественные и общественные науки, технические знания, теория искусства, теория драмы и музыки – во всем этом Дидро принадлежат инициативные, смелые и независимые мысли, являющиеся синтезом передовых идейных устремлений его времени. Как писатель, как мастер языка и художественных образов Дидро вместе с другими крупнейшими мастерами французской прозы XVIII в. Заложил основы того реалистического стиля, который составил движущее, передовое начало французской литературы. Недаром Маркс, столь высоко ценивший Данте, Шекспира, Сервантеса и Бальзака, назвал именно Дидро своим любимым прозаиком.[16]
лет после смерти Дидро в Париже были созваны Генеральные штаты, третье сословие объявило себя истинным представителем освобождающейся нации, и народ штурмовал вековые стены Бастилии – символ угнетения и деспотизма. Многим казалось тогда, что наступает эра «идеального царства разума» и должны навеки восторжествовать истина, знание и справедливость. Но «царство разума» оказалось лишь царством буржуазии. Светлый и ясный ум Дидро, сослуживший всему передовому человечеству великую службу в деле разрушения феодального строя, не мог еще в полной мере предвидеть дальнейшего пути буржуазии к деспотизму капиталистической эксплуатации, колониальному угнетению, социальному лицемерию и политической лжи.
Свое литературное наследие Дидро завещал будущему. Он был одним из тех борцов, которые, по словам Энгельса, «фанатически» держались идеи прогресса человечества и приносили ему часто величайшие личные жертвы. «Если кто-нибудь посвятил всю свою жизнь служению «истине и праву» (в хорошем смысле этих слов), то именно Дидро».[17]
В глазах всего передового общества Дидро вместе с другими вождями просветительской мысли XVIII в. являлся олицетворением лучших и наиболее прогрессивных традиций национальной французской культуры. Позднейшие представители революционной демократии XIX в. неизменно воздавали должное его гениальным философским догадкам и прозрениям, благородному упорству его в борьбе в реакцией и блеску его литературного стиля, в котором так пластично запечатлелась порывистая, бьющая через край и энергичная натура философа – пропагандиста передового, революционного мировоззрения. Его высоко ценили Герцен и Чернышевский. Писарев работал над большой статьей «Дидро и его время». Русская марксистская революционная мысль особо выделила его из круга французских просветителей.
и торжества в буржуазной науке разного рода философствующих проходимцев и фальшивомонетчиков ясное, благородное в своих устремлениях и высокоидейное литературное наследие Дидро приобретает новую ценность. Оно остается для нас, для передовой Франции, для всего прогрессивного человечества примером независимой и свободной мысли, выступающей против всех сил реакции. «Мы, - пишет вождь французского революционного пролетариата Морис Торез, - законные наследники революционной мысли энциклопедистов XVIII века, философского материализма Дидро, Гельвеция, Гольбаха. Мы продолжаем дело тех, кто боролся в первых рядах человечества, а вырождающаяся буржуазия превозносит писания эстетов, потомков петиметров старого режима.
Коммунистическая партия – продолжатель и законный наследник всех лучших традиций Франции, подлинный представитель ее культуры, наследник тех великих мыслителей – от Рабле до Дидро и Ромена Роллана, которые боролись за свободу человека». [18]
Примечания
– Избранные философские произведения, 1948, т. 1, стр. 291.
2. В. И. Ленин. От какого наследства мы отказывается? –Сочинения, 4-е изд., т. 2, стр. 473.
3. Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIV, стр. 17.
6. Там же, стр. 35.
7. Там же, стр. 24-27.
8. Там же, стр. 24.
10. В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм. – Сочинения, , 4-е изд., т. 14, стр. 36
11. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIII, ч. I, стр. 159 – 160.
12. К. Маркс. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. - К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. VIII, стр. 324.
– Полное собрание сочинений, т. IV, М., 1948, стр. 147.
– К. Маркс м Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXIV, стр. 190.
16. К. Маркс. Исповедь. –К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве. М., 1937, стр. 664.
18. Морис Торез. Сын народа. М., 1950, стр. 82 и 200.