Екатерина Дмитриева (ИМЛИ РАН)
Кодекс поведения «honnête homme» или кодекс либертена?
(роман Кребийона-сына «Заблуждения сердца и ума»)
Конференция, посвященная Кребийону-младшему (1707-1777)
http://www.imli.ru/nauka/conference/2008/krebiyon.php
понятий «honnête homme» (дословно – порядочный человек), так и по поводу существа либертинажа XVIII века традиционно шли споры – и в былые времена, и в наши. С другой стороны, неясен и онтологический статус самого романа Кребийона, – писателя, который с одной стороны пользуется репутацией теоретика и пропагандиста либертинажа, а с другой – романиста-психолога, чье творчество в целом направлено на разоблачение обманчивого характера страсти (1).
Считается, что законы honnêteté, ее формы и модели сформировались с приходом к власти Людовика XIII, когда «хороший тон» и нравы снова завоевали свой престиж при дворе. В литературе XVII в. прокламируется главенство морали: писатели берут на себя функцию воспитания «порядочного человека», уча его познавать собственную природу (2).
«Порядочный человек» находит удовольствие в социальной жизни. В ней он практикует «искусство нравиться», которое требует от каждого принесение в жертву своей особости. А так как основная сфера его деятельности – общество, основным элементом которого является беседа, то и так называемый savoir-vivre «порядочного человека» заключается в искусстве познавательной, стимулирующей беседы, предполагающей «совершенство души и ума» (3). Считалось, что человек высокого происхождения, который, по определению, призван быть «порядочным», должен обладать качествами хорошего психолога и хорошего философа, – дабы уметь управлять собой.
Поначалу «honnête homme» воспринимается как синоним «homme de bien» (4). Честность, незаинтересованность, великодушие, откровенность – вот что составляло основы «порядочности». Но позже к этим характеристикам добавились еще и легкость и блеск ума. «Порядочный человек» должен интересоваться всем, что относится к интеллектуальной сфере, не впадая при этом в педантизм. Отсюда вытекала и некоторая небрежность в разговоре – производная от требования: ничего не преувеличивать. Совершенство было понято как производное от меры (5).
«идеалу нравственной и социальной жизни», выработанному кодексом «порядочности», нежели идеал либертинажа. Уже начиная с 1680 года, словари фиксируют слово в значении «esprit fort». Этимологическое значение «освободившийся раб» (от латинского «libertinus») сохраняется на протяжении всего 18 в. – либертен как человек, презирающий социальные условности (6). К концу XVIII века преобладать будет иное значение: «безбожник, развратник».
В остальном же либертинаж выступает как искусство жить, любить, и писать (7). Но при этом – и для нашей темы это в особенности важно – либертен постоянно оказывается между запретом и его преодолением, реальностью и воображаемым. Он сопротивляется господствующему закону и может, в зависимости от места и времени, быть обольстителем или эрудитом, философом или светским человеком. Светская сдержанность сочетается в нем с едва ли не порнографической откровенностью в повествовании о жизни плоти. Отсюда – сочетание эзотеричности и экзотеричности, свободы говорить и любить – и ограничений общества.
Как в свете всего сказанного может быть истолкован роман Кребийона «Заблуждения сердца и ума»? Ведь если вдуматься, то в «хартии либертинажа», как порой называли и воспринимали эту книгу, мы находим многое, что восходит не столько к кодексу либертинажа, сколько к кодексу «порядочности», но своеобразно трансформированному – в соответствии с новой эпохой. Уже в самом названии содержится имплицитная отсылка к ней («сердце и ум»). Герои заняты определением «хорошего тона» (одного из синонимов «порядочности»): «В ожидании, пока ему дадут лучшее определение, я считаю, что хороший тон – не что иное, как благородное происхождение» (8). Сама наука любви постигается как размышление, философствование, умение войти в психологию другого – чтобы уметь властвовать над своими чувствами. «Вы не представляете себе, каким тонким умом нужно обладать, чтобы сохранять успех на поприще, где у тебя куча соперников…» – объясняет Версак (9).
êteté. Следует подчеркнуть, что не только действие романа облекается в форму беседы, но еще и разрабатывается ее своего рода семиотика: разговор важно не только вести, но важно еще уметь его прочитать: «Сердце мое молчит и я боюсь нарушить его молчание…. И тем не менее… Нет, я не скажу больше ни слова; я запрещаю вам угадывать тайное…», – говорит Люрсе неопытному Мелькуру, одновременно вуалируя свои чувства и подсказывая, как возможно их расшифровать (10).
– это роман либертинажа и роман о либертинаже. Хотя и с этим все обстоит не так просто. Ибо при внимательном чтении мы видим, что иной тип социального поведения, противоположный либертинажу, олицетворяют в романе не только «ходульная» фигура добродетельной юной Гортензии, не только маркиза де Мелькур, пытающаяся оградить сына от возможного влияния Версака, но и сами фигуры либертенов. Так, в фигуре прошедшего через опыт либертинажа Мелькура, рассказывающего о том, как 17-летний Мелькур открывал для себя «романическую» любовь, уже намечены два возможных пути и две модели поведения. Но и Версак, который в романе являет собой «тип» философа-либертена par excellence, соединяет в себе внешние приметы либертена (острый ум, обольстительную внешность, репутацию человека порочного, который в своих бесчисленных победах ищет лишь компенсацию невозможности получить истинное удовольствие) с хорошо вуалируемым презрением ко всем этим свойствам. Таким образом, то, что получило название либертинажа, означает (во всяком случае, у Кребийона) своего рода «поведение с двойным дном»: «порядочное» принятие правил общежития – и вольнодумное внутреннее презрение к ним («Я понимаю, что наука эта является сводом мелочных правил и что многие из них оскорбляют и разум и честь; мы можем презирать эту светскую мудрость, но ее надо изучать и следовать ее правилам неукоснительнее, чем законам, более возвышенным» (11).
Точно так же и госпожа де Сенанж, образец женского либертинажа в романе, своим поведением показывает, как доведенный до логического предела кодекс благородной простоты, предполагающий отсутствие педантизма, оборачивается в либертинаже своей противоположностью (ср.: «Она употребляла модные при дворе словечки, странные, непринужденные, новые для слуха выражения, произносила их небрежно, тягуче, как-то сквозь зубы, - многие видят в этой заученно-ленивой манере простоту и естественность. Мне же эта манера представляется лишь новым способом докучать» (12).
Сама беседа, что выступала неотъемлемым компонентом кодекса «honnêteté», будучи взята на вооружение либертинажем, также предстает в двойном свете. С одной стороны, беседа (образцы которой в романе не приводятся) резко критикуется самими же героями–либертенами («Светская беседа складывается по большей части из невежества, манерничанья и старания быть эффектным…» (13).
С другой стороны, сам роман, собственно, и состоит из сколков бесед, предстающих как «ироническое переосмысление того, что традиция описывает как войну полов» (14). «Заблуждения сердца и ума» выстроены как изложение и угадывание «задних мыслей» и чувств героев. Рассказ развивается по мере анализа и рассуждений персонажей. Но поскольку и анализ, и рассуждения неотделимы от намерения, которое руководит героями, то психология здесь отказывает производным от поиска для нее соответствующего способа выражения. Читателя словно отговаривают от веры в объективность: полнейшая откровенность Версака становится нравственным иезуитством и открывает пути к цинизму как тайной науке о человеке. Таким образом, по мере того, как все более ухищренными становятся чувства и желания, становится очевидно, что вместе с вопросом о психологической правде ставится и вопрос о правде языка. Сомневаться в искренности чувства означает также вопрошать себя, существует ли для него адекватное и аутентичное выражение вообще.
«honnête homme» подчиняться правилам общежития превращается в интерпретации Версака (но также и Кребийона, описывающего Версака) в «вуалирование» собственной самобытности, что, в свою очередь, есть условие проникновения в характер другого и управления другим: («К умению обманывать людей следует еще прибавить способность проникать в характеры других, вы должны постоянно стараться разглядеть за тем, что вам хотят показать, то, что есть на самом деле...» (15). А скромность как оборотная сторона гордыни (вариант – достоинства) «порядочного человека», не позволяющая чересчур злоупотреблять блеском ума, –превращается в рассеяние. Последнее есть не что иное, как симуляция, род интеллектуального лицемерия либертена, позволяющее ему завоевать мир.
ПРИМЕЧАНИЯ
1) Dagen J. Introduction // Crébillon Fils. Les égarements du coeur et de l`esprit. Paris : Flammarion, 1985. P. 55-58. См. также: Михайлов А. Д. Роман Кребийона-сына и литературные проблемы рококо // Кребийон-сын. Заблуждения сердца и ума. М., 1974; Алташина В. Д. Взгляд и слово в романе Кребийона-сына «Заблуждения сердца и ума» //ХVШ век: Искусство жить и жизнь искусства. М., 2004.
2) См.: Magendie M. La politesse mondaine et les théories de l`honnêteté en France, au XVII siècle, de 1600 à 1660. Paris : Alcan, 1926. T. 1-2 ; Baustert R. L`honnêteté en France et à l`étranger : étude comparative de quelques aspects // Horizons européens de la littérature française. Tübingen, 1988. P. 257-265.
éry. La morale du Monde ou Conversations. 1680-1692. T. 1-10.
ête homme et la critique du goût. Lexington, 1981.
5) Все выше перечисленные свойства были описаны в трактатах, составивших на разных этапах антологию поведения «благородного человека». См.: Faret. L`Honnête homme ou l`art de plaire à la cour. 1630 ; Chevalier de Méré. Conversations. 1668 ; Chavalier de Méré. Discours. 1677. T. 1-3.
6) Cм.: Abramovici J. -C. Libertinage // Dictionnaire européen des Lumières./ Sous la direction de Michel Delon. Paris : Presses Universitaires de France, 1997. P. 647-651; Dubost J. -P. Eros und Vernunft : Literatur und Libertinage. Francfort/a/Main,1988.
8) Кребийон-сын. Заблуждения сердца и ума. М., 1974. С. 146.
10)Там же. С. 36.
12)Там же. С. 78.