Мария Федорова.
Франсуа Мари Аруэ (Вольтер)
http://www.sps.ru/?id=206905&cur_id=211468
Луи де Бональд сказал о Вольтере: «Он был или, точнее, обладал гением своего века, и этот породивший его век пал пред ним ниц». И действительно, Вольтер, как никакой другой мыслитель, был выразителем основных тенденций и противоречий восемнадцатого столетия – века абсолютизма и Просвещения, века торжества Разума и решительной секуляризации во всех сферах, века разрушения всех догм и авторитетов, века, взывающего к свободе, одним словом, века предреволюционного. Никто другой, как Вольер, не внимал так веяниям своего времени, не сумел так филигранно, с такой ясностью и отточенностью выразить малейшие изменения духовного климата своей эпохи. И вместе с тем никто другой не был столь яростным и столь проницательным критиком XVIII столетия. Недаром слово «вольтерьянство» на долгое время стало синонимом свободомыслия и бунтарства.
«Тот, кто хорошо служит своему отечеству, не нуждается в предках»
Франсуа Мари Аруэ родился 22 ноября 1694 г. в Париже, в семье нотариуса. Семья ремесленников Аруэ ведет свою родословную с XV в. из Пуату; в XVII. Аруэ переселяются в Париж, их благосостояние постоянно растет, что позволяет, наконец, отцу будущего философа приобрести должность нотариуса, стоившую по тем временам больших денег (200-250 млн. старых франков), а позднее и получить дворянский титул.
С самого раннего детства отношение юного Франсуа к своей семье было чисто негативным. Он презирал и ненавидел в своих предках как раз то, что составляло многовековую славу кожевенников и суконщиков Аруэ: тяжкий, почти каторжный труд, упорство и честность в достижении своей цели; это были суровые люди, чьим главным достоинством была душевная сила, это была основа старой Франции. Франсуа, унаследовав жизненную стойкость и твердость характера своих предков, восставал против их бездуховности и расчетливости. Будучи, в сущности, выразителем интересов поднимающейся и набирающей силу буржуазии, Франсуа Аруэ с юношеских лет стремился к аристократизму во всем, – в образе жизни и в творчестве – протестуя всем свои поведением против буржуазных устоев своей семьи. Не случайно первое свое крупное литературное произведение, принесшее ему успех и славу, – трагедию « Эдип» – он подписывает новым именем Вольтер.
любил и умел работать. Больше всего его интересовала современная история и политика. «Он любил взвешивать на своих маленьких весах интересы всей Европы", – говорил о нем один из его воспитателей, отец Поре. Но самой заметной фигурой в коллеже сделала его способность сочинять – блестящая россыпь стихов, колких эпиграмм, эссе. И вот к шестнадцати годам выбор сделан: «Хочу быть беллетристом», – заявляет он отцу по окончании коллежа. Тот считает решение сына не только абсурдным, но и позорным: «Это положение человека, который хочет быть бесполезным для общества, для дела своих предков, который хочет умереть с голоду».
В позиции отца будущего писателя не было ничего удивительного, ведь в ту эпоху беллетрист действительно был никем – ему даже не принадлежали его собственные творения. Именно Вольтеру принадлежит заслуга сделать фигуру писателя социально значимой. Он впервые создал образ писателя и мыслителя, обладающего властью, достоинством и правами, которые общество постоянно отрицало за ним, и которые тот упорно защищал. Это был новый человек новой эпохи. Именно это обстоятельство стояло за ставшей традиционной картиной сына, порывающего со своей семьей и буржуазным окружением, чтобы стать «артистом». Он отрицал Аруэ не для того, чтобы раствориться в деклассированной массе людей пишущих, но для того, чтобы возвыситься над своим классом и превознести свои ценности – свободу мыслить и свободу писать.
Покорившей воле отца, Франсуа начинает изучать право, однако, занятия эти вызывают у него лишь отвращение, и он не оставляет литературного творчества. Каждое новое сочинение лишь добавляет ему скандальной славы и вызывает новые вспышки родительского гнева. Но именно в этот ранний период происходит формирование стиля и мышления будущего великого писателя. Глубина его гения в полной мере откроется лишь в достаточно преклонном возрасте, но и тогда он не оставит ни одну из идей, ни одну из литературных форм своей юности. Процесс формирования Вольтера как мыслителя был не столько постепенной эволюцией, сколько обогащением и поднятием на новую высоту идей и мыслей, сформировавшихся еще в ранней юности.
Услышь, господь, молю, рожденное тоской,
Из сердца вырванное слово.
Мой дух раскрыт перед тобой,
И сердце – не хулить, а чтить тебя готово:
Я – не христианин; тем ты верней любим.
В начале 20-х годов каждое произведение Вольтера, будь то трагедия «Эдип» или поэма «Генриада», поэма «Послание к Урании» приносят их автору славу, но слава эта имеет скорее скандальный характер. В 1717-1718 гг. он проводит одиннадцать месяцев в Бастилии за свои исполненные вольнодумства сочинения. В 1725 г. он опять попадает в Бастилию, но на сей раз поводом к аресту стала ссора и колкое замечание в адрес знатного вельможи, шевалье де Роан, который в отместку приказал слугам избить поэта-острослова палками, а затем, опасаясь мести последнего, заточить его в тюрьму. Оскорбленный, преданный своими друзьями из высшего света, хранившими полное молчание в создавшейся ситуации, пораженный этим молчаливым сговором, Вольтер тяжело переживает не столько свое заточение, сколько полное отсутствие какой-либо гражданской позиции в среде парижской аристократии. В мае 1726 г. тюремное заключение было заменено Вольтеру предписанием покинуть пределы Франции, и поэт отправляется в Англию, где проведет целых три года (1726-1729).
французского вольнодумца вкус к философствованию. Он с жадностью изучает работы Джона Локка, которого позднее назовет «единственным разумным метафизиком», особенно ценя в английском мыслителе «такую новую и вместе с тем такую мудрую и смелую умеренность». Огромное впечатление на него производит деизм философа Кларка. Вольтер знакомится со Свифтом, только что выпустившим своего знаменитого «Гулливера» и издающим юмористическую политическую газету «Craftsman», с поэтом Попом. Он изучает нравы и обычаи страны, ее парламентскую систему, экономическую деятельность, лирическую и сатирическую поэзию, театр.
За три года, проведенные в этой стране, Вольтер собирает материал для многих из своих произведений, которые выйдут в 30-40-е годы: трагедии «Брут» (с предпосланным «Рассуждением о трагедии», содержащим сетования по поводу свободы английского писателя и несвободы писателя французского), «Заира» (где он признается, что «благодаря английскому театру набрался храбрости и вывел на сцену имена наших королей»), принесший ему огромный успех, поставивший его имя в один ряд с именами Корнеля и Расина. Здесь он работает над «Историей Карла XII» (1731).
Главным интеллектуальным итогом пребывания Вольтера в Англии стали его знаменитые «Философские письма», написанные им по возвращении во Францию (1734). Это первое собственно «вольтеровское» произведение, содержащее изложение тех открытий, которые мыслитель сделал в Англии. И первое из них, поразившее так же и Монтескье, – это сравнение свободы английского общества и французского авторитаризма. Английское общество с пониманием и терпимостью относится ко всяким проявлениям мысли, оно податливого для всего нового – будь то литературные формы или философские течения. В литературе англичане превзошли Буало, признанного классика и теоретика классицизма, в философии же ньютоновская система гораздо стройнее и логичнее системы Декарта.
Гражданская свобода, ставшая «плодом английских смут», – вот что более всего привлекает Вольтера в Англии. «Английская нация – единственная на Земле, – пишет он, – добившаяся ограничения королевской власти путем сопротивления, а также установившая с помощью последовательных усилий то мудрое правление, при котором государь, всемогущий, когда речь идет о благих делах, оказывается связанным по рукам и ногам, если он намеривается совершить зло; при котором вельможи являются грандами без надменности и вассалов, а народ без смут принимает участие в правлении» (Письмо VIII). Но особенность английской свободы, по Вольтеру, проявляется не только в ограничении деспотической власти монарха. Его привлекает духовная свобода английской нации, а также царящая здесь толерантность. «Никогда не следует бояться, – продолжает он свои рассуждения в Письме XXX, – что какая-либо философская мысль может повредить отечественной религии». Английские философы «не зажгли факела раздора в своем отечестве», потому что «им чужд фанатизм».
Локка и Спинозы, для которого, как известно, толерантность была не столько нравственной, сколько политической категорией. Толерантность в этом контексте оказывается не просто безразличием людей к собственным или чужим религиозным или философским убеждениям, но безразличие самого государства к мнениям и суждениям своих подданных. Соответственно оно должно быть лишь орудием для поддержания мира и спокойствия, защиты прав и собственности граждан. И если аристократический либерализм Монтескье выступал за ограничение всемогущества государства (в лице монарха) деятельностью «промежуточных корпусов» (т. е. высших сословий) и парламентов, то для Вольтера такое ограничение мыслимо в первую очередь как невмешательство государства в сферу личных убеждений и взглядов граждан. Именно поэтому идея веротерпимости и борьбы с любыми проявлениями фанатизма впоследствии станет центральной, стержневой для всего его творчества.
«Историю нужно писать, будучи настоящим политиком и подлинным философом»
Знаменитая вольтеровская ирония, с такой силой проявившаяся уже в «Философских письмах», стала новым орудием, направленным против деспотизма во всех его видах. Французское правительство очень скоро осознало всю ее силу – «Философские письма» сразу же после выхода были осуждены и преданы сожжению. А их автор опять вынужден был покинуть Париж. На сей раз он нашел прибежище в имении Сирей, принадлежавшем маркизе де Шателе, женщине, которую он называл «из всех женщин Франции наиболее способной ко всем наукам» и которая на протяжении последующих семнадцати лет была самой большой любовью и утешением на нелегком жизненном пути философа. Эмилия де Шателе была ученицей самых известных ученых того времени – Клерана, Кенига, Мальпертюи; она занималась математикой, физикой, химией. Благодаря ей Вольтер постигает азы естественных наук, саму же Эмилию он обучает истории. Именно здесь, в тиши Сирея, он начинает воплощать замыслы, зародившиеся у него еще во время пребывания в Англии. Он пишет наброски к «Рассуждению о всеобщей истории», работает над «Всеобщей историей», которая позднее превратится в обширный труд под названием «Опыт о всеобщей истории и о нравах и духе народов». Наконец, пишет отдельные главы «Века Людовика XIV», книги, которая, как он полагал, должна была принести славу и ему, и Франции. «Это произведение добропорядочного гражданина, – писал Вольтер в одном из писем, – добропорядочного француза, человека умеренного и с любовью относящегося к роду человеческому».
Исторические работы Вольтера – это поистине «политика, опрокинутая в прошлое». Уже в ранних произведениях он доказывает, что божественное предопределение не оказывает существенного влияния на исторический и политический процесс. Люди свободны, и свобода их состоит в способности желать что-либо «не по какой-либо иной причине, кроме собственной воли». Но чаще всего он определяет человеческую свободу как «свободу решиться делать то, что представляется хорошим». Иными словами, свобода подчиняется собственным мотивам, что, однако, не означает, будто мотивы эти не имеют иной причины, кроме самой свободной воли человека. Позднее Вольтер выдвинет свой знаменитый «социальный аргумент», составляющий основание его деизма: «В интересах всего человечества, чтобы существовал Бог, который карал бы за то, что не в состоянии подавить человеческое правосудие». В зрелых работах также первоначальное признание относительной свободы воли человека сменится куда более жестким детерминизмом. Когда я могу делать то, что хочу, скажет Вольтер, я свободен, но сами мои желания обусловлены необходимостью, ибо беспричинно хотеть невозможно. В статье «Судьба», написанной для «Философского словаря», он скажет: «Каждое событие в настоящем рождается из прошлого и является отцом будущего; эта вечная цепь не может быть ни порвана, ни запутана – неизбежная судьба является законом природы».
мыслителя «Комментарий к книге Монтескье «О духе законов»» (1777). Как известно, Монтескье полагал, что французское дворянство с его высокими понятиями о чести и достоинстве берет свое начало от франков. Вольтер же с присущей ему иронией едко высмеивает основополагающие идеи аристократизма Монтескье. Франки, которых «Монтескье из Бордо» называет «нашими отцами», – лишь жестокие звери, искавшие пастбища и пищи, утверждает Вольтер; Хлодвиг же, которого Монтескье именует «строителем церквей и монастырей», ознаменовал свое правление ужасными преступлениями. В этих людях не было ничего от идеализируемого Монтескье свободолюбия; все они были просто чудовищными злодеями. Поэтому даже в силе исторических причин аристократия не может обеспечить свободы государства.
«Судьба заставляла меня бегать от короля к королю, хотя я безумно люблю свободу»
– будущим королем Фридрихом II, человеком и монархом, оказавшим колоссальное влияние на судьбу и мировоззрение философа. Именно под воздействием этой дружбы, объединившей одного из величайших монархов Европы с не менее великим мыслителем складывается уникальное явление в культурно-политическом климате западноевропейского общества, получившее название «просвещенного деспотизма». В основе его – попытка рационализации политики, стремление к установлению сильной централизованной государственной власти, широко опирающейся на достижения современной науки и культуры. Поэтому и с точки зрения Вольтера государство будет представлять собой в первую очередь сильную власть монарха, дающую вместе с тем простор всем проявлениям духовной свободы человека.
«Никогда, быть может, человек не чувствовал до такой степени силу разума и не повиновался до такой степени страстям. Это беспорядочное соединение философии и разнузданного воображения всегда составляло основу его характера», – напишет позднее Вольтер о Фридрихе Великом. Но в начальный период царствования великого монарха философ пока что восхищается широтой эрудиции и любовью к изящным искусствам Фридриха, называя его «северным Соломоном». Его привлекает и личность прусского государя, в которой он обнаруживает множество родственных ему самому черт: несчастное детство при суровом деспотичном отце (в наказание за недостойное царственной особы легкомысленное поведение молодой принц был посажен в тюрьму), по мнению Вольтера, должно привить государю стойкую ненависть к тирании и любым преследованиям за убеждения. Фридрих приглашает Вольтера к своему двору, планирует роскошное издание в Пруссии его «Генриады», главный герой которой – Генрих IV – воплощает лучшие черты просвещенного монарха; Вольтер же, со своей стороны, прилагает немало усилий для издания «Анти-Макиавелли» Фридриха Великого, книги, которая, по мнению Вольтера, представляет собой подлинное произведение короля-философа, пылающего любовью ко всему роду человеческому.
– прежде всего трезвомыслящий политик и реалист, и его мировоззрение более пессимистично, чем политические концепции Вольтера того периода. «Я искренне рад тому благоприятному мнению, которое вы имеете в отношении рода человеческого, – пишет он в письме своему французскому собеседнику. – что же касается меня, то, в силу моего положения и обязанностей, я лучше знаю этот вид двуного без перьев /аллюзия к известному определению человека у Платона. – М. Ф./ и поэтому предвижу, что ни Вы, ни все философы на земле не излечат род человеческий от суеверия, с которым он так тесно связан…». Этот политический реализм, обусловивший в конечном итоге авторитарные черты правления прусского короля, со временем охладит пылкие чувства Вольтера и его надежды, возлагаемые на правление Фридриха Великого.
Но пока до полного разрыва еще далеко. После успешного выполнения ряда дипломатических поручений в Берлине в 1744 г. Вольтер вновь принят при французском дворе. Философские опыты Сирея почти забыты. Он вновь окунается в водоворот придворной жизни. Становится главным участником многочисленных королевских торжеств и, вернувшись к литературному творчеству, пишет «Принцессу Наваррскую» и «Храм славы», в образе Траяна воспевающий Людовика XV. Это – вершина славы Вольтера как придворного поэта и драматурга. В 1746 г. он наконец принят во Французскую академию, Людовик XV делает его придворным историографом. Однако вскоре разочарование подстерегает его: он попадает в немилость к фаворитке короля мадам де Помпадур, раздосадованной чрезмерно вольнолюбивым тоном его сочинений и отдавшей свое предпочтение давнему сопернику Вольтера по литературному цеху – Кребийону. Еще один удар – смерть Эмилии де Шателе в 1749 г., окончательно выведшая мыслителя из состояния духовного равновесия. Он порывает с французским двором и весной 1750 г. покидает Париж, чтобы вернуться туда лишь перед самой смертью.
Вольтер отправляется ко двору Фридриха II, пожаловавшего ему титул камергера и солидную ренту. Потсдам сначала очаровывает мыслителя: Фридрих сумел окружить себя лучшими европейскими умами. За его столом для бесед собираются Мопертюи, ставший уже президентом Берлинской Академии, известный своей антирелигиозностью маркиз д’Аржан, Ла Метри, Алгаротти. Много говорят и литературе и изящной словесности, и Вольтер здесь – признанный мэтр. Он много и плодотворно работает. Помимо чисто поэтических произведений (многие из которых посвящены Фридриху), он завершает работу над «Веком Людовика XIV», вышедшем в Берлине в 1751г., пишет первые статьи для Философского словаря. Однако придворные интриги и неуживчивый характер Вольтера сделали свое дело: теоретический спор с Мопертюи из-за заимствований у Лейбница, обмен колкими памфлетами, нежелание Фридриха вмешаться и встать на защиту Вольтера, и тот, в который уже раз испытав горечь разочарования, оставляет Берлин.
с графским титулом, а затем, в 1758 г. присоединяет к ним и Ферней, где обосновывается окончательно. Ему уже шестьдесят, он никогда не отличался богатырским здоровьем, но многогранность и размах его деятельности в фернейский период способны поразить даже самое богатое воображение. Маленькое швейцарское селение возле границы с Франции стнаовится в это время центром притяжения для европейского свободомыслия. Из Фернея распространяются нашумевшие на весь мир письма, памфлеты, трактаты.
«Фернейский затворник» состоит в переписке с монархами всех крупнейших европейских государств. Он требует проведения прогрессивных реформ, которые бы были воплощением естественного закона, и с этой целью – устранения узурпации и вольностей феодального дворянства. Именно в этом. По его мнению, и должна состоять миссия просвещенного монарх, ибо «самое счастливо для людей, когда государь – философ». Параллельно с этими взглядами Вольтер высказывает и точку зрения, согласно которой необходимо ограничение королевской власти, обеспечение гражданских и политических свобод. Среди своих коронованных корреспондентов он пропагандирует «английские порядки» как наиболее желательный компромисс между старым феодальным абсолютистским порядком и требованиями нового буржуазного общества. В «Мыслях об общественной администрации» (1753) он выражает надежду на то, что в результате осуществленных монархом реформ «английская система» распространиться и в других странах, и «общины станут частью правительства». Государь должен покровительствовать просвещению, борьбе с суевериями и предрассудками, нетерпимостью, содействовать экономическому прогрессу.
Понятия фанатизма и веротерпимости, красной нитью проходящие через все творчество Вольтера, в поздний период становятся для него ключевыми, наполняясь подлинно политическим содержанием. И особую роль в этом процессе сыграло известное дело Яна Каласа, осужденного и казненного за убийство своего сына на религиозной почве. Вольтер очень четко обозначает дилемму, возникшую в связи с этим делом: либо Калас виновен, и тогда он совершил преступление из фанатизма, либо он не виновен, и значит, он был казнен из фанатизма. В обоих случаях речь идет о преступлении против личности, совершенном из фанатизма. В «Трактате о веротерпимости» (1763) и статьях «Веротерпимость» и «Фанатизм» (1764) мыслитель называет нетерпимость и фанатизм варварским и абсурдным предрассудком, настоящим «правом тигров»; нетерпимость не может проистекать ни из естественного, ни из божественного права. «Ясно. Что всякий частный человек, преследующий другого человека, своего брата, за то, что тот не разделяет его мнения, – чудовище. Тут нет никаких сомнений, – пишет Вольтер. – Но правительство, но судьи, но монархи – как они ведут себя в отношении тех, у кого другая религия, чем у них?»). Для философа это ключевой вопрос.
Вольтер видит выход из создавшегося положения во всемерной проповеди веротерпимости, которую он называет «уделом человечества». Терпимыми друг к другу должны быть не только все люди («Все мы исполнены слабостей и заблуждений. Простим же друг другу наши глупости – вот первый закон природы»), но самое главное – терпимость по отношению к верованиям и убеждениям своих подданных должны проявлять правители и чиновники. Государь и чиновники, говорит один из героев диалога «Обед у графа Буленвилье» (1767), должны быть лицами просвещенными, «чтобы они умели быть одинаково терпимыми ко всем религиям, смотреть на людей как на братьев, нисколько не считаясь с тем, что они думают, и очень – с тем, что они делают; оставлять их свободными в общении с Богом и сковывать их законами лишь в том, что они должны по отношению к людям» (Там же, с. 168). Человек должен иметь право на свободу совести и убеждений, и все, что препятствует свободному развитию личности, все, что вынуждает человека говорить и думать не так, как он того желает, должно быть решительно отринуто и объявлено вне закона. Именно такой смысл вкладывается философом в его решительный призыв борьбы с любыми проявлениями фанатизма, нашедший свое выражение в его известном лозунге «Раздавите гадину!».
«Свобода состоит в том, чтобы зависеть только от законов», – пишет он в Философском словаре. При этом, верный либеральному пафосу своего творчества, философ защищает в первую очередь личную свободу, ибо «рабство противно природе человека». Именно личная свобода человека выступает для него основой и гарантией всех прочих гражданских свобод – свободы слова, печати, наконец, свободы труда, права каждого продавать свой труд «тому, кто дает за него наибольшую плату», ибо «труд есть собственность тех, кто не имеет собственности». Собственность же является для Вольтера необходимым признаком полноправного гражданина. Он резко критикует концепцию собственности как «кражи». С присущей ему иронией в одном из диалогов он характеризует эту теорию как «нелепость, которую написал, очевидно, какой-то вор с большой дороги, захотевший сострить», либо «просто ленивый бездельник», которому «вместо того, чтобы позорить своего трудолюбивого соседа, нужно было просто подражать ему».
Соответственно и равенство, проповедуемое Вольтером, это равенство гражданское, правовое. «Естественные права в равной степени присущи султану и бостанжи; один и другой должны в равной степени располагать своей персоной, своими семьями, своим имуществом. Люди равны, следовательно, в существенном», – утверждает мыслитель.
В поздний период по-новому раскрылся дар Вольтера-прозаика – он обращается к жанру философской повести, представляющей собой обобщение и концентрированное выражение всей его многогранной деятельности. За «Задигом или Судьбой», опубликованной еще в 1747 г., последовали «Микромегас» (1752), «Кандид или Оптимизм» (1759), «Простодушный» (1767) возобновивший традицию плутовского романа во французской литературе. Мир вольтеровской прозы – это особый мир, в котором его создатель соперничает с самим Богом. С помощью бесчисленных парадоксов все проникающая ирония Вольтера вскрывает вопиющее несоответствие видимости и сути, разрушает прочно устоявшиеся консервативные и схоластические взгляды.
После смерти Людовика XV в 1778 г. Вольтер получил возможность вернуться в Париж, который он оставил за восемнадцать лет до этого, всеми осмеянный и презираемый. Теперь же он возвращается как триумфатор. Его восторженно приветствует весь Париж – и друзья, и бывшие недруги. Однако радость возвращения, овеянного лучами славы, была недолгой. Годы и болезни взяли свое – 30 мая 1778 г. величайший ум Франции скончался. Он был похоронен без религиозных обрядов в аббатстве Сельер в Шампани, и лишь в 1791 г. по постановлению Национального собрания его останки были перенесены в Пантеон – национальную усыпальницу великих людей Франции.