Приглашаем посетить сайт

Максютенко Е. В. О путях трансформации мемуарной модели жанра в романистике Мариво и Стерна

Максютенко Е. В.

Днепропетровский национальный университет

О путях трансформации мемуарной модели жанра в романистике Мариво и Стерна

«Жизнь Марианны» и «Тристрам Шенди»)

http://www.rusnauka.com/ONG/Philologia/2_maksjutenko.doc.htm

Особую остроту тема литературоведческого описания жанрово-стилевых свойств “Тристрама Шенди” (1760-1767) приобретает у тех западных специалистов (Э. Эраметса, 1951; Р. Бриссенден, 1974), которые демонстрируют особый взгляд на взаимоотношения Стерна и сентиментализма как одного из ярких феноменов культуры XVIII ст., зависимость писателя от репрезентативных образцов французской романной прозы первой половины столетия, оказывающихся для него особо значимыми. Среди них филологи называют и роман Мариво “Жизнь Марианны” (1731-1741), которому, по мнению литературоведов (Э. Эраметса, Ф. Карл, Р. Бриссенден, Н. Пахсарьян и др.), Стерн многим обязан (особенно в художественном решении проблемы автора), хотя это не всегда подкреплено развернутыми наблюдениями [1, с. 107], [2, р. 110], [3, р. 52].

Если обратиться к структурному решению “Жизни Марианны” и “Тристрама Шенди”, то на внешнем семантико-формальном уровне можно увидеть явные планы сближения многих поэтологических приемов, к которым обращаются Мариво и Стерн, организуя исходный художественный материал. Прежде всего очевидно совпадение жанрового архетипа, к которому восходят романные формы “Марианны” и “Тристрама”, – к мемуарно-биографическому повествованию, что находит отражение в определенном типе заглавий, где совпадает начальное ключевое слово “жизнь” – “La Vie de Marianne, ou les aventures de Madame la comtesse de ***” и “The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman”. Хотя, как известно, названия произведений Мариво и Стерна не идентичны, и различия, содержащиеся в уточняющей части заглавий, соответствуют способу функционирования художественной целостности, что найдет реализацию в нарративной стратегии романов.

Сложное композиционное решение “рамы произведения” (Ю. Лотман, А. Ламзина) в “Жизни Марианны” Мариво и “Тристраме Шенди” Стерна во многом связано с многосоставной реализацией парадигмы авторства, хотя в “Тристраме Шенди” механизм ее функционирования оказывается более разветвленным и включает серию эпиграфов, посвящений, примечаний, намечающих игровое пространство “встречи” автора-сочинителя, “Стерна” в роли издателя и Тристрама-рассказчика, в то время как в “Жизни Марианны” рамочный текст ограничен заголовком, прологом и предисловием безымянного издателя, отсылающим к узнаваемой литературной конвенции (мотив “найденной рукописи”, прием сокрытия имени создателя мемуарных записок, обращение к технике “романа с ключом”).

“Жизни Марианны” прибегает скорее к ее модификации, а не радикальной трансформации, как Стерн, и сохраняет составляющие традиционной романной структуры: идею характера, укорененного в социум, принцип линейной хроникальности и событийности. Поэтологические свойства и «Марианны», и «Тристрама» связывают с жанровым кодом психологического романа, который окончательно оформляется в западноевропейской прозе в этот период и связан с вниманием к рефлектирующему «я» персонажа-рассказчика и вариативным повествовательным приемам его воссоздания. В «Жизни Марианны» и «Тристраме Шенди» важной оказывается доминанта субъектной формы повествования, за которой закрепляется сложный коммуникативный план обращения рассказчика к читателю, что способствует “расслоению” романного единства на фабульный и сюжетный нарративные уровни и обуславливает разграничение темпорального континуума на ретроспективный ряд жизнеописания персонажей и синхронно развертывающийся временной план “события рассказывания”, связанный с использованием приема “двойного регистра” (понятие введено французским литературоведом Руссе), выполняющего разные функции в каждом из романов.

По-своему сближает “Жизнь Марианны” и “Тристрама Шенди” открытость стилевому фону эпохи, где доминируют эстетические течения (плодотворно сосуществующие сентиментализм и рококо, преемником которых позднее выступает романтизм), дистанцирующиеся от классицистического канона, что более всего ощутимо на уровне концептуализации антропологической темы в романах, фиксирующей нарастание интереса художников к поэтологическому воплощению мира человеческой субъективности. В то же время, учитывая опыт маньеризма и барокко, носители сентиментализма и особенно рокайльной эстетики (оказывающейся более восприимчивой к поэтике тех стилевых феноменов, которые находятся у истоков становления неклассического типа поэтики) расставляют собственные, только им свойственные семантико-формальные акценты в художественном воссоздании человека, тем более, что основой стилевой интерференции между сентиментализмом и рококо в XVIII ст. оказываются философско-эстетические позиции сенсуализма. При ощутимой антитетичности этических приоритетов, свойственных и сентиментализму, и рококо1 особо востребованным в зарубежной литературе XVIII ст. в эпоху оформления в культуре нетрадиционалистского типа художественного мышления.

Хотя и Мариво, и Стерн обращаются к приему “я”-наррации, очевидно несовпадение эстетических установок создателей “Жизни Марианны” и “Тристрама Шенди”, прежде всего связанное с реализацией сложной структуры авторства в романах. В “Марианне” и “Тристраме” художественная репрезентация проблемы автора как ключевой семантической фигуры, ответственной за смыслообразование, проявляется прежде всего в особенностях организации повествовательной стратегии и в игре разнообразных форм прямого (заглавие произведения) и непрямого (внутритекстовый заместитель) присутствия автора-творца в тексте, представленных через сложный строй носителей речи в романах (издатель мемуаров, герой-рассказчик, излагающий историю собственной жизни), которые приобретают разные функции и назначение в художественном целом произведений. И в “Жизни Марианны”, и в “Тристраме Шенди” многослойная конфигурация авторской парадигмы реализована через взаимодействие реального автора, сочинителя (смысловые интенции которого явно проецируются на многие составляющие заголовочного комплекса), образа издателя (если в “Марианне” – это безымянный владелец случайно найденных при покупке дома мемуаров, представленных в серии эпистолярных посланий Марианны, пролог и предисловие которого создают своеобразную сюжетную интригу, то в “Тристраме” облик повествующего “я”, за которым закреплено пространство постраничных примечаний, рассыпанных по всему тексту, оказывается более неопределенным и предстает либо как неназванный издатель (в анонимной версии публикации книги), либо “Стерн” в роли Стерна, когда подлинный создатель был заявлен на титульном листе), а также заглавного персонажа, наделенного функцией нарратора. Возникающие зазоры, колебания смысла между существующими повествовательными инстанциями в “Жизни Марианны” и “Тристраме Шенди”, оформляющими сложную авторскую парадигму, устанавливают свои отношения с нарративной позицией внутритекстового заместителя в каждом из романов.

Литература:

“Ирония судьбы” века Просвещения: обновленная литература или литература, демонстрирующая “исчерпанность старого”? // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000. / Под ред. Л. Г. Андреева. – М., 2001.

– L., 1974.

ämetsä E. A Study of the Word “Sentimental” and of other Linguistic Characteristics of 18th Century Sentimentalism in England. – Helsinki, 1951.

Примечания

1 Ведь литературу чувствительности особо отличает внимание к кругу моральных проблем, дидактическая окраска и настойчивая поляризация категорий добра и зла; тогда как широта рокайльного мироощущения заключается в особом понимании, оправдании скандальной “естественности” человека (Н. Пахсарьян), и отсюда рокайльный писатель выступает не в роли обвинителя, но адвоката человеческого несовершенства.