«ИСТОРИЯ МАНОН ЛЕСКО»
Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 т.
М., «Правда», 1958 (библиотека «Огонек»).
Том 11, с. 3–394.
http://publ.lib.ru/ARCHIVES/M/MOPASSAN_Gi_de/_Mopassan_G..html#10
I
Несмотря на то, что многовековой опыт доказал неспособность всех без исключения женщин заниматься настоящим искусством или настоящей научной работой, нас теперь стараются убедить, что женщины могут быть врачами и политическими деятелями.
Попытка эта напрасна, ибо у нас до сих пор нет ни одной женщины-художника или женщины-музыканта, несмотря на настойчивые усилия всех дочек консьержей и вообще всех девиц на выданье, которые с упорством, достойным лучшего применения, учатся игре на фортепьяно и даже композиции или же, попусту тратя масляные и акварельные краски, рисуют с гипсовых моделей, а то и с натуры, хотя самое большее, что им удается, — это разрисовывать веера или тарелки, малевать цветы и весьма посредственные портреты.
Женщина создана для двух различных, но в равной степени привлекательных предназначений: для любви и материнства.
Наши непревзойденные учители, греки, у которых были более мудрые и ясные взгляды на жизнь, чем мы себе представляем, прекрасно понимали эту двойную миссию наших подруг. И, поскольку их светлый ум не любил неясностей, они четко установили границы между этими двумя областями, отведенными женщинам в жизни.
Те женщины, которые должны были рожать детей, старательно выбранные, здоровые и крепкие, проводили всю свою жизнь дома; они были заняты священным долгом, делом, подсказанным самой природой, — производили на свет и воспитывали сыновей, будущих мужей Греции, и дочерей, которым также предстояло стать матерями.
А те женщины, которые должны были дарить радости любви, делать часы досуга приятными, веселыми и привлекательными, жили, пользуясь полной свободой, окруженные почетом, заботами и поклонением. Это были знаменитые гетеры, и долгом их было восхищать взоры, пленять умы, волновать сердца, быть прекрасными и обольстительными.
От них требовалось лишь умение нравиться, применять для этого различные ухищрения и приманки; они должны были изучить сложное и загадочное искусство обольщения и ласк, уметь пользоваться им.
Их красоту так ценили, что когда одной из них угрожала беременность, спешно снарядили корабль в Африку за Гиппократом.
Выдающиеся люди — художники, философы, полководцы — проводили много времени в обществе этих куртизанок, выслушивали их советы, наслаждались их близостью, их утонченным женским обаянием и стремились, как чем-то божественным, опьяниться их любовью, тем чувственным и поэтическим хмелем, которым веяло от их губ и глаз.
Действительно, женщины обладают даром увлекать и покорять мужчин линиями своего тела, улыбкою своих уст, силою своего взгляда. Против их власти нельзя устоять, она непреодолима. Чары этих великих искусительниц, великих победительниц, одурманивают и порабощают нас, мы не в состоянии ни противиться им, ни бороться с ними, ни ускользнуть от них.
Некоторые из таких женщин вошли в мировую историю; любая эпоха запечатлена их волнующим и поэтическим очарованием. Из дали времен к нам доходит их исчезнувшая прелесть, и мы влюбляемся в них спустя века, как Виктор Кузен в г-жу де Лонгвиль. Но еще больше восторгают нас те, что были созданы воображением поэтов.
Обаятельные женщины прошлого, красота которых волнует нас до сих пор, — это Клеопатра, Аспазия, Фрина, Нинон де Ланкло, Марион Делорм, г-жа де Помпадур и другие.
И, вспоминая о них — о женщинах античного мира в их развевающихся одеждах; о женщинах средневековья с их старинными головными уборами, грешивших, по словам Мишле, с таким величием и беззаботностью; о женщинах прошлого века, благодаря которым при дворе наших королей царила такая легкость нравов, — мы невольно вздыхаем и шепчем слова грустной и нежной баллады Вийона:
Цветешь ты, Флора молодая?
А где Таис, скажите мне?
Где римлянки сестра родная?
Где Эхо, та, что не смолкая
Будила реки и луга,
Красою неземной сверкая?
Где прошлогодние снега?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где Бланш, что пела о весне,
Бела, как лилия лесная?
Алиса, дивная вдвойне?
Где Берта? Где красавиц стая?
Где Жанна храбрая, простая,
Чей пепел в страх привел врага?
Скажи, о дева пресвятая!
Где прошлогодние снега?
[Перевод Валентина Дмитриева.]
II
Если историю народов украшает немало женских образов, блистающих, как звезды, то история мысли, история искусств также озарены образами женщин, созданными пером писателей, кистью художников и резцом скульпторов.
Стан Венеры Милосской, голова Джоконды, образ Манон Леско неотступно преследуют нашу душу и глубоко волнуют ее. Они вечно будут жить в сердцах мужчин, вечно будут тревожить всех художников, всех мечтателей, всех, кто жаждет запечатлеть смутный, неуловимый образ.
— словно мы знали этих женщин, — и настолько осязательны, что кажутся живыми.
Прежде всего это Дидона, женщина, полюбившая уже в зрелом возрасте; кровь ее пылает, страсть неудержима, ласки лихорадочны. Она чувственна, порывиста, восторженна; ее руки всегда готовы обнять, поцелуи иногда превращаются в укусы; глаза, в которых горит нечистое пламя, дерзко просят объятий.
Это Джульетта, девушка, в сердце которой проснулась любовь, еще целомудренная, но уже жгучая, уже разящая и убивающая.
Это Виржини, более чистосердечная, более искренняя, божественно-непорочная на своем зеленом острове. Она вызывает лишь мечты и слезы, не возбуждая грубого желания. Это девственница, жертва поэтической любви.
И, наконец, Манон Леско, самая женственная из всех, простодушно-порочная, вероломная, любящая, волнующая, остроумная, опасная и очаровательная.
— женщина в полном смысле слова, именно такая, какою всегда была, есть и будет женщина.
Не ожила ли в ней Ева потерянного рая, эта вечная искусительница, лукавая и в то же время наивная, не различающая добра от зла, соблазняющая притягательной силой своих уст и глаз сильного и вместе с тем слабого мужчину, этого вечного самца?
Адам, согласно причудливой библейской легенде, съедает яблоко, предложенное ему подругой. Де Грие, встретив Манон, эту неотразимую девушку, от одного соприкосновения с ее испорченной натурой становится, сам того не замечая, не сознавая, мошенником, плутом, негодяем, соучастником этой бессовестной, очаровательной плутовки.
Знает ли он, что делает? Нет. Любовь этой женщины затуманила его глаза, притупила его ум. Он отдает себе так мало отчета в своих поступках, и они так искренни, что мы уже не чувствуем их простодушной низости; нас, как и его, покоряет обаяние Манон, мы влюблены в нее, подобно ему, и, быть может, так же пошли бы на обман!
Мы его понимаем, он не приводит нас в негодование, как привел бы другой; мы почти оправдываем его, мы его прощаем, и, конечно, из-за нее, ибо и мы чувствуем себя во власти этого восхитительного образа, лишь только появляется она, жрица любви.
Это потому, что никогда ни одна героиня художественного произведения не действовала так сильно на чувства мужчин, как эта прелестная бесстыдница, нежные и опасные чары которой, точно легкий, неуловимый аромат, струятся со страниц этой изумительной книги; ими дышит каждая фраза, каждое слово, говорящие о Манон.
И как все же искренна эта потаскушка во всех своих плутнях, как она чистосердечна в своей бесчестности! Де Грие сам раскрывает ее существо в нескольких строках, которые лучше характеризуют женщину, чем большая часть толстых романов, претендующих на психологический анализ: «Эта девушка не питала ни малейшей привязанности к деньгам, но ее непрестанно мучила боязнь, что она останется без гроша. Она не взяла бы ни одного су, если бы можно было веселиться бесплатно. Ее даже не интересовало, откуда у нас берутся деньги... но жить среди наслаждений было для нее настолько необходимо, что без этого нечего было рассчитывать ни на ее честность, ни на добрые намерения».
Как верно раскрывают женскую натуру эти скупые строки!
И вот ее брат, расчетливый, жадный человек, находит богача и знакомит его с сестрой. Она радуется выпавшей на ее долю удаче и пишет де Грие со всей искренностью, простодушно не понимая низости своих поступков: «Я тружусь, чтобы мой шевалье стал богатым и счастливым».
— зверек, хитрый от природы зверек, совершенно лишенный способности к утонченным чувствам, или, вернее, всякого стыда. И все-таки она любит «своего шевалье», но на свой лад, как может любить существо, лишенное совести. Найдя роскошь, богатство, любовь, все блага жизни в доме другого, она боится, что де Грие затоскует, и посылает к нему девушку легкого поведения, чтобы он развлекся; она удивлена, что он от этого отказывается — ведь она никогда не понимала всей пылкости его чувства, — и пишет ему: «Я искренне хотела, чтобы она помогла вам в течение этих дней разогнать скуку; ведь я знаю, что сердцем вы останетесь мне верны».
И когда де Грие в отчаянии бежит за экипажем, увозящим его возлюбленную, она не в состоянии понять, какая неведомая сила приковывает к ней этого несчастного: ведь ей так легко было покинуть его в черные дни, ведь для нее деньги и любовь, в сущности, одно и то же.
Из этих тончайших штрихов, правдиво рисующих природу женщины, аббат Прево создал неподражаемый образ Манон Леско. Это полная противоречий, сложная, изменчивая натура, искренняя, порочная, но привлекательная, способная на необъяснимые порывы, на непостижимые чувства, забавно расчетливая и прямодушная в своей преступности и в то же время необычайно естественная. Как отличается она от искусственных образцов добродетели и порока, столь упрощенно выводимых сентиментальными романистами, которые воображают, что это характерные типы, не понимая, какой многосторонней и изменчивой бывает человеческая душа...
Мы не только проникаем в нравственную сущность Манон, мы как бы воочию видим ее; мы так живо представляем ее себе, как если бы сами встречали ее и любили. Нам знаком этот ясный и в то же время хитрый взгляд, который и улыбается и манит, вызывая в воображении волнующие и яркие картины; нам знакомы и этот веселый, лживый рот, и эти соблазнительные губы с ровным рядом молодых зубов, и четкая линия тонких бровей, и лукавый быстрый кивок, и очаровательно гибкая талия, и запах свежего тела, чуть слышный сквозь надушенные одежды.
Ни один женский образ не был обрисован с такой тонкостью и полнотой, как этот; ни одна женщина не была столь женственна, не была до такой степени полна этой квинтэссенцией женского начала, столь влекущего, столь опасного, столь вероломного!
в ней образов.
А сколько исчезло других романов той же эпохи, написанных, быть может, с большим искусством! Все, что придумали и насочиняли изобретательные писатели, чтобы позабавить своих современников, — все это предано забвению. Мало кто знает самые известные книги того времени, а их содержания не помнит никто. И только эта повесть, безнравственная, но правдивая, изумительно верно отражающая душевное состояние людей, живших в тот век, столь откровенная, что нас даже не возмущает моральное падение ее героев, только эта повесть пережила остальные, потому что она — один из тех шедевров литературы, которые составляют вклад в историю народа.
Разве это не наглядный урок, более поучительный, чем все теории и мудрствования, урок для тех, кто выбрал странную профессию — марать бумагу описанием всяких вымышленных приключений?