Н. Т. Пахсарьян
Тема руин во французской литературе XVIII века
http://natapa.msk.ru/biblio/works/ruines.htm
– слишком «головная» и рационалистическая, чтобы быть действительно интересной для понимания специфики становления «предромантической», как ее обычно оценивают, темы руин. В поэзии эпохи Просвещения и отечественные, и зарубежные исследователи видят, прежде всего, эстетико-художественную неудачу, «падение Икара»[1]. «Легкая» поэзия, репрезентирующая весь поэтический спектр Франции XVIII в., «безудержная вера в разум» и «чрезмерная» цивилизованность салонной культуры – довольно распространенные и устойчивые клише восприятия французской литературы этого периода. С точки зрения С. Н. Зенкина, «в то время, как немецкие мыслители конца XVIII в. (Кант, Гердер) уже сформулировали оппозицию «культура-природа», французы противопоставляли природе скорее «искусственность»[2]. Ошибочность такого утверждения, однако, вполне очевидна: оппозиция природы и культуры, зародившись в античности, в разных формах представлена во французской (и европейской) литературе и в эпоху Возрождения, и в XVII, и в XVIII вв. – на ней, как известно, строится эволюция пасторальной традиции от истоков до сегодняшнего дня. К тому же на оппозиции природы и культуры зиждется французский руссоизм, оказавший влияние в том числе и на немецких мыслителей. С другой стороны, художественное воплощение этой оппозиции не обязательно связано с темой руин, а эта тема, в свою очередь, не рождается непременно в ходе эстетического развития и философского осмысления данной оппозиции: достаточно вспомнить написанную Ш. Перро пародию на «Энеиду» - «Руины Трои, или Происхождение бурлеска», чтобы в этом убедиться. Видимо, тема руин актуализировалась в литературе последней трети XVIII в. в силу комплекса историко-культурных причин, среди которых формирование чувствительности, обостренное восприятие разрушительного движения времени, а, с другой стороны, возникновение эстетико-игрового отношения к древностям, развитие идиллических и одновременно меланхолических настроений, «ностальгии по изначальному»[3] играли не последнюю роль.
Привычно считать, что ни французский сентиментализм, ни предромантизм не были яркими и самостоятельными художественными явлениями и, как следствие, не внесли того вклада в становление культа чувства, рост меланхолических настроений, какой внесла, например, английская литература XVIII столетия. Потому-то, говоря о теме руин в связи с французской литературой этого периода, отдав дань первопроходцам – поэтам ХУ1-ХУП вв. – Ж. дю Белле («Древности Рима»), Сент-Аману («Одиночество»), специалисты чаще всего называют лишь два сочинения позднего Просвещения: размышления Дидро, навеянные картиной известного в ту пору художника Ю. Робера (1733-1808) в «Салоне» 1767 г. и «Руины, или Размышления о крушении империй» (1791) графа Вольнея[4], практически не упоминая более ранних и других, особенно стихотворных вариантов разработки этой темы в ХVIII в. «Стихотворцев тогда было столь же много, как всегда. Но творения их, большей частью, были искусственны и условны» - такова хрестоматийная оценка специалиста, чьи суждения и самый выбор текстов довольно долго тиражировался составителями учебных пособий и антологий – М. Аллена[5]. При этом не то, чтобы теме руин в ее французском варианте совсем отказывают в поэтичности, но в ней видят, скорее, повторение уже пройденного английской литературой, вторичное, подражательное воплощение сентиментализма. Однако степень одаренности поэтов, да и самый вкус XVIII столетия были во Франции, как и во всей Европе, достаточно разнообразными, и тема руин находила и тривиальное и оригинальное воплощение и в неоклассицистической, и в рокайльной и в сентиментальной поэзии и прозе того времени.
В данной статье сделана попытка прежде всего познакомить читателей с теми текстами французских писателей, которые, имея непосредственное отношение к воплощению тематики руин, тем не менее, не стали у нас до сих предметом специального анализа[6]. Во всех этих произведениях мотив руин получает, думается, полноценное и разнообразное лирико-поэтическое развитие.
Естественность возникновения темы руин у французских поэтов связана со многими факторами, которые не следует игнорировать. Прежде всего, увлеченность археологическими раскопками развивалась в XVIII столетии повсеместно, открытие руин Помпеи (1748) было общеевропейски значимым событием, а коллизия природы и культуры – общепросветительской проблемой. Человек Просвещения сталкивался и с историческими руинами Рима, Пальмиры – свидетельствами величия и бренности, и с разрушенным землетрясениями Лиссабоном, с его «ужасающими руинами» (Вольтер), опровергающими тезис о предустановленной гармонии. И в Англии, и во Франции, как и в других европейских странах этого периода, ширился интерес к познавательным путешествиям[7], открытию природного разнообразия, шел процесс эволюции вкуса к приятию «живописного»[8], обсуждались вопросы поэтики садов, пейзажей, частью которых являлись натуральные или искусственно созданные руины. Такое сочетание природного и «человеческого» в пейзаже середины XVIII в.– закономерное явление, мифология «естественного» как дикого, невозделанного, не тронутого присутствием человека возникнет уже в позднем сентиментализме и вполне разовьется лишь в следующую, романтическую эпоху[9]. Как пейзажные сады Европы можно разделить, вслед за Б. Сен-Жирон, на «эмблематические», «идиллические» и «живописные»[10], так руины, оказывающиеся деталями поэтических пейзажей, можно классифицировать как античные и «готические» (средневековые), естественные и искусственные, величественные и трогательные и т. д. Французские архитекторы, начиная с конца ХУП в., изучали развалины Рима, строили здания и мемориалы в виде руин, вводили «руинные» элементы в парковые ансамбли[11]. В литературе же образ руин то сплетался то с темой приятного времяпрепровождения среди изящно стилизованной «древности», то с образами смерти, могилы, то с мотивами несуетного существования, наслаждения одиночеством и покоем, стилистически варьируясь и эволюционируя от эмблемно-аллегорических до эмоционально-поэтических форм воплощения[12].
Уже в 1740-е гг. искусно сооруженные руины как элемент рокайльного сада упоминаются в романе А. -Ф. Прево «Мемуары благовоспитанного человека» (1745): их приятная орнаментальность радует глаз повествователя[13]. А «имеющий некоторый шанс на бессмертие»[14] Лефран де Помпиньян в прозиметрическом «Путешествии по Лангедоку и Провансу» (написанном в 1740-м и трижды изданном в 1745 гг.) включает в свое произведение поэтическое описание и средневекового, «очень готического», по словам автора, монастыря – символа покоя, и античных руин в окрестностях Ним – свидетелей бурных кровавых событий:
à, nos yeux étonnés promènent leurs regards
Sur les restes pompeux du faste des Césars[15].
Населяя развалины античной арены воображаемыми гладиаторами и беспощадными, посылающими их на смерть зрителями, поэт не без легкой иронии просит прощения у своей читательницы за чрезмерную серьезность («Путешествия» обращены к мадам де Помпиньян) и, как бы оправдываясь, заключает: «Вид римского амфитеатра пробудил во мне трагические размышления».
В 1750-е гг. тема руин возникает в действительно трагическом эмоциональном ключе и в непросветительской (Фетри «Могилы», 1755), и в просветительской (Вольтер «Поэма о Лиссабоне», 1756) поэзии, где руины – отнюдь не предмет эстетического созерцания, а мрачное свидетельство беспощадности времени и природной стихии. Определенный шаг к созданию эстетики руин сделан в конце десятилетия художником Пьером-Антуаном Демаши в его картине «Храм в руинах» (1759). Но только в 1760-е гг. обращение к образу руин становится постоянным, само слово «руины» становится названием по крайней мере двух поэтических сочинений тех лет – поэмы Э. А. Ж. Фетри (1767) и послания Ж. -Б. Кейля (1768). Однако отсылок к этой теме гораздо больше. Так, в «Оде о Времени»(1762) Антуана Леонара Тома (1732-1785), сочинении, которое пользовалось у современников популярностью, возникает неоклассицистическая вариация на тему Ювенала – образ разрушенных зданий как свидетельства бренности творений человека и суетности мирской славы:
De la déstruction tout m’offre des images.
épouvanté ne voit que des ravages;
Ici, de vieux tombeaux que la mousse a couverts;
Là, des murs abattus, des colonnes brisées,
Des villes ambrasées;
Partout les pas du Temps empreints sur l’univers[16].
– это развалины вообще, они не предмет подробного, конкретного описания и любования, в них нет сентиментального «удовольствия от катастрофизма» (Р. Милани), они – часть общей символико-аллегорической картины в духе неоклассицизма. Тома, не сторонник просветителей, ортодоксально религиозный человек черпает лирическое вдохновение в размышлении о бренности материальных творений и бессмертии человеческой души: «Mais mon ame immortelle, aux siècles échappée,/ Ne sera point frappée»[17].
Такой же неоклассицистический пейзаж с руинами обнаруживается и в одной из од Экушара Лебрен-Пиндара (1729-1807). Читатели XVIII в. наслаждались одами Лебрена, расценивали его как «французского Пиндара», но античная традиция, усвоенная им, была шире пиндаровской, включала, в частности, и горацианские мотивы. В сочиненной в начале 1760-х гг. оде с эпиграфом из Горация варьируется классическая тема «нерукотворного памятника». Здесь внешне конкретным бренным руинам (но, по сути, олицетворению военной, политической государственной славы) противопоставляется вечная слава поэтов:
Sur les ruines de Palmyre
Saturne a promené sa faux;
Mais l’univers encore admire
....
Vous tomberez, marbres, portiques,
Vous dont les sculptures antiques
Décorent nos vastes remparts;
La Seine encore verra sous l’herbe
Ramper tous les débris épars[18].
Тема словесного искусства как вечной культуры, торжествующей во времени над природой и «материальной культурой», архитектурой, делает руины частью природного пейзажа, снимает вопрос об их искусном и искусственном, рукотворном создании. Слияние руин и растений, травы, деревьев в единый образ «природы» происходит, таким образом, в рамках поэтики неоклассицизма, не является приметой сентименталистского видения. Это видение, пронизанное чувством ностальгии по прекрасному прошлому, идеальному «естественному состоянию», разовьется во Франции, как кажется, уже во второй половине 1760-х гг. и внесет особые акценты в тему руин.
1767 – исключительно «урожайный» год для художественного развития темы руин во Франции. Она воплощается сразу в нескольких заметных произведениях живописи и литературы. В поэме «Руины» Эме Амбруаза Жозефа Фетри (1720-1789) – поэта, подражавшего английским стихотворцам – Д. Томсону, А. Поупу, Э. Юнгу – продолжает свое развитие неоклассицистическая традиция, обогащенная сентименталистскими нюансами. Поэме предпослан эпиграф из Вергилия; одинокий герой, влекомый меланхолией («сплином», как уточняет он на английский лад), гуляет у развалин античного храма и клеймит живущий в людях дух разрушения:
’humaine folie;
J’erre autour des morceaux de ces marbres épars;
Et tristement sur eux je porte mes regards[19].
А. Фетри внятна и красота руин, но об этом он пишет не в основном тексте поэмы, а в примечании, называя развалины Пальмиры «самыми чудесными во всем мире». Основной пафос произведения – ламентации по поводу людского тщеславия и жадности, пробуждающих жажду вражды и разрушений.
Написанные в этом же году размышления Дидро по поводу одной из картин Ю. Робера (1733-1808), часто обращающегося к изображению руин, уже явственно содержат оригинальные сентименталистские интонации и образы. Выставленная в Салоне 1767 г. картина Ю. Робера «Большая галерея, освещенная изнутри» была описана известным критиком-энциклопедистом с характерным для него сочетанием «информативной и аналитической точности со свежестью эмоционального восприятия и непринужденностью оценок»[20].
те, которые «подходят к атмосфере одиночества и безмолвия». Ему кажется, что собственно поэтического воссоздания руин в картине нет: так сентименталист Дидро воспринимает неоклассицистическую живопись. Сам он запечатлевает в своих размышлениях прежде всего настроение, вызываемое созерцанием величественных разрушений, точнее даже, воссоздает варианты настроений: это может быть грустное переживание того, что все на свете проходит – и страстное желание отдалить момент смерти, иметь хотя бы тот запас прочности, каким обладают древние постройки; это может быть ощущение свободы и одиночества, способствующего самоосознанию; это может быть наслаждение уединенным местом встречи с другом или подругой. При этом Дидро, по существу, дифференцирует ощущения, вызванные созерцанием картины, изображающей руины, ощущения, рожденные идеей руин, и те чувства, которые рождаются у человека, попадающего на руины. Последние – одновременно наиболее острые и наиболее сладостно-меланхолические. Дидро ставит перед собой цель показать, отчего руины доставляют удовольствие: «В этом пустынном, одиноком и просторном убежище я ничего не слышу; я порвал со всей жизненной суетой. Никто не торопит меня, никто меня не слышит. Я могу громко говорить, жаловаться и всласть лить слезы»[21]. Руины оказываются в таком прочтении частью вечности, частью природы, они навевают сладостную меланхолию, возвышенную и чувствительную одновременно.
Своеобразные сентименталистские вариации на тему руин представлены и в стихотворном послании Ж. -Б. Кейля, отмеченном за свои поэтические достоинства Французской Академией. Р. Мортье считал, что в творчестве Кейля соединялись классицистичность объекта изображения с неклассицистичностью поэтического духа[22] и сравнивал с английским поэтом Дж. Дайером, автором «Римских развалин» (1740). Однако сентименталистская чувствительность выражена у французского поэта в оригинальных интонациях и более непосредственно. Блуждание вдали от Франции по Риму как огромной руине вызывает у писателя двойственное чувство грусти и восхищения:
Il en est dont l’aspect me frappe davantage.
Ce mélange surtout, cet informe assemblage
De palais ruinés, de temples dépéris,
étonne sans cesse, et confond mes esprits:
Fragiles monuments, magnifiques fantomes,
Nobles fruits du génie et de l’orgueil des hommes,
Qui, partout dispersés, vains restes de splendeur,
Attesent leur néant, bien plus que leur grandeur[23].
– и общее – желание созерцать развалины. Он видит причину этого в своего рода амбивалентности движения времени:
Tel fut, tel est encor, tel sera l’univers./ Abime féconde, source d’etres divers,/ Tout mobile et constant, qu’une main immortelle/ Meut, façonne, entretient, détruit et renouvelle,/ Qui, sans se démentir, roule, poursuit son cours,/ Renair en viellissant, et se survit toujours[24].
В 1770-е гг. наиболее популярным предметом поэтического осмысления стали искусственные руины «пейзажного парка». Если в английской эстетике критике подвергались классические садовые руины, но при этом допускалось сооружение руин, стилизованных в готическом стиле[25], то большинство французских поэтов-сентименталистов 1770-80-х гг. не приняли рокайльной эстетики сада в целом. Наибольшим нападкам подвергся создатель парка Монсо (1773-1778), архитектор Л. де Кармонтель сознательно стремившийся «объединить в одном месте все времена и страны»[26], считая это привлекательным. Именно этот парк подразумевают в своих стихах и Лемьер, и Шабанон, и Делиль.
Антуан-Мари Лемьер (1733-1793) – драматург и поэт («больше поэт, чем пророк», по выражению А. Берто[27]), был автором разных небольших по объему поэтических сочинений – од, посланий, песен и двух описательных поэм – «Живопись» (1769) и «Фасты» (1779). В девятой песни «Фастов» он обращается к описанию садов, затрагивая тему искусственных руин и живописности на английский манер, отнюдь не одобряя ее:
Peut-etre dans nos jours le gout de l’industrie
été prend la bizzarerie.
Dans de vastes jardins l’Anglais offre aux regards
Ce que la terre ailleurs ne présente qu’épars,
Et, sur un seul étroit, en dépit de l’obstacle,
Le Français est jaloux de montrer ce spectacle.
De cabarets sans vin, de rivieres sans eau,
Un pont sur une orniere, un mont fait à la pelle,
Des moulins qui, dans l’air, ne battent que d’une aile,
Dans d’inutiles prés des vaches de carton,
Des rochers de sapin et de neuves ruines,
Un gazon cultivé près d’un buisson d’épines,
Et des échantillons de champs d’orge et de blé,
Et, dans un coin de terre, un pays rassamblée? [28]
– искусственны. Но естественную красоту древних лесов он ценит очень высоко, выражая предромантические настроения:
On respire en ces bois sombres, magestueux,
Je ne sais quoi d’auguste et religieux:
C’est sans doute l’aspect de ces lieux de mistère,
C’est leur profond silence et leur paix solitaire
Que les dieux ne parlaient que dans le fond des bois[29].
Эту же критику искусственности подхватит и Жак Делиль (1738-1813) в своей поэме «Сады»(1780). О неоклассицистической природе поэзии Делиля написано довольно много, меньше обращено внимание на то, что Делиль был вдохновителем некоторых романтических поэтов, что в его описательной поэме осуществляется переход от пейзажного нарратива к выражению эмоции, вызываемой созерцанием природы. В четвертой песни знаменитой поэмы Делиля именно в сентименталистском и предромантическом духе искусственным руинам противопоставляются естественные развалины средневекового монастыря:
А вот монастыря забытый, древний дом.
Все лесом заросло: найдешь его с трудом.
…]
Весь контур здания, весь это строгий вид
Чувствительным сердцам о многом говорит:
Массивных толстых стен замшелый камень,
И купол, и алтарь, источенный веками…
…]
Но только никогда не делайте попыток
Подделкой заменить событий древний свиток
И заново создать приметы давних лет
Там, где их не было, не может быть и нет[30].
музыкантом, эссеистом. Шабанон известен прежде всего своим эстетическим трактатом «О музыке, рассмотренной в ее отношениях с речью, языками, поэзией и театром» (1785), где, как и в стихотворном послании «О судьбе поэзии в сей философский век» он выступал против «ученого века» в пользу «века поэтического», против «метода и искусства» за интуицию и чувствительное воображение: «... tandis que l’esprit s’appliquait à connaitre, l’ame se refroidit et perdit de son etre...»[31]. Его критика искусственных руин и прославление «неправильных» садов несла тот же пафос защиты чувства, естественных движений сердца, которым был наполнен весь французский руссоизм и который одновременно был представлен в сочинениях более известного сегодняшнему читателю руссоиста Бернардена де Сен-Пьера (1738-1813).
В «Этюдах о природе» (1784) Бернардена де Сен-Пьера рассуждение о руинах, практически не выходя за рамки сентименталистской топики, пронизано особенно сильными предромантическими интонациями. При этом вкус к руинам писатель считает универсально присущим людям, дифференцируя, однако, рокайльный и сентиментальный варианты этого вкуса: «Наши любители наслаждений требуют строить в их садах искусственные руины; мудрецы же приходят предаваться меланхолии на берег моря, особенно в бурю, или же к расположенному в скалах источнику. […] Но есть в нас чувство еще более возвышенное, заставляющее любить руины независимо от их живописности и от всяких мыслей о собственной безопасности: это мысль о Божественном, которая всегда примешивается к нашим меланхолическим чувствам, и которая чарует более всего»[32]. В произведении Бернардена де Сен-Пьера очень важен этот процесс деэстетизации руин и одновременно психологизации этой темы: недаром в «Поле и Виржини», романе, который служил своеобразной иллюстрацией к «Этюдам о нравах», руины представлены уже не величественными античными или готическими постройками, а пастушьими хижинами: «Sur le coté oriental de la montagne qui s’élève derrière le Port-Louis de l’Ile-de-France, on voit, dans un terrain jadis cultivé, les ruines de deux petites cabanes. […] J’aimais à me rendre dans ce lieu où l’on jouit à la fois d’une vue immence et d’une solitude profonde»[33]. Коллизия «историческая древность/ современное строение» теряет в романе свою напряженность. Покинутые хижины не репрезентируют большую Историю, но притягивают загадкой чувствительной человеческой истории, которую и узнает повествователь из уст старца. Нравственный закон, познаваемый не разумом, а сердцем – краеугольный камень предромантического руссоистского видения, которое будет оценено и воспринято французскими романтиками – запечатлен в сюжете «Поля и Виржини» в том числе и посредством введения мотива руин, но живописность как атрибут этой темы вытеснена трогательностью и поэтичностью созерцания разрушенной идиллии.
Тему руин в историко-культурных рамках XVIII в. завершает поэма в прозе Вольнея «Руины, или Размышления о крушении империй» (1791). Написанная в революционные годы, в период нового всплеска неоклассицизма, эта поэма частично возвращает читателя к неоклассицистическим образам и мотивам, но сопрягает их с предромантическими. С одной стороны, призрак, явившийся путешественнику и обсуждающий с ним важные философско-политические проблемы, - это характерный для неоклассицизма аллегорический образ, а беседы с ним повествователя насыщенны просветительской проблемностью (Ср. разделы: «Состояние человечества», «Принципы общества», «История общественных бедствий» и т. д.). С другой – само путешествие на Восток окрашено предромантической экзотикой, где необычные детали – название мест, имена – явно концентрируются в тексте и даже выделяются графически. Но самое главное – зачин повествования, «Мольба», представляющая собою патетическую речь автора, обращенную к «одиноким руинам, священным могилам, молчаливым стенам»[34], поэзию которых может постичь не заурядный, «вульгарный взор», а трепетно чувствительная душа. Сочетая живописно-экзотические образы с эмоционально-личностной интонацией, Вольней, иначе, чем Бернарден де Сен-Пьер, но столь же решительно выводит тему руин на тот путь, по которому, развивая и варьируя ее, будут идти в следующую литературную эпоху французские романтики – от Шатобриана и Ламартина до В. Гюго.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] См. заголовок монографии С. Менана: Menan S. La chute d’Icare. La crise de la poésie française. 1700 – 1750. Genève – P., 1981.
[3] Saint-Martin A. Fossilisation de la mémoire collective et conservation pulsive des ruines d’antan // Esprit Critique. 2002. Vol. 4. N2.
[4] См.: Mortier R. La poétique des ruines de la Renaissance à Victor Hugo. Genève, 1974 , Зенкин С. Н. Из новейшей истории руин // Arbor Mundi. Вып. 7. М., 2000.
[5] Allem M. Introduction // Anthologie poétique française. XVIII siècle. P., 1966. P. 5.
[6] Характерно, что самая авторитетная французская работа, посвященная поэтике руин в ХУШ в. – названная выше диссертация Р. Мортье, - не упоминается ни в уже цит. статье и монографии С. Н. Зенкина, ни в более ранней работе Н. Молока – в целом, весьма основательной, опирающейся на широкий круг источников (Молок Н. Capriccio, simulacra, проект: метаморфозы руины в XVIII веке // Вопросы искусствознания. М, 1996. Вып. IX (2/96). Книгу Мортье включает в библиографию лишь Б. М. Соколов (см. Соколов Б. М. Язык садовых руин // Arbor Mundi. C. 102).
ères // Filosofia Moderna. 1999 // http://www.swit. uniba. it/lei/filmod/testi/voyages.html
[8] Milani R. La théorie du pittoresque et la naissance d’une esthétique du paysage // Canadian Aesthetics Journal. The Electronic Journal of the Canadian Society for Aesthetics / Revue canadienne d'esthétique. La revue électronique de la Société Canadienne d'Esthétique. Vol. 6 (Fall/Automne 2001).
[9] Там же.
[10] Saint Girons B. Le sublime de Burke et son influence dans l'architecture et l'art des jardins // Canadian Aesthetics Journal. The Electronic Journal of the Canadian Society for Aesthetics / Revue canadienne d'esthétique. La revue électronique de la Société Canadienne d'Esthétique. Vol. 2 (Winter/Hiver 1998). Special Issue "Symbol, Fiction, Communication". Edited by Peter McCormick.
[11] Подробнее см.: Соболева А. Семантика руин. Русский пейзажный парк и его западноевропейские прототипы // Вопросы искусствознания. Цит. изд. С. 68-89.
// Art History. 1981. Vol. 4. № 3.
[13] Prévost. Mémoires de l’honnete homme. P., 1745. P. 46.
[14] Allem M. Introduction// Anthologie poétique française. XVIII siècle. P., 1966. P. 173.
[15] Там наши удивленные взоры/ Созерцают помпезные остатки хроники Цезарей (Le Franc de Pompignan. Voyage de Langedoc et de Provence).
[16] Всюду передо мной картины разрушенья./Мой неспокойный взгляд видит лишь обломки; / Тут – старые могилы, покрытые мхом;/ Там – выщербленные стены, разбитые колонны,/ Сожженные города;/Повсюду следы шагов Времени. – Текст оды цит. по изд.: Anthologie poétique française. XVIII siècle. P., 1966. P. 282 - 283.
[18] На руинах Пальмиры/ Бродит призрак Сатурна/ Но мир до сих пор восхищается/ Пиндарами и Сафо…/Вы падете, мраморные портики,/ Вы, чьи древние скульптуры /Украшают наши прочные крепости/ И Сена еще узреет, как густая трава/ Покроет эти обломки (Цит. по: Anthologie de la poésie française du XVIII siècle. P., 1997. P. 187).
étiques et philosophiques. Document éléctronique. 1995. P. 72 - 73).
[20] Загороднева К. В. Принципы и приемы анализа живописных произведений в «Салоне» Дидро 1759 года // Барокко и классицизм в истории мировой культуры. СПб., 2001. С. 75.
[21] Diderot D. Oeuvres complètes. P., 1990. T. XVI. P. 339.
ètes des ruines au XVIII siècle // Etudes sur le XVIII siècle. Bruxelles, 1974. T. 4.
чудесные призраки// Благородные плоды человеческого гения и гордыни// Более свидетельствуют о ничтожестве, чем о величии (Anthologie de la poésie française du XVIII siècle. P. 200.
[24] Такова была, есть и будет вселенная./ Все подвижное и постоянное, что бессмертной рукою/ Ломается, меняется, создается, разрушается и возобновляется, / Что непротиворечиво движется, следует своим курсом,/ Возрождается, старея и всегда переживает себя (Там же. С. 201).
[25] См. об этом в цит. статье С. Н. Зенкина. С. 61.
[26] Швидковский Д. Британские сады и их отражение в Европе // История садов. М., 1994. Вып. 1. С. 19.
à Atala. P., 1968.
[28] Быть может, в наши дни вкус к производству разнообразия/ Принимает странные формы./ В огромных садах англичанин предоставляет взору/ То, что на земле существует разрозненно./ И, вопреки препятствиям, в одном месте / Завистливый француз демонстрирует это зрелище./ Кто не рассмеется, увидев эту гротескную картину:/ Кабаре без вина, реки без воды,/ Мост через ухабы, нарытую гору, / Мельницы, вращающие воздух одним крылом, / Картонных коров в бесполезных полях,/ Колокол без часовни и форты без пушек,/ Скалы из дерева и новые руины, / Образчики полей ячменя и пшеницы,/ - Целую страну, собранную в одном уголке? (Anthologie poétique française. XVIII siècle. Op. cit. P. 293).
[29] Я люблю чащу древних лесов, / Крепкую старость и пышные вершины/ Дубов, листву которых природа и годы/ Вознесли над нами без нашего участия./ Мы ощущаем в этих темных, величественных лесах/ Что-то неопределенное, царственное и религиозное:/ Именно по причине этой таинственности,/ Глубокой тишины и мирного одиночества/ Заставляли галлов долго верить,/ Что боги говорят только в чаще леса (Там же).
[30] Делиль Ж. Сады. Л., 1987. С. 82 (пер. И. Я. Шафаренко).
…по мере того, как ум обращается к знанию, / Душа холодеет и теряет свое существо (Anthologie de la poésie française... Op. cit. P. 199).
ècle. Les grands auteurs français. Anthologie et histoire littéraire. P., 1997. P. 346.
[33] «На восточном склоне горы, что высится за Пор-Луи на Иль-де Франсе можно видеть на некогда ухоженном пространстве руины двух маленьких хижин. [...] Я любил приходить в это место, где можно насладиться одновременно и величественным видом и полным одиночеством» (Bernardin de Saint-Pierre. Paul et Virginie. P. 1993. P. 83, 84).
[34] [Les] ruines, ou Méditations sur les révolutions des empires [Document électronique] / par C. -F. Volney // Gallica. Reprod. de l'éd. de, Paris : Dugour et Durand, 1799.