http://annuaire-fr.narod.ru/Prosveshenie.html
Н. Ю. Плавинская
в России, в принципе дан, особенно применительно к XVIII в., хотя наверное, нельзя утверждать, что этот ответ совершенно исчерпывающий. Однако вопрос о том, как переводился этот писатель на русский язык, до сих пор еще не ставился. Между тем особенности перевода могут многое рассказать о воспринятии и интерпретации произведений Монтескье в России.
Попытаемся отчасти заполнить эту лакуну, проанализировав три наиболее интересных, с нашей точки зрения, издания. Речь пойдет о книге «Размышления о причинах величества римского народа», переведенной Алексеем Яковлевичем Поленовым , законоведом, оставившим яркий след в истории отечественного Просвещения, а также о двух разных переводах главного философского труда Монтескье – трактата «О духе законов». Первый, сделаный Василием Ивановичем Крамаренковым, остался незаконченным. Второй, более полный, принадлежал Дмитрию Языкову.
«Размышлений…» по личной инициативе: для того, чтобы заниматься этим в служебное время, он (штатный переводчик Академии наук) должен был испросить особое разрешение начальства. Его прошение датировано августом 1767 г., а завершение работы, видимо, совпало по времени с учреждением «Собрания, старающегося о переводе иностранных книг» (октябрь 1768 г.). Во всяком случае, издание поленовского перевода оказалось включенным в план «Собрания…» и стало одной из его первых публикацией.
«Собрания…», наряду с Г. В. Козицким и графом А. П. Шуваловым). Он обнаружил в тексте Монтескье фрагмент, задевавший, по его мнению, православную церковь, и решил заручиться мнением архимандрита Троице-Сергиевой лавры Платона (Левшина). Тот, прочтя перевод, отметил в нем уже не одно, а несколько мест, одни из которых виделись ему «неосновательными», другие могли оказаться «соблазнительными» «для людей не вдаль просвещенных», а третьи были «выдуманы по известной папистов к Греческой церкви ненависти». Наконец, Платон нашел у автора и такие суждения, «которыя сходны с истинною, но если их разглашать, могут огорчить некоторых духи» .
«для предупреждения всяких толков» проявить осторожность и благоразумие. В результате русскому изданию «Размышлений…» было предпослано небольшое предисловие переводчика. Скорее всего, настоял на нем Г. В. Орлов, поскольку сам Поленов расценил необходимость писать подобное предисловие как вынужденный и «неприятный труд», от которого он «охотно желал избавлен быть». Но, считаясь с мнением архимандрита, он предупреждал читателя: «В сем сочинении находятся многия места, которыя для избежания дальнейшего заблуждения достойны особливого внимания. Разсеянное между иноверцами ложное о Греко-Российской вере понятие, и не основательное познание церковных ея обрядов подали повод к сему худому мнению, которое мы с сей книге находим». Впрочем, Поленов извинял «учиненную сочинителем погрешность» «недостатком достоверных о России известий в иностранных государствах». В предисловии указывалось точное расположение всех фрагментов, вызвавших сомнения архимандрита Платона, на страницах русского издания (всего таковых оказалось шесть: один из гл. ХХ, и пять из глав ХХII «Размышлений…»), однако, заметим, что ни один не был изъят из перевода.
К числу сомнительных мест было отнесено замечание Монтескье о гонениях православной церкви на еретиков в годы правления Юстиниана I; осуждение всеобщего ханжества и «безумного боготворения образов», царившего в Византии; а также большой фрагмент об иконоборчестве и о пагубности вмешательства византийских церковников в государственные дела. Разумеется, на заметку попало и мнение Монтескье о «московитах», причем тут переводчик не удержался от реплики: к словам о том, что «христианская вера в столь же великий упадок пришла в Греческой империи, как в наши времена у Россиян, прежде нежели царь Петр I преобразил сей народ», Поленов дал свою сноску: «О сем писатель точного знания не имел». Еще одну ремарку он добавил к процитированным в «Размышлениях…» словам Паскаля о том, что истинное состояние христианина есть болезнь, объяснив читателю, что под болезнями подразумеваются «гонение, нещастия, беды, напасти и протч.». Но важно подчеркнуть, что помимо этих двух вставок текст Монтескье не претерпел никаких изменений и изданный в 1769 г. тиражом 1200 экземпляров русский перевод «Размышлений о причинах величества римскаго народа и его упадка» остался полностью адекватен своему французскому оригиналу.
«О духе законов». Он был предложен к переводу все тем же «Собранием…», и в 1775 г. академическая типография напечатала 600 экземпляров книги, на титульном листе которой стояло: «О разуме законов. Сочинение господина Монтескюия. Переведено с французскаго Василием Крамаренковым. Том первый». В него вошли «Предуведомление» и «Предисловие» Монтескье, «Разрешение Разума законов» Д'Аламбера и двенадцать из тридцати одной книги трактата. В 1801 г. вышло «второе тиснение» того же первого тома, но последующие, по неизвестным причинам, так никогда и не увидели свет. Впервые относительно полный перевод главного сочинения Монтескье, выполненный Дмитрием Языковым под заглавием «О существе законов», появился в России лишь в 1809–1814 гг. Он вышел в четырех томах и включал в себя «Предуведомление от сочинителя», «Краткое известие о жизни г. Монтескье», «Подробное рассмотрение существа законов, сочиненное г. Д'Аламбертом», «Примечания г. Гельвеция на первый том Существа законов» и двадцать девять книг трактата. Почему-то две последние книги «Духа законов» – книга XXX «Теория феодальных законов франков» и книга XXXI, «Теория феодального права франков» – оказались исключенными из русского перевода.
Неизвестно, подвергались ли оба этих перевода цензорской проверке, отдавались ли они кому-нибудь на прочтение, как это случилось с «Размышлениями…». Но сравнение изданий Крамаренкова и Языкова с французским оригиналом выявило в них целый ряд весьма существенных изъятий и корректировок авторского текста, о которых следует рассказать подробно. Сразу заметим, что наибольшему вмешательству подверглись те разделы в «О духе законов», в которых речь шла о России и россиянах. Так, например, из обоих переводов исчезла маленькая 26 глава XII книги «О духе законов» («О том, что монарх должен быть доступным»), содержавшая цитату из сочинения Джона Перри «Нынешнее состояние Велико-россии» : «Царь Петр издал новый указ, по которому подавать жалобы разрешается лишь после того, как уже будут поданы две жалобы его чиновникам. Тогда, в случае отказа в правосудии можно подать ему третью; но тот, чья жалоба окажется несправедливой, подвергается смертной казни. С тех пор никто не подавал царю жалоб». Для того чтобы изъять эти строки, повествующие о дикости петровских законов, из текста Монтескье, переводчикам понадобилось не только выбросить целиком всю 26 ю главу, но и перенумеровать все последующие, а потому в обоих изданиях XII я книга оказалась состоящей не из 30, а всего из 29 глав.
Из 2 главы XI книги «О духе законов», где философ рассуждал о различных значениях, придаваемых слову «свобода», и Крамаренков и Языков аккуратно изъяли язвительную фразу Монтескье о том, что некий народ долгое время принимал за свободу обычай носить длинную бороду. Разумеется, вместе с фразой исчезла и сноска, пояснявшая не слишком проницательному читателю, что речь идет именно о «московитах». Из 12 главы XII книги оба переводчика выбросили абзац, в котором говорилось о чрезмерной жестокости расправы, учиненной императрицей Анной Иоанновной над князьями Долгорукими, обвиненными в оскорблении величества.
«О духе законов», но зато у Языкова легко обнаружить ряд других цензурных изъятий. Так в его издании не нашлось места рассуждениям Перри о том, что московиты легко продают себя, поскольку их свобода ничего не стоит (XV, 6). Оказался пропущенным и большой фрагмент (пять абзацев), содержавший общую характеристику петровских преобразований (XIX, 14): хотя вывод Монтескье был в целом оптимистичен и сводился к тому, что реформы Петра сообщили европейскому народу европейские же нравы и обычаи и приобщили россиян к цивилизации, тем не менее суровая оценка тиранических методов насаждения этой цивилизации показалась переводчику неприемлемой.
смягчить резкость суждений Монтескье искусным и почти незаметным вмешательством в текст, первый без колебаний выбрасывал целые абзацы. Например, вот как Крамаренков перевел фрагмент, в котором Монтескье описывал петровский закон о престолонаследии (V, 14): «По установлениям Российским Царь имеет волю выбирать наследником того, кого пожелает, как из своего рода, так и из постороннего. Такое установление о наследстве причиняет многие перемены; и делает престол столь же колеблющимся, сколько само наследство есть произвольное». Но если мы заглянем во французский текст, то увидим, что Монтескье говорил вовсе не о переменах (во французском языке этому соответствует слово «changements»), а использовал куда более сильное выражение – «révolutions», которое скорее означает перевороты или смуты. Такая подмена позволила Крамаренкову сохранить этот отрывок, тогда как Языков попросту изъял его из своего перевода.
Рассуждения о стремлении российского правительства освободиться от деспотизма (V, 14) Монтескье завершал фразой, которая в современном переводе звучит так: «Но есть особые причины, которые, может быть, снова ввергнут его в то бедствие, которого оно старалось избежать». Именно этот пессимистичный вывод побудил Языкова выбросить из своего перевода целиком весь абзац. Крамаренков же сумел придать данной фразе совершенно иную окраску, а вместе с тем и смысл. Он превратил опасения автора о возможном провале всех реформаторских усилий российских властей (которые сам Монтескье считал вполне обоснованными) в пожелание избегнуть этого провала: «Но беречься ему должно, чтобы опять не подвергнуться в то несчастие, которого оно избегает».
«В Московии, где воров и убийц наказывают одинаково, грабеж всегда сопровождается убийством», – писал Монтескье в главе «О точном соответствии между наказанием и преступлением» (VI, 16). Этот важный фрагмент сохранен в переводе Крамаренкова, хотя упоминание о Московии из него исчезло и речь идет о неких неопределенных «землях» («Где равная казнь грабителям и смертоубийцам положена, там ежедневно производятся смертоубийства; мертвые, говорят в таких землях, ни о чем не доносят»), тогда как из перевода Языкова этот абзац изъят.
Впрочем, Языков тоже порой пользовался «маникюрными ножницами», для того чтобы убрать из текста Монтескье оставшиеся там после всех больших купюр нелестные для России параллели с деспотизмом. Так, из маленькой 15 главы XIX книги «О духе законов» переводчик аккуратно «вырезал» упоминание о Московии: «Перемена женских нравов имеет великое действие на правление (в оригинале: «на правление Московского государства». — Н. П.) Все связано тесно: самовластие государя естественно соединяется с рабством женщин; свобода женщин сообщается с духом самодержавного правления». Здесь надо обратить внимание еще и на то, что Языков, на протяжении всего перевода называвший «деспотизм» «деспотизмом», а «монархическое правление» «монархическим», в данном контексте неожиданно прибег к лексике Крамаренкова: «деспотизм» превратился у него в «самовластие государя», а «монархия» – в «самодержавное правление».
«О духе законов». Рассуждая о различиях людей, живущих в различных климатических условиях, автор трактата доказывал, что обитатели северных стран в силу суровости окружающего их мира более грубы по своей натуре, чем южане, а потому они гораздо менее восприимчивы к наслаждению или к ощущению боли. «Чтобы пробудить в московите чувствительность, надо содрать с него кожу», – утверждал Монтескье. Видимо, эта мысль поразила Языкова, и он не захотел просто сделать купюру в этом месте, как неоднократно делал в многих других местах. Но и сохранить в неизменном виде столь прямолинейное обвинение россиян в особой физической и нравственной загрубелости он не пожелал. Поэтому в переводе Языкова «московит» превратился в «лапландца»: «Лапландца надобно душить, чтобы заставить его чувствовать».
«Московия» или «московиты» упоминались на страницах «О духе законов» в негативном ключе, русские переводчики бесцеремонно вторгались в текст Монтескье и либо изменяли его, либо попросту изымали сомнительный фрагмент. Их вмешательство не претерпели только те места трактата, где Московия вписывалась в положительный, или по крайней мере в нейтральный контекст. Так, ссылка на Московию (в обоих переводах она называется Россией) сохранена в 9 главе IX книги («Россиян столь же мало знали в Европе, как и Крым»). Разумеется, в обоих переводах читатель мог найти слова Монтескье о том, какую ошибку совершил Карл XII, развязав войну с Россией: «Не государство, приближающееся к падению, вздумал он ниспровергнуть, но возрождающуюся державу. Русские употребили войну, которую он производил с ними, себе вместо училища. При каждом поражении они приближались к победе» (X, 13). Кроме того, у Языкова сохранились фрагменты о «весьма благоразумном» законе Петра I, касающемся сбора податей деньгами (XIII, 6) и об «очень благоразумном» законе Елизаветы Петровны, исключавшем из числа потенциальных наследников руского престола лиц, уже «владеющих другим государством» (XXVI, 23).
Лишь в одном случае бдительность словно изменила обоим переводчикам. В 17 главе VII книги Монтескье писал о том, что нет ничего противоестественного в том, чтобы женщины управляли государством, поскольку женская слабость придает правлению необходимую кротость и умеренность. Сославшись на примеры Индии и африканских государств, Монтескье завершал свои расуждения следующими словами: «Прибавив к этому примеры Московского государства и Англии, мы увидим, что женщины с одинаковым успехом управляют в государствах умеренного образа правления и в деспотических государствах». Казалось бы, читателю должно быть совершенно очевидно, что, с точки зрения Монтескье, умеренный образ правления характеризует вовсе не Россию, а Англию. Но фраза во французском тексте построена таким образом, что ей, при желании, довольно легко придать совершенно противоположный смысл. Именно так предпочли прочитать и истолковать ее Крамаренков и Языков: Россия олицетворяет умеренное правление, а Англия – деспотическое. Видимо это добровольное заблуждение и спасло этот фрагмент от изъятия в обоих переводах.
Корректировка, ретуширование образа Московии в переводах трактата «О духе законов» Монтескье – яркий пример того, как болезненно воспринималась в России просветительская критика российских порядков в конце XVIII – начале XIX в.