Приглашаем посетить сайт

Борисевич И. В. Легенда о докторе Фаусте (теоретико-литературные аспекты).

Борисевич И. В.
ЛЕГЕНДА О ДОКТОРЕ ФАУСТЕ (ТЕОРЕТИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ АСПЕКТЫ)

НАУКОВІ ПРАЦІ КАМ’ЯНЕЦЬ ПОДІЛЬСЬКОГО
НАЦІОНАЛЬНОГО УНІВЕРСИТЕТУ ІМЕНІ ІВАНА ОГІЄНКА
ФІЛОЛОГІЧНІ НАУКИ, ВИПУСК 18,
Кам’янець Подільський,”Аксіома”,2009

http://www.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Npkpnu/Fil/2009_18/2_18_Borisevich.pdf

Легенды о докторе Фаусте - безбожнике, эпикурейце, экспериментаторе, искателе знаний, богохульнике - вобрали в себя индивидуальный и коллективный опыт европейской цивилизации, подвергли сомнению господствующие христианские каноны. Поэтому принципиальная востребованность фаустовской проблематики стала вполне очевидной не только в Х1Х в., но и, главное, в трагическую эпоху ХХ столетия. Легендарная модель многопланово перекликается с фаустовскими аксиологическими моделями, она основана на гносеологически сложном мотиве договора человека с дьяволом, который осмелился в реальной действительности демифологизировать и десакрализировать основные средневековые христианские догматы (подробнее см.: 8, 10).

сомнения и поиски Фауста всегда драматичны, носят экзистенциально напряженный характер (в данном случае мы не учитываем многочисленные бурлескные и травестийные варианты пародийных версий. - И. Б.). Структуру известных гетевских версий определяют многочисленные сюжетные узлы, система персонажей, каждый из которых "отягощен" ассоциативно-символическими планами. Все это в совокупности позволило не только создать универсальную картину мира, которую пытается познать и понять легендарный Фауст, и одновременно стремится преодолеть свою разъединенность с окружающим социумом.

Литературно-легендарный поведенческий дуализм провоцирует двойственность формально-содержательной структуры, вследствие чего происходит своеобразное семантическое расщепление изначально стабильной персонажной пары (подобный прием широко распространен в мировой литературе: Филемон и Бавкида, Дафнис и Хлоя, Дон Кихот и Санчо Панса, Дон Жуан и Лепорелло, Ромео и Джульетта). Дьявол по-прежнему провоцирует заключение договора, однако конечная цель союза не столь однозначна, интересы героев утрачивают свою традиционализированную мировой культурой полярность (см.: 10, 11).

Первым продуктивным этапом эволюции легендарного материала являются многочисленные легенды и сказания, в которых фрагментарно были обозначены те формально-содержательные элементы, которые легли в основу "Народной книги" И. Шписа. По немногочисленным упоминаниям имени легендарного персонажа в сохранившихся исторических хрониках, личность Фауста имеет вполне реалистические корни (в хрониках упоминаются Фауст-книгопечатник и Фауст-чернокнижник, но изначально доминирует сакральное значение). Первая характеристика Фауста не получила интенсивного развития в литературе и культуре, вторая спровоцировала появление многочисленных фаустовских аллюзий и реминисценций, которые стали фактом средневекового европейского сознания и последующих эпох.

В сочинении И. Шписа доминирует ряд структурно-семантических планов, которые характеризуются многообразными онтологическими и поведенческими константами. Исходной доминантой легендарного сюжета стал мотив договора Фауста с Мефистофелем, который является универсальной доминантой, с незапамятных времен пользующейся чрезвычайной популярностью в различных регионах и национальных литературах. В соответствии с средневековой протосюжетной версией мотива договора, Мефистофель обязывался выполнять все желания своего антагониста (прихоти, капризы) на протяжении 24 лет, после чего следовало каноническое для средневековой культуры наказание: душа Фауста, обреченная на вечные муки, уносилась дьяволом в ад.

Заметим, что уже в "Народной книге" И. Шписа есть морализаторско-дидактический подзаголовок главная цель которого - устрашить "среднестатистического" человека ("История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике, как на некий срок подписал он договор с дьяволом, какие чудеса он в ту пору наблюдал, сам учинял и творил, пока, наконец, не постигло его заслуженное воздаяние" (8). Аналогичную аксиологическую нагрузку несет, например, полное заглавие романа В. Брюсова: "Огненный ангел" ("Правдивая повесть, в которой рассказывается о дьяволе, не раз являвшемся в образе светлого духа одной девушке и соблазнившем ее на разные греховные поступки, о богопротивных занятиях магией, астрологией, гоетейей и некромантией, о суде над оной девушкой под председательством его преподобия архиепископа Трирского, а также о встречах и беседах с рыцарем и трижды доктором Агриппою из Неттесгейма и доктором Фаустом, написанная очевидцем" (1, 339)(сходную формально-содержательную ориентацию имеют, например, средневековые легенды о Дон Жуане и Агасфере). Заметим, что такие фабульные заглавия были популярны в разные культурно-исторические эпохи.

"Народной книги" И. Шписа, она приобрела практически универсальную общеевропейскую популярность на различных трансформационных уровнях. Обыкновенного человека в этих легендах привлекали прежде всего храбрость, личностное начало, способность бросить вызов догматам средневековой церкви. Многочисленные легенды и сказания о маге и чернокнижнике докторе Фаусте на протяжении длительного периода имели национально замкнутое функционирование, не оказывая сколько-нибудь существенного влияния на культуру других европейских народов. С этого момента "Народная книга" приобретает определенную формально-содержательную независимость от основного пласта легендарного материала. Кроме того, последующие обращения писателей к этому материалу, предопределили его литературный статус. Таким образом, есть все основания квалифицировать издание И. Шписа как протосюжет.

В сочинении И. Шписа достаточно интенсивно акцентируется мотив фантастических путешествий Фауста по разным странам и континентам. Эти путешествия стали дополнительным формальным основанием для последующих национализаций фаустовской парадигмы. Чрезвычайно показательно и то обстоятельство, что сюжет о докторе Фаусте, изначально являющийся продуктом немецкой культуры, стал фактом общекультурного европейского (и всемирного) сознания. Уже в "Народной книге" неоднократно подчеркивалась универсальность гносеологических запросов Фауста, который в полной мере воспользовался фантастическими возможностям Мефистофеля. При этом активной трансформации подвергается легендарно-мифологическая фантастика, ее структурно-семантические элементы провоцируют эволюцию общеизвестного материала.

Сочинение И. Шписа со временем приобрело протосюжетную ауру и способствовало широкому распространению легендарного материала и довольно долго определяло характер его литературной трансформации. Но только гетевская трагедия стала сюжетом-образцом для литературы XIX-XX вв. При этом становится вполне очевидной необходимость переосмысления легендарной семантики популярного материала. С этой точки зрения фаустиана ХХ в. во многих отношениях апокрифична, она не ориентируется на гетевский вариант, а содержательно полемична по отношению к ней (подробнее смотри: 3, 4, 10, 13, 15 - И. Б.).

Учитывая опыт предшествующих интерпретаций, Гете создал в трагедии глобальную картину эволюции человеческих знаний от античности по свое время. Подобная культурологическая концентрация затрудняет восприятие семантических пластов произведения, в котором реалистическое и символическое образуют многослойное содержательное единство.

Существенную трансформацию у немецкого писателя претерпел мотив договора, который в большинстве версий литературной фаустианы выступал в качестве провоцирующего катализатора. В предшествующих версиях этот договор объявлялся греховным поступком, за который Фауст расплачивался вечными страданиями души. У Гете союз главного героя с дьяволом носит характер спора-соревнования между Богом и Дьяволом, сущность которого заключается в стремлении определить предназначение человека и его место в окружающем мире.

суеты. За хаосом случайных совпадений в трагедии стоит закономерность, к которой приобщается жизнеспособная активная личность. Структурно сюжет строится таким образом, что все действия и поступки развиваются в направлении от незнания к знанию, от загадок к истине.

Вполне справедливыми представляют рассуждения М. Эпштейна: "Оптимистическая оценка фаустовского труда объясняется и тем, что этот труд еще только начат, дан лишь в мечтательном предвосхищении своем, в ослепительных видениях Фауста, который, по словам Мефистофеля, "влюблялся лишь в свое воображенье". "Высший миг", пережитый Фаустом накануне смерти, вызван лишь предчувствием той "дивной минуты", когда осуществится его мечта" (14, 62). Эта истина демонстрирует всеобщую связь людей и событий. В интерпретации немецкого классика идея всеобщей связи людей и событий предопределяет человеческую жизнь, которая находится во власти высших сил. Связь вещей и событий при этом не мифологизирована, гетевский Фауст демонстрирует определенную внутреннюю свободу во взаимоотношениях с Мефистофелем.

Мотив греховности Фауста в гетевской трагедии снимается практически полностью, позднее он становится художественно-семантической условностью. Наконец, ситуация договора выполняет в различных художественных контекстах мнемоническую функцию, ориентируя восприятие материала реципиентом в содержательной связи с фаустовской традицией. Немецкий сюжет, с которым, как отмечалось выше, европейская культура познакомилась через переводы народной книги и ее театральные постановки, интенсивно национализируется различными духовными континуумами. Поликультурное функционирование легенды о маге и чернокнижнике характеризуется возрастающим уровнем универсализации общеизвестной проблематики, результатом которой является акцентируемая авторами пространственно-временная всеобщность событийного плана, получающая национально-историческую конкретность в литературных интерпретациях более поздних эпох.

"Народная книга" И. Шписа способствовала широкому распространению легендарного материала и довольно долго определяла характер его литературной трансформации. Но только гетевская трагедия стала сюжетом-образцом для литературы XIX-XX вв. Учитывая опыт предшествующих интерпретаций, Гете создал в трагедии глобальную картину эволюции человеческих знаний от античности по свое время. Подобная культурологическая концентрация затрудняет восприятие семантических пластов произведения, в котором реалистическое и символическое образуют многослойное содержательное единство (13, 15).

Существенную трансформацию претерпел мотив договора, который в большинстве версий литературной фаустианы выступал в качестве провоцирующего катализатора. В предшествующих интерпретациях этот договор объявлялся греховным поступком, за который Фауст расплачивался вечными страданиями души. У Гете союз с дьяволом носит характер спора-соревнования, сущность мире. Наконец, ситуация договора выполняет в различных художественных контекстах мнемоническую функцию, ориентируя восприятие материала реципиентом в содержательной связи с фаустовской традицией. Немецкий сюжет, с которым, как отмечалось выше, европейская культура познакомилась через переводы народной книги и ее театральные постановки, интенсивно национализируется различными духовными континуумами.

"национальных" Фаустов. Поликультурное функционирование легенды характеризуется возрастающим уровнем универсализации проблематики, результатом которой является акцентируемая авторами пространственно-временная всеобщность событийного плана, получающая национально-историческую конкретность в литературных интерпретациях более поздних эпох.

После трагедии К. Марло, известны сходные попытки авторов последующих эпох воспользоваться наметившейся фаустовской традицией в разных (преимущественно немецкоязычных. -И. Б.) литературах. Чрезвычайно показательно и то обстоятельство, что сюжет о докторе Фаусте, изначально являющийся продуктом немецкой культуры, стал фактом общекультурного европейского (и всемирного) сознания (трудно назвать национальную литературу, в которой не использовался бы классический материал). Уже в "Народной книге" неоднократно подчеркивалась всеобщность гносеологических запросов Фауста, который в полной мере воспользовался фантастическими возможностям Мефистофеля.

Во многих отношениях показателен роман Ф. Клингера "Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад", в котором отчетливо проявляется синтез многочисленных мировых традиций. Прежде всего, оригинальной является "прозаизация" легендарного сюжета, который воспринимался культурой исключительно в драматических жанрах. Вполне очевидно, что роман Клингера не получил должной оценки литературоведами, не осмыслены те многообразные культурные традиции, которые, с одной стороны активно используются в романе; с другой - конструируются в предлагаемой версии фаустовского сюжета. Для общей концепции романа характерно также гротескно-сатирическое осмысление моделируемой в романе действительности.

Чрезвычайно актуальными и современными являются характеристики и планы Фауста в начале романа: "Первое, чего он достиг, было замечательное изобретение книгопечатание книгопечатания; но второе было ужасно. Его искания и случай открыли ему страшную формулу, с помощью которой можно вызвать дьявола из ада и подчинять его воле человека. Однако, опасаясь за свою бессмертную душу, которую всякий христианин бережет, хотя и мало знает о ней" (7, 7). Дальнейшее повествование ориентируется на структурно-содержательное конструирование нескольких повествовательных планов, усложненных общекультурными традициями. Каждая часть романа Клингера имеет специфическую ориентацию на разностороннее моделирование системы сложной проблематики, в которой переплетаются реалистические и гротескно-сатирические интонации. Все повествование в целом усложняется с самого начала тем, что Фауст поставлен в ситуацию выбора между Добром и Злом, ибо Бог дал ему свободную волю. Деградация Фауста в романе Клингера ориентирована на угасание человеческого в легендарном персонаже

Так, например, в мировом онтологическом контексте мотив нисхождения в ад, декларируемый в заглавии, является той универсальной парадигмой, которая определяет во многих случаях структурно-семантическую организацию исходного материала. В подобных ситуациях Ад является экзистенциальной детерминантой, которая многопланово определяет человеческое бытие. Мифологическое царство Аида, Ад в светской интерпретации, легендарное инобытие средневекового хронотопа определяют сущностные аспекты человеческого континуума.

"Иисус Христос после распятия сошел в ад и всех оттуда вывел, окромя одного Соломона Премудраго" (9, 95). В различных вариантах данный сюжетообразующий прием используется многими писателями разных национальных литератур (А. Бирс, Ф. М. Достоевский, У. Голдинг, Н. Казандзакис, Ф. Фюман, Б. Шоу "Дон Жуан в аду", А. С. Пушкин "Фауст в аду", А. Твардовский, Данте "Божественная комедия" и др.). Возможны и принципиально другие версии данного мотива. Так, например, в романе Л. Дюрко "Счастливое путешествие доктора Фауста в преисподнюю" происходит своеобразная переакцентуация изложения материала и традиционных детерминант: дьявол выступает в роли повествователя, а не действующего персонажа.

В своей знаменитой речи классик ХХ в. Г. Гессе справедливо заметил по поводу возникновения и становления фаустовского архетипа: "Конечно, во все времена, наверное, находились смелые, незапуганные люди, которые не поддавались господству священников и скорее позволяли себе вступить в союз с Дьяволом, чем быть порабощенными и устрашенными. Сам народ создавал себе такие идеальные образы, отчасти с тайным трепетом, отчасти с известным злорадством по отношению к своим духовным притеснителям. И посмотрите: вот Фауст. В ветхой, дуалистической картине мира он является революционером, насмехающимся над всеми святыми заповедями, запретами и границами познания; в ветхой картине мира он является типом, кристаллизовавшим борьбу всей человеческой души за Свободу, Свет, Спасение, он носитель всего трагического, что эта картина мира должна была с естественной необходимостью от человечества скрывать. И потому его образ наполняет нас глубоким благоговением". Эти рассуждения в концентрированной форме выражают поведенческую и гносеологическую доминанты исходного легендарного сюжета, трансформировавшегося в своеобразный "литературный архетип".

Начиная с эпохи Средневековья, классический сюжет претерпевает поливариантные трансформации, которые усложняются столь же неоднозначными жанровыми модификациями. Традиционные структуры продолжаются, дописываются, обрабатываются, осовремениваются, подвергаются апокрифизации, часто ориентируются на поэтику фантастического, адаптируются и т. п. В большинстве версий традиционный сюжет подвергается осовремениванию, которое определяется социально-идеологическими факторами, ориентацией на нравственно-психологические концепции эпохи-реципиента.

"Фаустовский архетип" является одним из фундаментальных категорий мировой культуры XX века. Проблема эта в разных аспектах рассматривалась литературоведами и культурологами, однако ее актуальность продолжает будоражить исследовательское внимание (смотри работы В. Жирмунский, Г. Якушевой, А. Нямцу, А. Дабези, Ш. Дедеяна, Д. Смида, Г. Махала, И. Ишимбаевой и др.). Принципиально важной для эволюции литературной фаустианы является трагедия Гете "Фауст". Подобно многим другим традиционным сюжетам, она стала сюжетом-образцом, то есть приобрела статус некоего абсолюта. Сразу же отметим, что в гетевской версии наибольшую популярность в мировой литературе приобрела первая часть, а именно, заключенный договор, омоложение, наконец, история Маргариты. Во второй части трагедии писателей привлекала, пожалуй, только "Вальпургиева ночь" (наиболее значимыми являются, например, романы М. Булгакова "Мастер и Маргарита" и В. Ручинского "Возвращение Воланда, или Новая дьяволиада", трагедия В. Ерофеева "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора" и др.— И. Б.).

Показательно и то обстоятельство, что в литературе второй половины ХХ в. сформировался достаточно неожиданный интерес авторов к образу Вагнера, слуги Фауста. Персонаж, который в гетевской трагедии был второстепенным, предельно заземленным отражением некоторых негативных качеств и характеристик Фауста, в современной литературе является само достаточным персонажем, который в определенной степени тяготится своей вторичностью и пытается утвердить свое "Я" (так, например, роман В. Ная "Фауст" построен как записки Вагнера, рассказывающего о своих похождениях с учителем; сравни повествовательную организацию романа Л. Юлленстена "В тени Дон Хуана"). Архетип Фауста приобрел доминирующее впечатление в литературе и культуре XX в.. Провокационным моментом культурологического внедрения фаустовского архетипа стала категория "фаустовской души" О. Шпенглера. Таким образом, данная проблема сохраняет, с одной стороны, личное, интимное звучание, а с другой стороны проблемы связанные с Фаустом основаны на раздвоенности взаимоотношений персонажей. В этой ситуации проблема фаустовской традиции приобретает универсальное значение и звучание.

однако, предчувствие перемен изменяет его поведенческую ориентацию. Принципиально важным является введение в сюжетное развитие Мефистофеля, которому Фауст продает свою душу за молодость и возможность познания тайн вселенной. Значимым является и то обстоятельство, что в договоре нет определенного срока (обязательный элемент в догетевских вариантах фаустовского сюжета). В то же время немецкий писатель меняет аксиологические доминанты, смысл которых в трагедии ориентировался на постулаты дискуссии между Богом и Дьяволом. Мефистофелю нужно, чтобы Фауст пресытился познанием мира и отказался от поисков истины.

Получив молодость, Фауст проходит у Гете первое жизненное испытание - встречает Маргариту. История Маргариты, с одной стороны, драматична, с другой - она открывает перед героем выход в необъятный человеческий мир. Отмеченные аспекты являются структурно-содержательной основой первой части. Следует подчеркнуть, что эти эпизоды наиболее популярны в мировой фаустиане XIX-XX вв.

В таком контексте Мефистофель, как правило, воспринимается в качестве универсальной онтологической силы, абсолютно противопоставленной человеческому началу. Необходимо подчеркнуть, что в литературе этот антагонизм качественно снижается, доминантным направлением трансформации фаустовского сюжета становится исследование сходства, подобия традиционной персонажной пары. Дьявол по-прежнему провоцирует заключение договора, однако конечная цель союза не столь однозначна, интересы героев утрачивают свою традиционализированную мировой культурой полярность.

Фаустовская традиция остается той аксиологической доминантой, которая определяет функционирование универсальных проблем. Гетевская фаустиана является доминантой, которая определяет переосмысления сюжетов и образов в литературе. Гетевский персонаж проходит ряд этапов в своей эволюции. У героя сформировалось отвращение к жизни вызванное разочарованием в науке. В определенный момент Фауст думает о самоубийстве, однако предчувствие перемен изменяет его поведенческую ориентацию.

История мировой фаустианы в XX в. характеризуется многоуровневым проблемно-тематическим характером трансформации классического материала. Легендарный сюжет оказался той исключительно мощной доминантой, которая предопределила философскую глубину, эстетическое многообразие моделей создаваемых авторами. Это подтверждается процессами национализации и активного использования понятия "фаустовская душа", сформулированного в "Закате Европы" О. Шпенглером. Показательным моментом в эволюции фаустианы являются фантастические интерпретации текста. Особенностью фаустианы в таком контексте является, с одной стороны, достаточно традиционное использование гетевских коллизий, с другой -вычленением из традиционной структуры мотива договора (см.: 10).

- мотив договора человека с дьяволом аргументируется многочисленными фаустовскими аллюзиями и реминисценциями, имея при этом вполне самодостаточный структурно-содержательный диапазон. Кроме того, в литературе ХХ в. существует огромное количество произведений, в которой фаустиана непосредственно связывается с реалистическими событиями, оказали существенное влияние на судьбы конкретных народов и всей человеческой цивилизации.

С этой точки зрения весьма показательна, например, история Вергилия, который из великого поэта превратился в эпоху Средневековья в алхимика и некроманта (середина ХII в.). В начале ХV в. в средневековой культуре происходит формально-содержательная контаминация множества легенд и преданий о Вергилии, а в ХVI в. появляются английская, французская и голландская версии исходного текста, ставшего своеобразным протосюжетом. В данном случае "Знаменитая история монаха Бэкона" была культурологической реакцией англичан на европейский феномен фаустианы. Исторический Роджер Бэкон (1214-1292) впервые в европейской культуре сумел заключить договор с дьяволом, а затем и обмануть его.

В подобных версиях очевидно наличие мощного культурологического подтекста, формулирующего прямые или последовательные связи классического сюжета с многочисленным реалистически-жизнеподобными или условными конфликтами и коллизиями. Такими событиями являются мировые войны, революции, научно-технический прогресс. Фаустовская традиция приобретает в подобных интерпретациях фундаментальный мировоззренческий статус, она ориентирована на экзистенциальные состояния отдельного человека.

Для ХХ в. характерно своеобразное "расщепление" образа, вследствие чего происходит утрата новым Фаустом титанизма традиционной модели. В результате этого осуществляется размывания специфического статуса фаустовского героя. Именно поэтому в литературоведении и культурологии XX в. Фауст часто сопоставляется с Гамлетом (рефлексия), Дон Жуаном (любовь к жизни во всех ее проявлениях), Дон Кихотом (стремление осчастливить мир), Прометеем (богоборчество), Иовом (стойкость и вера) и др.

Отсутствие или нейтрализация факта смертельно ответственного "пари" приводит к взаимной травестии образов Фауста и Мефистофеля, выступающих как "усредненные" человеческие типы, которые противопоставляются друг другу в обыденной житейской ситуации и часто меняют свой "знак" и свои сюжетно-ролевые функции (смотри: Т. Манн "Доктор Фаустус", К. Манн "Мефистофель" и др.). Фаустовский сюжет неисчерпаем и бесконечен. Поэтому каждая эпоха находит в нем то, что созвучно ее устремлениям. Европейское Возрождение прославляло в нем активность человека, осмелившегося восстать против божественного мироустройства. Христианские писатели рассматривают легендарный сюжет с точки зрения религиозных задач, сочинители пьес для немецких странствующих актеров XVII-первой половины XVIII в. исходят из его сказочного и зрелищно-развлекательного характера. Штюрмеры акцентируют в Фаусте его бунтарство, просветители -гуманистическую направленность деятельности. Романтики, декаденты и модернисты видят в герое народной легенды представителя буржуазной эпохи. Наконец, писатели ХХ в. воспринимают Фауста как символ своего столетия, позволяющий познать глобальные тайны бытия. Таким образом, фаустовский сюжет можно воспринимать в качестве своеобразного философско-этического "зеркала", отражающего основные тенденции развития Мысли в разные культурно-исторические эпохи.

в их последовательной эволюции. Онтологические, гносеологические, аксиологические и философско-психологические доминанты фаустовской структуры являются содержательной основой многочисленных версий общеизвестного материала, которые помогают осмыслить глубинные тенденции развития современного Человека и Социума. Фаустовский архетип функционирует в соответствии со своеобразным ритмом развития человечества, Фауст закономерен для каждой эпохи. Полисемантизм фаустовской структуры предопределяет ее активную содержательную жизнь до тех пор, пока будет существовать человечество.

Список використаних джерел

1. Брюсов В. Я. Избранная проза. - М.: Современник, 1989. - 671 с.

2. Великие некроманты и обыкновенные чародеи. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 224 с.

3. Донченко О., Романенко Ю. Архетипи соціального життя і політика (Глибинні регулятиви психополітичного повсякдення). —К.: Либідь, 2001. - 334 с.

5. Иванов Вс. Переписка с А. М. Горьким: Из дневников и записных книжек. - М.: Сов. писатель, 1969. - 447 с.

6. Ильинская Л. С. Легенды и археология. Древнейшее Средиземноморье. - М.: Наука, 1988. - 176 с.

7. Клингер Ф. М. Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад. - СПб.: Азбука-классика, 2005. - 288 с.

8. Легенда о докторе Фаусте. - М.: Наука, 1978. - 423 с.

10. Нямцу А. Е. Миф. Легенда. Литература (теоретические аспекты функционирования). - Черновцы: Рута, 2007. - 520 с.

11. Сандулов Ю. Дьявол: Исторический и культурный феномен. - СПб,: "Лань", 1997. - 190 с.

12. Фауст и Заратустра. - СПб.: Азбука, 2001. - 320 с.

13. Федоров И. Ф. "Фауст" Гете и народная легенда о Фаусте // Контекст-1975. - М.: Наука, 1977. - С. 315-344.

15. Шейнман М. М. Вера в дьявола в истории религии. - М.: Наука, 1977. - 112 с.

16. Шпенглер О Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 1. Гештальт и действительность. - М.: Мысль, 1993. - 663 с.

17. Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. - Саранский филиал СП "Норд", 1991. - 352 с.