Пронин В. А.
Причуды баллады
В: Пронин В. А. ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЖАНРОВ
http://www.hi-edu.ru/e-books/TeorLitGenres/tlj022.htm
В конце XVIII века в пору предромантизма возникает авторская баллада, основанная на фольклорном материале, нередко чужеземном и потому экзотическом. Возникшая разновидность баллады уже имела немного общего со средневековой. Инициаторами создания таких баллад были в первую очередь немецкие поэты Готфрид Август Бюргер, а вслед за ним Иоганн Вольфганг Гете и Фридрих Шиллер. Это дало основание Н. С. Гумилеву охарактеризовать жанр баллады двояко: "История литературы знает два типа баллад - французской и германской. Французская баллада - это лирическое стихотворение с определенным чередованием многократно повторяющихся рифм. Баллада германская - небольшая эпическая поэма, написанная в несколько приподнятом и в то же время наивном тоне, с сюжетом, заимствованным из истории, хотя последнее не обязательно"(Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 247. ).
Русская литературная баллада как жанр лирики сформировалась, ориентируясь на немецкие образы, с которыми познакомил публику В. А. Жуковский. Он предложил читателям в сущности не переводы, а переложения и подражания балладным шедеврам Гете и Шиллера.
Однако вторжение жанра в Россию связано прежде всего с именем Бюргера и его героини Леноры.
Готфрид Август Бюргер (1747-1794) - немецкий поэт периода "Бури и натиска". Сын сельского священника, изучал сначала теологию в Галле, затем право в Геттингенском университете. Двенадцать лет начиная с 1772 г. прослужил деревенским судьей. Хорошо знал народную жизнь и фольклор. Излюбленным жанром поэзии Бюргера стала баллада. В 1773-1776 гг. создал на материале устного народного творчества такие баллады, как "Граф-разбойник", "Дикий охотник", "Ленора". Последняя из баллад, благодаря переводам П. А. Катенина и В. А. Жуковского, сделала имя Бюргера широко известным в России.
Образ Леноры, по словам поэта, заимствован из немецкой песни, которую пели в старину за прялкой. Однако фантастическая фабула этой баллады, восходящей к сказанию о мертвом женихе, встречается в фольклоре многих народов.
Сюжет баллады и соответственно образ героини отличаются двуплановостью: исторические события и реальные переживания переключаются автором в сферу вневременной фантастики.
В начале баллады упоминается битва под Прагой 6 мая 1757 г., в которой прусский король Фридрих II разбил войско австрийской императрицы Марии Терезии. Упоминание одного из значительных эпизодов Семилетней войны (1756-1763) придавало балладе подчеркнуто современный характер. О возлюбленном Леноры Вильгельме сказано поэтом скупо:
Пошел в чужую он страну
За Фредериком на войну;
Никто об нем не слышит;
А сам он к ней не пишет.
(Пер. В. Жуковского)
Бюргер в балладе оттеняет длительность разлуки Леноры с любимым. Семь лет - срок, достаточно часто встречающийся в фольклоре. Для Жуковского, как и для его читателей, существенно осуждение войны как таковой, которая ассоциировалась в русском сознании с недавней победой над Наполеоном.
Автор баллады передает контрастное отчаяние Леноры, которая не находит своего милого в рядах возвращающихся с войны победителей, и радость тех, кто встретил отца, супругу, невесту. Всеобщее ликование усиливает горе героини и толкает ее на отчаянный шаг: не находя сострадания ни у людей, ни у Бога, она проклинает божий свет. Для Леноры утрата возлюбленного равносильна смерти, если погиб он, то и она готова разделить с ним судьбу. Напрасны увещевания матери, которая призывает Ленору смириться; смертным грехом кажутся ей гневные речи дочери, посылающей проклятья небесам. Бюргер в балладе использует еще одну антитезу: бунт дочери и молитвенное смирение матери. Тщетной оказывается попытка матери вызвать ревность Леноры, высказав предположение, что возлюбленный оказался изменником. Любовь и верность Леноры непоколебимы, а за потерю жениха она винит только Бога.
существенно. Ленора живет в балладе по законам жанра, который стирает грань между вымыслом и реальностью. Героиня находится в состоянии крайнего возбуждения, она грезит наяву, и ее ведения материализуются.
Появление мертвого жениха на коне, скачка с ним будто бы на свадьбу, а оказывается на кладбище - это еще одно испытание Леноры, которое она храбро выдерживает. Разумом она понимает, куда влечет ее жених, но сердце заставляет быть с ним неразлучной.
Во время фантастической скачки в бесконечном ночном пространстве приметы действительности исчезают, более того, само понятие реального времени становится несущественным. Местом действия оказывается вселенская бесконечность, вместо времени - вечность. Соответственно претерпевает изменение образ Леноры, который переключается в символический план, утрачивая бытовые детали. Ленора становится олицетворением женской верности, она способна разделить с суженым его печальную долю. В финале баллады Ленора оказывается между жизнью и смертью.
С точки зрения автора баллады (с ним солидарны и русские переводчики), завершение сюжета нуждается в дидактике. Несмотря на то, что образ Леноры трактуется как олицетворение самоотверженности и верности, автор не преминул напомнить героине о необходимости покорности и тщете бунта:
Творцу в бедах покорна будь:
Твой труп сойди в могилу!
А душу Бог помилуй!
Однако и здесь следует видеть в первую очередь не урок Леноры, а проявление закономерностей жанра баллады, необходимым завершением которой считалась нравоучительная сентенция.
"Людмила", которую поэт охарактеризовал как "подражание Бюргеровской Леноре". Второй раз он сделал перевод в 1831 г., сохранив авторское название. В 1816 г. именной указатель П. А. Катенин опубликовал балладу "Ольга", которая была переложением "Леноры" Бюргера. Катенин в противоположность облагороженной поэзии Жуковского сохранил грубую простонародность оригинала. Наличие двух переводов баллады Бюргера "Ленора" вызвало полемику о путях развития жанра русской баллады. Сторонником Жуковского выступил и Н. И. Гнедич, отдавший предпочтение его принципам перевода в статье "О вольном переводе Бюргеровой баллады Ленора". А. С. Грибоедов оценил выше перевод Катенина.
А. С. Пушкин назвал "Людмилу" "неверным и прелестным подражанием", но ему нравилась "простота и даже грубость выражений" у Катенина (статья "Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина", 1833). Однако в дальнейшем собственно перевод "Леноры" В. А. Жуковского оттеснил на второй план "Ольгу" П. А. Катенина.
Через четверть века после появления "Леноры" Бюргера два немецких гения начали дружески состязаться в написании баллад. Гете был инициатором возрождения этого старинного жанра. Он еще прежде обращался к балладе.
Баллады Гете "Фульский король", "Лесной царь", "Кладоискатель", "Коринфская невеста" и другие написаны в традициях страшной сумрачной баллады. Их источниками послужили античные мифы и средневековые предания. В балладах Гете непременно присутствует что-то загадочное, поучительное, страшное, реже - смешное. Обнаженность чувств, столь характерная для фольклорных произведений, - важное свойство баллад.
Возлюбленная в "Фульском короле" не забыта до самого смертного часа. В "Лесном царе", в "Крысолове", в "Коринфской невесте" Гете передает ощущения ночных страхов. Таинственное, потустороннее, не мыслимое, но явственно ощущаемое, губительно вторгается в жизнь. А баллада "Ученик Чародея" - смешная, по-детски озорная, автор заставляет безудержно хохотать над незадачливым волшебником.
"Коринфской невесте" поэт осуждает христианский аскетизм. Преступление совершено родителями коринфской девушки, которую они во исполнение обета, данного богу, обрекли на монастырское затворничество и смерть. Гете всюду и всегда утверждает земные радости; ни кладоискательство, ни ворожба не принесут счастья.
В балладах Ф. Шиллера явственно проступает еще одно своеобразное качество жанра: баллада - драма в миниатюре. В балладах "Перчатка", "Водолаз" (Жуковский перевел ее под заглавием "Кубок"), "Ивиковы журавли" автор сначала детально воспроизводит сценическую площадку, где вот-вот начнется действие, затем поименно или только по званию представляет всех участников предстоящего события. Происшествие становится кульминацией истории, а затем следует поучительная развязка. Баллада заставляет не только пережить рассказанное, но и задуматься над происшедшим. Мораль в балладах чужда однозначной дидактики, как это имеет место в басне, вывод не подсказан читателю, его извлекает каждый сам.
Так, в балладе Ф. Шиллера "Ивиковы журавли", созданной на основе древнегреческой легенды, проводится мысль о неотвратимости возмездия за совершенное злодейство. Если нет среди людей свидетеля содеянного, то сама природа становится обвинителем, а преступник непременно выдаст себя.
Никто не вправе подвергать жизнь героя рискованному испытанию, тем более нельзя дважды искушать судьбу - таков очевидный итог баллады "Водолаз", написанной по мотивам средневековых немецких легенд. Правитель автором обвинен в жестокосердии, а пучина вод изображена в рассказе отважного юноши удивительно конкретно и вместе с тем загадочно.
Точно также и в балладе "Перчатка", сюжет которой заимствован из хроник придворной жизни французского короля Франциска I, жизнью возлюбленного прекрасная дама играет, но в ответ герой, совершив подвиг, дерзит ей отнюдь не куртуазно. Напомним, что эту балладу переводил не только В. А. Жуковский, но и М. Ю. Лермонтов.
"Поликратов перстень", сюжет которой взят у древнегреческого историка Геродота, удача прочно срослась со всеми помыслами правителя Самоса, но чем больше побед, тем страшнее собеседнику, который при последнем радостном известии поспешно покидает счастливца. Шиллер исподволь внушает мысль, что судьба переменчива, а вслед за удачами и победами неотвратимо наступают бедствия.
Сохраняя, подобно Бюргеру и Гете, эпическое повествовательное начало в балладе, Шиллер усиливает драматизм, шире использует диалог, прибегает к ремаркам, соблюдает композиционную структуру драмы.
"балладу баллад": Гете и Шиллер перерабатывали уже известные баллады, - русский поэт переиначивал баллады, созданные великими немецкими поэтами. В этом сказывается жанровая природа баллады, которая в разные эпохи различными авторами переписывается заново. Так, Гете в "Лесном царе" создал свою вольную обработку датской народной баллады. Жуковский вослед Гете сочинил самобытную версию истории, ставшей популярной благодаря немецкому поэту.
Жуковский не стремился быть педантично точным, в его строфах немало вольностей. Сравнив перевод "Лесного царя" с оригиналом и обнаружив множество отступлений от гетевского текста, Марина Цветаева, тем не менее, сделала вывод: "Вещи равновелики. Лучше перевести Лесного царя, чем это сделал Жуковский, - нельзя. И не должно пытаться. За столетие давности это уже не перевод, а подлинник. Это просто другой Лесной царь. Русский Лесной царь - из хрестоматий и страшных снов"(Цветаева М. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. Л., 1980. С. 462.) .
Восхищенная оценка переводческого шедевра Жуковского абсолютно справедлива.