ЛЮБОВЬ РОМАНЧУК
"Образ нового героя в «Фаусте» Гете"
http://www.roman-chuk.narod.ru/1/Hete.htm
Введение
Фигура Фауста впервые появилась в немецкой «народной книге» XVI в. — книге, созданной на основе народных преданий, легенд. А затем образ Фауста сделался, подобно мифо-логическому титану Прометею, давшему людям огонь, одним из тех образов, что, раз возникнув, появляются в искусстве вновь и вновь. Помимо Гёте, к образу Фауста обращались: английский драматург Кристофер Марло, немецкие просветители Готхольд Эфраим Лессинг и Максимилиан Клингер, английский поэт-романтик Джордж Гордон Байрон и австрийский — Николаус Ленау, великий Пушкин, немецкий романист Томас Манн и др.
Как отмечает В. Жирмунский, "Символическая форма философской драмы-мистерии, созданная Гете в "Фаусте" по образцу средневековой народной драмы, получает большое рас-пространение в европейских литературах романтической эпохи. "Манфред" Байрона (1817) воспроизводит исходную драматическую ситуацию "Фауста" и наиболее непосредственно связан с трагедией Гете... "Каин" Байрона (1821) сохраняет ту же символическую трактовку сюжета... Во Франции романтическую трактовку образа "Фауста" дает Альфред де Мюссе в дра-матической поэме "Чаша и уста" [7, c. 478]. Кто же такой Фауст? Что так привлекает в этом образе писателей, художников, композиторов разных времен и народов? В чем новизна этого образа для эпохи Гете?
1. Генезис образа Фауста
Фауст — историческая личность, средневековый ученый, занимавшийся, по преданию, также магией, «чернокнижием», астрологией.
Первой известной литературной обработкой сказания о продаже человеком своей души дьяволу является миракль XIII в. парижского трувера Рютбефа "Миракль о Теофиле", восходящий к восточной легенде, обработанный в X в. в латинских стихах немецкой монахиней Хросвитой Гендерсгеймской, по-французски – в поэме Готье де Куэнси (XII в.) и в драматической форме в миракле трувера Рютбефа. На основе сказания о Феофиле получили распространение и иные демонологические легенды. Однако, как отмечает В. Жирмунский, "демонологические легенды указанного типа, несмотря на их популярность в средневековой литературе, не могут считаться прямыми источниками легенды о Фаусте, за исключением, может быть, отдельных мотивов сказания о Симоне-маге. Они показывают лишь общее направление мысли и развития поэтических образов в рамках средневекового церковного мировоззрения" [6, c. 265].
Героями этих легенд часто становились средневековые ученые, пытавшиеся добиться самостоятельного синтеза философской мудрости с богословскими догмами. И то и другое вызывало недоверие, страх и осуждение у средневекового человека, ассоциируясь с кознями дьявола. Почти одновременно с книгой о Фаусте в Англии вышла аналогичная по содержанию народная книга: "Знаменитая история брата Бэкона, содержащая удивительные дела, совершенные им при жизни, также об обстоятельствах его смерти, вместе с историей жизни и смерти двух других чародеев, Бангея и Вандермаста". Книга эта послужила источником комедии та Грина "История брата Бэкона и брата Бангея", написанная одновременно с трагедией Марло о Фаусте. В эпоху Возрожденья старое поверье приобрело новые черты. В то время, как наука еще сочеталась с мистикой, свободомыслие с суевериями, "черная" магия с магией "естественной" ("натуральной"), когда эксперимент преследовал мнимонаучные цели: делать золото, создать "эликсир жизни" или "философский камень", а искание истины переплетались с земными целями: иметь успех, богатство, славу, в суеверных представлениях людей XVI в. ученые такого типа обычно получали славу чернокнижников, а их универсальные знания и их занятия приписывались, как и прежде, "договору с дьяволом". О них слагались такие же демонологические легенды, как и об их предшественниках, средневековых ученых-магах. Многие из этих рассказов, имеющих традиционный характер и типичных для "фольклора чернокнижников", в дальнейшем перенесены были на популярную личность Фауста (см. [7, c. 58-79], [1, c. 121-126], [8], [4, c. 32-33]). Любимым героем эпохи стал ученый-доктор Фауст, заклавший душу в обмен на обещание Мефистофеля раскрыть ему тайны природы, показать небо и ад. Первая книга была опубликована в 1587 г. во Франкфурте-на Майне лютеранским клириком И. Шписом. Источником книги, помимо устных сказаний служили современные сочинения по ведовству и "тайным" знаниям. В книгу вплелись также эпизоды, приуроченные в свое время к различным чародеям (Симон волхв, Альберт Великий и др.).
Первая литературно-драматическая обработка легенды принадлежит К. Марло, в начале XVII в. его трагедия заносится бродячими комедиантами в Германию, где трансформируется в кукольную комедию. Народная книга лежит в основе пространного сочинения Г. Р. Видмана о Фаусте (1598, Гамбург). А в 1674 г. Пфитцер выпустил свою обработку народной книги о Фаусте. Исключительную популярность эта тема получает в Германии во 2-й половине XVIII в. в среде писателей периода "бури и натиска" (Лессинг, Мюллер, Клингер - роман "Жизнь Фауста", Гете, Ленц). К более позднему времени относятся так называемые народные баллады о Фаусте.
Народная легенда наделила Фауста мощной тягой к знаниям, презрением к каким-либо «непоколебимым» авторитетам, бесстрашием мысли и деяний. Не страшась преисподней, он вступает в сделку с дьяволом ради знаний и радостей земной жизни. Отвага разума позволяет ему дерзко порвать с зависимостью от запретов церкви во имя познания тайн природы и полнокровной, деятельной жизни. Именно духовная отвага сделала Фауста символом неутомимых поисков свободней человеческой мысли. Это-то и влечет к нему снова и снова поэтов, композиторов, художников.
В заглавии издания И. Шписа указано, что книга издана, «дабы служить устрашающим и отвращающим примером и искренним предупреждением всем безбожным и дерзким людям». Богобоязненный протестант Шпис осуждал Фауста за безбожие. Но в самой «народной книге» звучит и восхищение смелостью ученого. В ней есть, например, такие слова: «Окрылился он, как орел, захотел постигнуть все глубины неба и земли».
В «Трагической истории доктора Фауста», написанной Кристофером Марло, Фауст изображен как титаническая натура, отважный искатель новых путей в науке, отвергающий феодальный мир и его идеологию.
М. Клингер написал о Фаусте роман, изобразив его бунтарем против феодальных порядков и защитником угнетенных крестьян.
Гёте же создал поэму о смысле существования человека и человечества, о смысле и направлении истории.
2. Образ Фауста в поэме Гете «Фауст»
Герой поэмы — не просто чернокнижник, пекущийся о собственных удовольствиях, это универсальная личность, символ человечества, ищущего истину и устремленного вперед. Гёте поставил героя лицом к лицу не только с конкретными социально-историческими обстоятельствами, но и со всей историей, с Вселенной и мирозданием.
В дерзости этой идеи проступает пробужденная переломной эпохой вера в безграничность возможностей человека, проявляется исторический оптимизм, присущий мироощущению просветителей XVIII в.
«Фауст» Гёте — выдающееся явление мировой культуры и вместе с тем глубоко национальное произведение. Национальное своеобразие сказывается уже в самой всеобщности, философичности поэтического замысла Гёте. Оно проявляется в обрисовке героя, мучимого разрывом между мечтой и действительностью. Гёте писал «Фауста» всю свою жизнь, вложив в поэму всё, чем жил сам, все свои впечатления, раздумья, познания.
В Страсбурге в начале 70-х гг. 18 в. Гете создал первый вариант великого произведения - «Пра-Фауста», который был проникнут идеями «Бури и натиска».
По поводу этого сочинения Н. С. Лейтес пишет следующее: «Его герой—молодой человек, отвергающий схоластическое знание и рвущийся навстречу жизни со всеми ее радостями и горестями; к этому его побуждает сама природа, «Дух Земли». Центр «Пра-Фауста»—трагедия естественного чувства, подобная той, о которой Гёте рассказал в «Страданиях юного Вертера». Мотивы «Пра-Фауста» сохранились в первой части «Фауста», замысел которого, однако, в процессе создания существенно обогатился. Герой поэмы вобрал в себя черты и гордого богоборца Прометея, и вольнолюбивого рыцаря Гёца, и «титана чувства» Вертера. Ведущим же мотивом «Фауста» сделались неутомимые искания героя (уже не юноши, как в «Пра-Фаусте», а старца), постоянная неудовлетворенность достигнутым, неизбывное беспокойство» [9, с. 17].
Гёте говорил о своем герое: «Характер Фауста на той ступени, на которую подняло его из народной сказки современное мировоззрение,—это характер человека, который нетерпеливо «бьется в рамках земного бытия и считает высшее знание, земные блага и наслаждения недостаточными для, удовлетворения своих стремлений» [12]. Сам Фауст признается:
.
.. Две души живут во мне,
И обе не в ладах друг с другом.
Одна, как страсть любви, пылка
И жадно льнет к земле всецело,
Другая вся за облака
Так и рванулась бы из тела [2, c. 437].
Фауст движим стремлением найти такой способ существования, при котором мечта и действительность, небесное и земное, душа и плоть совпадут, сольются. Это было вечной проблемой и для самого Гёте. Человек по натуре очень земной, Гёте не мог довольствоваться жизнью духа, вознесшегося над скудной реальностью, — он жаждал практических дел.
Таким образом, центральной проблемой «Фауста» сделалась проблема соединения идеала с реальной жизнью, а сюжетом — странствия героя в поисках ее решения.
Гёте поставил своей целью провести человека через различные фазы развития: через личное счастье — стремление к художественной красоте — попытки реформаторской деятельности — созидательный труд. В «Фаусте» поэтому нет какого-то единого конфликтного центра, он строится как нескончаемый ряд вновь и вновь возникающих конфликтных ситуаций, связанных с исканиями героя. В них выделены два больших этапа, соответствующие двум частям произведения: в первой из них герой ищет себя в «малом мире» личных страстей, во второй — в сфере социальных интересов. Каждый эпизод в «Фаусте», даже если он непосредственно жизнен, получает и символический смысл. Образы «Фауста» несут в себе несколько значений, за одним смыслом таится другой.
В «Фаусте», как и в поэме Данте, основной сюжет составляют искания и странствия героя. «Пролог на небе» намечает проблематику трагедии, художественно выражает ее философский замысел. В «народной книге» был «Пролог в аду». Перенеся пролог на небо, Гёте заявил тем самым о новизне своей трактовки темы. В просторах Космоса, на фоне вечно движущихся светил и непрерывной смены света и мрака, идет спор Господа с чёртом — Мефистофелем — о сущности и возможностях человека. Мефистофель считает жизнь человека бессмыслённой, а самого человека — ничтожным:
... он на вид –
ни дать ни взять кузнечик долгоногий,
который по траве то скачет, то взлетит
и вечно песенку старинную твердит.
И пусть еще в траве сидел бы он уютно, -
Так нет же, прямо в грязь он лезет поминутно [3, c. 41]
Господь же полагает, что ошибки человека вовсе не доказывают его ничтожества. «Кто ищет, вынужден блуждать», — возражает он. И на пари отдает человека «под опеку» чёрту, заранее уверенный, что человек не позволит чёрту унизить себя:
Знай: чистая душа в своем исканье смутном
Сознаньем истины полна [3, c. 42].
Здесь уже, в сущности, выражен основной смысл «Фауста».
Человеком, на примере которого Мефистофель пытается доказать в споре с Господом свою правоту, оказывается старый ученый Фауст, глубоко разочарованный в своих обширных, но отвлеченных познаниях.
Его монолог открывает сцену «Ночь», в которой Фауст появляется впервые. Науки кажутся ему никчемными. Средневековое знание, книжное, схоластическое, мертво, ибо не открывает «Вселенной внутреннюю связь», не помогает понять, что делать человеку на Земле, где он «терпел всегда нужду, и счастье составляло исключенье».
«Как ты все это перенес
И в заточенье не зачах.
Когда насильственно, взамен
Живых и богом данных сил, -
Себя средь этих мертвых стен
Скелетами ты окружил?» [2]
— спрашивает себя Фауст.
В сцене 4-й первой части Мефистофель, поучая студента, скажет о богословье: «Наука эта — лес дремучий». Он зло высмеет средневековых схоластов, которые «из голых слов, ярясь и споря, возводят здания теорий». По предположению исследователей, эта сцена была написана Гёте первой, еще до появления общего замысла произведения. По-видимому, это была вначале просто озорная шутка, отразившая настроения самого Гёте в бытность его студентом [9, c. 22]. Здесь прозвучит знаменитая гётевская фраза, которую не раз цитировал В. И. Ленин: «Суха, мой друг, теория везде, А древо жизни пышно зеленеет!» [3, c. 98].
В уста Мефистофеля вложена также критика тех знаний, что принесли миру просветители XVIII в., к числу которых принадлежал и сам Гёте. Фауст стремится охватить мир в его целостности, просветители же изучают природу, расчленяя ее на части:
Во всем подслушать жизнь стремясь,
Спешат явленья обездушить,
Забыв, что, если в них нарушить
Одушевляющую связь,
То больше нечего и слушать.
Из тесной кельи ученого Фауст рвется к жизни, природе, людям, хотя и знает, что в людях немало пороков.
Нам голод сердца большей частью чужд,
И мы считаем праздною химерой
Все, что превыше повседневных нужд.
Живейшие и лучшие мечты
В нас гибнут средь житейской суеты.
Но тем важнее противостоять этим слабостям и в себе и в других, тем нужнее поиски истины. Фаусту чужда мещанская самоудовлетворенность. Этим свойством Гёте наделяет Вагнера, помощника Фауста, ученого-книжника, склоняющегося перед авторитетами и мало связанного с реальной жизнью. «Несносный, ограниченный школяр!» — говорит о нем Фауст раздраженно.
Так рядом с Фаустом возникает его антипод, обозначается контраст: Фауст — Вагнер.
В ходе действия в трагедии вырастает целый ряд контрастных противопоставлений ситуаций и персонажей: Фауст и Вагнер, Фауст и Мефистофель, Фауст и Маргарита, Фауст и Гомункул (искусственный человечек), Фауст я Елена, Прекрасная, Фауст и император...
В конце 90-х гг., уже после того, как появилась первая публикация написанных к тому времени частей трагедии, Гёте набросал для себя в общем виде план и основные идеи произведения. В этой записи есть такие строки: «Спор между формой и бесформенным. Предпочтение бесформенного содержания пустой форме». Слова эти прямо относятся к спору между Фаустом и Вагнером. Вагнер — «форма», т. е. нечто завершенное, замкнутое, остановившееся в своем развитии, Фауст — «бесформенное», т. е. открытое, развивающееся. Вагнеру безразлично то, что волнует Фауста; сам он мало о чем тревожится.
Фаусту не нужна такая ученость, он не может жить, оставаясь вне жизни. Как и Вертер, он приходит к мысли о самоубийстве, — но в отличие от Вертера вовремя оставляет эту мысль. Разочарование для Фауста не безысходный тупик, а стимул к поискам истины.
Фаусту, в отличие от Вагнера, хорошо среди народа, что показывает сцена «У ворот»:
«Здесь вновь человек я, здесь быть им могу!» [3, c. 64].
Крестьяне приветствуют Фауста, благодаря за помощь, которую он оказывал им как лекарь. Они видят в нем друга. А Фауст думает о своем долге перед ними.
Следующая сцена — «Рабочая комната Фауста» — содержит важное обобщение о самой сущности жизни. Герой, погруженный в раздумье, раскрывает евангелие и начинает переводить его с древнегреческого. «В начале было Слово», — формулирует он, переводя логос как слово. Но деятельная натура Фауста не может принять ни эту формулу, ни ее вариант: «В начале Мысль была». Он находит другой, поскольку слово логос имеет несколько значений: «В начале было Дело»: Дело, деяние, труд — Фауст знает, что без этого нет человека, нет жизни людской.
Именно в этой сцене перед Фаустом появляется Мефистофель. Фауст заключает с чертом договор, чем завершается первый этап его исканий. Гёте заметно углубляет здесь конфликт, намеченный в «народной книге». Его Фауст идет на сделку с Мефистофелем не только потому, что движим жаждой полноты бытия, но и потому, что чувствует ответственность перед людьми:
С тех пор как я остыл к познанью,
Я людям руки распростер.
Я грудь печалям их открою
И радостям — всему, всему.
И все их бремя роковое,
Сам договор по своим условиям тоже отличен от договора между Фаустом и чертом из «народной книги». Там договор заключался на 24 года, в течение которых черт обязывался выполнять все желания Фауста, после чего душа Фауста переходила в его собственность. В трагедии срок договора не обусловлен. Обусловлено другое: Мефистофель должен дать Фаусту момент полного удовлетворения жизнью и собой, когда бы Фауст мог воскликнуть: «Мгновение, повремени!» Только в этом случае Мефистофель завладеет душой Фауста, потому что тогда подтвердится его уничижительное мнение о человеке как о жалком существе, — и выиграет пари, заключенное с Господом (подробнее о генезисе темы "договор с дьяволом" см. [13, c. 158-160]).
Но Фауст не может остановиться в своих исканиях; он всегда будет идти вперед. Мефистофель же станет ему и помощником, и помехой на этом пути.
Тут перед нами новое противопоставление Фауст — Мефистофель.
Мефистофель - не просто чёрт из сказки. В художественной системе философски насыщенного произведения Гёте Мефистофель, как и Фауст, предстает фигурой, символизирующей существенные жизненные начала. «Я дух, всегда привыкший отрицать», — говорит он.
Мефистофель—символ силы отрицающей. Но ведь без отрицания не бывает и созидания. Такова диалектика всякого развития, в том числе и развития свободной мысли. Вот почему Мефистофель может характеризовать себя так:
«Часть вечной силы я,
Всегда желавшей зла, творившей лишь благое…
Я отрицаю всё – и в этом суть моя» [3, c. 76].
Эти слова Мефистофеля и следующие, более точные в переводе Б. Пастернака: «Достойно гибели всё то, что существует», часто приводят как образец диалектики, то есть познания мира в его противоречиях, в борьбе противоположностей.
«Не будет также ошибкой, - замечает Н. С. Лейтис, - видеть в Фаусте и Мефистофеле две стороны единой натуры человека: вдохновенный энтузиазм и насмешливую трезвость. Не случайно Гёте дал Мефистофелю немало собственных мыслей» [9, c. 26]. C этим мнением согласны и иные исследователи [10, c. 18]. «Не будет также ошибкой, - замечает Н. С. Лейтис, - видеть в Фаусте и Мефистофеле две стороны единой натуры человека: вдохновенный энтузиазм и насмешливую трезвость. Не случайно Гёте дал Мефистофелю немало собственных мыслей» [9, c. 26]. C этим мнением согласны и иные исследователи [10, c. 18].
Mотив двойничества обретает в поэме мульти-ретроспективное звучание.
«У Фауста в роли двойника выступает его прошлая жизнь (то есть как бы Фауст Первый), а, точнее, знание и память о напрасно прожитой им первой жизни со своим утвердившимся в ней образом, который выступает как негативный вариант его существования, в отдалении от которого на возможно большую дистанцию Фауст Второй видит свою задачу в жизни №2. Определенным двойником, правда, можно назвать и Мефистофеля, олицетворяющего некоторые качества самой сути Фауста, на что неоднократно указывалось исследователями, - таким образом, Фауст имеет как бы двух двойников, наложенных друг на друга - глубина подобной ретроспекции может быть, очевидно, и больше. Так, сам Фауст заявляет: "Но две души живут во мне,/ И обе не в ладах друг с другом" [2, c. 437], имея в виду свою реальную и идeальную раздвоенность» [13, c. 85].
Во второй части трагедии, где Фауст обращается к созиданию, Мефистофель ему мешает или же искажает его намерения, привнося дух хищничества во все, к чему ни прикоснется, образ Мефистофеля приобретает сатирические черты. Именно Мефистофель становится проводником Фауста в его жизненных странствиях. Он нужен Фаусту, потому что нельзя двигаться вперед, не оставляя позади того, что уже изжило себя. Но, чуждый созиданию, Мефистофель способен помогать Фаусту лишь до известных пределов.
В первой части трагедии вехи странствий героя — это погреб Ауэрбаха в Лейпциге, кухня ведьмы, встреча Фауста с Гретхен и ее трагическая утрата.
Мефистофель хочет прельстить Фауста маленькими радостями жизни, ибо «прекрасно понимает, что отказ от творчества, от действия – конец для Фауста. Поэтому хочет заставить его забыть высокие стремления, опьянив ученого разгульной, чувственной жизнью» [5, c. 17]. Потому он вначале приводит его в трактир (сцена 5), в компанию бражничающих студентов, где слышен «рев глоток и стаканов звон», устраивая там разные чудеса: вино начинает литься из дыр в крышке стола, пьяницы принимают носы друг друга за гроздья винограда и т. п. Но это совсем не то, чего ищет Фауст, еще в момент заключения договора предупредившего Мефистофеля:
Не радостей я жду, - прошу тебя понять!
Я брошусь в вихрь мучительной отрады,
Влюбленной злобы, сладостной досады;
Мой дух, от жажды знанья исцелен,
Откроется всем горестям отныне» [3, c. 90].
Пытаю я: найдется ль исцеленье
Здесь, в этом тьме безумства, для меня? [3, c. 113]
Он, однако, не отказывается от предложенного ему ведьмой омолаживающего напитка и получает вторую, данную волшебством, жизнь.
Начинается история любви Фауста и Гретхен. Вот наконец та боль и нега, тот угар страсти, о которых мечтал Фауст. Гретхен – самый поэтичный, светлый из созданных Гёте женских образов. Простая девушка из небогатой бюргерской» семьи, она изображена как безыскусное дитя природы, как прекрасный «естественный человек», каким мыслили свой идеал просветители. Ее детская непосредственность восхищает Фауста, рефлектирующего человека нового времени. «Как неиспорченна, чиста», — восторгается он.
Сюжет тут как будто начинает приобретать черты классической комедии на любовную тему. Грубый флирт Мефистофеля с Мартой является пародией на любовный роман Фауста. Но комедия быстро оборачивается трагедией.
Любовь Гретхен и Фауста приходит в противоречие с мещанскими нравами городка. Да и сама Гретхен не может вырваться из-под власти религиозных предрассудков, ее пугают вольномыслие Фауста, его равнодушие к церкви. Любовь, которая, как казалось Гретхен, несет ей счастье, превращается в источник ее невольных преступлений. Несчастная попадает в тюрьму, ее ждет казнь. Из тюрьмы ее пытается высвободить Фауст с помощью Мефистофеля, но Гретхен отталкивает его, будучи уже безумной.
По Н. С. Лейтесу, «Вынужденное расставание Фауста и Гретхен имеет обобщенный смысл, связанный с основным содержанием центрального образа: Гретхен слишком связана всеми своими представлениями со старой Германией, чтобы стать подругой Фауста в его смелых исканиях, а Фауст — само движение вперед— не может остаться с нею» [9, c. 28].
История любви Фауста и Гретхен, по Б. Брехту, «самая смелая и глубокая в немецкой драматургии». Гретхен, как и Фауст, не только неповторимый человек с конкретной судьбой, ее образ — еще и символ патриархальной Германии; Фауст же — воплощение ищущего человечества. Вместе с тем в Гретхен отображено светлое женственное начало—любви, теплоты, обновления жизни, и в этом она навсегда остается для Фауста идеалом.
Так завершается первая часть трагедии. В последних сценах содержится важный нравственный урок: самоутверждение одной отдельно взятой личности, «сверхчеловека», как называл Гёте своего героя в «Пра-Фаусте», может обернуться катастрофой для другого человека.
в сфере общественной жизни. Изображение выходит здесь за пределы конкретных места и времени и получает широкий обобщенный смысл.
Во второй части темой поэмы становятся судьбы и перспективы человечества, временем действия — вся история и Вечность, местом — вся Земля и Вселенная. Здесь и античные мифы, и средневековые сказания, и философские концепции просветителей XVIII в., и coциально-утопические идеи, получившие развитие в XIX столетии. Драма «бурного гения» вырастает в могучее, универсальное по охвату жизни произведение, герой которого — целое человечество в лице одного человека.
Странствия Фауста, и духовные и физические, продолжаются. При этом между частями трагедии возникают своеобразные параллели и контрасты: атмосфера немецкой провинции средних веков (часть первая)— атмосфера средневекового императорского двора (часть вторая); любовь Фауста к Гретхен и ее утрата (часть первая)— любовь Фауста к Елене Прекрасной и ее утрата (часть вторая); Вальпургиева ночь, построенная на образах древнегерманской мифологии (часть первая) - классическая Вальпургиева ночь, построенная на образах античной мифологии (часть вторая). Фауст как будто движется по спирали, проходя во второй части трагедии по тем же вехам своего пути, что и в первой, только на новом круге.
В акте первом Фауст и Мефистофель попадают ко двору германского императора, и Гёте заставляет Фауста, при виде зрелища прогнившего двора, обратиться к мысли о реформах, а Мефистофель предлагает выпустить бумажные деньги под залог подземных богатств страны.
Разочарование, утрата надежды на возможность реформ пробуждают в Фаусте желание уйти из средневековья к античности и подарить современности гармонию последней.
В акте третьем Фауст с помощью Матерей (так назвал Гёте придуманных им фантастических персонажей, якобы пребывающих в просторах Вселенной и держащих в своих руках начала всего сущего) вызывает из небытия Елену Прекрасную, героиню античного мифа о Троянской войне, и женится на ней. Любовь Фауста к Елене — это уже не пламя сердца, какой была его любовь к Гретхен, а скорее отзвук мысли.
Весь этот эпизод представляет собой отражение и переоценку увлечения античностью, пережитого просветителями. Но античность не могла заслонить собой проблем современности.
Брак Фауста и Елены недолог. Их сын Евфорион отрывается от Земли и уносится в космическую высь. В этом образе Гёте создал своеобразный памятник Байрону.
Вслед за сыном уносится ввысь и Елена. В руках Фауста, пытавшегося ее удержать, остается лишь ее плащ.
«одежду», но не дух. И можно лишь мыслью уйти из настоящего в прошлое. Человеку дано жить только в ту эпоху, когда он рожден. Союз Фауста с Еленой не мог быть прочным и потому, что она — воплощение гармонической успокоенности, он же — весь беспокойство, весь в земной жизни, полной противоречий.
общего. Мефистофель предлагает сделать его генералом, но Фауста это нимало не соблазняет. «Мне вовсе не к лицу высокий сан В таких делах, где я совсем профан» [3, c. 292],—отвечает он. Взамен ему приходит в ум иное дело:
Валы ревут, кипят – и снова с мели
Они уйдут, без пользы и без цели.
В отчаянье и в страх меня привел
Но сам себя дух превзойти стремится:
Здесь побороть, здесь торжества добиться!…
И план за планом встал в уме тогда;
Я с наслажденьем чувствую отвагу:
Я оттесню, предел ей проведу
И сам в ее владенья я воду! [3, c. 289]
Акт пятый содержит развязку и ее философско-поэтическое истолкование. Фауст приступает к осуществлению своего плана, организует осушительные работы, борется с Нехваткой, Виной, Заботой, Нуждой (аллегорические образы). Вина, Нехватка, Нужда отступают, но остается Забота. Она ослепляет Фауста, «но там, внутри, тем ярче свет горит». В мысли своей он зовет на работы «тысячу рук», веря, что их труд «свершится живо» [3, c. 320]. В творческом труде для других и в предвидении результатов коллективных созидательных усилий Фауст находит высшую радость. Для него приходит пора итогов.
Звучит знаменитый монолог финала трагедии:
Кто каждый день за них идет на бой!
Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной
Дитя, и муж, истарец пусть ведет,
Чтоб я увидел в блеске силы дивной
Тогда сказал бы я: мгновенье!
И не смело б веков теченье
Следа, оставленного мной!
Я высший миг теперь вкушаю свой [3, c. 323]
Адресуя эти слова в большей мере людям будущего, чем своим современникам, Гёте выразил в них мечту о свободной общности людей-тружеников, преобразующих мир.
Пятый акт включает в себя вместе с тем размышления Гете о противоречиях буржуазного прогресса, несущего бедствия простым людям.
В старой хижине, в том месте, где Фауст хочет установить маяк, живут тихие старики, муж и жена, Филемон и Бавкида, которые не хотят переселяться с привычного места. Мефистофель со своими подручными грубо врывается к ним в дом, и они умирают от испуга. Правда, и Фауст тут не невинен: ведь он сам сказал Мефистофелю, чтобы тот любым путем устранил помехи его планам; Мефистофель же, воспользовавшись этим, поспешно уничтожает хижину стариков, причем погибает еще и странник, нашедший приют в этой хижине.
«Ну, это всё Нам прах и дым: По равной части Мы хотим» [3, c. 310]. Фауст хочет идти другим, человечным путем.
Знаменательно, что свой высший миг Фауст обретает не в успокоенности, а в движении вперед, не в достижении цели, а в предвидении ее достижения. Он не хочет останавливать мгновение. Да это и невозможно, как невозможно остановить течение жизни. Обусловленная договором формула звучит в устах Фауста в сослагательном наклонении: не как утверждение, а как допущение, предположение.
В финале Фауст изображен слепым. Гёте дает этим понять, что Фауст видел картины свободного расцвета родного края не наяву, а мысленным взором. В реальности же к нему приближается смерть. Все мечты оказываются напрасными. Труд и несомое им благо – такая же иллюзия, как и всё остальное. Звук лопат, который слышит Фауст, оказывается стуком заступов лемуров, роющих ему могилу. Мефистофель радостно суетится, полагая, что формула произнесена, и, значит, он выиграл спор.
Он дает свою характеристику и понимание Фауста и его жизни:
Нигде, ни в чем он счастьем не владел,
Последнее он удержать хотел,
Бедняк, пустое, жалкое мгновенье! [3, c. 323]
Но и умирая, Фауст одерживает над ним победу. Ангелы отнимают у Мефистофеля душу Фауста. Действие переносится на небо, где происходило и действие пролога. Со словами пролога «Блуждает человек, пока в нем есть стремленья» [3, c. 42] перекликаются слова финала: «Чья жизнь в стремлениях прошла, того спасти мы можем».
Трагедия получает своеобразное обрамление, подчеркивающее ее целостность и законченность. В небесных сферах душу Фауста встречает душа Гретхен. Звучит песня мистического хора, завершающая произведение
—
Символ, сравненье:
Цель бесконечная
Здесь — заповедность
Вечная женственность
Тянет нас к ней.
Финал — это апофеоз бессмертной сущности Фауста и Гретхен, апофеоз Человека, в котором ничто не может уничтожить человечность, любовь, свободный ищущий разум.
Таков исход договора между Фаустом и Мефистофелем. Таков итог пари между Мефистофелем и Господом. Проведя Человека через испытания и соблазны, через ад, рай, чистилище, Гёте утверждает его величие перед лицом природы, истории, Вселенной, утверждает перспективы свободного развития человека и человечества.
Фауста можно назвать человеком нового времени, времени разума и деяний. Им Гете утверждает мысль, что золотой век не в прошлом, а в будущем, но его нельзя приблизить прекраснодушными мечтаниями, за него надо бороться:
«Лишь тот достоит жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!» [3, c. 323],
- восклицает ослепший Фауст.
Правда, сцену смерти Фауста может прочесть и в ином ключе: внешняя слепота соотносится с внутренним прозреванием героя. Последнее дело Фауста, направленное на осушение части моря, оказывается такой же фикцией, мечтой, как и всё предыдущее. Более того, мечтой, за которую расплачиваются своей жизнью люди. Всё в этой сцене оказывается иллюзией: стук тысяч помогающих рук – возней лемуров (духов умерших), ощущение высшего счастья - смертью, прекрасная мечта, призванная помочь людям, - гибелью троих бедняков. Всё – видения, возникшие перед мысленным взором ослепшего Фауста. Так всегда благо соседствует со злом, счастье – с горестью, мечта – с жесткой реальностью.
Однако это говорит лишь о многозначности образа Фауста и заложенных в нем идей – недаром Гете говорил своему секретарю Эккерману, что жизнь, вложенная им в «Фауста», слишком богата, пестра и разнообразна, чтобы быть нанизанной на «тонкий шнурочек сквозной идеи» [12].
Образ Фауста стал сквозным в литературах Европы. А символическая форма философской драмы-мистерии, созданная Гете в "Фаусте" по образцу средневековой народной драмы, получила большое распространение в европейских литературах романтической эпохи. "Манфред" Байрона (1817) воспроизводит исходную драматическую ситуацию "Фауста" и наиболее непосредственно связан с трагедией Гете... "Каин" Байрона (1821) сохраняет ту же символическую трактовку сюжета... Во Франции романтическую трактовку образа "Фауста" дает Альфред де Мюссе в драматической поэме "Чаша и уста".
Библиография
– М.: Пресса, 1993. - № 7. – С. 121-126.
2. Гете И. В. Фауст (пер. Б. Пастернака) // Гете И. В. Избранные произведения. – М.: Худ. лит, 1959.
3. Гете И. В. Фауст (пер. Н. Холодковского). – Минск: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения БССР, 1956. Эккерман И. П. Разговоры с Гете. - М., 1981.
4. Гольдман М. Фауст: быль или небыль? // Знание – сила. – 1981. – №3. – С. 32-33.
«Фауст» // Гете И. В. Фауст. – Минск: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения БССР, 1956. – С. 3-29.
– Л.: Наука, 1978.
7. Жирмунский В. Очерки из истории немецкой классической литературы. - Л.: Худ. лит. - 1972. – С. 58-79.
8. Красильщиков В. А. Превращения доктора Фауста (Развитие человека и экономический прогресс Запада). - М., 1994. - 239 с.
9. Лейтес Н. От Фауста до наших дней. – М.: Просвещение, 1987. – С. 10-34.
10. Тураев С. «Фауст» – великое творение Гете // Гете И. В. Фауст. – К.: «Дніпро”, 1983. – С. 5-26.
– М.: Наука, 1989.
12. Эккерман И. П. Разговоры с Гете. - М., 1981
13. Романчук Л. Творчество Годвина в контексте романтического демонизма // Днепропетровск: "Полиграфист", 2000. - 182 с.