Иоганн-Георг-Адам Форстер
Немецкие демократы XVIII века.
Ред., вступ. ст. и прим. В. М. Жирмунского. - М. : Гослитиздат, 1956.
Иоганн-Георг-Адам Форстер (1754-1794) - один из самых выдающихся литературных и культурных деятелей Германии XVIII века. По энциклопедической широте кругозора, глубине и самостоятельности мысли, яркости писательского дарования он по праву должен быть назван в ряду таких крупнейших представителей классического периода немецкой литературы, как Лессинг, Гердер, Гете и Шиллер.
Два события имели решающее значение в жизни Форстера и в его умственном развитии. Юношей, в возрасте семнадцати-двадцати лет, он принял вместе с отцом своим участие в кругосветном плавании капитана Кука. В зрелом возрасте он активно участвовал в французской революции как политический руководитель Майнцской республики. Соответственно этому путь его развития, как и его жизненная судьба, оказались не похожими на обычную судьбу немецких писателей XVIII века: он не был человеком книги, филологом или абстрактным философом, как большинство из них, он был естествоиспытателем и путешественником с широким опытом сравнительного народоведения, и от философской и моральной Теории буржуазного Просвещения он сумел найти путь к революционной общественной практике не только как убежденный идейный сторонник, но и как выдающийся участник французской буржуазной революции в годы ее наивысшего подъема.
Предки Форстера происходили из Шотландии: в середине XVII века, в связи с событиями английской революции, семья должна была эмигрировать и переселилась в польские земли. Как протестанты, живя в немецкой среде, Форстеры оказались онемеченными. Отец писателя Иоганн-Рейнгольд Форстер (1729-1798) скромным пастором в деревне Нассенхубен близ Гданьска (Давдига); овладев самоучкой естественными науками и семнадцатью языками, он приобрел в свое время известность благодаря ученым трудам по ботанике, зоологии, географии и этнографии. Своего старшего сына Георга он воспитывал сам, обучив его в раннем возрасте классическим и иностранным языкам и основам естественных наук. Благодаря выдающимся способностям Форстер-сын уже с детских лет сделался ближайшим помощником отца в его научной работе.
В 1765 году Рейнгольд Форстер получил приглашение от русского правительства посетить основанные в то время на Волге немецкие «колонии» и представить доклад об их состоянии, о естественных богатствах волжского края и перспективах его дальнейшего заселения. В качестве «помощника» отец захватил с собой своего одиннадцатилетнего сына. Путь лежал через Петербург в Нижний Новгород (ныне Горький), оттуда вниз по Волге в Самарский и Саратовский край и далее на юг, до озера Эльтон в «калмыцких степях». Донесение, представленное Рейнгольдом Форстером, который был человеком прямым и независимым, было неблагоприятно дли затеи Екатерины II и ее сотрудников; оно сообщало о тяжелом положении колонистов и обличало произвол и хищения местного начальства. Доклад не понравился, и Форстер лишился не только надежды на службу в России, но и денежного вознаграждения за свой труд. Находясь зимой 1765-1766 годов в течение нескольких месяцев в Петербурге, Рейнгольд Форстер отдал своего сына в немецкое училище св. Петра, единственное учебное заведение, в котором Форстеру вообще довелось учиться и где он, по-видимому, успел усвоить начальные основы русского языка.
Обучением сына он по-прежнему занимался сам; оба вместе зарабатывали переводами научной литературы на английский язык: переводил сын, а редактировал отец. В числе этих работ был и английский перевод «Краткого российского летописца» Ломоносова, подписанный инициалами юного переводчика (Лондон, 1767). 1
В 1772 году Рейнгольд Форстер был приглашен английским адмиралтейством принять участие в качестве ученого-естествоиспытателя во втором кругосветном плавании капитана Джемса Кука, помощником он взял с собой и на этот раз своего семнадцатилетнего сана.
Вторая половина XVIII века была временем растущей колонной экспансии Англии, оттеснившей Голландию и все более сильно конкурировавшей с Францией как с колониальной державой. Капитан Кук уже в 1769 году совершил свое первое кругосветное плавание, обследовав вслед за голландцами и французами твое побережье Австралии и острова Полинезии, и тем самым открыл путь для будущей английской колонизации островов Тихого океана. Основной задачей второй экспедиции Кука было обследование морей Антарктики, где предполагалось существование южного континента, а также дальнейшее изучение южной части Тихого океана.
Плавание, в котором приняли участие отец и сын Форстеры, продолжалось три года (1772-1775). Экспедиция обследовала южную часть Полинезии и открыла ряд новых островов (Новые Гебриды, Новая Каледония, о. Норфольк, Южная Георгия и другие). Более длительным было повторное пребывание на о. Таити и да берегах Новой Зеландии. Попытки проникнуть глубже в Антарктику были предприняты Куком три раза; в последний раз он был остановлен льдами южнее 71° южной широты. Форстеры вели подробный дневник путешествия и помимо множества географических и этнографических наблюдений привезли с собою альбомы сделанных Георгом зарисовок и обширные коллекции растений, животных, минералов, а также предметов материальной культуры населения Полинезии.
Вернувшись в 1775 году в Англию, Рейнгольд Форстер совместно с сыном подготовил, для печати и частично издал (1776) собрание, своих материалов о флоре Полинезии и предполагал опубликовать подробное описание кругосветного плавания. Однако по предварительному договору право публикации такого описания било резервировано за английским адмиралтейством. В результате возникшего на этой почве конфликта Форстеру-отцу было отказано в разрешении, которого он добивался. Прославленный путешественник, ставший за это время почетным членом многих европейских академий, он снова оказался без работы и в тяжелой нужде. В этих обстоятельствах Форстер-сын, официально не связанный никаким договором с английским правительством, взял на себя литературную обработку и публикацию материалов, собранных совместно с отцом. Результатом явилась первая книга молодого Форстера, написанная сперва по-английски (1777), а затем по-немецки (1778), «Путешествие вокруг света Иоганна-Рейнгольда Форстера и Георга Форстера в 1772-1775 годах». Книга вскоре переведенная и на другие языки, сделала Георга Форстера в возрасте двадцати трех лет европейской ученой знаменитостью.
«Путешествие» Форстера существенным образом отличается от более ранних произведений этого жанра, принадлежащих перу знаменитых мореплавателей нового времени и обычно представляющих сухие корабельные дневники, собрания голых фактов и эмпирических наблюдений. Это - литературное произведение, в котором выступает яркое художественное дарование молодого писателя, умение изображать и в то же время обобщать, придавая отдельным фактам внутреннее единство мировоззрения автора, человека с широким культурным и научным кругозором, просветителя и гуманиста. Научные наблюдения физико-географического характера, дневник ученого путешественника с заметками о климате и погоде, о растительном и животном мире чередуются с яркими картинами природы, плавания по южным морям, суровых штормов, столкновений с плавучими льдами Антарктики, морского свечения; тропические пейзажи Полинезии представляют живописный фон для этнографических описаний. В центре внимания и интересов путешественника стоят вопросы народоведения - различные формы жизни человеческих коллективов в условиях первобытной цивилизации; и именно в качестве правдивого этнографического источника книга Форстера не утратила до сих пор своего научного значения.
«первобытного человека». Идиллическому представлению Руссо о «счастливой» и «невинной» жизни дикарей он противопоставляет трезвую мысль о трудностях борьбы за существование, с холодом и голодом, на ранних ступенях человеческой культуры, о преимуществах для человеческого счастья «наших цивилизованных нравов», несмотря на все пороки, присущие европейской цивилизации. Он отмечает в варварском обществе зарождение социальной дифференциации, патриархальных форм деспотизма и эксплуатации человеческого труда. «Нравы» дикарей и моральные принципы их поведения он пытается объяснить особенностями их существования и уровнем их культурного развития. Вместе с тем он относится к туземцам Полинезии с глубокой человеческой симпатией, со всей решительностью осуждая акты насилия «цивилизованных» колонизаторов, первые шаги той разбойничьей политики безжалостного порабощения и истребления туземного населения, свидетелем которых ему пришлось неоднократно быть во время его путешествия. «Заботиться о человеке и сделать его счастливым - вот две важнейшие задачи государственного искусства. О, если бы европейцы со всей их ученостью никогда не увидели южных морей! Чего стоит Европа, прогресс, культура, если при этом погибает человек?.. Но печальная истина заключается в том, что политические системы Европы и любовь к людям никогда не находятся в согласии друг с другом». Так живые наблюдения молодого этнографа уже предвосхищают критику общественно-политических отношений «старого света» с позиций просветительского гуманизма. Тем временем Рейнгольд Форстер, все еще материально неустроенный, попал в Лондоне в долговую тюрьму, и его сыну пришлось взять целиком на себя заботу о семье, оставшейся в бедственном положении. Потеряв надежду найти работу в Англии, он предпринял поездку сперва в Париж, потом в Германию (1777-1778) в целях издания научных материалов экспедиции и в поисках постоянной службы для себя и для отца. Его поездка, в особенности по Германии, превратилась в триумфальное шествие: известные ученые и писатели, государственные деятели и знатные люди наперебой искали знакомства со своим знаменитым молодым соотечественником, первым немцем, совершившим кругосветное путешествие. В Дюссельдорфе он сблизился с другом молодого Гете, сентиментальным философом Якоби, с которым затем поддерживал многолетнюю переписку; в Брауншвейге он беседовал с Лессингом и его литературными друзьями; в Берлине - с Николаи и другими корифеями господствовавшего там просветительского свободомыслия; несколько позже его посетили Гете и путешествовавший в его сопровождении веймарский герцог Карл-Август. Гете на всю жизнь сохранил глубокое уважение к Форстеру, которое высказывал неоднократно и после смерти последнего, не смотря на различие их политических убеждений. Но наиболее тесные дружеские связи завязались у Форстера с некоторыми профессорами Геттингенского университета - с известным сатириком Лихтенбергом, математиком и физиком по своей научной специальности, одним из наиболее передовых представителей немецкого буржуазного Просвещения, и с филологом-классиком Гейне, долголетним другом и корреспондентом Форстера. Дочь Гейне Тереза, выделявшаяся своим живым умом, литературными вкусами и способностями, стала впоследствии женою Форстера (1785).
Несмотря на широкие научные и литературные знакомства и связи, Форстеру не без труда удалось устроить своего отца профессором естественных наук в Галле; сам же он вынужден был принять приглашение ландграфа Гессен-Кассельского Фридриха II, снискавшего себе печальную известность своей торговлей немецкими рекрутами. По примеру других меценатствующих князей, Ландграф пожелал украсить недавно основанное в его резиденции учебное заведение, носившее пышное название Каролинум, пригласив в качестве профессора по естествознанию знаменитого путешественника.
В Касселе на этой скромной научной должности Форстер пробыл шесть лет (1779-1784). Продолжая заниматься естественными науками, он вместе с Лихтенбергом предпринял издание научно-популярного периодического органа просветительского направления - «Геттингенский журнал науки и литературы» (с 1780 года), в котором опубликовал ряд статей по вопросам географии и народоведения, основанных на материалах его плавания в Полинезию.
Эти и последующие журнальные работы Форстера, позднее объединенные в трех выпусках его «Мелких статей» (1789 и след.), приближаются к жанру английских «эссе» («опытов»), они обращены не к узкому кругу ученых специалистов, а к читателю-бюргеру, ищущему просвещения и поучения, и объединяют результаты научного исследования и исторической критики с широкими философско-публицистическими обобщениями. В своей последовательности они наглядно отражают эволюцию мировоззрения и интересов автора: первая серия посвящена по преимуществу вопросам народоведения (1780-1789), во второй преобладают проблемы искусства и литературы (1789-1791), в третьей, увидевшей свет уже после смерти Форстера (1797), царит политическая публицистика, связанная с событиями французской революции.
первого раздела Польши (1772), когда правящая дворянская партия пыталась, в целях спасения польского государства, провести в духе так называемого просвещенного абсолютизма некоторые реформы прогрессивного характера, в частности улучшить дело народного образования. В связи с этим было задумано преобразовать Виленскую академию, находившуюся до того времени в руках иезуитов, в университет современного типа. «Эдукационная комиссия», ведавшая вопросами просвещения, пригласила в состав профессоров нового университета нескольких ученых-иностранцев. Форстер, как уроженец польских земель, лишь по разделу 1772 года перешедших к Пруссии, мог рассматриваться как польский подданный. Ему были предложены хорошие материальные условия, средства на расширение университетской библиотеки и на устройство ботанического сада. Со своей стороны, как ученый-естествоиспытатель, он должен был содействовать более широкому изучению и практическому использованию природных богатств страны. По дороге в Польшу Форстер провел некоторое время в центрах горного дела - в Гарце и Саксонии, практически изучая геологию и минералогию, входившие в круг его будущих обязанностей как профессора. Его путешествие из Касселя, через Веймар, Лейпциг, Дрезден, Прагу и Вену, в Варшаву и Вильно и на этот раз превратилось в ряд непрерывных триумфов и многочисленных встреч с наиболее выдающимися людьми ученого и литературного мира. Особенно гостеприимно его приняли в Вене, где император Иосиф II, пожелавший увидеть лично знаменитого путешественника, пытался отговорить его от поездки в Польшу и удержать в своих владениях. Не менее радушно приняли Форстера и в Польше, где встречи с ним искали руководящие деятели польского государства. Лекции в Виленском университете Форстер вынужден был читать по-латыни, одновременно занимаясь изучением польского языка, который он немного знал с детства. Программы его курсов, сохранившиеся до сих пор в архиве университета в Вильнюсе, написаны по-латыни и по-польски.
Однако скоро Форстеру стало ясно, что реформы университетского образования, предпринятые «эдукационной комиссией», фактически оставались на бумаге. Научной жизни и научного общения в университете не было. Перспективы развития польского государства в период между двумя разделами не могли быть благоприятны даже для тех робких реформ сверху, в которых польские патриоты надеялись увидеть начало национальное возрождения. Форстер в своих письмах и дневниках с горечью отмечает безраздельное господство шляхты и духовенства над невежественными и порабощенными народными массами, теми «миллионами людей», которые, «находясь на положении подъяремного скота, лишены здесь всех человеческих прав и не причисляются к нации, хотя и составляют ее большинство». Форстер оказался в полном одиночестве в Чуждой ему в идейном отношении среде и должен был убедиться в-бесперспективности при данных условиях своих просветительских иллюзий практического общественного служения. Он замкнулся в себе и в своей семье, поддерживая переписку со своими учеными друзьями в Германии-с философом Якоби, с Гейне, с молодым анатомом профессором Земмерингом, с которым он познакомился еще в Лондоне и подружился в Касселе.
в морской экспедиции, снаряжаемой для исследования Антарктики. Назначенный начальником экспедиции капитан Муловский посетил Форстера в Вильно. Дальнейший ход переговоров отражают письма Форстера Муловскому, начальнику морского ведомства адмиралу Сенявину и лично Екатерине II, а также его сообщения своим немецким корреспондентам. 2 Заманчивые перспективы нового кругосветного плавания увлекли Форстера, а щедрые условия русского правительства позволили ему освободиться от бремени материальных обязательств, которые связывали его с Польшей, и обеспечить будущее своей семьи. Он расстался с Виленским университетом и на время вернулся в Германию. Однако отъезд затягивался, и в конце концов экспедиция была отложена в связи с началом русско-турецкой войны, во время которой капитан Муловский погиб смертью храбрых. Но Форстер не сразу оставил мысль о более широком поле практической научной деятельности. В том же 1787 году он вступил в переписку с испанским ученым и дипломатом д'Элюаром, который передал ему предложение принять участие в испанской экспедиции на Филиппинские острова. Однако и этот план не осуществился. Тем временем с помощью друзей Форстеру удалось получить скромное место директора университетской библиотеки в Майнце.
духовных курфюршеств на Рейне (Майнц, Трир, Кельн) страдало от двойного гнета клерикального деспотизма и феодальной эксплуатации. Транзитная торговля по Рейну и его судоходным притокам, определившая в прошлом экономическое процветание когда-то «вольного» города, была почти полностью парализована бесчисленными таможенными барьерами между мелкими «суверенными» государствами, лежащими по течению реки. Курфюрст-архиепископ Майнцский Фридрих-Карл фон Эрталь вел светский образ жизни, славился своей расточительностью, окружил себя блестящим двором, стремился участвовать в «большой политике» и в то же время, следуя моде, старался казаться «просвещенным» - монархом и покровителем науки.
в Майнце, думал Форстер, даст ему «покой, досуг и независимость» и возможность посвятить себя научной работе. Ко времени переезда в Майнц мировоззрение Форстера сложилось окончательно в результате глубокого идейного кризиса, о котором полнее всего свидетельствует его дружеская переписка, в особенности в виленский период, в годы вынужденной замкнутости и одиночества. В Касселе молодой Форстер был склонен к сентиментальной религиозной экзальтации, которая когда-то сблизила его с Якоби, проповедником философии «чувства и веры». Вместе со своим другом Земмерингом он вступил тогда в масонскую ложу, сблизился с розенкрейцерами, искал истину в их теософских бреднях. Уже к концу пребывания в Касселе наступает отрезвление. Герцен, внимательный читатель переписки Форстера, дает в своем дневнике 1844 года глубокий анализ этого идейного перелома, во многом родственного его собственным философским исканиям в период созревания его материалистического мировоззрения: «Его переписка начинается собственно с 1778 года, вскоре знакомится он с Якоби и подчиняется его влиянию, но долго он не мог живую душу свою пеленать в романтическую философию, и с 1783 года настает решительная реакция и полное развитие сил и самосознания, и тут Форстер появляется лицом великим, достигающим колоссальности в 1791, 92, 93 годах. Эпоха его переворота от религиозных мечтаний к трезвому сознанию бесконечно занимательна. Чем больше он отходит от мечтаний, тем ярче начинает он понимать социальное положение человека, тем глубже он разумеет жизнь и природу; ему несколько тяжел сначала разлагающий скептицизм, но истина ему дороже всего, и он тотчас видит пользу и благо истины, хотя она и не так пестра, как ложь». 3
В результате этого идейного кризиса Форстер отказывается от всех иллюзий фидеизма, которые тяготели над ним в юношеские годы. Он признается своему другу Земмерингу: «Я теперь так спокоен, так доволен, так счастлив - без бога и без молитв, как никогда не был прежде при сильной и беспокойной вере». Он называет теперь «своим героем» французского материалиста Гельвеция. Чувственное восприятие он признает единственным источником познания: «Я по крайней мере ничего не понимаю в вещах, которые стоят над материей». Как просветитель, он отстаивает право человеческого разума на свободное искание истины: «едино-спасающая философия» ему так же ненавистна, как и «единоспасающая церковь». Всякое насилие государства над разумом и верой заслуживает осуждения. «Подлинно просвещенный человек не нуждается в господине», вот почему светские и духовные деспоты так «ненавидят истинное просвещение».
Тем самым просветительская идеология Форстера, его культ разума и свободной человеческой мысли перерастают из сферы абстрактно-индивидуальной в политический протест против феодального гнета и деспотизма. «Политический деспотизм такое же зло, как и религиозный», - заявляет Форстер; основанием того и другого являются невежество, темнота и терпеливая покорность широких масс. Если когда-нибудь человечество достигнет «реального прогресса на пути к блаженству и миру», то первым условием к тому будет освобождение от всех форм церковной религиозности и «иерархии», «чтобы единство и гармония мнений были результатом совершеннейшей свободы». «Это будет также время, когда прекратится деспотизм светских князей всех родов, уступив место полному владычеству закона".
и этнограф с широкими культурно-философскими интересами, Форстер становится теперь литературным и художественным критиком, который рассматривает вопросы эстетики в широкой перспективе культурных и общественных проблем современности. Как «свободомыслящий человек», он выступает в защиту нового стихотворения Шиллера «Боги Греции» (1788) против графа Фридриха Штольберга, «бурного гения», друга молодости Гете, ставшего теперь ревнителем христианского благочестия. Штольберг осуждает Шиллера как «апологета язычества». Эта фанатическая нетерпимость религиозного обскуранта получает в статье Форстера заслуженную отповедь. Форстер защищает право человека «следовать своему разуму», он борется за «нравственную свободу» и «самоопределение», против всякого насилия и принуждения в делах совести, против «духовного рабства». В поэтических красотах античных «вымыслов и мифов», возрожденных в поэзии Шиллера, просветитель-гуманист видит отражение прекрасной «юности человечества». Защитником классического идеала прекрасного Форстер выступает одновременно и в теоретической статье «Искусство и современность» (1789). Античное искусство является для него, как и для Шиллера, художественным воплощением идеала просветительского гуманизма, для которого «человек есть высший предмет искусства, творящего прекрасное». Среди благоприятных условий, содействовавших «прекрасному равновесию физической и моральной культуры» в древней Греции, Форстер отмечает «свободу общественных учреждений». Искусство существовало тогда не только для того, чтобы украшать дворцы богатых, служа предметом эгоистического наслаждения для немногих, - оно обращалось ко «всему народу», воспитывая любовь к родине, героическую доблесть и патриотизм, пламенное рвение к общественному благу. Напротив, искусство нового времени развивалось под гнетом «феодальной тирании», под «холодным дыханием деспотизма», столь же губительным для художественного творчества, как и для моральной доблести. «Любовь к отечеству не может вдохновлять того, кто не имеет отечества, а только господина», -решительно заявляет Форстер. Фантазия художника не в состоянии вдохновиться суевериями и предрассудками или схоластической псевдоученостью; ее сковывает бесплотный спиритуализм христианской религии, которая провозгласила, что «бог есть дух», и видит идеал прекрасного в образе грудного младенца или терпеливого мученика. Так эстетика классического гуманизма становится идеологической опорой просветителя Форстера в его борьбе против феодально-клерикального мировоззрения.
Однако, выдвигая античное искусство как высший образец прекрасного» Форстер отнюдь не разделяет исключительности классических вкусов, характерной для многих просветителей XVIII века. Школа практического народоведения открыла перед ним, по сравнению с большинством его современников, более широкие этнографичемкие и исторические перспективы; живые симпатии ко всем народам, независимо от различий расы и культуры, наложили отпечаток и на его литературные интересы. Именно как этнограф он познакомился впервые с древнеиндийской драмой Калидаса «Сакунтала» в переводе англичанина Вильяма Джонса, основоположника западноевропейской индианистики, и перевел ее в Я791 году с английского языка на немецкий. Перевод этот, сделанный прозой, имеет большие литературные достоинства и открывает собой период растущего в Германии интереса к древнеиндийской поэзии и философии: Гете в том же году откликнулся на него в печати сочувственным четверостишием, Гердер переиздал его после смерти Форстера как классический памятник мировой поэзии и как дань уважения памяти переводчика. В те же годы Карамзин перевел в «Московском журнале» (1792, 4. VI) отрывки из «Сакунталы» по Форстеру и посвященное ей стихотворение Гете и затем перепечатал свой перевод в неоднократно переиздававшемся «Пантеоне иностранной литературы», положив начало знакомству русского читателя с классической литературой древней Индии.
«Сакунталу» многочисленными историко-этнографическими примечаниями. Он думал в дальнейшем заняться изучением санскрита, персидского и арабского языков, среди политических треволнений своей парижской жизни мечтал о путешествии на Восток, собирал материалы для исследования о древнеиндийской литературе. В посвящении к «Сакунтале» он писал, в духе исторического универсализма Гердера, что творческая энергия человека, одинаковая в своей основе, меняет свой облик под влиянием местных условий. К этой мысли он возвращается в статье «О местном и общем в человеческой культуре» (1791), представляющей, по-видимому, философское предисловие к названному выше исследованию. Искусство, поясняет Форстер, изображает прекрасную индивидуальность, различную в соответствии с особенностями места и времени. Сравнение искусства разных народов позволяет отделить в нем общечеловеческое от индивидуального и местного и тем раскрыть более правильное понятие о человеке. Индийская поэзия представляет исключительную по своей красоте разновидность человеческого характера. Она может служить подтверждением того, что тончайшие чувства человеческого сердца так же хорошо могут найти свое выражение на Ганге среди смуглых людей, как на Рейне, или Тибре, или Илиссе среди людей со светлой кожей.
Первые известия о революции во Франции Форстер, подобно большинству передовых людей Германии, принял с сочувственным интересом и энтузиазмом. Мысль о том, что Европа находится на пороге великой революции, мелькала в его письмах задолго до ее начала. Человек широкого кругозора и практического научного опыта, он тяготился оторванностью книжной теории от общественной практики. «Мне кажется, что на свете пишут слишком много, а действуют слишком мало», - заявляет он в письме к Якоби в начале 1789 года. Теперь он внимательно следит за событиями во Франции, радостно отмечая осуществление в государственном устройстве того, что «философия взрастила в умах». «Не было еще примера тому, чтобы столь полная перемена стоила так мало крови и опустошения», - пишет он Гейне после взятия Бастилии. Переписка Форстера ясно показывает новый круг его интересов: общественно-политическая тема все более выдвигается в ней на первый план. Последовательно отражая события революции во Франции и на Рейне, свидетелем и участником которых был Форстер, она является в эти последние годы его жизни ярким документом его политического развития и деятельности. В марте-июле 1790года Форстер совершил поездку в Англию, надеясь договориться с лондонскими издателями о печатании своих естественно-научных трудов. Форстера сопровождал молодой Александр Гумбольдт, его ученик, впоследствии знаменитый географ и путешественник. Ехали с остановками: из Майнца вниз по Рейну, мимо Кельна, Дюссельдорфа, Аахена, оттуда через Фландрию, Брабант и Голландию в Лондон; на обратном пути Форстер побывал в революционном Париже, где видел приготовления к «празднику Федерации» в первую годовщину взятия Бастилии. Путевой дневник Форстера и его письма к жене послужили материалом для его «Очерков Нижнего Рейна, Брабанта, Фландрии, Голландии, Англии и Франции в апреле, мае и июне 1791 года», первый том которых вышел в свет в том же году; второй том, посвященный Англии, остался незаконченным: посмертное издание 1794 года содержит необработанные путевые заметки и дневники.
«Очерки Нижнего Рейна» - первый опыт Форстера в области политической публицистики - в художественном отношении, несомненно, лучшее его произведение. В свободной форме путевого дневника Форстер развертывает перед читателем широкую панораму общественной жизни Европы, его «начинающегося политического пробуждения на заре французской революции. Мрачным фоном являются первые страницы книги - картины феодальной Германии разрушенные рыцарские замки на Рейне - «гнезда родовитых разбойников», постепенное экономическое разорение основной массы трудящихся, рейнских крестьян-виноделов, повсеместное нищенство как результат народной нужды; в Кельне - деспотизм церкви, безраздельное господство религиозного фанатизма и суеверия; в обезлюдевшем «вольном городе» Аахене -упадок торговли и ремесел, скованных «цеховым насилием», в то время как непосредственно за чертою города, в многочисленных поселках, не стесненных рамками средневековых цеховых ограничений, беспрепятственно развивается новая капиталистическая текстильная мануфактура и соответственно, по мнению Форстера, растет и народное благосостояние.
Однако соседние Фландрия и Брабант уже охвачены революционным брожением, отголоски которого проникают и в немецкие земли. В зависимости от местных условий брожение это имеет разные формы и разные тенденции, далеко не всегда одинаково прогрессивные. Форстер внимательно отмечает эти различия. Реакционный характер имеет национальное движение в австрийские Нидерландах, где борьбу за политическую независимость возглавляют духовенство и местная знать, недовольные либеральными реформами Иосифа II, посягнувшего на господствующее положение католической церкви. Но в Аахене идет борьба против привилегий патрициата в городском самоуправлении, а в Люттихе, не без влияния событий во Франции, возникло широкое народное движение, направленное против деспотического правления феодального властителя города, князя-епископа. Имперские власти, напуганные французской революцией, из страха перед народными движениями готовятся подавить их военной силой. Форстер, как философствующий наблюдатель, защищает право народа бороться против «беззастенчивых правителей», в своих политических рассуждениях он отстаивает «неотчуждаемые права, отказ от которых препятствует нравственной цели человеческого существования». Когда причиной революции, как это бывает обычно, является «невыносимый гнет тирании», Форстер, ссылаясь на эти права человека, оправдывает революцию.
Осуществление своего идеала политической свободы Форстер видит в Голландии. Он превозносит трудолюбие голландского народа, его энергию и предприимчивость, его мужество и выдержку в борьбе за национальную независимость. Уничтожение политического деспотизма, отсутствие феодальных ограничений, препятствующих свободному развитию промышленности и торговли, - залог процветания народа. Картину такого экономического процветания представляет, в изображении Форстера, свободная Голландия. Форстер стоит, таким образом, на платформе буржуазной революции, но, подобно большинству просветителей XVIII века, выступая как революционный идеолог третьего сословия, он еще не видит противоречий слагающегося буржуазного общества, новых форм капиталистического гнета и эксплуатации, идущих на смену феодальному порабощению.
«Очерки» Форстера как художественное произведение до известной степени продолжают традицию философского народоведения его «Кругосветного путешествия», хотя современная общественно-политическая тема и сообщает его путевым картинам значительно большую целеустремленность и актуальность, придавая его философско-политическим обобщениям ярко выраженный публицистический характер. В острых наблюдениях и зарисовках путевого дневника со смелой прямотой и независимостью выступают политическая тенденция автора, гуманиста-демократа, его писательская личность и темперамент, его живые симпатии к борьбе народов за свою свободу и независимость и его ненависть к политическому угнетению и церковному мракобесию. «Очерки Нижнего Рейна» являются началом деятельности Форстера как политического публициста, широко развернувшейся под непосредственном впечатлением политического движения в Европе в первые годы французской революции. Этой теме, составляющей главное содержание «Очерков», посвящается специальная статья «Революции и контрреволюции в 1790 году» Она пытается обменить своеобразные местные условия различных по своим политическим тенденциям общественных переворотов в Голландии и Брабанте, в Венгрии, Польше и Швеции, в Люттихе и во Франции. Сборник «Воспоминания 1790 года», выполненный по специальному заказу либерального берлинского издателя Фосса, представляет серию исторических картин и портретов современных политических деятелей, иллюстрированную гравюрами Ходовецкого и других известных художников: своего рода политический ежегодник, в котором Форстер в популярной форме, с точки зрения просветителя, сторонника прогресса, но отнюдь еще не революционера, рассказывает о важнейших событиях и лицах, занимавших внимание немецкого и европейского читателя в течение последнего года. Для политической эволюции Форстера особенно показательны его обзоры английской литературы за 1788-1791 годы, печатавшиеся ежегодно в журнале «Анналы» Архенгольца. В этой «Истории английской литературы» собственно художественной литературе отведено лишь незначительное место. Форстер включает в свои обзоры сочинения философские, политические, исторические, эстетическую критику, книги по естествознанию, географии и народоведению, рассматривая их в связи с общественной жизнью современной Англии. В первых очерках буржуазная Англия, подобно Голландии, для него -идеальная «страна свободы», ее «свободное государственное устройство» - основа процветания страны; свобода совести и свобода печати ничем не ограничены, все вопросы государственной и общественной жизни обсуждаются открыто и свободно и т. п. Однако то, что казалось Форстеру политическим идеалом с точки зрения феодальной Германии, становится предметом критики с началом революции во Франции, которая «внезапно превратила первую страну Европы из монархии в демократию». Путешествие в Англию в 1790 году укрепило Форстера в этих сомнениях, познакомив его со взглядами английских демократов, приверженцев «французских» идей. Свободная английская конституция, пишет Форстер, основана на устарелом избирательном законе, создающем «неравное представительство народа в парламенте», в правительственном аппарате царят коррупция и взяточничество; свобода совести стеснена «иерархическим деспотизмом англиканской церкви», конституционными ограничениями политических прав католиков и протестантских сект.
«Размышления о французской революции» (1790), который станет в дальнейшем политическим евангелием всех врагов революционного движения во Франции и теоретиков реставрации. Реакционным рассуждениям Бёрка о незыблемости исторически сложившихся форм государственной жизни Форстер противопоставляет диалектическое понимание исторического процесса - всякое существующее в настоящее время государственное устройство возникло на развалинах других, столь же древних и освященных традиций. Если так всегда было в прошлом, то почему мы не вправе в настоящее время уничтожить государственный строй, который уже не соответствует своей цели, связывает наши силы и препятствует моральному совершенствованию и добродетели Революция при таких обстоятельствах является «делом справедливости» и «необходимости».
Этот взгляд на государство как на средство морального воспитания и совершенствования человека, развития его нравственной свободы характерен для просветительской идеологии Форстера, как и для большинства его немецких современников. Борьба против феодального деспотизма и церковного гнета, за свободное государственное устройство означает для него, как для Канта или для Шиллера, осуществление права человека на «моральную» (то есть духовную) свободу, возможность беспрепятственного развития и совершенствования человеческой личности. Обеспечить всем людям эту возможность, которой они лишены в условиях «деспотического», то есть феодального, строя - такова для Форстера важнейшая задача революции. «Размышлениям» Бёрка Форстер противопоставляет «Права человека» Томаса Пэйна (1792), английского демократа, крупнейшего политического деятеля американской революции. Эту книгу, представляющую одно из лучших произведений, вышедших из лагеря защитников французской революции, Форстер перевел в том же 1792 году на немецкий язык Поездка во Францию и в особенности впечатления кратковременного пребывания в Париже в июле 1790 года окончательно убедили Форстера в том, что французский народ с энтузиазмом принимает революцию и восстановление старого режима невозможно. С этого момента он становится, как политический писатель, пламенным партизаном революции, ее защитником против многочисленных идеологов феодальной реакции в Германии и за ее пределами. Однако развитие политических событий на Рейне в скором времени вынудило Форстера принять непосредственное активное участие в революции.
Революционные события во Франции в период 1789-1792 годов нашли особенно сочувственный отклик в городах и селах прирейнских земель. Гете, побывавший в Майнце в августе 1792 года и навестивший Форстера, отметил в своем дневнике царившее здесь «сильное республиканское возбуждение умов». В то же время Майнц, наводненный французскими эмигрантами, вследствие неосторожной политики честолюбивого курфюрста сделался главным центром подготовки вооруженной интервенции против революционной Франции. В августе 1792 года войска антифранцузской коалиции двинулись в поход на Париж, надеясь одним ударом покончить с революцией. Хвастливый манифест герцога Брауншвейгского, главнокомандующего коалиционной армией, грозивший уничтожением революционной столице, вызвал здесь 10 августа народное восстание и низложение короля. Созванный как высший орган революционной власти, Национальный конвент провозгласил республику и взял на себя организацию обороны страны. Наступление на Париж было отбито французскими революционными войсками 21 сентября при Вальми - событие, которое Гете, находившийся при армии интервентов в свите веймарского герцога, назвал «поворотным моментом мировой истории». Вынужденный отход немецких войск открыл французской армии дорогу на Рейн. Эмигранты и немецкая знать во главе с курфюрстом, высшее чиновничество и зажиточные бюргеры поспешно бежали из Майнца. 21 октября войска генерала Кюстина вступили в Майнц.
Как и в других землях, завоеванных французами в период революционных войн, французская оккупация означала уничтожение старого феодального режима и попытку организации новой революционной власти на буржуазно-демократических началах с помощью местного населения. Уже 23 октября майнцекие «якобинцы», то есть немецкие сторонники революции, организовали по образцу парижских политических клубов «Общество друзей свободы и революции», которое в дальнейшем стало главной опорой нового режима. Наиболее значительная часть клуба состояла из представителей передовой бюргерской интеллигенции, профессоров Майнцского университета, студентов, учителей и других радикально настроенных бюргеров, а также из ремесленников и рабочих. Были среди них и женщины: жена Форстера Тереза и ее подруга Каролина Бёмер, дочь известного геттингенского профессора Михаэлиса, близкий друг Форстера, женщина выдающегося ума и личного обаяния, впоследствии жена романтика Августа Шлегеля, потом философа Шеллинга, которая принесла в кружок немецких романтиков, собиравшийся в ее салоне в Иене, революционные настроения и гуманистическое свободомыслие Форстера и его круга. Число членов клуба доходило одно время до пятисот человек. Сам Форстер вступил в клуб, после короткого раздумья, 5 ноября, но с этого времени он становится одним из его руководителей и самых деятельных членов, выступает как пламенный оратор, защитник революционных идей и мероприятий, избирается вице-президентом, потом президентом клуба, издает по ere поручению «Новую майнцскую газету», носящую характерный подзаголовок «Друг народа» - название знаменитой политической газеты якобинца Марата. Из руководителей клуба французское военное командование назначило 19 ноября временную администрацию оккупированной области, в состав которой вошел и Форстер. Комиссар Национального конвента якобинец Симон в своем донесении в Париж рекомендует Форстера как человека, выдающегося «по своим гражданским чувствам, талантам и добродетелям; он всецело посвятил себя делу свободы и равенства, и его патриотические сочинения известны во всей Германии; он поддерживает нас своими советами и своим пером».
Форстер считал, что немецкий народ не созрел для революции, и неоднократно возвращался к этой мысли в своих письмах: он хотел бы только, чтобы немецкие князья вынесли урок из событий во Франции и не подавали в своем ослеплении новых поводов для народного возмущения. В этом заключался трагизм положения Форстера и майнцеких «якобинцев»: только французская армия могла защитить майнцскую революцию от подавления военной силой немецких князей. При таких обстоятельствах Форстер, как революционер, выбрал единственно возможный путь для обеспечения завоеваний революции -отторжение Майнца от средневековой Германской империи и присоединение освобожденных земель к Французской республике. Майнцскому архиепископу, главе курфюршества, покинувшему свой народ, он предпочел революционную Францию; точнее, он выбрал не Францию, а французскую революцию. Политическая, позиция Форстера вызвала возмущенные протесты и осуждение большинства его немецких друзей, буржуазных интеллигентов, отшатнувшихся от французской революции в период якобинского террора. «Меня считают главным зачинщиком всего зла в. Майнце, - писал Форстер по этому поводу. - Я предложил и провел все самые решительные мероприятия. А ведь придется провести еде другие». И он добавляет: «Они не могут понять человека, который в состоянии действовать, когда наступило его время, и находят, иго я отвратителен, когда действую по принципам, которые они удостаивали своим сочувствием, когда находили их на бумаге - в моих книгах». Он порвал со своим ближайшим другом Земмерингом, покинувшим Майнц, и мужественно писал в ответ на его упреки: «Я принял решение бороться за дело, которому я должен пожертвовать своим личным спокойствием, научной работой, семейным счастьем, может быть, здоровьем, всем своим состоянием, может быть- жизнью. Но я спокойно принимаю все, что меня ожидает, так как это неизбежный вывод из принятых мною и проверенных принципов. Одно остается, я знаю, неприкосновенным, так как только я один мог бы посягнуть на него: это - мое самосознание".
Наиболее тяжелым личным испытанием было для Форстера в это время поведение его жены: будучи первоначально энтузиасткой революции, она в минуту надвинувшейся опасности покинула Майнц и своего мужа, последовав за своим возлюбленным, молодым журналистом Людвигом Губером. Форстер, ненавидевший всякое принуждение, в частности и в семейных отношениях, вынужден был дать согласие на отъезд Терезы. Несмотря на это, он сохранил сердечные отношения с обоими, вел с ними дружескую переписку из Майнца и Парижа, поддерживал их материально и, горячо привязанный к жене и детям, втайне не оставлял надежды на восстановление своей семейной жизни. После смерти Форстера Тереза и ее второй муж Губер явились первыми издателями рукописного наследия Форстера.
Согласно декрету Национального конвента, в начале 1793 года в оккупированной французскими войсками области были назначены выборы в первичные муниципальные организации и в Рейнско-немецкий национальный конвент как высший орган революционной власти. Форстер, назначенный комиссаром муниципальной комиссии но выборам, развернул энергичную революционную пропаганду о Майнце и его окрестностях. Были приняты меры против контрреволюционной агитации местных дворян-помещиков и священников, которые выселялись за пределы Майнцской республики. Выборы состоялись в начале марта Рейнско-немецкий конвент собрался в Майнце 17 марта 1793 года. Форстер, депутат от города Майнца, был избран вице-президентом и играл в дальнейших событиях решающую роль Он был автором декрета, согласно которому зарейнские земли, «от Ландау до Бингена», провозглашались единым, независимым и свободным государством, где единственным законным сувереном является свободный народ, выражающий свою волю через своих представителей и подчиняющийся законам, основанным на принципах свободы и равенства «Узурпированные права» всех феодальных князей, светских и духовных, привилегии светских и духовных корпораций, несовместимые с народным суверенитетом, объявлялись уничтоженными, как и власть императора и всякая связь с Германской империей. Затем, также по предложению Форстера, Рейнско-немецкая республика приняла решение присоединиться к Французской республике. Форстер вместе с двумя другими депутатами был послан в Париж просить Национальный конвент одобрить это решение. 30 марта он выступил в Национальном конвенте и добился единодушного принятия декрета о присоединении к Французской республике рейнских областей, на следующий день он произнес речь в клубе якобинцев в июне он еще раз выступил в Конвенте как депутат Майнца при принятии якобинской конституции 1793 года.
Между тем непосредственно вслед за отъездом Форстера в Париж войска немецких князей, уже ранее потеснившие французов, подошли вплотную к Майнцу и начали осаду города. Возвращение оказалось для Форстера невозможным. Осада Майнца продолжалась три месяца, город был подвергнут жестокой бомбардировке. Несмотря на героическое сопротивление, французскому гарнизону в конце концов пришлось капитулировать. Судьба Майнцских «якобинцев» не была оговорена в условиях капитуляции. Наиболее видные из них были арестованы и посажены в крепость, где оставались до 1795 года, когда Пруссия, заключив в Базеле сепаратный мир с Францией, уступила ей завоеванные немцами территории на левам берегу Рейна. Избежали преследований лишь те немногие из майнцских «клубистов», кто, подобно Форстеру, успел покинуть город до капитуляции. Имперское правительство, считавшее Форстера государственным изменником, объявило его вне закона. Форстер жил в Париже в течение 1793 года, когда революция во Франции достигла своего апогея Борьба с контрреволюцией внутри страны, с восстаниями в Вандее, Бретани, южных департаментах, с возобновившимся наступлением интервентов требовала установления революционной диктатуры; якобинское правительство, ставшее во главе Конвента, сумело мобилизовать народные массы на защиту революции и проводило беспощадный террор по отношению к ее врагам. Форстер еще в Майнце видел в якобинцах единственных последовательных сторонников революции «Легко сказать, - писал он Гейне, - что якобинцы заходят слишком далеко; однако никто не станет отрицать, что выпусти они власть из своих пук тотчас же произойдет контрреволюция» Он оправдывал низложение и казнь короля и продиктованную необходимостью защиты родины сентябрьскую расправу в парижских тюрьмах с «подозрительными (а в большинстве своем и виновными) узниками». Живя в Париже, он выполнял время от времени политические поручения - Национального конвента: перевел на немецкий и английский язык конституцию 1793 года, ездил в Аррас, чтобы участвовать в несостоявшихся переговорах с английским командованием об обмене пленными.
он восхищается ее личным героизмом, хотя и не разделяет ее политических убеждений. Однако сомнения и колебания, вызванные этими событиями, вскоре сменяются уверенностью, что республика будет существовать и без Бриссо и Верньо, что победа жирондистов означала бы конец революции. С этого времени Форстер уже не сомневается в целесообразности чрезвычайных мероприятий политического, военного, экономического характера, проводимых якобинским правительством для спасения и укрепления революции, в конечной победе революции над ее внешними и внутренними врагами, в прогрессивном значении всего совершающегося во Франции в широкой исторической перспективе развития человечества. «Величие нашего времени - величие необычайное, - пишет он незадолго до смерти, - но именно поэтому оно требует самых необычных жертв». «Тысячи и тысячи могут погибнуть, но великое дело нельзя уже повернуть назад».
мнением Германии его собственного поведения как «измены родине» заставили Форстера тотчас же после падения Майнца взяться за перо, чтобы выступить перед судом современников и потомства со своим собственным изложением «Революционных событий в Майнце». Написанное в излюбленной Форстером эпистолярной форме, как ряд писем непосредственного очевидца и участника этих событий, повествование открывается эффектной драматической завязкой: пышные празднества в Майнце по поводу коронации императора Франца II, съезд немецких князей, втайне подготовляющий «карательную экспедицию» против революционной Франции, легкомыслие честолюбивого майнцского курфюрста, играющего в «большую политику», хвастливая шумиха французских эмигрантов, вдохновителей похода на Париж, а затем, после неудачного окончания этого похода, трусливое бегство курфюрста и знати и позорная сдача имперской крепости и ее многочисленного населения войскам генерала Кюстина. Изображая первые дни свободы в революционном Майнце, Форстер не пытается скрыть опрометчивые действия «реформаторов» и военные н политические ошибки генерала Кюстина, за которые последнему пришлось в период якобинской диктатуры отвечать перед революционным трибуналом в Париже, Но, как всегда, эти ошибки и заблуждения представляются ему исторически оправданными великим прогрессивным значением революции в целом «Свободу, эту самую высокую цель, к которой только может стремиться человек в процессе своего нравственного и гражданского созревания, нельзя завоевать, не совершая ошибок и не заблуждаясь, но разве не стоит она того, чтобы быть купленной такой и даже еще более дорогой ценой?» Эта мысль выступает еще более ярко в «Парижских очерках», написанных Форстером незадолго до смерти, в октябре - декабре 1793 года. В форме писем из революционного Парижа к друзьям в Германии (адресатами были Губер и Тереза) Форстер дает апологию французской революции, разъясняя ее историческое значение и внутренние особенности ее развития. Сознавая неизбежность революционной народной диктатуры в период острой борьбы с внутренними и внешними врагами революции, Форстер становится горячим защитником политики якобинцев во имя высших исторических задач, осуществляемых революцией. Он верит в «природную» закономерность развития революции, видит залог ее устойчивости, ее огромной, неудержимой движущей силы в ее массовом характере, в «единстве народной воли, сочетающейся с разумом народных избранников». Он считает, что французская революция - «самый значительный, самый изумительный из всех переворотов, когда-либо совершавшихся в нравственном развитии человечества». Он не берется оправдывать каждое отдельное событие ее истории как «высоко нравственное и соответствующее разуму», но он уверен, что ее результатом будет «более справедливый, разумный, благодетельный строй». «Если целью стремлений народов является гражданская и моральная свобода, развитие духовных сил, очищение и облагорожение чувств, словом - совершенствование, то какими бы окольными путями народы ни шли к этой цели, зачастую падая и снова подымаясь, а временами даже, по видимости, скользя назад по крутому склону, все же самое это стремление - залог того, что они, если не полностью, то в какой-то мере достигнут своей цели; каждый шаг вперед - победа, одержанная над препятствием и приближающая к желанному пределу».
Новыми для политического мировоззрения Форстера являются те симпатии, которые он проявил в эти последние месяцы своей жизни асоциально-экономическим мероприятиям якобинского правительства. В 1793 году Национальный конвент, в соответствии с требованиями народных народных масс, одновременно с мобилизацией всего населения на борьбу с иностранными захватчиками и внутренней контрреволюцией принял ряд чрезвычайных мероприятий, направленных против неограниченного права частной собственности, защитником которого выступали жирондисты как политическая партия буржуазии. Это было время, когда Робеспьер, под давлением городской коммуны Парижа, через которую беднейшие городские массы (так называемые санкюлоты) диктовали Конвенту свою волю, выступил с лозунгом, что государство должно обеспечить гражданам работу и средства для существования, что все необходимое для поддержания жизни граждан должно рассматриваться как общественная собственность и лишь излишки могут быть предметом свободной торговли. Форстер приветствует в своих «Очерках» общую мобилизацию «ремесленников» для работы на пользу государства и всей молодежи для охраны границ страны; одновременно он одобряет установление твердых цен на хлеб (так называемый максимум), изъятие зерна у своекорыстных помещиков и у богатых арендаторов и крестьян в государственные зернохранилища, принудительный заем у богатых, борьбу со спекуляцией товарами и ассигнациями. В этих «финансовых мероприятиях» Конвента Форстер усматривает глубокий нравственный смысл: «смертельный удар по алчности, корыстолюбию, скупости». «Эти мероприятия научили всю нацию приносить жертвы, благодаря которым; собственность утратила часть своей воображаемой, раздутой ценности». «Сделать богатство бесполезным было наилучшим способом научить презирать богатство».
Сходные мысли повторяются в это время неоднократно и в дружеской переписке Форстера. Он проповедует «презрение к деньгам, богатству и собственности» и утверждает, что «санкюлотство должно и впрямь стать господствующим в умах людей». «Мы вскоре доживем до того, - пишет он Губеру, - что нация станет распорядителем всего богатства Франции», и тогда возродится в новой форме «лакедемонская республика и семейная организация сорокамиллионной массы». Не случайно Форстер в это время читает книгу Вильяма Годвина «Исследование о политической справедливости» (1793) - «чрезвычайно глубокий философский труд о том, как, наконец, строить всю теорию человеческого общества и конституций на разуме и морали и их нерушимых принципах, труд, полный смелых и священных признаний истины, который, если бы даже сейчас ему не пришлось оказать влияние, в будущем по крайней мере произведет свое действие». Утопический коммунизм Годвина, которого Форстер два раза цитирует в своем последнем сочинении, вместе с практическим опытом периода якобинской диктатуры, несомненно, оставил след в общественном мировоззрении Форстера. Последовательный демократ-гуманист, он приходит от апологетики буржуазного прогресса к признанию необходимости регулирующей роли демократического общества в организации экономической и общественной жизни.
последовать за ним в Париж. Вскоре после этой поездки он заболел. Тяжелые материальные условия и недостаток ухода вызвали обострение хронической болезни, приобретенной еще во время кругосветного плавания. Он скончался 12 января 1794 года. В последнем письме, которое было отослано Губерам уже после его смерти, он радуется новым победам французской революционно» армии «На всех фронтах мы сражались как львы и одержали победу. Я хотел бы знать, как отнесется к этому общественное мнение по ту сторону Рейна, когда правда станет известна».
Официальный печатный орган французского революционного правительства «Монитор» откликнулся на смерть Форстера большим некрологом, написанным его редактором Шарлем Панкуком, в котором сообщалась биография Форстера и отмечались его выдающиеся заслуги перед наукой и революцией.
Его признавали хорошим, хотя и второстепенным писателем, решительно осуждая его революционные «увлечения», в особенности - его «антинациональную» ориентацию на революционную Францию. Принято было утверждать, что причиной этих заблуждений был политический «идеализм» Форстера, его наивность и неопытность в вопросах практической политики и что пребывание в Париже в период якобинской диктатуры будто бы «отрезвило» его и привело немецкого гуманиста и просветителя к трагическому разочарованию в политическом идеале, которому он пожертвовал жизнью.
О «разочаровании» Форстера и о его «трагедии» говорят в этом смысле и те немногочисленные немецкие критики и историки литературы буржуазно-либерального лагеря (Гервинус, Геттнер, Лейтцман), которые в свое время много сделали для собирания и комментирования литературного наследия Форстера.
«Почему не прославлять Георга Форстера, немецкого Томаса Пена, который поддерживал французскую революцию в Париже до самого последнего времени, в отличие от всех своих земляков, и погиб на эшафоте?» Известие о гибели Форстера «на эшафоте» было основано на слухе, имевшем широкое распространение до опубликования более точных документальных данных о его судьбе.
Высокую оценку личности и политической деятельности Форстера дал вождь французских социалистов Жорес в своей «Истории французской революции». Жорес называет Форстера «самым смелым революционным борцом Германии, единственным человеком действия, поднявшимся из рядов немецкой демократии».
С увлечением читает Форстера русский революционный демократ Герцен, сочувственно отмечая в своем дневнике 1844 года большую близость его взглядов и душевных переживаний со своими. «Читаю письма Форстера, знаменитого майнцского депутата при Конвенте 93 года. Удивительная натура: всесторонняя гуманность, пламенное желание практической деятельности, энергия его резко отличают от германцев того времени. Как в его юношеских письмах все понятно и близко душе!» Герцен отмечает «поглощающий интерес» этих писем по сравнению с перепиской Гете и Шиллера, «где иногда проблескивают мысли гениальные, затерянные в филистерские и гелертерские подробности». «Жизнь полная выше гениальной односторонности». 4 «прямого продолжателя Лессинга». «Поразительнее всего у Форстера необыкновенный талант понимания жизни и действительности», - добавляет Герцен в следующей записи. «Он принадлежит к тем редким практическим натурам, которые равно далеки от идеализма, как от животности. Нежнейшие движения души понятны ему, но все они отражаются в ясном, светлом взгляде. Этот ясный взгляд и симпатия ко всему человеческому, энергическому раскрыл ему тайну французской революции среди ужасов 93 года, которых он был очевидцем». И Герцен снова повторяет: «Удивительно полная, реальная, ясно и глубоко видящая натура». 5 «исторического деятеля», но также как ученого, сопровождавшего капитана Кука в его кругосветном плавании. «Георг Форстер знаменит как ученый. Его слава - редкая: она растет с годами. С каждым новым десятилетием поднимается цена его идей о ботанике, лучше понимается, какой гениальный человек он был». Роман Чернышевского «Повесть в повести», написанный в крепости в 1863 году, содержит биографическую повесть, героем которой является Форстер. 6 Темой повести Чернышевский избрал семейную трагедию Форстера, изобразив своего героя как пример свободного и гуманного отношения к сложному семейному конфликту, в соответствии с собственными взглядами Чернышевского. Очевидно, условия, в которых писалась повесть, не позволили Чернышевскому рассказать известное ему о Форстере как об «историческом деятеле» эпохи французской революции. Намеренные исторические анахронизмы, содержащиеся в этой повести, также, по-видимому, должны были ввести в заблуждение цензуру. 7
Об интересе к жизни и деятельности Форстера в передовой русской литературе 70-х годов свидетельствует перевод популярной немецкой книги Я. Молешотта «Георг Форстер, народный естествоиспытатель. Его жизнь и краткие извлечения из некоторых его сочинений», СПб., 1874. Книга эта вызвала отклики в периодической печати. 8
За последние годы большой интерес к Форстеру отмечается как в советском литературоведении, так в особенности в Германской Демократической Республике, где он справедливо признается одним из идейных и политических предшественников современной немецкой демократической мысли, а Майнцская республика -первой демократической республики, существовавшей в Германии после Великой крестьянской войны 1525 года.
гуманизма XVIII века, как блестящего писателя и выдающегося революционного деятеля, первого активного борца за новую, свободную и демократическую Германию.
1 См. М. Я. Прийма. Георг Форстер - переводчик Ломоносова. «Доклады и сообщения Филологического института Ленинградского университета», 1951, вып. З, стр. 212 и ел.
2 История подготовки этой первой русской научной экспедиции в Антарктику не нашла отражения в обзорах русских путешествий в моря Южного полюса. См. акад. Л. С. Берг. Русские открытия в Антарктике, 1949.
3 А. И. Герцен. Собрание сочинений, т. II, 1954, стр. 331 и сл.
7 См. там же, стр. 343 и 435.
«Дело», 1874, № 4, стр. 81-86; «Неделя», 1874, № 22, стр. 836-837.