Кристиан-Фридрих-Даниель Шубарт
Немецкие демократы XVIII века.
Ред., вступ. ст. и прим. В. М. Жирмунского. - М. : Гослитиздат, 1956.
Кристиан-Фридрих-Даниель Шубарт (1739-1791), поэт, музыкант, демократический журналист, видный литературный деятель периода «бури и натиска», происходил из низов немецкого бюргерства. Отец его, уроженец вольного города Нюрнберга, человек малообразованный, занимал скромную церковную должность кантора (дьякона), органиста и одновременно народного учителя, а в конце своей жизни исправлял обязанности пастора в местечке Дален в Швабии (нынешнем Вюртемберге). Дален, подобно многочисленным мелким городкам Швабии, до наполеоновских войн не входил в состав соседнего герцогства Вюртембергского и именовался «вольным имперским городом», хотя в сущности мало чем отличался от большого села и имел население в значительной части земледельческое.
Семья Шубартов жила в большой бедности. Мальчик рано обнаружил способности к учению и выдающееся музыкальное дарование, и отец решил дать ему образование. Шубарт поступил в школу в соседнем городке Нердлингене, потом отец послал его на свою родину в Нюрнберг. Здесь Шубарт обучался классическим языкам и музыке, увлекался современным и старинным немецким искусством и в то же время зарабатывал свой хлеб как учитель музыки и начинающий композитор. В 1758 году он поступил в университет в Эрлангене; однако учение было не очень усердным и продолжалось недолго: молодой Шубарт вел себя легкомысленно, наделал долгов, попал из-за них в тюрьму и вынужден был, как «блудный сын», вернуться в Дален под родительский кров. На родине он долго не мог устроиться, давал уроки музыки, помогал пасторам окружных деревень в отправлении службы, заменял их на воскресной проповеди, наконец в 1763 году получил скромное место народного учителя и органиста в швабском городке Гейслингене.
Работа сельского учителя была трудная и неблагодарная, занимала весь день и скудно оплачивалась. «Школа, которой я заведовал, - рассказывает Шубарт, - более походила на конюшню, чем на место обучения христианских ребят. У меня было более сотни учеников, грубых и диких, как неукрощенные молодые бычки». В Гейслингене Шубарт женился на дочери мелкого таможенного служащего, простой и малоразвитой женщине. Мещанская обстановка, окружавшая поэта в его семье, стала источником постоянных тяжелых конфликтов. Шубарт чувствовал себя в Гейслингене не на своем месте, одиноким, скованным в своих дарованиях, без возможности удовлетворения своих духовных запросов. Отличаясь непосредственностью чувства и пылкостью темперамента, он вел беспорядочный образ жизни, давал волю своему стихийному протесту в разговорах за стаканом вина и стихотворных пасквилях на богатых и власть имущих, чем восстановил протчсЧсвбя местных Филистеров ^подаг повод к сеоьезным столкновениям с церковным начальством.
Из тяготившей его обстановки Шубарту удалось вырваться лишь в 1769 году, когда друзья, ценившие его способности, устроили его органистом в Людвигсбурге, резиденции герцога Вюртембергского. Герцог Карл-Евгений, позднее известный как гонитель молодого Шиллера, был одним из самых худших немецких монархов своего времени. В Людвигсбурге, своей новой резиденции, построенной неподалеку от Штутгарта, он создал маленький Версаль, разорив своих подданных непосильными поборами на содержание двора, пышные празднества, многочисленных любовниц и на создание своей «армии», которую в трудные минуты безденежья, по обычаю тогдашних немецких князей, он продавал по частям иноземным государствам в качестве наемной военной силы. По вопросу о налогах он находился в постоянном конфликте со своим ландтагом, сохранившимся в Вюртемберге представительством «сословий», и деспотически расправлялся с оппозицией, от времени до времени отправляя ее вождей без суда и следствия в мрачные подземелья крепостей Хохенасперг и Хохентвиль - участь, которой в 1781 году с трудом избежал Шиллер, как автор «Разбойников», поспешным бегством из Штутгарта «за границу», в соседний Маннгейм.
«высшем свете» вюртембергской резиденции, был желанным гостем в салонах Людвигсбурга, вел дружбу с артистами, художниками и литераторами, но охотно встречался и с простыми людьми. «Часто я находил у ремесленника больше подлинного чувства, чем у человека, воспитанного в свете; поэтому нередко мне приходилось менять стол какого-нибудь графа на простой трактир. Сегодня я катался в коляске придворного, а завтра шел пешком в деревню в обществе сапожника». Освободившись от патриархальной обстановки захолустного Гейслингена, попав в общественную среду, считавшую мораль предрассудком мещанства, Шубарт продолжал вести распущенный образ жизни, закончившийся семейным конфликтом и вмешательством церковных властей, недовольных легкомысленным поведением подчиненного им людвигсбургского органиста. Как всегда у Шубарта, вольное поведение было стихийной формой общественного протеста и сочеталось с гораздо более опасными с полицейской точки зрения вольными мыслями и вольными словами. «Суждения мои, - замечает Шубарт, - были чрезвычайно смелы, сильны, в большинстве случаев справедливы, но дерзки; поэтому они повредили мне больше, чем другие излишества». Судьбу поэта решили пасквиль на одного влиятельного придворного и шутливая антицерковная пародия на католическую мессу. По жалобе духовного начальства Карл-Евгений в 1773 году приказал уволить Шубарта со службы и выслать его за пределы герцогства.
Для Шубарта началась тогда пора скитаний в поисках работы и пропитания. В вольном городе Гейльброне, потом в Маннгейме и Шветцингене, резиденции курфюрста Пфальцского, он нашел на время покровителей своего музыкального таланта; потом его пригласили в Мюнхен и пытались обратить в католичество, обещая место придворного музыканта. Не сумев нигде устроиться, Шубарт уже собирался, подобно многим безработным немецким интеллигентам того времени, искать счастья за границей, в Стокгольме или в Петербурге, но в конце кониов он нашел пристанище в родной Швабии, в вольных городах Аугсбурге и Ульме.
Пребывание Шубарта в Аугсбурге явилось неожиданным началом его деятельности как демократического журналиста. В лице аугсбургского книгопродавца Штаге он нашел издателя для затеянного им большого литературного предприятия - политической газеты «Немецкая хроника». Газета должна была выходить два раза в неделю и распространяться по всей Германии. Шубарт был не только ее редактором, но и единственным автором. С первого же года (1774) газета завоевала широкую популярность, о которой свидетельствовали непрерывно растущие тиражи: к началу второго года число читателей превысило тысячу шестьсот, а затем достигло трех или четырех тысяч, что было неслыханным успехом для немецких условий. Когда нападки Шубарта на иезуитов вызвали недовольство католической части магистрата Аугсбурга, управлявшего городом на равных правах с лютеранами, издание пришлось по цензурным условиям перенести в лютеранский город Ульм, куда вскоре переехал и сам Шубарт, высланный из Аугсбурга по проискам католических церковников, и где издание «Немецкой хроники» продолжалось до 1777 года.
Кругозор Шубарта как политического журналиста чрезвычайно широк. Он охватывает все важнейшие события текущей политики, международной и общенемецкой, хронику повседневных происшествий и наблюдения более общего характера. Широкой общественной перспективе этих наблюдений соответствует смелость и принципиальность критики и острота обличения. Шубарт говорит о гнете и деспотизме, царящих в Германии, о высокомерии господствующих классов, их расточительности и развращенности, их поверхностном космополитизме и низкопоклонстве перед иностранщиной. Он разоблачает иезуитов, приветствует их изгнание из большинства европейских государств и окончательное упразднение ордена в 1773 году «бессмертным Ганганелли» (папой Климентом XIV); в то же время он высмеивает, как шарлатана и обманщика, новоявленного швабского «чудотворца» и «целителя» католического патера Гасснера, эксплуатирующего при поддержке расчетливых церковников народное невежество и суеверие. Он неоднократно жалуется на цензурные притеснения и на угрозу для личной безопасности честного журналиста-патриота, обличающего власть имущих, князей и их фаворитов. Он перечисляет имена немецких монархов, торгующих солдатами, и указывает размер денежных «субсидий», полученных ими за свой живой товар. Он говорит о бесправии простых людей, честных и трудолюбивых бюргеров, но в особенности о тяжелом поло-женин крепостного крестьянина. Он собирает сведения о народных восстаниях - в Чехии, во Франции; его интересует и личность Пугачева, хотя он имеет о нем превратное представление, основанное на официальных источниках. Он жалуется на бесчеловечное обращение с неграми в странах, называющих себя «христианскими», - в Англии и ее колониях; он выступает как поборник гражданского равноправия евреев. Его внимание привлекает американская революция, борьба восставших колоний за свободу и независимость. Республиканская Америка представляется ему «краем свободы», как, впрочем, и патриархальная крестьянская Швейцария, которую он идеализирует подобно всем передовым людям Германии XVIII века. Он оплакивает политическую разорванность Германии, в которой существуют только саксонцы, баварцы, ганноверцы, но нет единой немецкой нации. Он старается укрепить немецкое национальное сознание патриотическими воспоминаниями о славном историческом прошлом, народной силе, свободе и самобытности, в которых он видит залог возрождения своей родины.
С материалом текущей политической хроники, статен, заметок и анекдотов на политические и. общественные темы чередуется тесно с ним связанный литературный материал: хроника немецкой литературной жизни, рецензии на новые «хорошие» книги - в том числе Гете и Гердера и их соратников, «бурных гениев», - и, наконец, произведения в собственном смысле художественные - лирические стихотворения и песни, политические басни в стихах и прозе, эпиграммы и стихотворные сатиры, нравоучительные повести из немецкой жизни, предназначенные для бюргеров», «для сердца», реалистические по своему бытовому содержанию, но в то же время дидактические и сентиментальные, которыми Шубарт думал положить начало реалистической, «бюргерской» по своему содержанию и направлению немецкой прозе. Из произведений этого жанра наиболее известна повесть «Из истории человеческого сердца» (1775), позднее послужившая сюжетной основой для «Разбойников» Шиллера.
«Хронике», накопились у него в течение продолжительного времени как результат непосредственного соприкосновения с народной жизнью и с людьми из народа в тяжелые годы учительства в Аалене и Гейслингене и последующих скитаний по Германии в поисках заработка, а дух плебейского протеста против феодального деспотизма и церковного мракобесия стихийно прорывался уже раньше в его беспорядочном поведении и крамольных речах за кружкой пива: недаром строгие блюстители морали и общественного порядка обличали «беспутного» поэта, согласно его собственному признанию, как «хулителя властей» и «насмешника над духовенством». Многое в его «Хронике» было результатом такой же импровизации перед аудиторией простых горожан, ремесленников, аугсбургских ткачей, своеобразного народного клуба, собиравшегося вокруг поэта и прислушивавшегося к его застольным разговорам. «Я писал -или, вернее, диктовал ее, сидя в харчевне за кружкой пива и трубкой табаку, не вооруженный ничем, кроме собственного опыта и той крупицы разума, которой меня наделила мать-природа».
Шубарт стремился писать для народа - доходчиво, занимательно, наглядно, с горячностью и искренностью патриота. Его расс-Ждения на общественные темы не имеют отвлеченного характера: они вытекают из самой жизни, из бытового анекдота, примечательного происшествия, примера; сообщаемый частный факт должен сам говорить за себя, иногда без всякого комментария, или с кратким сводом, острой концовкой, иронической, негодующей или сдержанно-двусмысленной в соответствии с условиями цензуры.
Этим художественно-публицистическим мастерством Шубарт заслуженно завоевал себе и своему журналу действительно общенемецкую популярность. Литература периода «бури и натиска», демократическая по своим тенденциям, стремилась к народности содержания, разговорной простоте языка, непосредственности чувства и эмоциональной выразительности; она предпочитала неотесанность и даже грубость, как выражение душевной прямоты и жизненной правды, искусственной изысканности и условной красивости поэзии высших классов общества, воспитанной французским придворным классицизмом. Шубарт как писатель примыкает к этому направлению.
Слава автора «Немецкой хроники» позволила ему завязать личные отношения с деятелями молодой немецкой литературы. В Ульме он подружился с известным в свое время сентиментальным поэтом И. -М. Миллером (1750-1814), членом поэтического кружка «геттингенских бардов» и автором чувствительного романа «Зигварт. Монастырская повесть» (1776), популярного подражания «Вертеру» Гете. Здесь же на своем пути в Швейцарию его навестили молодой Гете и его спутники, братья Штольберг, члены того же поэтического кружка, а также другой друг молодого Гете, начинающий драматург Клингер (1752-1831). «Гете был здесь, гений великий и страшный, подобный Исполинским горам», - с волнением сообщает Шубарт в письме к брату. «С ним был также Клингер - наш Шекспир. Эти парни все меня любят». В Ульме Шубарт пропагандировал молодую немецкую литературу, устраивая чтения новейших произведений Гете, его соратников Ленца и Лейзевитца, стихотворений из геттиигенского «Альманаха муз»; но особенным успехом пользовалась в его чтении «Мессиада» Клопштока, поэта, которым он увлекался с детских лет, оказавшего сильнейшее влияние и на его собственное поэтическое творчество.
Этот краткий период литературных успехов Шубарта был прерван совершенно неожиданно вмешательством герцога Карла-Евгения: по его распоряжению Шубарта в начале 1776 года хитростью заманили из вольного города Ульма, где он находился вне юрисдикции герцога, на вюртембергскую территорию; здесь он был немедленно арестован и посажен в крепость Хохенасперг, в которой просидел без суда и следствия десять лет (1777-1787).
именно послужило основанием для этой жестокой расправы. Разумеется, основной причиной было политическое направление «Немецкой хроники». В своем приказе о задержании Шубарта герцог говорит: «Человек этот дошел в своем бесстыдстве до того, что во всем мире нет ни одной почти коронованной особы и ни одного государя, которые не были бы задеты самым дерзновенным образом в издаваемых им сочинениях». Сам Шубарт видит источник всех своих бедствий в происках задетых им церковников; однако и это определило лишь принципиальную основу отношения к демократическому журналисту. Более существенным поводом были личные обиды герцога. Шубарт называл его любимое детище - основанную им ври дворце военную академию, где позднее обучался Шиллер, - «плантацией рабов»; ему приписывали острую эпиграмму, высмеивающую педагогические затеи вюртембергского деспота. Он назвал его имя в числе немецких князей, продающих свои войска иноземцам. В сатирической заметке «О путешествиях государей» он называет его еще раз как одного из немецких монархов, которым скучно у себя на родине и которые ездят развлекаться и тратить народные деньги за границей, низкопоклонствуя перед иноземцами. Еще обиднее было замечание Шубарта о бездетности многих современных государей с прозрачным намеком на их распутный образ жизни: «За всю историю человечества не было еще эпохи, когда бы столько крупных царствующих домов в Европе оставалось без наследников: Франция, Пруссия, Швеция, Бавария, Саксония, Анспах, Вюртемберг - все бездетны!!! Причину легко отгадать, хоть и трудно выговорить вслух».
Задетыми чувствовали себя по разным поводам и другие немецкие государи, и посол венского императорского двора счел нужным обратить на это внимание вюртембергского герцога, когда Шубарт неосторожно поместил в своей "Хронике" оказавшееся неточным иззестие о тяжелой болезни престарелой императрицы Марии-Терезии.
Одним словом, Шубарт оказался прав, когда незадолго до своего ареста предупреждал своих собратьев по перу: «Братья писатели, остерегайтесь задевать венценосцев! Их короны насыщены электричеством и мечут молнии, стоит только к ним прикоснуться».
Сначала в течение четырех лет Шубарт находился в одиночном заключении, причем в первый год он содержался в сыром каземате крепости, на хлебе и воде, спал на гнилой соломе на каменном полу. «О милая матушка, - писал он значительно позже из тюрьмы, - ваш Кристиан вынес много мучений; 377 дней лежал я на гнилой соломе в темной яме, и еще 3 года я страдал в одиночестве, получал жалкую пищу, лишенный утешения видеть людей, - без матери, без жены и детей, без друга». Писать Шубарту было запрещено: он сочинял стихи на память, пользуясь вместо письменных принадлежностей щипцами, которыми снимают нагар со свечи, вилкой, пряжкой от штанов. Так сочинил он, по его рассказам, несколько од и большую поэму в гекзаметрах «Блудный сын», которую он считал своим лучшим произведением; но все написанное им было найдено, отнято и погибло. Несколько; позже, через отверстие в стене своей камеры, он продиктовал своему соседу по заключению, вюртембергскому офицеру Шейдлину, с которым он подружился, свое «Жизнеописание» и дневник первых лет своей жизни в крепости, опубликованные с разрешен герцога уже после его выхода на свободу (1791-1793).
Герцог, претендовавший, в духе патриархального немецкого деспотизма, быть «отцом» своих подданных, задался целью добиться этими средствами морального «исправления» Шубарта, его религиозного «отречения». Жене Шубарта, явившейся к нему на аудиенцию, он обещал материальную поддержку, сказав при этом: «Что касается вашего мужа, то вы получите исправившегося мужа, пока же он все еще на дурных путях». Позднее Шубарт жаловался своему брату: «Меня не допрашивали, мне никогда не говорили, в чем мое преступление, все делалось под предлогом моего исправления, физического и духовного. Как это отвратительно! Запереть человека, бросить его на гнилую солому, угрожать ему цепью, морить голодом - все это для его выздоровления! Мучить человека так, что он готов отчаяться в милосердии божьем, - для того, чтоб он стал благочестивым!»
наборе рекрутов. Попав в немилость, он был брошен в подземелье крепости Хохентвиль, где провел в одиночном заключении, в нечеловеческих условиях, четыре года. В тюрьме он пережил «обращение» к вере, впал в пиетизм и мистическую религиозность; позднее был назначен комендантом Ас-перга. Он с методической жестокостью воспитывал Шубарта в духе своего религиозного мракобесия, от времени до времени доводя до сведения герцога об успехах своей педагогической системы. Шубарту давались для чтения только евангелие и книги духовного и морального содержания, сопровождаемые поучениями, основанными на личном духовном опыте коменданта. В конце концов Шубарт оказался душевно сломленным ужасными условиями заключения. Хотя он и обвинял себя в прошлом в «вольнодумстве» по отношению к делам церковным, он всегда был склонен к сентиментальной «религии сердца» в духе Клопштока и Руссо, и это облегчило ему вынужденное «обращение». На время овладевшее им в тюрьме мистическое направление мысли нашло выражение в религиозных одах и гимнах, в особенности же в общей покаянной тенденции его автобиографии, которая излагает историю его жизни как современную повесть о «блудном сыне», его грехах и заблуждениях в юности и его душевном «спасении» под влиянием пережитых в тюрьме испытаний. Яркие бытовые картины детства и молодости поэта, его семейного и общественного окружения, потрясающее описание его душевных страданий в тюремном одиночестве чередуются с благочестивыми рассуждениями на религиозно-моральные темы в тоне смирения и самоотречения, далеко не всегда производящем впечатление искренности.
В конце 1780 года Шубарту было разрешено свободно передвигаться в стенах крепости, он получил комнату, рояль, право переписки с родными, он стал принимать гостей, которые, с разрешения герцога, являлись в крепость, чтобы повидать знаменитого узника. В числе их был юный Шиллер, тогда уже автор «Разбойников», приходившийся племянником Ригеру; Шиллер смотрел на Шубарта как на своего политического учителя, а Шубарт восхищался «Разбойниками» как произведением, рожденным духом протеста «Немецкой хроники». Однако прошло еще шесть лет, пока герцог не согласился освободить своего пленника. За это время с просьбами о помиловании Шубарта к нему обращались многие видные люди Германии - известные писатели и ученые, знатные особы и даже немецкие государи. Герцог назначал сроки и снова отменял их. «Самолюбию герцога, невидимому, льстит, - писал раздраженный Шубарт,-что к нему обращаются государи, принцессы, известные министры, первые умы нашей родины, целые академии, иностранцы с высоким положением, знатные дамы-с просьбой отпустить узника.». В 1785-1786 годах герцог разрешил Шубарту напечатать собрание его стихотворений. В сущности, это разрешение было своего рода коммерческой спекуляцией: стихи знаменитого поэта, написанные в заключении, имели большой успех, и половину чистой прибыли (две тысячи гульденов) герцог приказал перечислить в свою кассу. Спасла Шубарта ода на смерть короля Фридриха II прусского: по ходатайству прусского двора он был, наконец, в 1787 году освобожден из крепости.
Помиловав «раскаявшегося» поэта, герцог Карл-Евгений задумал его «облагодетельствовать», вместе с тем имея намерение не отпускать его из своих владений, так как действительная независимость Шубарта могла угрожать нежелательными разоблачениями.
под новым названием «Отечественная хроника» (1787-1791). Однако Шубарт и на этот раз обманул ожидания герцога. «Хроника» и в новом виде сохранила в целом свое прежнее обличительное, демократическое направление. Неоднократно герцогу поступали жалобы задетых Шубартом немецких венценосцев и других «властей», и Шубарту, по указанию герцогской цензуры, приходилось писать опровержения и приносить извинения потерпевшим, что он обычно делал не без иронии. В 1789 году Шубарт восторженно приветствовал начало революции во Франции, последовательно отмечая в своей «Хронике» ее дальнейшие успехи. Правда, он еще не видел заложенных в ее развитии социальных и политических противоречий: описание «праздника федерации» на Марсовом поле (1790) и торжественных похорон Мирабо (1791) дает идиллическую картину всенародного единства начального периода революции.
Мы не знаем, как развилась бы деятельность Шубарта как политического журналиста, подчиненного произволу герцога Вюртембергского, в условиях обострения и углубления революционной ситуации во Франции. От дальнейших столкновении его избавила ранняя смерть (1791), явившаяся последствием тяжелых условий тюремного заключения и бурно прожитой молодости.
в классической немецкой поэзии, столь богатой разнообразными лирическими дарованиями. Он начал как ученик Клопштока и английских поэтов элегической школы, но его собственные оды и элегии, написанные в этом стиле, представляют образцы гражданской поэзии, проникнутой высоким общественным пафосом: он выступает как народный трибун, обличающий княжеский деспотизм (элегия «Гробница государей», 1779), или как певец-патриот, вспоминающий о героическом прошлом своей родины и мечтающий о ее возрождении («Немецкая свобода», 1786).
«обращения», кроме эпического отрывка «Вечный жид» (1783), дважды переведенного на русский язык - Жуковским и М. Михайловым: грандиозный образ отверженного грешника, тщетно ищущего искупления, связан с личными переживаниями и имеет подлинно трагический характер, хотя и подсказан Шубарту религиозной декламацией «Мессиады» Клопштока.
песен Шубарта зарегистрировано в устном народном исполнении, но число их, вероятно, больше, так как далеко не все написанное им перепечатано в собрании его стихотворений. Для демократических тенденций немецкой литературы периода «бури и натиска» характерен интерес к народной песне: Гердер и Бюргер выступают со статьями о народной поэзии, Гердер издает свой знаменитый сборник «Народные песни» (1778), молодой Гете записывает старинные народные баллады; Гете, Бюргер, «геттингенские барды» по-разному подражают стилю народной песни. Рано стал я сознавать, что обязанность поэта -одновременно действовать снизу вверх и сверху вниз», - говорит Шубарт о своих успехах в качестве народного поэта.
Ранние «крестьянские песни» Шубарта, хотя и проникнуты подлинной любовью к жизни родного народа, носят, однако, обычный для этого жанра сентиментально-идиллический характер. Гораздо глубже и реалистичнее более поздние песни, написанные в крепости, в которых нашло свое выражение горе народное, в особенности - солдатские песни, рассказывающие о несчастной участи старого инвалида («Нищий солдат») или о горькой доле немецких рекрутов, отправляющихся за море умирать наемниками под чужими знаменами («Мыс Доброй Надежды»). Песни эти поются до сих пор и занимают почетное место в репертуаре немецкой демократической народной песни, в которой нашел свое выражение глухой протест народных масс против феодальной эксплуатации и милитаризма. Вместе с «Немецкой хроникой» они свидетельствуют о выдающейся роли Шубарта в немецкой литературе XVIII века как демократического журналиста и популярного народного поэта.