Ю. Л. Оболенская
Переводческая мысль в Испании ХII – ХVIII веков
Юбилейный сборник статей «Вопросы иберо-романской филологии», МГУ им. М. В. Ломоносова
www.philol.msu.ru/~iber/sbornik2001.doc
Цель этой работы – попытаться восстановить историческую справедливость в отношении переводческой традиции, зародившейся на иберийском полуострове еще до создания там централизованного государства и формирования национального литературного языка. Дело в том, что современные испанские исследователи, среди которых такие авторитетные лингвисты, как Э. Лоренцо, Э. Косериу, В. Гарсиа Йебра, Х. С. Сантойо (составитель великолепных изданий – антологии и библиографии по теории, истории и критике перевода), признавая былую славу испанских Школ Переводчиков ХI–ХIII веков и их вклад в развитие истории перевода и европейской цивилизации в целом, высказывают мнение о том, что переводческая традиция в Испании так и не сложилась, а о сколько-нибудь самостоятельных попытках теоретического осмысления переводческой практики можно говорить только начиная со второй трети ХХ века.
Когда в 70-е годы Э. Косериу вслед за английскими исследователями открыл для себя и испанцев первого национального теоретика перевода эпохи Возрождения Хуана Луиса Вивеса, он был весьма осторожен в оценке оригинальности концепции Вивеса. А Х. С. Сантойо во вступительной статье к вышеупомянутой антологии четко обозначил свою позицию, озаглавив раздел, посвященный месту Испании в европейской истории перевода и переводоведческой традиции «Испанская ‘традиция’».
Однако сегодня вряд ли кто-нибудь решится оспаривать то, что переводческая деятельность интернациональных Школ переводчиков, объединявших ученых книжников из разных стран, во многом предопределила пути развития европейской переводческой традиции. Апогей деятельности этих центров перевода, ставших одновременно центрами распространения передовых научных знаний, приходится на ХIII век. Известны факты и документы, подтверждающие новаторский характер теоретической базы поистине беспрецедентной переводческой деятельности на полуострове. Подтверждением этому может служить цитата из письма 1199 года еврейского философа и переводчика Маймонида (родившегося в Кордове и эмигрировавшего в северную Африку), адресованного переводчику его книги «Наставник заблудших»:
Тому, кто, предпринимая перевод с одного языка на другой, намерен при переводе всякий раз лишь подменять какое-либо слово соответствующим ему словом, сохраняя построение описания и порядок слов в нем, придется изрядно потрудиться, в итоге получив перевод неверный и путаный. Этот путь неверен. Переводчик должен, прежде всего, прояснить ход мысли, затем выразить и растолковать ее таким образом, чтобы мысль эта была ясна и понятна на другом языке. Достичь этого порой можно лишь изменяя все предшествующее или следующее за словом, переводя одно слово несколькими или несколько – одним, объединив одни высказывания и выделив другие, дабы мысль стала абсолютно ясной и понятной, как если бы изначально была высказана на языке перевода.
Следующий мощный импульс развитию переводческой мысли в Испании дают выдающиеся испанские гуманисты ХVI века – Луис де Леон, Хуан де Вальдес и, в первую очередь, Хуан Луис Вивес, в трудах которого собственно и были заложены основы европейской переводческой традиции нового времени.
ХVIII век в Испании по праву считают веком перевода и переводчиков, именно в это время испанские литераторы и переводчики вплотную подошли к постановке и решению сложнейших проблем теории и практики перевода, тех самых вечных проблем перевода, о которых в Европе начнут спорить лишь столетие спустя. Оригинальные суждения испанских просветителей, таких, например, как А. де Капмани, Х. Кадальсо и Х. Гарсиа Мало, о переводе и по сей день не утратили своей актуальности.
Но... нет пророка в своем отечестве. Поэтому, переживая в последние два десятилетия эпоху бурного развития, теория перевода в Испании активно осваивает опыт сразу нескольких зарубежных школ, главным образом, немецкой, русской, североамериканской и французской, ошибочно полагая, что до середины ХХ века национальной переводческой школы и сложившейся переводческой традиции просто не существовало. Большинство испанских филологов в исследованиях, посвященных проблемам теории и истории перевода, сетуют на отсутствие национальной переводоведческой традиции и переводческой школы либо подчеркивают ее несамостоятельный характер, отмечая неразрывную связь испанской переводческой практики на ранних ее этапах с античной традицией, ее следование постулатам итальянских переводчиков и литераторов в эпоху Возрождения, а затем, вплоть до начала ХХ века – французской традиции, сложившейся в эпоху просвещения. Напрашивается вывод о том, что блистательная деятельность Школ переводчиков ХI–ХIII веков оценивается лишь как инструмент, обеспечивший выполнение сугубо прагматических задач – передачи и распространения передовых научных знаний, военных и технических достижений Востока в Западной Европе. Ну а в последующие века Испания лишь осваивала европейский опыт, так и не достигнув особых высот в переводческой практике и безнадежно отстав в попытках ее теоретизации.
Точкой отсчета самостоятельного пути в теории перевода современными испанскими исследователями признается широко известная работа Хосе Ортеги и Гассета «Нищета и блеск перевода».
Так ли это на самом деле? История переводов несомнено является важнейшей составляющей истории культуры тех стран, само геополитическое положение которых уготовило им роль мостов, связывающих цивилизации и культуры. Именно таким мостом между двумя мирами – Востока и Запада – стала Испания. Многонациональная страна, освоившая на протяжении своей истории множество культурных традиций, неизбежно должна иметь богатую и отличную от других стран (мононациональных или монокультурных) традицию переводческой деятельности, отраженную как в самой истории переводов, так и в развитии переводческой мысли.
История переводов начинается в Испании задолго до окончательного формирования национального языка: уже в V веке в монастырях осуществляются переводы с греческого на латынь, а с середины VIII века арабское завоевание приводит к необходимости переводов с арабского на латынь и с латыни на арабский.
К началу IХ века на иберийском полуострове складывается уникальная культурно-историческая ситуация: одновременно сосуществуют и успешно развиваются несколько культурных традиций – мусульманская (арабская), иудейская и христианская (европейская). Диалог (а точнее, триалог) между ними и более активное взаимопроникновение могли быть возможны при условии признания одного из трех языков: вульгарной латыни (позднее – староиспанского языка – romance), еврейского или арабского средством межнационального общения, однако этого не произошло. Мудрые арабы, избегая насильственной арабизации населения, прибегают к эффективному и вполне современному способу внедрения достижений своей национальной культуры и науки в инокультурную среду: они создают центры перевода, так называемые Школы переводчиков.
Само это название достаточно условно, речь идет о корпоративных образованиях, которые выработали до сих пор широко используемую модель организации деятельности профессиональных переводчиков через промежуточный перевод: когда арабский текст переводился переводчиком евреем на староиспанский, а переводчик христианин делал с него перевод на латынь. В Толедской школе переводчиков этот способ, пришедший из Багдада, обеспечивался работой творческих объединений с постоянным составом: так, кастильский христианин Гундисальво работал в паре с мусульманином Ибн Даудом, а Жерар Кремонский с Гальби.
Школы переводчиков изначально были интернациональны; в ХI–ХII веках массовое переселение мусульман и иудеев в долину Эбро привело к появлению там центров образования и культуры, и среди них немаловажную роль играли школы переводчиков в Туделе, Сарагосе, Памплоне, Тарасоне. В этих школах сотрудничали известные ученые и переводчики своего времени: мусульмане – Ибн Дауд, христиане – Хуан де Севилья, Доминго Гундисальво, евреи – Педро Альфонсо, Абрахам бар Хийя (Ийя) и иноземцы, приехавшие в Испанию из Европы, – Герман Далматинец, Жерар Кремонский и др. Они переводили, главным образом, научные (в современном понимании – естественно-научные и научно-технические) тексты с арабского на староиспанский, а затем на латынь, и теологические и философские тексты с греческого на арабский.
Особое значение в ХIII веке приобретает созданная в 1130 году Толедская школа. Ее деятельность достигает апогея в середине ХIII века, когда ею руководят епископ Раймундо Бургундский и король Альфонс Х Мудрый, по инициативе которого предпринимается известный перевод Библии на староиспанский (romance), получивший название Библия Альфонсина. Во-многом благодаря деятельности школ перевода Альфонсу Мудрому удалось осуществить достаточно амбициозные планы – приступить к выработке норм национального языка, обогащению и упорядочиванию его словаря и синтаксиса, поднять его на уровень языка учености, вытеснив, тем самым, латынь из научной прозы и документов. Это, кстати, позволило ему довести свои решения и суждения до большинства испанцев, а одновременно обозначило новую функцию перевода, постепенно становящегося средством осуществления массовой коммуникации.
Главный результат деятельности Школ переводчиков, сопровождавшейся необычайным расцветом национальной культуры, – распространение арабской науки в Европе, обмен духовными ценностями, создание образцов научной и деловой прозы на кастильском языке. Благодаря активной переводческой деятельности, создавшей условия для свободного диалога культур, Испания становится в ХIII веке духовным и интеллектуальным мостом между арабским и европейским мирами.
постулатов античности, сформулированных Цицероном, Квинтилианом и Св. Иеронимом, с идеями мусульманского авторитета – Хонейна бен Исаака. Многонациональное переводческое братство способствовало тому, что в ходе практической работы происходило взаимопроникновение и взаимовлияние средневековых канонов и нескольких этнокультурных традиций. Испанские ученые, литераторы, переводчики, в дальнейшем провозглашая необходимость непреложного следования правилам перевода, сформулированным авторитетами античности, сами того не подозревая, в неменьшей степени следовали и мусульманским канонам.
Сравним суждения о переводе из пролога Педро де Толедо к выполненному им в 1415 году переводу «Моисея Египетского», сочинению уже упомянутого философа Маймонида, с идеями, высказанными самим Маймонидом в процитированном мною письме 1199 г. Оправдываясь перед заказчиком перевода доном Гомесом Суаресом де Фигероа за неизбежные ошибки, вызванные тем, что его перевод не был прямым, а выполнялся с нескольких переводов-посредников, П. де Толедо почти дословно повторяет выводы Маймонида:
... Ende, segunt la costumbre, que a fazer de un vocablo dos e de dos vocablos uno, e de añader en algun logar, e menguar en otro, e en otro declarar, e en otro acortar, e en otro poner la razon vocablo tal cual esta, e mayormente de la mejor trasladacion, que es segunt yo e otros mas letrados es puesta e dada por muy mas notable. (А. P. 29)3
Характерная черта прологов к испанских переводам ХIV–ХV веков, выполненных выдающимися испанскими литераторами, – опора на авторитеты античности в оправдании избранного ими метода перевода.
Первые относительно самостоятельные суждения о переводе мы находим в посвящении к переводу «Илиады», выполненному Хуаном де Меной в 1438 г., где переводчик весьма точно и поэтично определяет причину недостатков двойного искажения оригинала – сначала в латинском переводе, а затем в его собственном:
La cual obra a penas pudo toda la gramatica y avn eloquencia latina comprehender y en si recibir los heroycos cantares del vaticinante poeta Homero. Pues quanto mas hara el rudo y desierto romance. Acaescera por esta causa a la homerica yliada como a las dulces & sabrosas frutas en fin del verano, que a la primera agua se daña y a la segunda se pierden. (А. P. 35)
Не менее важны замечания Альфонсо де Картахены об особенностях подхода к переводу текстов различных жанров – научных (к которым он относит теологические и юридические) и художественных (de arte liberal). В своем введении к переводу «Риторики» Цицерона (1436) Картахена подчеркивает, что без глубокого знания описываемого в оригинале предмета переводчик обречен на неудачу. (А. P. 34–35)
Переводы ХV века были, как правило, заказными: монарх и другие именитые особы заказывали перевод определенного произведения известному писателю или поэту, знатоку родного языка. Однако отношение переводчиков к родному языку в ту пору еще резко отличалось от возрожденческой традиции защиты и прославления, поэтому и Хуан де Мена, и Педро Гонсалес де Мендоса в прологах к своим переводам Гомера, выполненным в 30-е годы ХV века, сетуют на несовершенство, «грубость» и поэтическую бедность кастильского в сравнении с греческим. Лишь сто лет спустя, в 1533 г., Дьего Грасиан, посвящая императору свой перевод Плутарха, говоря о недостатках своего перевода (кое-где он добавил разъяснения и «лишние» слова), все же воздает должное достоинствам кастильского:
Quise traduzirlos del Griego porq la traduciõ fuesse mas uerdadera: como porque la propiedad y manera de hablar de la lengua Griega responde mucho mejor a la Castellana que a otra ninguna. (А. P. 58)
Эпоха Возрождения создает новый социо-культурный контекст, который наряду с техническими достижениями и, в частности, распространением книгопечатания вызывает необходимость пересмотра критериев переводческого труда, заложенных античной классической традицией. В Испании эпоха Возрождения знаменует не только наступление Золотого Века литературы, но и зарождение европейской переводческой традиции нового времени, которое современные теоретики и историки перевода обычно связывают с немецким романтизмом и относят лишь к ХIХ веку.
Выдающимися переводчиками того времени стали такие блестящие писатели и поэты, как Грасиан, Боскан, Гарсиласо де ла Вега, Фрай Луис де Леон, своими переводами они способствовали обогащению родного языка и литературы новыми формами и художественными тропами. Переводчики перестают ощущать себя скромными копиистами оригинальных текстов и в своих переводах более или менее осознано нарушают правила, установленные ранее непререкаемыми авторитетами античности – Цицероном и Св. Иеронимом. В прологах к свои переводам эти писатели, рассуждая о природе перевода, приходят к оригинальным, еще неведомым Европе выводам и обобщениям, выходящим за рамки еще только предстоящего спора о преимуществах и недостатках вольного и буквалистского перевода, впервые выдвигая проблему передачи стиля оригинала и особенностей национальной культуры, отраженных в оригинальном произведении. Так, Хуан Боскан в посвящении к своему переводу «Придворного» Дж. Падовы (1534), критикуя скверные переводы, замечает, что:
... he miedo que según los términos de estas lenguas italiana y española y las costumbres de entreambas naciones son diferentes, no haya de quedar todavia algo que parezca menos bien en nuestro romance... (А. Р. 59)
Диего Грасиана, пожалуй, можно считать первым серьезным критиком испанских непрямых переводов классических произведений. Вот что он пишет в 1548 г. в предисловии к изданию своего собственного перевода Плутарха по поводу удручающего качества уже существующих переводов:
... assi estan traduzidas en romance castellano las vidas de este mismo autor Plutarco que muy verdaderamente se podran llamar muertes o muertas, de la suerte que estan tan escuras y faltas y mentirjosas... por estar en muchas partes tan differentes de su original griego, quanto de blanco a prieto... (А. Р. 64)
к его переводу аристотелевской «Этики» (1580). Здесь приводятся многочисленные примеры калек и заимствований из греческого, часть из которых уже вошла в узус, а право на существование в родном языке некоторых новых, таких, например, как Aristocracia, Monarquia, Oligarquia, Democracia автор отстаивает, ссылаясь на авторитет Марка Тулия, который в свою очередь ввел эти заимствования в латинский язык (см.: А. Р. 68–70).
Но даже среди этой блистательной когорты ренессансных литераторов особо выделяются два испанских гуманиста – Хуан Луис Вивес и Хуан де Вальдес, вся деятельность которых тесно связана с движением эразмистов, а вклад в европейскую переводческую традицию поистине неоценим.
Трудно оценивать какое-либо явление, исключив его из общего культурно-исторического контекста эпохи, тем более принимая во внимание то, что ХVI век стал особым веком в истории переводов. Переводы начала века, содержащие неканонические трактовки религиозных и философских текстов, становились в то время крупнейшими событиями не только культурной, но и идейно-политической жизни Европы. Самым ярким тому подтверждением, без сомнения, служит перевод Библии Мартина Лютера. Переводы зачастую превращались в орудие идеологической борьбы, причем борьба за верность перевода смыслу и духу оригинала могла стоить переводчику жизни. Так, Этьен Доле, ученый-гуманист и переводчик Платона, в 1546 г. по приговору церковного суда был сожжен на костре за неканоническое истолкование реплики Сократа в одном из диалогов Платона.
По уже устоявшейся в теории перевода традиции считается, что именно эти переводчики стоят у истоков создания науки о переводе, а их программные работы – послание М. Лютера «Об искусстве переводить» (1540) и трактат Э. Доле «О способе хорошо переводить с одного языка на другой» (1540) – и заложили основы европейской переводческой традиции в целом.
Это утверждение представляется мне необоснованным и несправедливым, поскольку к моменту написания этих работ в Европе уже были широко известны труды Х. Л. Вивеса, содержащие новую трактовку проблем перевода. Это его трактаты «О душе и жизни» (De anima et vita), «О дисциплинах» (De disciplinas), и, прежде всего, объемный труд 1532 г. «Об основах красноречия» (De ratione Dicendi), который, по отзывам современников, пользовался особым успехом; а в 1533 г. эта книга была издана по крайней мере дважды – в Лувене и Париже.
«О дисциплинах» Вивес впервые выдвигает идею о сопоставимости различных языков, при всем их разнообразии и несходстве. Там же он отмечает, что «все три искусства: грамматика, риторика и диалектика – порождены узусом, а не узус ими», а узус, в свою очередь, отвечает определенным потребностям общества на определенном историческом этапе.
В связи с предметом нашего исследования наибольший интерес представляет ХII гл. III кн. «Об искусстве красноречия», целиком посвященная видам и способам перевода. Автор выделяет три вида (метода) перевода, в отличие от двух классических, предложенных и обоснованных еще Цицероном (а позднее несколько упрощенно истолкованных св. Иеронимом): дословный перевод и перевод, основанный на стремлении отразить «совокупность смысла и силу слов».
1) переводы, ориентированные на сохранение смысла (senso) оригинала;
2) переводы, ориентированные на сохранение формы оригинала (phrasis et dicto);
Для Вивеса лучший перевод – не абстракция, а лучший способ воспроизведения конкретного вида текста, а задачу переводчика он определяет как «перевод в соответствии с типом и смыслом текста», делая вывод о том, что даже разным частям одного и того же текста могут быть адекватны разные способы перевода. Сопровождая свою классификацию типов перевода подробной характеристикой каждого типа и оценкой их преимуществ и недостатков, Вивес не только развивает античную традицию, но и по сути предлагает новый функциональный подход и новую концепцию перевода, которые намного опережают грядущую полемику о буквалистском и вольном переводе. Подчеркну, что в широко известной статье Фридриха Шлейермахера «О различных методах перевода» (1813), (той самой, что сто лет спустя вдохновила Ортегу и Гассета на написание его статьи «Нищета и блеск перевода»), которую западные исследователи считают началом современной науки о переводе, затронутые Вивесом проблемы трактуются гораздо уже. Анализируя практически одни и те же типы переводных текстов, авторы приходят к разным выводам: Шлейермахер для передачи в переводе «духа» (т. е. стиля – Ю. О.) оригинала предлагает копировать его языковые особенности, не боясь нарушить нормы родного языка. Вивес при переводе художественных текстов отдает предпочтение описанному им третьему типу перевода, выдвигая при этом сразу несколько фундаментальных положений:
... los tropos y las figuras y los restantes adornos de la oración deben conservarse, hasta donde sea posible, en su integridad. Y si ello no lo pudieres hacer cómodamente, deben serles semejantes en brío y en decoro, en el grado que lo permita la lengua a que son vertidas y que ésta reproduce con la misma fuerza y donosura que la lengua original... Muy útil fuera a las lenguas, si los traductores diestros tuvieran la osadía, de conceder de cuando en cuando derecho de ciudadanía a tal o cual tropo o figura peregrina, mientras no anduviera demasiado lejos de sus usos y costumbres. Y aun también algunas veces seria conveniente, a imitación de la lengua primera, de la lengua madre, formar hábilmente algunas palabras por enriquecer la lengua posterior... (А. Р. 55)
Этот тип перевода, в котором, по словам Вивеса: «las cosas y las palabras se pesan en la balanza equilibrada» (Ibid.), соответствует современным представлениям об адекватном или эквивалентном переводе и его критериях. Предложенное Ф. Шлейермахером почти триста лет спустя выделение двух видов перевода – перевода-истолкования (специально-научного, с прагматическими целями) и перевода-искусства (художественного) – по сути дела было шагом назад по сравнению с трактовкой Вивеса. Несмотря на то, что и сам Вивес предложил такое же разграничение в самом названии главы, анализируемой нами книги – Versiones o interpretaciones, это разграничение оказывается «тесным» для автора, чьи выводы и обобщения охватывают гораздо более широкий круг понятий и проблем.
Для этой работы Вивеса характерно то, что каждое теоретическое положение иллюстрируется примерами удачного и неудачного перевода, в отличие от умозрительных выводов, предложенных Шлейермахером. Даже в общем сходные рассуждения авторов о проблемах перевода специальных (научных) текстов, требующих от переводчиков не только знания языка, но и предмета перевода, дополняются у Вивеса вполне современными замечаниями о необходимости знания терминологических соответствий и даже особенностей авторского использования того или иного термина. Важно и то, что Вивес отмечает, что выбор пути перевода – калькирования или заимствования – в значительной степени зависит от того, как освоение иностранного слова связано с освоением явления или предмета (res) данным языковым сообществом. И по сей день не утратили актуальности рассуждения Вивеса о путях передачи имен собственных в переводе, например, о невозможности перевода значимой основы имени, их подмены именами языка перевода, о необходимости учета устоявшейся традиции и роли языков-посредников, через которые имя попало в родной язык, его орфоэпических норм и т. д.
– по Вивесу), он оставляет за переводчиком поэтического текста право соревноваться с автором оригинала для того, чтобы перевод производил на читателя то же впечатление, что и оригинал. Поражает поистине новаторский подход Вивеса к проблемам поэтического перевода: рассуждая о большей вольности поэтического перевода, автор выдвигает в качестве основного критерия оценки перевода не просто сохранение смысла и передачу особенностей авторской манеры, а сохранение целостности поэтического замысла и направленности произведения – sentetiae summa.
Даже этот краткий и поверхностный обзор основных положений работ Х. Л. Вивеса дает возможность сделать вывод об их исключительном и определяющем значении для развития европейской традиции, хотя новаторство концепции Вивеса так до конца и не было осознано его современниками, которые смогли оценить лишь практическую сторону его подхода. Работы валенсианского изгнанника, который, покинув страну в 1508 г., так и не решился вернуться, опасаясь преследований инквизиции, были написаны на латыни и хорошо известны в Европе, а в Испании «открыты» только в эпоху просвещения, а затем вновь забыты до середины ХХ века.
Столь же печальна судьба удивительной книги другого гуманиста, такого же верного приверженца идей Эразма – Хуана де Вальдеса «Диалог о языке» (1535), изданной в Италии, куда Вальдес вынужден был бежать во время гонений на эразмистов. Эта книга исключительно важна и для современных исследователей в области истории и философии языка, теории перевода и сопоставительного языкознания. Но несмотря на то, что многие ее страницы посвящены проблемам перевода, она не представлена ни в одной из указанных испанских переводческих антологий. Положения этой работы развиваются в русле ренессансной традиции защиты и прославления родного языка, и все же не могут не поразить замечания автора об отражении в языке особенностей национального характера, о взаимодействии разговорного языка и языка литературы, о взаимовлиянии двух языков в процессе перевода. Подтверждением актуальности суждений автора может служить сравнение следующего его высказывания с известнейшим положением Р. Якобсона из его программной работы «О лингвистических аспектах перевода» (1966):
Y aun porque cada lengua tiene sus vocablos propios y sus propias maneras de decir, ya tanta dificultad en el traducir bien de una lengua en otra, lo cual yo no atribuyo a falta de la lengua en que se traduсe sino a la abundancia de aquella que se traduсe...
(Diálogo de la lengua. – Barcelona, 1973. Р. 128.) (Выделено мной – Ю. О.)
(Цит. по: Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. – М., 1978. С. 22.)
Книга Вальдеса – блестящий образец жанра ренессансных диалогов, изобилующий новыми повествовательными приемами и яркими художественными образами. Она написана на великолепном испанском языке, и, без сомнения, является одной из вершин ренессансной филологии. Но в Испании эта работа обрела признание и известность только XVIII веке, когда испанские просветители осваивали национальное теоретическое наследие и воздали должное и Вивесу и Вальдесу. Так, Хосе де Варгас Понсе в 1793 г. в ярком обвинительном акте, предъявленном им плохим переводчикам – «Declaración contra los abusos introducidos en el castellano...» (Madrid, 1793), желая «пригвоздить» переводчиков, уродующих родной язык, ссылается на авторитет Вальдеса и приводит обширную цитату из его «Диалога о языке».
Книга Вальдеса появилась в год разгрома эразмизма в Испании. И хотя еще какое-то время страна остается относительно открытой для европейских гуманистических веяний, непримиримая борьба с реформаторством, начатая в 1547 г. под руководством Великого инквизитора Эрнандо де Вальдеса, вскоре заканчивается для Испании полной духовной изоляцией от Европы. Один за другим публикуются указатели запрещенных к изданию, хранению и чтению книг: в 1545, 1551 и 1558 гг. выходят наиболее обширные списки запрещенных авторов и изданий, начинаются систематические чистки библиотек с публичным сожжением книг. В 1558 г. королевским указом запрещается выезд студентов и преподавателей за границу для учебы или работы, полностью запрещен ввоз какой-либо печатной продукции из-за рубежа.
Самоизоляция Испании означала как отказ от перевода современных произведений, так и от создания новых переводов классических или канонических церковных текстов. Наступает самая мрачная пора для испанской истории переводов. Но именно она связана с деятельностью выдающегося испанского поэта и переводчика Луиса де Леон. В 1561 г. он заканчивает перевод и комментарий «Песни Песней» Соломона с древнееврейского, причем значение этого события выходило за рамки лингвистической проблематики – это был вызов официальной церкви. И он был принят инквизицией, начавшей в 1571 г. пятилетний процесс над автором, во время которого известнейший в то время поэт, университетский преподаватель, мыслитель был заточен в тюрьму. В комментарии-разъяснении (declaración) к своему переводу, вызвавшем ярость инквизиции, помимо неканонических трактовок священного писания и критики уже освященных святой церковью переводов, содержатся поражающие своей новизной рассуждения автора о проблемах восприятия иноязычных текстов, в особенности текстов, созданных в отдаленные от читателя эпохи. В своем герменевтическом, в нашем современном понимании, анализе текста оригинала Луис де Леон по сути пытается воссоздать широкий культурно-исторический контекст произведения, без которого невозможна передача тех контекстов оригинала, которые были искажены в отвергнутых автором переводах. Рассуждая об особенностях национальных языков и художественных стилей, автор приходит к выводам об отражении в языке художественного произведения национального мышления, психологии, культурной традиции и литературных вкусов эпохи:
ía tosco: asi es de creer que todo esto, que ahora por su novedad y por ser ajeno de nuestro uso nos desagrada era todo bien hablar y toda la cortesía de aquel tiempo entre aquella gente.
(Prólogo de la traducción literal y declaración del libro de los Cantares de Solomón. – Madrid, 1950 P. 218–219)
В 1580 г., за год до смерти, в посвящении к сборнику своих стихов Фрай Луис де Леон словно подводит итог спорам писателей и переводчиков о мнимых недостатках испанского языка в сравнении с классическими – латынью и греческим:
(Poesías de Fray Luis de León. Dedicatoria a don Pedro Portocarrera. – Madrid, 1928. P. 55–56)
Дон Кихота критикует качество существующих переводов, прибегая к ставшему уже хрестоматийным сравнению перевода с изнанкой фламадского гобелена:
... el traducir de una lengua a otra... es como quien mira los tapices flamencos por el revés; que aunque se veen las figuras, son llenas de hilos que las escurecen, y no se veen con lisura y téz de la haz...
(Cap. LXII de la II parte)
Дон Кихот, рассуждая далее о переводах, в качестве удачных приводит в пример переводы двух современников Сервантеса. Любопытно, что один из них – Хуан де Хуареги, в своем письме-посвящении, предваряющем свой перевод «Аминты» Торквато Тассо 1607 г. (его-то и хвалит Дон Кихот), возможно, впервые высказывает идею о непереводимости художественного текста, которую герой Сервантеса лишь немного видоизменил. Хуареги, останавливаясь на некоторых лексических и синтаксических особенностях тосканского диалекта, трижды в небольшом письме подчеркивает невозможность передать их по-кастильски. (A., Р. 76)
Однако идеи непереводимости вскоре вытесняются заботами переводчиков о защите чистоты родного языка. Так, в 1613 г. Франсиско де ла Куеста осмеливается даже «поднять руку» на неуместные, с его точки зрения, заимствования из латыни (царицы языков – по Сервантесу) и, главным образом, латинские синтаксические кальки, «чуждые кастильскому» и столь часто употребляемые в переводах. (A., Р. 77)
о роли переводчика, возможно, впервые столь категорично провозглашенными в предисловии к переводу «Истории гражданских войн во Франции» (1660) писателем и поэтом Хосе Пельисером де Оссау у Товар:
... i se le deve casi Igual Gloria a la Tradución, de la que tiene el Traducido... (А., Р. 86)
В конце ХVII в. открывается новая страница истории переводов в Испании, выдвигаются новые критерии оценки переводов и самой переводческой деятельности. В этом отношении значительный интерес представляет глубоко аргументированный критический обзор испанских переводов, выполненных в ХVII веке, содержащийся в предисловии Матео Ибаньеса де Сеговия к переводу «Жизни и деяний Александра Великого» (1699), в котором автор, высоко оценивая французские переводы, выполненные просвещенными литераторами, резко критикует большинство опубликованных испанских переводов; причем М. де Сеговия, опираясь на принципы, предложенные еще Св. Иеронимом, сочетает их с новыми взглядами на литературный язык:
... todas las traducciones que hoy publican los nuestros, que no solo faltan á la debida proporcion y equivalencia de las voces, dexandose llevar de las estrañas; que muchas veces, ó no tienen en la propia la misma viveza, ó están recibidas en diverso sentido y significación, sino tambien de las frases y dialecto de la lengua que traducen, de que nace, que teniendole cada uno distinto, quedan tan asperas, deabridas, obscuras... que mas parecen abortos de estrangeras plumas, que partos de naturales ingenios. (A., Р. 94)
XVIII век стал для Испании веком перевода и переводчиков и одновременно веком «переводческой эпидемии», «переводческой чумы», по выражению известного писателя и переводчика с французского языка Хосе Франсиско де ла Исла. Важно отметить, что испанские просветители, признавая первостепенную роль перевода в распространении достижений европейской науки и культуры, обращают внимание и на то, какое влияние могут оказать эти переводы (как правило, довольно низкого качества) на родной язык.
Хосе де Варгас и Понсе, нацией переводчиков. Переводится все: специально-научная и техническая литература, педагогическая и философская, политическая, религиозная и художественная. Переводы осуществляются главным образом с французского языка, который выступает в роли языка-посредника, вольно или невольно навязывая языку перевода свои законы жанра, критерии хорошего стиля, определенный набор средств художественной выразительности. Для просветителей достоинства переводимой литературы были неоспоримы, поэтому неслучайно то, что оценивая переводы, они равно сетуют на ущерб, наносимый плохими переводами как французскому первоисточнику, так и языку перевода.
Именно в эпоху просвещения впервые появляется литература по переводу, представленная в основном двумя жанрами: пособиями по переводу и критическими эссе. Первым испанским учебником по переводу стали «El arte de traducir el idioma frances al castellano» Антонио де Капмани (Madrid, 1776), среди наиболее ярких эссе выделим «Donde las dan se lo toman: Diálogo joco-serio sobre la traducción del «Arte Poetica» de Horacio» (1778) Томаса Ириарте, «Desengaño de malos traductores» (1786), псевдоним Арнольдо Филоноо, «Desengaño de malos desengañadores» Бернальдо Мариа де ла Кальсада (1787), «Ensayo de una biblioteca de traductores españoles» (1781). Хуана Антонио Пельисера, и, наконец, чрезвычайно яркая работа Хосе де Варгас Понсе, обличающая нерадивых переводчиков – «Declaración contra los abusos introducidos en el castellano...» (Madrid, 1793). В своих работах просветители ссылаются на неизвестные до тех пор в Испании творения Х. Л. Вивеса и Х. Вальдеса. Осваивая опыт французских переводчиков в осмыслении природы переводческой деятельности, испанские авторы закладывают и развивают переводческую традицию, определившую испанскую историю перевода на два века, вплоть до 30-х годов века ХХ. Критика переводов со страниц предисловий и комментариев к изданиям переводной литературы переходит на страницы художественных и публицистических произведений именитых авторов. Понять масштабы обрушившейся на Испанию – помогает страстная речь героя гневной сатиры Х. Ф. де ла Ислы «История знаменитого проповедника Фрая Герундия из Кампасас» (1768). Ее пафос вполне передают следующие строки:
En los tiempos que corren, es desdichada la madre que no tiene un hijo traductor. Hay peste de traductores, porque casi todas las traducciones son una peste.
(Fray Gerundio de Campazas. – Espasa Calpe, Madrid. 1963. P. 160)
Томас Ириарте облекает критику переводов в поэтическую форму – его притча, символически названная «Шпага и вертел» (La espada y el asador) (1782) и посвященная двум типам переводчиков, завершается язвительным четверостишием:
y en asadores vuelven las espadas;
otros hay que traducen los peores,
y venden por espadas, asadores.
ías. – Madrid, 1963. Р. 60)
– вот обязательные темы предисловий переводчиков к изданиям того времени. Неслучайно все эти вопросы затронуты в ХХIII письме выдающегося просветителя Бенито Херонимо Фейхоо его знаменитого произведения «Cartas Eruditas y Curiosas» (1759).
К середине века стало очевидно, что последствия переводческой чумы, к сожалению, поразившей не только просвещенное меньшинство и великосветское общество, но распространившейся и в народе, начали отражаться на литературном испанском языке. В своих «Письмах из Марокко» Хосе Кадальсо (1789) с горечью размышляет о причинах недооценки переводчиками возможностей родного языка и низкопоклонства перед французскими авторами, об ущербе, наносимом плохими переводчиками как переводным произведениям, так и кастильскому языку в целом. И причины, и следствия плохих переводов с исчерпывающей полнотой и ясностью изложены в письмах XLIX и L, поэтому позволим себе достаточно обширную цитату, свидетельствующую кроме того об оригинальности суждений автора:
¿Quien creyera que la lengua, tenida por mas hermosa de Europa dos siglos há, se vaya haciendo una de las menos apreciables? Tal es la priesa que se dan los Españoles á echarla á perder... Los franceses han hermoseado el suyo (idioma) al paso que los españoles han desfigurado el que tanto habían perfeccionado... Autores que han escrito en buen castellano, los españoles del día parece que han hecho asunto formal de humillar el lenguage de sus padres. Los Traductores é imitadores de los extrangeros son los que mas han lucido en esta empresa. Como no saben su propia lengua, porque no se dignan de tomarse el trabajo de estudiarla, quando se hallan con una hermosura en algun original francés, inglés ó italiano, amontonan galicismos, italianismos y anglicismos con lo cual consiguen lo siguiente:
1. Defrauden el original de su verdadero mérito, pues no dan la verdadera idea en la traducción.
2. Añaden al castellano mil frases impertinentes.
éndole creer que la lengua española es subalterna á las otras.
4. Alucinan á muchos jóvenes españoles, disuadiéndolos del indispensable estudio de su lengua natural.
(Carta XLIX de las Cartas Marruecas. – Madrid, 1793. Р. 120)
В эпоху Просвещения складывается новое отношение к переводу, пересматривается его роль в обществе. Хосе Варгас Понсе в уже упомянутой работе «Declaración contra los abusos introducidos en el castellano...», рассуждая о последствиях «смертельного удара» (golpe mortal), нанесенного плохими переводчиками родному языку, замечает, что перевод, став профессией (oficio) стал одновременно
... un comercio, una manía, un furror, una epidemia, y una temeridad y avilantez. (А., Р. 134)
Отношение просветителей к переводу характеризует ярко выраженная прагматическая и даже утилитарная направленность. Любопытно, что ими учитывалась и экономическая выгода от продажи переводных изданий, выполненных в Испании, избавляющих от необходимости закупки дорогостоящих изданий за границей. Следует отметить, что Фейхоо предполагал также возможность при выборе произведений для перевода установления идеологического контроля над религиозными сочинениями (затрудненного при продаже непереводных изданий) (см. «Cartas Eruditas y curiosas» – Carta XXIII).
Наметился и новый подход к решению собственно творческих задач, стоящих перед переводчиками, именно в это время на первый план выдвигается передача национального своеобразия и стиля оригинала. Так, в 1776 г. в насыщенном новыми, оригинальными идеями прологе к вышеупомянутому пособию по переводу с французского языка на испанский, А. де Капмани пишет о необходимости сохранения авторской физиономии и стиля (letra... y fisyonomía del autor). Автор предлагает при этом совершенно нефранцузский и свойственный скорее переводческой практике ХХ в. путь передачи оригинала:
... traductor poniéndose en lugar del autor, debe revestirse de sus sentimientos, haciéndose copiante sin parecerlo... y de intérprete pasa a compositor... (A., Р. 116)
Вслед за испанскими гуманистами Вивесом и Вальдесом именно Капмани подчеркивает необходимость верного отражения в переводе национальных обычаев, вкусов, особенностей географического и политического положения страны, справедливо полагая, что любой троп и средство художественной выразительности отражают своеобразие национального характера.
Мало во введении к своему переводу «Илиады» (Мадрид, 1788), где он, пожалуй, впервые в Европе выдвигает актуальную и по сей день идею о зависимости вида и характеристик перевода от его адресата. (A., Р. 125–127)
Хосе Кадальсо, в уже процитированных «Письмах из Марокко», рассуждая о жанровых характеристиках переводных текстов и зависящих от них способах перевода текста, формулирует тезис не менее актуальный для теории перевода нынешнего века – о несовпадении стилистических норм национальных языков:
Una frase, al parecer la misma, suele ser en la realidad muy diferente, porque en una lengua es sublime, en otra baxa y en otra media. (A., Р. 130)
Кадальсо, кроме того, предлагает свой метод перевода художественного текста, почти теми же словами описанный в середине ХХ века блестящим русским переводчиком Н. Любимовым в книге «Перевод – искусство». Сравним опыт двух переводчиков, представляющих не только разные национальные школы перевода и культурные традиции, но и разделенных почти двумя столетиями:
El método que seguí fué este. Leía un párrafo del original con todo cuidado; procuraba tomarle el sentido preciso; lo meditaba mucho en mi mente; y luego me preguntaba á mí mismo: ¿si yo hubiese de poner en castellano la idea que me ha producido esta especie que he leido, cómo lo haría? Despues recapacitaba si algun Autor antiguo español habia dicho cosa que se le pareciese. Si me figuraba que sí, iba á leerlo, y tomaba todo lo que juzgaba ser análogo a lo que deseaba. Esta familiaridad con los españoles del siglo XVI, y algunos del XVII me sacó de muchos apuros... (А., Р. 130)
«Дон Кихота» и ища наиболее точного эквивалента для некоторых повествовательных приемов Сервантеса, я уже с полным правом воспользовался повествовательными приемами, общими для целой эпохи в русской литературе (конец ХVIII – первая половина Х1Х века)... (Н. Любимов «Несгораемые слова». – М., 1983. С. 49–50)
Вклад просветителей в развитие национальной и европейской переводческой традиции столь же очевиден, сколь очевидна их преемственность гуманистической традиции и трудам Вивеса, Вальдеса и Луиса де Леон, на которые ссылаются большинство вышеупомянутых литераторов эпохи просвещения. Значит ли это, что в ХVIII веке традиция эта прерывается или от нее отрекаются последовавшие поколения испанских переводчиков и ученых? Нет, конечно. Но сменивший век Просвещения ХIХ век стал для Испании веком войн, социальных потрясений и экономических, политических и духовных кризисов, которые вновь привели к разрыву культурных связей с Европой и прежде всего Францией. Переводы и переводчики надолго оказываются невостребованными обществом.
30-е годы ХХ века, ставшие в Европе годами переводческого бума, в Испании сначала привели к активизации переводческой деятельности, вскоре по известным причинам почти полностью парализованной в течение сорока лет правления Ф. Франко. И вот с конца 70-х начинается испанский переводческий бум, Испания становится переводческой державой № 1, по данным ЮНЕСКО значительно опережая в начале 80-х годов ведущие мировые державы по объему публикаций переводной литературы. Духовное возрождение страны, стремление познакомить читателей со всеми иностранными новинками вызывают колоссальный спрос на переводы и переводчиков, сопоставимый разве что с переводческим бумом эпохи Просвещения.
В 80-е годы в Испании начинает создаваться переводоведческая школа, и одной из первоочередных ее целей, без сомнения, должно стать осмысление национальной традиции, изучение истории перевода и переводческой мысли в Испании. И не только потому, что национальное наследие в этой области еще неизучено и неоценено, а, главное, потому что без прошлого нет будущего, именно об этом в 1911 году написал Х. Ортега и Гассет: Hay que recoger el «humus» histórico, la tradición: hay que reconstruir el pasado para afianzar el futuro.