Так как я скорее склонен к тому, чтобы упражнять твой ум, чем обучать тебя, то для меня не важно, воспримешь ли ты мои идеи или отвергнешь их, лишь бы они всецело овладели твоим вниманием. Кто-нибудь, более способный, научит тебя познавать силы природы, — для меня будет достаточно заставить тебя испытать свои.
Д. Дидро
Глава I.
ФРАНЦИЯ ЛЮДОВИКА XV И «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ» ДЕНИ ДИДРО
абсолютизма.
«Баррикады», «Взятие Бастилии», «Великая французская революция» — эти слова знакомы нам со школьной скамьи, и каждый из нас облекает их в яркие образы. Мы представляем себе шумные и торжественные, веселые и мрачные, величественные и смешные эпизоды того могучего общественного движения, которым была низвергнута королевская власть, уничтожены сословные привилегии и установлен новый общественный порядок. Провозглашенные в ходе революции требования всеобщего равенства и справедливости на деле оказались лозунгами буржуазными. Однако в то время буржуазия выступила от лица всего общества, как представитель французского народа в целом, против его угнетателей — королевского двора, дворянства и духовенства. Именно поэтому ее требования носили тогда общедемократический характер.
Весь французский народ — буржуа, ремесленники, крестьяне — восстал против старого строя и добился успеха в этой борьбе. Однако при изучении революции нельзя ограничиться рассмотрением только ее завоеваний, нельзя забывать о тех, кто обдумывал лозунги, подхватываемые восставшими, кто осмысливал задачи, стоящие на повестке дня, иначе говоря, о тех, кто участвовал в духовной, идейной подготовке революции. И здесь в первую очередь следует воздать должное тем писателям и ученым, сгруппировавшимся вокруг «Энциклопедии», которые получили имя энциклопедистов. Центром этой группы был Дени Дидро.
Можно сказать, что ему и его единомышленникам повезло, они жили в то время, когда после долгого перерыва вновь приобрели важное значение самостоятельность индивида и его личная инициатива, так как это стало запросом времени.
Новое время требовало нового человека и создавало его; конечно, человеческие права надо было непрерывно завоевывать и утверждать, но для этого имелась уже благоприятная историческая почва.
только для того, чтобы обеспечить праздное времяпрепровождение стремящимся к королевскому двору крупным феодалам. В XVIII в. начинается процесс расслоения как дворянства, так и духовенства, и это приводит к усилению позиций третьего сословия. Обедневшие дворяне и священники по своему образу жизни почти ничем не отличаются от представителей нового слоя общества, точнее, его наибольшей по численности и наибеднейшей части. Зато тем более богатеют королевский двор, принадлежащие к нему богатые дворяне и верхушка духовенства. Говоря словами французского историка И. Тэна, «весь этот мир пародирует, пьет и ест до отвалу на церемониальных пиршествах, и в этом заключается их единственное назначение, которое они добросовестно выполняют» (21, 89)*.
(*Здесь и далее в скобках сначала указывается номер источника в списке литературы, помещенном в конце книги, затем курсивом номер тома, если издание многотомное, и далее — страницы источника (Ред.)).
Представители старейших дворянских фамилий получают огромные пенсии и подарки; почти во всех знатных домах имеются десятки должностей, доставляющих их обладателям жалованье и побочные доходы, но не влекущих за собой никаких обязанностей и существующих только ради декорации. Двор насквозь прогнил — ни королевская власть, ни дворяне, ни духовенство не выполняют более никаких полезных функций, они превратились в паразитический нарост на теле нации.
Один из тогдашних прогрессивно настроенных министров, Д'Аржансон, писал, что «двор сделался сенатом нации; самый ничтожный лакей в Версале — сенатор, а горничные принимают участие в правительстве, если не для того, чтобы приказывать, то, по крайней мере, для того, чтобы мешать выполнению законов и правил» (цит. по: 21, 91 — 95). Знатные дворяне, высшее духовенство освобождены от налогов, они не только живут за счет третьего сословия, но и обогащаются за его счет. Бедные дворяне, священники, ремесленники нищенствуют и не могут найти защиты от произвола.
Налоги все более увеличиваются: как правило, на 100 ливров дохода налогоплательщик платит 54, а в некоторых местах и 71 ливр налогов, в его пользовании остается около трети дохода; многие небогатые дворяне в такой ситуации низводятся до положения простых фермеров. Крестьяне же в массе своей превращаются в нищих; с них взимаются огромные налоги — сюда входят дорожные пошлины, рыночный сбор, налог на скот, налог на стражу и дозоры и т. д. и т. п.
ни одной унции нельзя было использовать для каких-либо иных целей (например, для засаливания мяса), кроме как для варки пищи. Если бы какой-нибудь крестьянин вдруг вздумал посолить этой солью свинину для зимнего запаса, то ему пришлось бы дорого поплатиться за это — тотчас же явились бы приставы, конфисковали бы свинину, а его присудили бы к штрафу в 300 ливров. Человек, желающий посолить мясо, должен был явиться на склад, купить для этого другой соли и получить на нее удостоверение, которое он мог затем предъявить сборщикам налогов и соляным досмотрщикам. В любой момент в дом имел право явиться пристав, открыть шкаф и бочонок с рыбой или солониной и проверить крепость рассола, попробовать соль в солонке и арестовать крестьянина по малейшему подозрению. Подобный произвол не был исключением. Не удивительно, что число крестьянских бунтов растет.
Феодальному строю все больше угрожает развитие нового, капиталистического способа производства— количество мануфактур и работников на них увеличивается, что требует ликвидации крепостной зависимости, расширения торговли внутри страны и с другими странами. В то время буржуазия становится единственной социальной группой, получающей денежные доходы, только она и может ссудить их королю и дворянам. Уже в 1755 г. проценты государственного долга буржуазии были равны 45 млн. ливров, в 1789 г. эта цифра увеличилась до 206 млн. Тем не менее буржуазия не получала почти ничего; правительство платило, только когда хотело и когда было чем, а это случалось редко. Превращаясь в экономического хозяина страны, в политическом отношении буржуазия оставалась совершенно бесправной. В 30-е годы XVIII в. это противоречие между формальным и фактическим положением. дел настолько обостряется, что переходит в кризис королевской власти.
Борьба между сословиями, особенно на первых ее этапах, принимала в то время религиозную окраску. Это объясняется тем обстоятельством, что вплоть до Нового времени религия была той первой формой человеческой общности, в которой осуществлялось приобщение индивида к коллективу, осознание каждым отдельным человеком себя как части рода. Именно по этой причине тот или иной шаг в человеческой истории длительное время был движением в рамках религии, хотя оно происходило здесь в превращенных формах.
Борьба различных религиозных течений во Франции в начале XVIII в. выражала определенную расстановку классовых сил, так как две наиболее враждебные друг другу партии — ультрамонтаны и янсенисты — собирали вокруг себя соответственно старые, привилегированные и новые, формирующиеся классы. Хотя французы были нацией католического вероисповедания, исторически ситуация сложилась так, что в ходе формирования государственности они вынуждены были обороняться от чрезмерных притязаний римского папы и видели защиту от них в сильной королевской власти. Упадок последней поставил короля и двор перед необходимостью искать опору в , католическом духовенстве, а это означало усиление позиций Рима. Вследствие этого партия иезуитов во Франции, чьи интересы справедливо отождествлялись с интересами разложившегося королевского двора, вызвала к себе враждебное отношение со стороны народных масс. Ультрамонтаны и были выразителями взглядов иезуитов, янсенисты же — последователи голландского богослова Яна Корнелиуса (1585 — 1638) — пытались вести борьбу с иезуитами и тем самым привлекли к себе всеобщие симпатии, хотя многие держались этого учения, не понимая хорошенько ни одного слова из его толкований, только из ненависти к Риму и иезуитам. Массы народа, непосредственно вовлеченные в эту религиозную борьбу, постепенно, как это ни странно на первый взгляд, освобождались от религии вообще. Один из исследователей данного периода французской истории, Ф. Рокэн, попытался вскрыть причины этого явления. По его словам, «это насмешливое настроение, это сомнение и скептицизм, вышедшие от крайностей споров, присоединились к зачаткам неверия... и современники в первый раз стали говорить «о безверном веке»» (20, 87). Развитие общественного сознания, таким образом, осуществлялось в столкновении различных точек зрения.
Если в 1715 — 1733 гг. классовая борьба во Франции велась еще в религиозных рамках, и прежде всего вокруг знаменитой буллы Unigenitus *, в которой духовникам предписывалось отказывать в причастии людям, не согласным с этой буллой (что долгое время продолжало служить причиной волнений), то с начала 30-х годов интересы нации выражаются в «светской» борьбе дворянства — парламента — народа. Парламент при этом играл роль той буржуазной верхушки, которая в своих столкновениях с королевской властью всегда шла на уступки в случае серьезной опасности со стороны усиливающегося третьего сословия. А внутри последнего постепенно выделяются его идеологи — литераторы и философы.
Выдвижение на первый план общественной жизни особой группы литераторов было обусловлено той огромной, пока еще недостаточно объясненной ролью, которую играла в политической борьбе Франции книга. Религиозные распри постепенно сменились «книжными» боями, которые велись уже не из-за религиозных интересов. Можно сказать, что книги в это время стали настоящим «духовным оружием» масс. Именно в философских сочинениях обосновывается необходимость политической борьбы, и они с огромным интересом читаются очень широким кругом людей, которые постепенно начинают замечать тесную связь между философским тезисом о «природной» сущности человека и утверждением всеобщего равенства людей. Не случайно парламент, осознавший угрозу старому порядку с этой стороны, решает сжигать наряду с еретически-религиозными также и прогрессивные философские книги. С 1715 г. в Париже вспыхивают настоящие «книжные пожары». И в то же время сам парламент косвенно способствовал распространению атеистических и материалистических взглядов, поскольку перед сожжением каждой книги палач оглашал ее содержание и предъявлял к ней вполне определенные обвинения Генерального Совета. Начиная с 30-х годов XVIII в. в числе приговоренных к сожжению философских произведений были такие бессмертные творения человеческого ума, как «Философские письма» Вольтера (обвиненного в распространении «распущенности, крайне опасной для религии и для гражданского порядка»), «Мысли к истолкованию природы» Дидро, «Эмиль» Руссо, «Об уме» Гельвеция и многие другие.
налагало за это большие штрафы и подвергало виновных тюремному заключению. Они печатались в Голландии и переправлялись во Францию; дело доходило до того, что их можно было приобрести за несколько су буквально у «подножия» парламента; так, «Персидские письма» Монтескье можно было купить там за 20 лет до официального разрешения на их публикацию. Вольтер, живший в это время в Ферне, специально предназначал свои сочинения для книжечек небольшого объема, чтобы их можно было легко переписать и распространить.
Потребность в философской и социально-политической литературе ощутили широкие слои общества. Причина этого заключалась в том, что если в относительно мирные периоды человеческой истории люди творят ее бессознательно, т. е. не задумываются над течением своей повседневной жизни, а просто действуют по десятилетиями заведенному обычаю, то в эпоху революций, когда на повестку дня выдвигается вопрос о новом способе производства и, следовательно, о новом жизненном укладе, начинает ставиться под сомнение, подвергаться обсуждению то, что прежде казалось бесспорным и привычным. Теперь требуется объяснить, почему человек жил так, а не иначе и соответствует ли это человеческому предназначению. Очевидно, что сама постановка вопроса уже предполагает отрицание старого, ибо когда все считается правильным, подобные вопросы вообще не встают. Эпохи социальных революций, таким образом, представляют собой периоды сознательного участия человека в общественной жизни, сознательного ее переустройства. Вследствие этого во всякой революции — во время подготовки ее и в процессе осуществления — появляются идеологи, отвергающие прежний человеческий идеал и формирующие новый. Так было и во время Великой французской революции: малочисленная вначале группа литераторов и философов положила начало тому мощному духовному движению, которое получило название Просвещения и оказало огромное воздействие на всю дальнейшую культурную жизнь Европы.
Провозвестником этого движения был Вольтер. Его историческая заслуга заключалась в том, что он «открыл дорогу партии союза буржуазии с народом, партии «просветителей», «философов», «патриотов», пришедшей на смену прежнему авангарду этого класса — парламентской буржуазии, враждебной народу и всегда готовой защищать феодальные порядки, ибо она, по словам Вольтера, сама владела поместьями» (17, 241). Вольтер стал знаменем новой эпохи прежде всего потому, что он один из первых направил острие своего таланта против засилья церкви и невежественного произвола правителей. Его призыв, обращенный против церкви: «Раздавите гадину!» — долгие годы был требованием всей антифеодальной Франции. В деле защиты осужденного церковью Каласа * и многих других Вольтер проявил огромную энергию. Однако он выступал не против религии вообще, а только против ее тогдашнего обличья, против католической церкви, и в этом сказалась ограниченность его философской позиции. По мнению Вольтера, религия необходима народу, и если бы бога не существовало, то его следовало бы выдумать.
Вольтер борется против всякого невежества, против фанатизма, он за веротерпимость, или, говоря словами Канта, за «религию в пределах только разума». В своей критике религии Вольтер выступает как блестящий и остроумный обличитель мракобесия, но во многих отношениях он стоит позади некоторых младших своих современников, отрицающих веру в бога вообще. Тем не менее, несмотря на отмеченную слабость его критической позиции, выступления Вольтера против церкви имели колоссальное значение, во-первых, благодаря тому, что они были первыми камнями, брошенными в это здание сильной рукой, во-вторых, благодаря огромному блестящему дару Вольтера, подвергшего все пороки религиозного фанатизма беспощадному и злому осмеянию.
Другим направлением политической деятельности Вольтера была его борьба за просвещенную монархию, против крепостничества и феодальных привилегий. Известны его многочисленные выступления, письменные и устные, в защиту интересов крестьян, в частности «Прошение ко всем должностным лицам королевства», где он описывает притеснения, которым подвергаются крестьяне, и призывает облегчить их участь. Вольтер первый предлагает французским просветителям программу идеологической борьбы с абсолютизмом.
Позднее станет совершенно очевидно, что надежда на просвещенного монарха и на проведение социальных изменений сверху — иллюзия, но не следует забывать, что в то время эта надежда подкреплялась теорией общественного договора. Согласно этой теории, все люди объединяются в общество на основе взаимного договора, соглашения, выбирая государя, т. е. лицо, на которое возлагается наблюдение за выполнением правил договора. Если исходить из такого понимания общественного устройства, то нельзя не признать, что, чем просвещеннее будет правитель, тем более соответствующим назначению человека окажется общественный порядок. Большинство просветителей придерживалось этих взглядов и видело свою задачу в том, чтобы «просветить» относительно «истинных» принципов человеческого общества как монарха, так и весь народ. Эти надежды в то время казались обоснованными. И не удивительно, ведь только К. Маркс спустя почти столетие дал факту общественного состояния людей другое объяснение, связав его не с сознательным договором, а с трудовой деятельностью, Для XVIII же века просветительские объяснения были единственно возможными, и Вольтер был одним из самых сильных их пропагандистов.
Вольтер подготовил почву для дальнейшего развития философской мысли во Франции. В его увлекательных и тонких философских повестях впервые обнаруживаются парадоксы Просвещения. Особенно это видно в таких произведениях, как «Задиг или судьба», «Кандид или оптимизм» и др. В них Вольтер пытается понять закономерности движения человеческой истории, раскрыть ее смысл, объяснить причины существования зла на земле и т. д. Многие работы Вольтера написаны с целью опровержения концепции знаменитого Лейбница, по мнению которого все, что случается с человеком, имеет благую цель; она может быть скрыта от его взора, но тем не менее существует, так что зло в итоге направлено к добру и поэтому не имеет абсолютного значения.
— признанием абсолютности и неизбежности зла. Парадоксальность существующего проявляется тогда в том, что зло оказывается необходимым условием самого блага: стоит нам только согласиться с тем, что благо существует, как причиной его вдруг становится нечто противоположное — зло, и наоборот. У Лейбница такой парадоксальности еще нет, для него зло не имело самостоятельного значения и снималось в благе; для Вольтера дело обстоит уже не так — и то, и другое имеют совершенно равноценное значение и являются как следствиями, так и условиями друг друга. Этот парадокс Вольтер продемонстрировал в разговоре Задига с ангелом Иезрадом. В ответ на вопрос Задига: «Разве необходимо, чтобы в мире существовали несчастья и преступления и чтобы они составляли удел лучших людей?» — ангел отвечает: «Нет такого зла, которое не влекло бы за собой добро». В противном случае на земле существовал бы совершенный, божественный, а не человеческий порядок, но он возможен только в жилище верховного существа.
В другом романе — «Кандид», — представляющем уже злую пародию на лейбницевскую теодицею (в то время как «Задига» можно рассматривать скорее как веселую насмешку), Вольтер пытается понять, возможен ли все-таки мир без зла и без парадоксов, но в конце концов вынужден сознаться, что это ему не под силу; по его словам, человек не в состоянии постичь законы мирового порядка, его ум бессилен открыть истину. Поэтому нужно перестать спорить, а следует «возделывать свой сад». Но таким образом проблема не решается, а лишь снимается; Вольтер утверждает, что надо действовать, а не рассуждать, но если не рассуждать, то неизвестно, как действовать. Смысл устройства мира остается туманным.
Мне Лейбниц не раскрыл, какой стезёй незримой
В сей лучший из миров, в порядок нерушимый
Врывается разлад, извечный хаос бед,
Зачем невинному, сроднённому с виновным,
Склоняться перед злом, всеобщим и верховным;
Постигнуть не могу в том блага своего:
Я, как мудрец, увы1 не знаю ничего; —
Споры о добре и зле, о смысле человеческой жизни и назначении человека в этот период ведутся не только философами — вся Франция, стоящая перед задачей создания нового общественного порядка, решает эти вопросы. Только в немногих аристократических семьях, как свидетельствуют очевидцы, сохраняется дворянский и монархический дух; новое поколение уже находится во власти новых идей. Оно насмехается над старинными модами, над феодальной гордостью своих отцов, над их серьезным отношением к этикету; старые доктрины кажутся теперь претенциозными и отталкивают оппозиционно настроенных людей, вольнолюбивая же философия Вольтера их привлекает, В общественном мнении начинает преобладать принцип равенства, во многих случаях, например, звание литератора уже дает перевес перед дворянскими титулами. Учреждения еще остаются монархическими, но нравы уже становятся республиканскими. Они проникают даже в среду самых знатных вельмож, и первые места общественное мнение отдает не дворянам, а умным и образованным людям — сыну нотариуса Вольтеру, сыну ремесленника-ножовщика Дидро, сыну часовщика Руссо, воспитаннику стекольщика Д'Аламберу и др. Их не только допускают в светское общество, их просят прийти, ими восхищаются, им подражают. Вся Франция начинает признавать самыми достойными людьми не самых знатных и богатых, а самых умных и просвещенных; ум, образованность становятся мерилом достоинства человека. Это говорит о кануне великих перемен, о наступлении во Франции новой эры — эры Разума.
Говоря словами Ф. Энгельса, все должно было в это время доказать свое право на существование перед лицом разума или погибнуть. «Мы видели... — пишет Энгельс, — каким образом подготовлявшие революцию французские философы XVIII века апеллировали к разуму как к единственному судье над всем существующим. Они требовали установления разумного государства, разумного общества, требовали безжалостного устранения всего того, что противоречит вечному разуму. Мы видели также, что этот вечный разум был в действительности лишь идеализированным рассудком среднего бюргера, как раз в то время развивавшегося в буржуа. И вот, когда французская революция воплотила в действительность это общество разума и это государство разума, то новые учреждения оказались, при всей своей рациональности по сравнению с прежним строем, отнюдь не абсолютно разумными. Государство разума потерпело полное крушение. Общественный договор Руссо нашел свое осуществление во время террора, от которого изверившаяся в своей политической способности буржуазия искала спасения сперва в подкупности Директории, а в конце концов под крылом наполеоновского деспотизма. Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн» (1, 20, 267).
Однако такой финал был далеко впереди. В 30-е годы XVIII в. царство разума представлялось «обетованным миром», он еще не существовал, его надо было завоевывать. Огромную роль в формировании новых представлений сыграла «Энциклопедия» *, возглавляемая Дени Дидро.
«Encyclopedie ou dictionnaire raisonne des sciences, des arts et des metiers». V. I — XVII. Paris, 1751 — 1772, 1780.)
«Энциклопедию» известную роль сыграла любовь французов к словарям, доходящая, по выражению Сент-Бёва, до страсти. Как уже говорилось, с начала XVIII в. книги во I Франции значили очень много и способствовали развитию революционных настроений. Особенным вниманием пользовались словари, издававшиеся отдельными людьми, а также различными партиями. П. Бейль выпустил в 1695 — 1697 гг. «Исторический и критический словарь...», во времена Дидро иезуиты выпускали «Словарь Треву» и т. д. Многочисленные словари находили в то время постоянных покупателей, несмотря на подчас высокие цены. Энциклопедия была, по мнению Дидро, самой приемлемой формой по той причине, что в ней можно было в рамках единой мировоззренческой программы дать ответы на многочисленные вопросы, стоявшие в то время перед идеологами революционно и оппозиционно настроенных слоев. Не просто связать имеющиеся знания воедино, но связать их так, чтобы направить к одной цели — пониманию того, какими должны быть новые общественные отношения, — именно к этому стремились издатели «Энциклопедии». О том, что «Энциклопедия» выполнила свое революционное предназначение, свидетельствует постановление Генерального Совета в 1758 г., в котором обвинение, выдвинутое против нее, содержит в то же время признание влияния ее идей на духовную жизнь Франции: «С большой горечью мы вынуждены сказать это; нечего скрывать от себя, что имеется определенная программа, что составилось общество для поддержания материализма, уничтожения религии, внушения неповиновения и порчи для нравов» (цит. по: 20, 228).
В 1758 г., т. е. через семь лет после выхода в свет первого тома, авторы «Энциклопедии» были обвинены в том, что они не признают божественности королевской власти и при объяснении ее указывают либо на насилие, либо на общественный договор; что они считают необходимым рационально обосновать различные религиозные церемонии и обряды; что они требуют свободы совести, веротерпимости и т. д. В 70-е годы королевский прокурор де Флери упрекает их в том, что они «сделались наставниками человеческого рода. Свобода мыслить — вот их возглас, и этот возглас слышится с одного края мира до другого. Одною рукою они стремятся пошатнуть престол, а другою хотят опрокинуть алтарь. Цель их — дать иное течение направлению умов относительно гражданских и религиозных учреждений, и таким образом ими как бы совершена революция» (цит. по: 20, 298).
Действительно, энциклопедисты совершили революцию в умах и тем самым подготовили политическую революцию; именно в их среде сформировались новые взгляды относительно сущности человека, его прав и обязанностей, «истинного» и справедливого общественного устройства и т. д. Издание многих томов «Энциклопедии» -привело к тому, что, по словам Вольтера, вопреки всем гонениям, которым подвергалась «Энциклопедия», все французы и даже все европейцы сделались «энциклопедистами» (см.: 19, 91).
Не будет преувеличением сказать, что все участвовавшие в этой работе в течение более чем 20 лет совершили настоящий подвиг, и первым подвижником нужно назвать неутомимого ее организатора и в полном смысле слова духовного руководителя Дени Дидро. Несколько слов из истории «Энциклопедии» покажут, насколько велики заслуги Дидро.
Поводом для издания «Энциклопедии» послужило предложение (в 1742 г.) двух издателей — англичанина Дж. Мильса и немца Г. Селлиуса — французскому книготорговцу А. Ф. Лебретону на переиздание вышедшего в Англии несколько лет назад Энциклопедического словаря Э. Чемберса. К изданию был привлечен Дидро, который загорелся желанием систематизировать все имеющиеся знания и направить их на достижение общего блага, так что Словарь Чемберса был здесь лишь предлогом. Очень много времени было затрачено Дидро на подбор сотрудников и разработку «Проспекта». Ближайшим другом и помощником его в этом важном деле стал крупный математик и философ Д'Аламбер. Позже Вольтер сравнивал Дидро и Д'Аламбера с Геркулесом и Атласом, несущими земной шар на своих плечах. По словам того же Вольтера, и офицеры армии, и моряки, и судьи, и медики, и литераторы, и ученые объединились для дела столь же полезного, сколь и трудного, без всякого личного интереса и даже не стремясь приобрести известность, так как многие скрывали свое имя (см.: 19, 91 — 92). Среди сотрудничавших в «Энциклопедии» были такие знаменитости, как Вольтер, Монтескье, Гольбах, Гельвеций, Тюрго, Кенэ, Руссо, Бюффон, Мармонтель, Кондорсе и др.
«Проспекте», написанном Дидро и Д'Аламбером, раскрывается цель издания: собрать все достижения в области наук и искусств (здесь издатели указывают на Ф. Бэкона как на мыслителя, у которого они заимствовали эту идею). Но кроме того, Дидро предпринимает попытку, которую не делал до него никто, — систематически представить также и развитие ремесел. Для этого он лично посещает самые разнообразные мастерские, изучает производство различных предметов (тканей, бумаги и т. д.), учится делать их сам.
История «Энциклопедии» — это история почти всей жизни Дидро. Мысль об ее издании зародилась в его уме в 1745 г., первый том вышел в 1751 г., когда ему было 38 лет, а все издание с гравюрами и рисунками было завершено к 1772 г. (без участия Дидро до 1780 г. вышло в свет несколько дополнительных томов текста и иллюстраций к ним, а также два тома указателей).
После опубликования второго тома «Энциклопедия» была запрещена. Поводом для этого послужила защита диссертации одним из друзей Дидро и возможным автором ряда статей по вопросам богословия — аббатом де Прада. Де Прада был публично обвинен в неверии, его диссертация была отвергнута, и это дало иезуитам основание для нападок на «Энциклопедию». На вышедшие тома правительство наложило запрет и передало в руки иезуитов дальнейшее издание; однако те не смогли справиться с этой задачей, вследствие чего Дидро и Д'Аламбер без официального разрешения властей вернулись к своей работе. Настоящая трагедия разыгралась после выхода в свет седьмого, тома, в котором была опубликована статья Д'Аламбера «Женева». В этой статье он противопоставлял религиозному фанатизму веротерпимость, которая, по его мнению, имела место в религиозной общине Женевы. Д'Аламбер отстаивал также права искусства, в частности театра, в деле просвещения. Поднялся общественный скандал, в котором оказался замешанным и один из ближайших друзей Дидро — Руссо. Уже и раньше у Руссо возникали разногласия с энциклопедистами по вопросам веры, после статьи Д'Аламбера он публично порывает с ними. Ссора бывших единомышленников стала предвестницей обнаружившихся у них позже политических и идейных разногласий и тяжело сказалась на дальнейшей судьбе «Энциклопедии».
В 1758 г. вышла книга Гельвеция «Об уме», которая в следующем году была осуждена парламентом на сожжение. Печатание «Энциклопедии» вновь было приостановлено, так как между ее идеями и книгой Гельвеция было найдено много общего. Несколько раньше, в 1757 г., король издал- суровую декларацию, в которой говорилось, что все, кто будет изобличен в составлении либо в поручении составлять и печатать сочинения, содержащие нападки на религию, покушающиеся на королевскую власть или стремящиеся нарушить спокойствие и порядок в стране, будут караться смертной казнью. В 50-е годы были казнены Ж. Калас и Ж. Ла Барр, обвиненные в преступлениях против католической религии, — из этого можно заключить, как опасно в то время было выпускать запрещенные книги. Для Дидро самое тяжелое в этой ситуации заключалось в том, что Д'Аламбер, не выдержавший постоянной травли и тревог, опасности и напряженной работы, отказался от редакторства. Тщетно Дидро уговаривал его продолжать работу; тот согласился лишь закончить руководство математическим отделом. Вольтер предлагал Дидро последовать примеру Д'Аламбера или по крайней мере перенести издание «Энциклопедии» в одну из «просвещенных» монархических стран — Россию или Пруссию, но Дидро отказался. Считая, что работает прежде всего для Франции, он не мог покинуть ее; не мог не только потому, что здесь у него было 50 хорошо обученных и грамотных наборщиков, участвующих в работе над «Энциклопедией», но также и потому, что здесь остались его друзья, общение с которыми ему было необходимо для того, чтобы мыслить и писать.
В 1759 г. была начата тайная работа по дальнейшему выпуску «Энциклопедии». В течение долгих лет вся тяжесть этой работы лежала на плечах одного Дидро. В 1765 г. были выпущены сразу 10 томов печатного текста, а гравюры и рисунки вышли позже, в 1772 г. Но по окончании работы Дидро ждал еще один тяжелый удар — оказалось, что последние тома непосредственно перед печатанием были «исправлены» осторожным Лебретоном и вышли в изуродованном виде. По свидетельству друга Дидро — М. Гримма, тот рыдал от скорби и отчаяния, обнаружив, что статьи, которые он сам исправлял и переделывал, во многом искажены.
выпустил уже один, без Д'Аламбера, он писал: «В течение двадцати лет подряд !мы едва ли имели хоть несколько минут покоя. После дней, поглощенных неблагодарным беспрерывным трудом, сколько было ночей ожидания тех бедствий, которые стремилась навлечь на нас злоба! Сколько раз поднимались мы с ложа, мучимые тревогой, что нам придется отступить перед воплями клеветы, разлучиться со своими родными, друзьями и соотечественниками, дабы под небом чужбины искать необходимый для нас покой и покровительство, которое нам предлагал!
Но отечество было нам дорого, и мы постоянно надеялись, что предубеждение уступит место справедливости... О соотечественники и современники наши! Сколько бы строго вы ни судили этот труд, вспомните, что он был предпринят, продолжен и завершен небольшой горсточкой людей одиноких, стесненных препятствиями в своих планах, выставляемых в самом омерзительном свете, осыпаемых самой ужасной клеветой и оскорблениями, поощряемых только любовью к благу, одобряемых только немногими голосами и не имеющих иных средств, кроме тех, которые предоставило им доверие трех или четырех коммерсантов!» (3, 7, 77 — 79).
Самому Дидро, по свидетельству одного из его биографов, Р. И. Сементковского *, принадлежит 1259 статей, по которым видно, что если для Д'Аламбера «Энциклопедия» была сводом научных знаний, то для Дидро она явилась прежде всего политической трибуной. Многие статьи были для него лишь поводом высказать свои политические взгляды. Так, например, статья «Нравы» представляет собой критику неограниченной и непросвещенной монархии; то же самое можно сказать о статье «Собственность».
(* Сементковский Р. И. Денис Дидро. СПб., 1896. С. 33)
Дидро следует воздать должное не только за «Энциклопедию» — она была результатом усилий группы философов и литераторов, ученых и общественных деятелей. Заслуга Дидро состоит также в создании своеобразной «Республики ученых». Дело в том, что у истоков каждого нового витка истории можно отыскать небольшую группу образованных людей, формирующих духовную культуру своего времени и нового субъекта этой культур.
«невидимый колледж», связавший крепкими нитями духовной общности Лейбница, Спинозу, Паскаля, Гука, Гюйгенса и др. Во Франции XVIII в. благодаря Дидро также формируется подобное сообщество.
В Европе XVI — XVII вв. духовное общение осуществлялось главным образом в ходе переписки и редких личных встреч; благодаря «Энциклопедии» во Франции в XVIII в. создается иной тип общения — в живых, непосредственных, буквально каждодневных беседах и спорах развивается мышление эпохи Просвещения. Гольбах, Гельвеций, Руссо, Дидро, Кондорсе, Кондильяк и многие другие, создавая свои произведения, полемизируют друг с другом. В выработку общей программы каждый вносит свою долю участия, непрерывно корректируя собственную точку зрения под влиянием других. Авторов «Энциклопедии» можно назвать «совокупным мыслителем», «совокупным философом». Постепенно взгляды ее участников начинают определять духовную жизнь всей Европы.
Энциклопедистов называли также просветителями по той причине, что они ставили своей целью дать народу образование и «просветить» его, а также и монархов относительно смысла «истинного» человеческого общества; речь шла прежде всего о формировании и пропаганде антифеодального идеала человека. Это было насущной задачей потому, что на протяжении нескольких веков в феодальной Европе господствовало освященное церковью учение о человеке как о существе двоякой природы — телесной, греховной, и духовной, божественной. Церковь учила человека жить на земле так, чтобы заслужить награду в ином мире; это касалось его отношений с другими людьми, в которых он хотя и должен был руководствоваться принципом «все люди — братья», но в то же время не имел права забывать о строгой сословной иерархии: тот, кто рожден, скажем, дворянином, вместе с «голубой кровью» получает от бога и другие отличия, в том числе и привилегию повелевать, и сопротивляться божественному предустановлению грешно.
У просветителей в соответствии с требованиями новой эпохи это представление о человеке сменяется взглядом на него как на существо природное, и прежде всего телесное, а его чувства и разум объявляются продуктами телесной организации. Хотя в плане телесности все люди как-то отличаются друг от друга, различия эти можно считать несущественными, так как их роднит то, что все они — природные существа; это делает их равными. Отсюда вытекает, что всякие сословные привилегии должны быть отменены. Они существовали из-за неправильного понимания сущности человека, теперь же задача состоит в том, чтобы помочь людям понять истину и перестроить общество в соответствии с человеческой природой. Именно такое понимание человека и человеческих отношений считается разумным, иначе говоря, разумно то, что ориентировано на природу, что соответствует ей; разумное — это и есть природное. Таким образом, в характеристике Просвещения как «века окончательного господства разума и вместе с тем природного определения человека» (26, 24) выражена очень важная черта мышления той эпохи: если в негативном плане разум понимается как антипод всему существовавшему до сих пор, и прежде всего общественному устройству, то в позитивном смысле разумное совпадает с природным, естественным. Все желания и потребности признаются разумными, поскольку они обусловлены природой.
физиологическими потребностями? Не вытекают ли его духовные свойства из телесной природы, в частности из устройства мозга? Не разумнее ли вследствие этого удовлетворять все потребности, а не отрекаться от них, к чему призывала церковь? Все это как будто верно, но...
противоположных ответов. Если в человеке все определено природой, в том числе его дурные наклонности, то, вероятно, бессмысленно препятствовать им — природа все равно «возьмет свое»; просвещение в этом случае бесполезно, так как оно не в силах «победить» природу. Но возможен и другой ответ, при котором природное должно быть понято особым образом: если сначала все в природе казалось разумным, то затем становится ясно, что нельзя признать разумными дурные желания и страсти — они неразумны; но этого мало — именно потому, что они неразумны, они и неестественны. В этом случае вмешательство просвещения помогает «исправить» природу в соответствии с разумом, более того — в соответствии с «истинной» природой.
— понятия «естественного», «природного» человека. В самом -деле, с одной стороны, природное, естественное принимается за основу, а правильным, т. е. разумным, объявляется только то, что соответствует природе; разумное, таким образом, вытекает из природного и по сути дела тождественно ему. Но потом выясняется, что разумное противостоит природному: так, если дурные желания признаются неразумными и, следовательно, неестественными, то это означает, что, прежде как будто имевшее основание в себе самом, природное раскрывает теперь свой смысл через иное — через разум. Здесь и приоткрывается завеса «второй», т. е. социальной, природы человека.
Итак, понятие природного выступает в двух противоположных планах: природа человека индивидуальна, поэтому он, казалось бы, имеет право на удовлетворение абсолютно всех своих желаний, так как они все «от природы» и, следовательно, все естественны и разумны; но человек живет в обществе, возникшем, по мнению просветителей, в результате добровольного соглашения людей, и, следовательно, он должен поступать по отношению к другим так, как, по его мнению, должны поступать с ним другие. Тогда разумными будут только те желания, которые находятся в соответствии с желаниями других; разумным объявляется соответствие индивидуальной и общественной природы.
«природности» —индивидуальной (которая может быть названа «абсолютной естественностью») и общественной (которая по сути дела является уже искусственной природой, «второй» природой, т. е. уже не природой в собственном смысле слова, так как ее принципы даны человеку не от рождения, как первые, а возникают на основе «разумного договора»). В этом выражено противоречие всей просветительской концепции, развитие которого с неизбежностью приведет к постепенному переосмыслению понятия человека.
Однако это произойдет веком позже, когда К. Маркс покажет, что сама природа с появлением человека превращается в объект его преобразующей деятельности и что человек никогда не бывает просто природным, но всегда является социальным существом.
«естественным» человеком эпохи Просвещения скрывался буржуа, и требование равенства людей на самом деле было утверждением формального права и формальной справедливости. Иначе говоря, в образе «естественного человека» формировался в то время антифеодальный идеал. Такое понимание, безусловно, было шагом вперед в истории общественного развития; с этих позиций просветители вели борьбу с церковью и королевской властью. Однако противоречивость буржуазного идеала человека начала вырисовываться уже в то время; правда, надо было обладать особенно «острым зрением», чтобы разглядеть ее еще не развитую, зародышевую форму.
Одним из немногих, кому удалось понять это и кто понял, кроме того, что в этой противоречивости выражено своеобразие мышления эпохи, был Дени Дидро. Его можно считать одним из тех, кто сумел подняться до рефлексии над собственной логикой. Рефлексия Дидро стала как бы тем фокусом, в котором преломлялись противоречия способа мышления энциклопедистов. Концентрируя на них свое внимание, он оказался в состоянии очертить границы механицизма XVII — XVIII вв. Это и станет предметом рассмотрения в данной книге.