Идеал есть то, что некогда было природой.
Гёльдерлин
ГЁЛЬДЕРЛИН - ЛУИЗЕ НАСТ
Луиза, пойми! Я должен признаться тебе в одной слабости. Моя непреоборимая хандра - только не смейся надо мной! - это - не всегда, пожалуй, но чаще всего - не что иное, как неутоленное честолюбие.
Мы, быть может, и не разлюбили бы друг друга, но тем больше страдала бы ты от приступов моей хандры, от моих жалоб на весь свет, а главное - мои безумства, ставшие уже моей второй натурой, терзали бы тебя тем больше, чем сильнее бы ты меня любила и чем сильнее была бы моя любовь в минуты просветления.
Луиза была увлечением, Сюзетта Гонтар - небесной любовью.
ГЁЛЬДЕРЛИН НЕЙФЕРУ
Она хороша, как ангел. Лицо - чарующее своей нежной, духовной, небесной прелестью! Ах, я мог бы застыть подле нее на веки веков в блаженном созерцании, забыв о себе и обо всем на свете, - гакое неисчерпаемое богатство таит эта скромная, тихая женщина! Величие и нежность, веселье и серьезность, грациозная шутка и высокая печаль, жизнь и ум, всё это - внешне и внутренне - сочетается в божественном единстве.
Я всё еще так же счастлив, как в первый миг. Это вечная, радостная, святая дружба с существом, случайно заброшенным в это лишенное духа и порядка столетие. Теперь мое эстетическое чувство ограждено от заблуждений. Оно постоянно руководствуется этой головкой мадонны. Мой рассудок учится у нее, моя надорванная душа смягчается, просветляется в ее умиротворенном покое.
Сюзетта Гонтар, она же Диотима, она же Мелитта. Поэт и мадонна были похожи друг на друга - и не только внутренней красотой, высшей нравственной одаренностью, духовной чистотой - они внешне напоминали двойняшек, их можно было принять за брата и сестру. Гёльдерлин разбудил в ней не только любящую женщину, он разбудил в ней величие духа. Он сделал ее не просто главной героиней своего искусства, но той платоновской Диотимой, которая на равных с мужчинами участвует в Пире. Своими руками он вылепил ту, которой затем поклонялся всю свою жизнь. И ее смерть стала для него, возможно, последней каплей...
Никто сегодня не сомневается в чистоте их отношений - и дело не в ригористической их морали, а во взаимной изысканности чувств, в презрении к пошлости адъюльтера. Дошедшие до нас тайные письма этой женщины потрясают самоотверженностью чувств и той исчезнувшей трепетностью, с которой, отказываясь от любви, озабочены не собой, а любимым. Она знает, что ничего не будет, но волнует ее не это, а то, что станется с человеком, измученным любовью. Может быть, она единственная (разве что еще Беттина?) понимала, что это за громада - Гёльдерлин, и, понимая, от кого отказывается, единственная же знала - какой ценой.
В его жизни она значила, скорее всего, больше, чем Каролина, Доротея и Беттина - самые блестящие женщины самых блестящих мужчин, великих иенских романтиков. У нее не было интеллектуальности "госпожи Люцифер", как звали жену А. Шлегеля Каролину, остроты жены Ф. Шлегеля Доротеи Фейт, прозорливости сестры Брента-но и жены Арнима Беттины, но в ней заключалась та высокая человечность, без которой все эти качества холодеют.
одного города окружили самые умные женщины? Жена Августа Шлегеля, ставшая затем женой Шеллинга, была не просто предметом "культа Каролины", но замечательным явлением культуры и высшим ее судьей. Каждое ее слово требовало интерпретации, каждый жест - расшифровки. ВЛюциндеФ. Шлегель писал, что Каролина умеет отвечать на еще не заданные вопросы, всё предугадать заранее, что она -музыка, новая всякий раз. Ее замечание, ее случайная фраза, ее обмолвка действительно значили слишком много - больше, чем приговор, - достаточно вспомнить ее оценку Марии Стюарт, ее отношение к книжности и ту ее жизненную силу, которую она давала окружающим.
Жена Фридриха Шлегеля Доротея по прозорливости и мощи воодушевления уступала Каролине, но была бритвенно остра, непосредственна и непобедима в споре. Героиня Люцинды, она не убоялась ни людской молвы, ни утраты богатства, когда, будучи уже матерью двоих детей, променяла бездуховность берлинского банкира на интеллектуальную полноводность дома Шлегелей.
Беттина своим гениальным женским умом и женской интуицией улавливала куда больше, чем ее знаменитые муж и брат, а, быть может, - чем все немецкие романтики вместе взятые. Во всяком случае, единственная из всех она не только не проглядела Гёльдерлина, но сумела узреть его уже почти глазами художников XX века.
Придуманное Ф. Шлегелем слово Festivalitat (фестивальность) наилучшим образом характеризует ту духовную атмосферу, которую создавали эти женщины. Культ Каролины был культом духовной свободы, интеллектуальной раскрепощенности. Не знаю, кем были бы эти женщины без романтиков, но эти романтики были бы без этих женщин беднее, бледнее, проще.