Мы говорим Гёте, как мы говорим: Орфей.
Валери
Человек рожден не решать мировые проблемы, а разве что понять, как к ним подступиться, и впредь держаться в границах постижимого.
Измерить свершения вселенной ему непосильно, стремиться внести разумное начало в мироздание, при его ограниченном кругозоре, - попытка с негодными средствами. Разум человека и разум божества - несопоставимы.
Признав за человеком свободу, мы посягаем на божественное всеведение; поскольку божеству ведомо, как я поступлю, я уже не волен поступить иначе.
В человеческом духе, так же как и во Вселенной, нет ничего, что бы было бы наверху или внизу; все требует одинаковых прав на общее средоточие, которое как раз и обнаруживает свое тайное существование гармоничным сочетанием всех частей к нему.
Сколько бы я ни находил нового, я никогда не нахожу ничего неожиданного.
Любительство - благородно, кто знатен - любитель. И напротив, низки цех, ремесло, звание. Дилетантство! Эх вы, филистеры! Вам и невдомек, что дилетантизм сродни демоническому, сродни гению, ибо он чужд предвзятости и видит вещи свежим глазом, воспринимает объект во всей его чистоте, каков он есть, а не каким его видит эта шайка, получающая из третьих рук представление о вещах, физических и моральных. Как? Потому что я пришел от поэзии к изящным искусствам, а от них к науке, и зодчество, скульптура и живопись мне были тем же, чем стали для меня минералогия, ботаника, зоология, - я дилетант? Пусть их! Юношей я высмотрел, что башня на Стасбургском соборе должна была быть увенчана пятиконечной короной, и найденные позднее чертежи подтвердили мою правоту. Так почему же мне не разглядеть замыслов природы? Как будто это не одно и то же, как будто природа не открывается тому, кто целостен, кто живет с нею в согласии...
Коль скоро надобность в понятиях случится, Их можно словом заменить...
Гёте - Шиллеру: "С Шеллингом я провел хороший вечер. Большая ясность при большой глубине всегда радует. Я бы чаще видался с ним, если бы не опасение повредить поэтическому вдохновению; а философия разрушает у меня поэзию". (Видимо, эта его мысль навеяла обобщение, будто чтение Канта умалило многих поэтов.)
Есть писатели, настолько великие, что их мало читают. Гёте - один из них. Второй Фауст открывает традицию нечитаемой литературы, до которой публика не может подняться. Затем будут Пруст, Джойс, Музиль, новые романисты.