Весь удел человечества хочу испытать в глубинах своей самости.
Гёте
Это очень серьезные шуточки, сказал однажды Гёте о своем Фаусте. Посмотрим...
Фауст возник одновременно с Вертером, но в отличие от него создавался всю жизнь. "В тысяча семьсот семьдесят пятом году я привез его с собой в Веймар. Поначалу я его писал на листках почтовой бумаги и ничего не правил, ибо остерегался написать хоть одну непродуманную строчку, которая нуждалась бы в исправлении".
Я в буре деяний, в житейских волнах,
В огне, в воде,
Всегда, везде,
В извечной смене
Смертей и рождений...
Стоп! Откуда это? Не из дзен?
Так вот: Фауст - бесконечен, потому и вечен. Каждая культура имеет своего Фауста. Это тот случай, когда настоящее способно изменить прошлое: не потому, что мы увидели по-другому, а потому, что прошлое само становится другим.
Фауст - это вечное продолжение сказаний о вечных искателях, взыскующих героях, которым на пути к цели предстоит пройти множество испытаний.
Но и за Фаустом, этим вечно Взыскующим, стоит целая группа произведений, носящих общее название "Сказаний о святом Граале". Их герой, будь то Го-вен, Галахад или Парсифаль, - это и есть the Que-ster, - Взыскующий и Вопрошающий, герой, прошедший в скитаниях небо и ад, дерзнувший бросить им вызов и заключивший договор с тайными силами, с болезнью, с дьяволом, со смертью, с потусторонним оккультным миром.
Ради чего? Ради высшей мудрости, ради духа, ради преодоления себя.
"Фауст - это символический образ человечества". Немецкий дух как симбиоз Фауста и Заратустры.
И всё же, тяготея к мифу, Гёте лишал его трагического надрыва, позволив себе даже иронизировать над ним. Для него миф не стал символом изначальности, первозданно-сти, как не стал катарсисом или Судным днем.
Сюжет первой части Фауста по-немецки пошл. Да, это так: немецкая бюргерская пошлость и немецкое философское величие легко уживались в мудрецах Германии - до Гегеля и Мавра включительно.
С одной стороны, мысль о достижимости совершенства мира, которой Фауст делится с Мефистофелем при первой же встрече, страшась принятого на себя обязательства, с другой, ее остужение чертом, говорящим здесь почти как Кант:
Жизнь к несчастью коротка,
Фаустова душа многозначна, даже слишком. Мятежная душа делает его и сверхчеловеком с коричневым оттенком, и самонадеянным бунтарем - с красным. В ней неумеренные вожделения сластолюбивого старца, исцеляемого от зуда исканий, пастушеской любовью, и незадачливость Прометея, ошеломленного и испуганного собственным открытием, и нордически-здоровый титанизм (или сатанизм?) мага Севера, и восточная оккультность дзен, и шеллинговский прогрессизм - "часть силы той, что без числа, творит всем зло, желая лишь добра"...
Мистика перемежается здесь с рациональностью, евангельская покорность с религиозной нетерпимостью, культ Бога с культом сатаны. Фауст - гениальное предвидение разрушительного homo technologicus, этого дьявола от науки, верящего в ее всесилие и в конечном счете уничтожающего мир.
Он закладывает время человечества. И проигрывает заклад. Он теряет "время" именно в то мгновение, когда воображает, что может удержать его в своем видении вечного прогресса.
Правда, сам Гёте шире даже этого бесконечного Фауста. Тут вдобавок и Мефистофель с его скептицизмом, нигилизмом и цинизмом. Отходя от традиции олицетворения зла, Гёте наделяет Мефистофеля силой отрицания, заложенной в идее саморазвития бытия.
Фауст всечеловечен он опутан тем, что человечество ненавидит, и вдохновлен тем, что оно желает. Он - активист, считающий, что без энтузиазма мир тускл. Потому и любвеобилен, потому любовное участие и рождает его реальность, считает Зиммель.
А рядом с зиммелевским - шпенглеровский Фауст, возникший из страха смерти. Античная культура выросла из утверждения жизни (сегодня мы знаем, что это не так), фаустова - родилась вместе с идеей конца мира, как предвестие заката. (Тоже ошибка!)
Для Сизифа - трагедия вечного повторения, для Фауста - трагедия вечного обновления, оборачивающаяся для индивида смертью.
В Фаусте заключены вся этика и весь имморализм нашей эпохи Вот почему именно фаустовский человек станет оплотом грядущей литературы: от Ивана Карамазова до Стефена Дедалуса и героев Камю.
А что по этому поводу думает сам Достоевский?
- "Фауст" Гёте? - это только переживание книги Иова, прочтите книгу Иова - и вы найдете всё, что есть главного, ценного в Фаусте.
А Толстой?
Толстой упрекал Гёте за холодность Фауста - стариковскую холодность, дефицит порыва. Ему претили интеллектуальная изысканность Гёте и искания Фауста.
Популист, он не мог простить Гёте, что живой естественности Гретхен тот предпочел призрачную и декадентскую красоту Елены, или, проще говоря, земному - небесное.
В сущности, Фауст - одинок. Это экзистенциальное одиночество - удел всех героев новой культуры. Одиноки Зигфрид, Парсифаль, Тристан, Гамлет. Эта покинутость не случайна - она свидетельствует о пробуждении внутренней жизни, о новом мироощущении. Оно возникло задолго до Гёте, но он стал его лучшим выразителем, что позволяет говорить о новой - фаустовой - культуре.
Уже в Эдде чувствуется та глубокая полночь, которая окружает рабочий кабинет Фауста, кладет тени на офорты Рембрандта, в которой теряются звуки бетховенской музыки.
При всех призывах к действию Фауст слишком созерцатель, дитя Сократа. Его интеллекту недостает первозданности.
Легенда и поэма Гёте не связывают Фауста с музыкой, и это большая ошибка. Ему надо бы быть музыкальным, быть музыкантом.
А для чего Малер?
Гётевский "Фауст", этот гигант, выросший из хрупкого лирического ростка и ставший делом жизни его творца и монументальным языковым памятником, этот потрясающе дерзкий эксперимент скрещивания волшебной оперы с трагедией о человечестве, пьесы для кукольного театра с поэмой о вселенной!
и страстью, стремлением к истине и к господству. Фауст - это и будущий Ницше, и прошлый Паскаль. Но и тот, и другой находятся в состоянии конфликта с миром, тот и другой неутомимо ищут смысл жизни и ее цель. Страсть - вот их основная черта: они готовы продать душу ради самоутверждения-самопознания. Трагизму и безысходности существования одного противопоставлен активизм другого, впрочем, без уверенности в победе.
Фауст - гениальное предвосхищение эпохи надежды и разочарования, вожделения и боли, революции и реакции. Человек не удаляется от зла - он загоняет его вглубь. Мефистофель погружается в глубины его души. Ну, и каков выход, каково спасение? Только возврат к высшему, духовному миру, где любомудрие дарует спасение и вечную жизнь. Этот путь и открыт во втором Фаусте - драме надежд. Каков он? Преодолеть материалистический рассудок, эгоистическую свободу, стать подлинным творением Бога.
Фауст первой части, выступающий в борьбе с Богом как победоносный Савл, во второй части является побежденным Павлом.
И всё же мне представляется ошибкой находить в Фаусте обретение "мировым духом" гармонии или покоя - не потому, что Гёте активист, а потому, что он никогда не был выразителем какой-то отдельной идеи. То, что смущало большинство его собеседников, - непоследовательность или двойственность суждений, - было его сущностью и признаком широты. В отличие от Гегеля он даже не диалектик, хватающийся за противоположности, но художник, изведавший полноту бытия. Второй Фауст - поиск смысла жизни во всех ее сферах и обнаружение ее скрытых пружин - воли, борьбы, ночи.
Гёте перегрузил вторую часть своего Фауста огромной эрудицией и виртуозностью стихотворца за счет творческого воображения. Конечно, тут играла значительную роль старость... Нужно много воодушевления и подъема, чтобы заставить читателя примириться с тем, что он имеет дело не с непосредственным образом, а с некоторыми [символами].
хватает кулыуры...
Всего один штрих. Что такое кабиры? Понять их чисто мифологически - значит сузить, ограничить. Надо знать всего Шеллинга, изучить его философию тождества и религии, вникнуть в его Эоны - и лишь после этого станет доступным 10 проценте этого:
Эти несравненные
Вечно стремятся вперед
Полные алчного стремления
Короче, поищите у Куно Фишера и Эккермана...
Секрет недоступности второго Фауста, в сущности, прост: умудренный олимпиец решил на финише запечатлеть весь свой духовный опыт. Вот почему интерпретировать второго Фауста - значит пересказывать культуру. Скорее всего это уже не Фауст, а Эвфорион, сама поэзия, ее содержание и суть, или же - Всевидящий, для которого настоящее абсолютно ясно и прозрачно.
Разумеется, - подтвердил Гёте, - почти вся первая часть субъективна. Она написана человеком, более подвластным своим страстям, более скованным ими, и этот полумрак как раз и пришелся людям по сердцу. Тогда как во второй части субъективное почти полностью отсутствует, здесь открывается мир, более высокий, более обширный, светлый и бесстрастный, и тот, кто мало что испытал и мало пережил, не сумеет в нем разобраться.
Я всегда считал, что знания не вовсе бесполезны.
Радость свершения - вот это что! Великое, прекрасное деяние. Фауст должен прийти к деятельной жизни, к государственной жизни, к жизни в служении человечеству. Высокий порыв, несущий ему освобождение, должен отлиться в формы большой политики, - тот, великий хрипун *, понял это и сказал мне и притом не сказал ничего нового. Ему, конечно, легко было говорить, от слова "политика" у него не сводило рот, как от кислого плода, у него нет... Для чего мне Мефистофель? И всё же этот бурный, разочарованный искатель может и должен от метафизической спекуляции обратиться к идеально-практическому, даже если науку о человечестве ему преподает черт. Кто был он и кто был я, когда, сидя в своей норе, он философически штурмовал небеса? А потом затеял убогие шашни с девчонкой. Из ребяческого вздора, из гениального пустяка поэма и герой переросли в объективное, в действительное мировосприятие, в мужественный дух. Ненавидящим ограничения, жаждущим невозможного и наивысшего, таким должен остаться этот вечный искатель и здесь. Вопрос только в том, как действенное мировосприятие и мужественную зрелость объединить с прежней необузданностью? Политический идеализм, стремление к счастью человечества, - значит в погоне за недостижимым он остался алчным нищим? Это удачная мысль. Надо записать и вставить, где будет уместно. В ней заключен целый мир аристократического реализма. Итак, союз с властью во имя деятельного насаждения лучшего, благородного и желательного на земле.
* Шиллер.
У Фауста две концовки, одна - мистическая, в которой chores mystichus поет "спасение" через "вечную женственность", другая - индустриальная:
Болото тянется вдоль гор,
Но чтоб очистить весь простор,
Я воду отведу из лужи.
Мильоны я стяну сюда
На девственную землю нашу.
человека, или, проще говоря, европейца, сделан последним греком из Веймара. Конечно, можно опошлить или примитивизовать Фауста, отрезать его от религиозных корней или объявить Прометеем, самоотверженно бросающим вызов богам, на худой конец, - Дон Кихотом, наивно верящим в легкость исцеления мира. Но время извращения культуры, надо полагать, кончилось - игнорировать глубину и трагизм фаустовского сознания больше нельзя. Жизнь обнажила уродство утопии, да и прикрыться ей уже нечем - полное банкротство...