Суха, мой друг, теория везде,
А древо жизни пышно зеленеет!
Гёте
Это навет, будто божий дар покидал Гёте всякий раз, когда из поэзии он уходил в метафизику, и что его философия поверхностна, дидактична и многословна. Это поклеп даже если так считал он сам. Ведь когда имеешь ту божью искру, которая выше философии и которую Шеллинг именовал поэтическим даром, то и получаешь философию-поэзию, для которой уже не существует непроницаемой вещи самой по себе, которая творится как бы в беспамятстве, и оттого для нее всё мыслимо.
Это Гёте - в беспамятстве?
Как бы там оно ни было, прав Шпенглер или не прав - занимал ли Гёте по отношению к Канту такое же положение, как Платон к Аристотелю или не занимал - ясно, что масштаб выбран верно.
Мировидение Гёте мягко, терпимо, налет экстремизма практически отсутствует. Здравый смысл, интуиция, чувственное восприятие, рациональность, вестничество, умозрение, вера - всему свой час и свое место. В философии он желает повторить многообразие природы - без одержимости, предвзятости, радикализма - тевтонский плюрализм. Отсюда же - пантеизм.
В природе имеется доступное и недоступное, - это следует различать, понять и уважать, хотя очень трудно усмотреть, где начинается другое. Тот, кто этого не знает, иногда мучается всю жизнь, стремясь постичь непостижимое, и при этом ничуть не приближается к истине. Тот же, кто это знает, - остается в пределах постигаемого. Он может кое-что отвоевать и у непостижимого, хотя ему придется в конце концов признать, что здесь многое может быть понято лишь до известной границы, и что природа всегда таит в себе нечто проблематическое, не поддающееся разгадке силами человеческого разума.
Философия есть миронастроение ее творцов, писал Зиммель. Каждый, говоря о природе, высказывает лишь самого себя. Из природы он ассимилирует лишь то, что соответствует его задаткам. Каким же видит мир Гёте? Разным! Природа для него - мыслящее существо, но мыслящее не как человек, а как природа: "У нее свой собственный, всеобъемлющий смысл, но никому он не доступен". Это - один предел. А вот другой: "Божественность - это простота":
Я всегда был уверен, что мир не мог бы существовать, если бы не был так прост.
Не надо удивляться: борьба есть разновидность единства, пишет он.
Как часто встречаются люди наполовину стоики, наполовину эпикурейцы. Они принимают основоположения обеих систем и даже пытаются их соединить.
Гёте - Кнебелю: "Я читаю "Этику" Спинозы. Я чувствую, что очень близок к нему, хотя его дух гораздо глубже и чище моего".
Если философия усиливает и утверждает наше первоначальное ощущение, что мы и природа - единое целое, если она превращает это ощущение в глубокое, спокойное созерцание, тогда я приветствую философию.
Он - философ действия, его рецепт правильной жизни: не столько знать, сколько делать. "Думать и действовать, действовать и думать - вот итог всей мудрости". Но действие всё же впереди знания: "Пока обо всем узнаешь, потеряешь самого себя".
Лишь немногие обладают созерцательным умом - и в то же время способны на дело. Ум расширяет, но ослабляет. Дело оживляет, но ограничивает.
Он не придавал решающего значения идеям, в основе которых отсутствовало чувственное восприятие. Шпенглер скажет: это потому, что Гёте, с его художественной натурой, ненавидел математику. Гёте действительно отрицал математику, видя в ней мертвую природу. Его интересовала судьба природы, а не причинные связи. Упреждая Бергсона, он для изучения природы требовал не теорем, а внутренних прозрений. Дело здесь не в том, что он не интересовался абстракцией, дело в том, что на первом месте у него стояла жизнь. Он не отказывался от абстракций, а предостерегал от ошибок механицизма.
Философ жизни, он знал иные формулы: "цель жизни - сама жизнь" или "в жизни всё дело - в жизни, а не в ее результате". Отсюда - множество следствий, скажем, такое: человек, который изводится ради денег, почета или еще чего-нибудь, - всегда глупец.
он сумел его обнаружить. Этика несовместима с искусством, ибо стоит ниже его.
Вполне возможно, что из произведения искусства вытекают моральные результаты; но требовать от художника моральных намерений и целей - значит загубить его мастерство. Будучи писателем, я никогда не спрашивал, какую пользу приношу обществу. Нет, я всегда хотел сам стать разумней и лучше, сделать содержательней мою личность и выражать только то, что я считаю истиной и добром.
Это - и предчувствие имморализма, и предостережение против злоупотребления категорическим императивом. Обожествляя природу, Гёте не мог предавать анафеме правду жизни.
Вечную частицу нашей нравственной природы Гёте называл не монадой, как Лейбниц, а энтелехией. Низшая энтелехия подчиняется господству тела, и, когда тело начинает стареть, она не способна воспрепятствовать увяданию. Если же энтелехия могущественна, то она способна придать телу ту вечную юность, которой обладает сама. Вот почему у людей одаренных можно наблюдать вторую молодость: не отсюда ли мощь Гомера, Микеланджело, самого Гёте, Толстого? Не в этом ли чудо преодоления ими тяжелейших хворей, тайна непрерывного возрождения, причина старческого акме?
Гёте проводил четкую демаркационную линию между философией и теологией, высоко ставя ту и другую, но не смешивая их воедино. Он верил в бессмертие души, в Спасителя и в вечность, но связывал всё это не с небесами, а с человеком.
не удержать моего духа.
И в другом месте:
Я уверен, что я - тот самый, кто перед вами, уже тысячи раз жил и еще буду жить тысячи раз.
Кто жил, в ничто не обратится.