Почему Гёте, а не Тассо? Ведь Тассо как поэт гораздо сильнее. Потому, что он не просто выразитель эпохи, как Данте, но самый великий плагиатор всех времен и народов, переработавший всю мировую культуру. В его Вертере всплывают Петрарка и Шекспир, в Фаусте - Парсифаль, Гамлет и Манфред. Он действительно сделал Гамлета Вертером; Элиот так и говорит: Гёте дал трактовку Гамлета, как героя, в котором разум преобладает над волей, что делает его неспособным к действию. Байрон соизмерял себя с Гёте, Гёте соизмерял себя с Шекспиром и в этом соизмерении оказывался в невыгодном положении. Первый монолог Фауста есть просто стихотворное переложение трактата Агриппы Неттесгеймского О тщете всех искусств и наук, я не говорю уже о Вийоне и Руссо.
Я многим обязан грекам и французам, а перед Шекспиром, Стерном и Голдсмитом - в неоплатном долгу, признается сам Гёте. А перед Кантом или Менандром?
Да! Он почитал Шекспира как существо высшего порядка, но метал громы и молнии, когда его ставили рядом с гениальными современниками.
Воистину он вырос на плечах гигантов: ваганты, Гартман фон Ауэ, Ганс Сакс, поэзия тридцатилетней войны, мощный пульс духа, взрощенного на Рейхлине, Ульрихе фон Гуттене, Фишарте, Грифиусе, Гофмансвальдау, Мошероше, Гриммельсгаузене, Готшеде, Шпее, Гергардте, Шефлере, Кульмане...
Взять хотя бы одно первое тридцатилетие XVII века: трагическая интеллектуальность Опица:
Многомудрая ученость!
Есть ли в ней хоть малый прок?
Отвратить никто не смог
Мировую обреченность.
Или горестную иронию Логау:
Что значит в наши дни быть баснословно смелым?
Звать черным черное, а белое звать белым,
Чрезмерно громких од убийству не слагать,
Лгать только по нужде, а без нужды не лгать.
Или мягкую философичность Флеминга:
Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства.
Встань выше зависти, довольствуйся собой!
От счастья не беги и не считай бедой
Коварство времени и сумрачность пространства.
Ни радость, ни печаль не знают постоянства:
Не сожалей о том, что сделано тобой,
А исполняй свой долг, чураясь окаянства.
Что славить? Что хулить? И счастье, и несчастье
Лежат в тебе самом!.. Свои поступки взвесь!
Стремясь вперед, взгляни, куда ты шел поднесь.
Или отчаяние тщеты жизни Христиана Гофмансвальдау:
Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?
Что значит мир и вся его краса?
Коротким представляется отрезком
Мне бытия земного полоса.
Жизнь - это вспышка молнии во мраке,
Жизнь - это луч, поросший лебедой,
Жизнь - это скопище больных в чумном бараке,
Тюрьма, куда мы заперты бедой.
Сам он, как никто, ощущал свою взаимосвязь со всеми, был всегда в гуще, знал, что люди - органы века, что изолированному человеку трудно достичь цели, что идеи витают в воздухе и надо быть первым среди ловцов.
Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал и использовал всё, что я видел, слышал, наблюдал. Мои произведения вскормлены тысячами различных индивидов, невеждами и мудрецами, умными и глупцами; детство, старость - все принесло мне свои мысли; я часто снимал жатву, посеянную другими, мой труд - труд коллективного существа, и носит он имя - Гёте.
Влияния Д. Бруно и Спинозы переплетались в его мировоззрении с воздействием неоплатоников и мистиков, Вольтер соседствовал с орфиками, Просвещение уживалось с антиинтеллектуализмом. На разных стадиях своего развития он прошел все: Руссо, Канта, Шеллинга, Спинозу, Сведенборга. Он воскресил язычество и ориентализм, в зрелые годы преодолел юношеские увлечения алхимией, придав мистическим догматам рационально-логическую форму. Но орфизм получает в нем новую форму Орфических первоглаголов. Да и вторая часть Фауста - разве не затянувшаяся орфическая песнь?
Эккермановский Гёте - это почти Вольтер, это уже совсем иная личность, если сравнить с временами Геца и Вертера. И сам Гете признается в этом:
... я радовался, воспроизводя свой внутренний мир, покуда не знал внешнего. Позже же, когда я убедился, что действительность и на самом деле такова, какою я себе ее мысленно представлял, она мне опротивела. Я бы даже сказал: дождись я поры, когда мир по-настоящему открылся мне, я бы воссоздавал его карикатурно.
Нас приучили выдавать его за наследника и продолжателя Просвещения, но это очередная подтасовка. Да, своими корнями он уходит в него, но корни идут глубже - он не настолько наивен, чтобы верить, будто разум и воля имеют своей целью добро. Хотя Мефистофель и уверяет Фауста, что назначенный творить зло - творит добро, сам Гёте прямой речью свидетельствует об обратном: добро сознательно, зло спонтанно; добродетели доставляют нам мало радостей, пороки же сладостны.
Стремясь развить добрые свои свойства, мы одновременно выращиваем и пороки. Первые зиждутся на последних, как на своих корнях, а корни под землей разветвляются столь мощно и многообразно, как кроны при свете дня.
равновесия. "Все, что мы делаем, имеет свои последствия, но это отнюдь не значит, что разумное и справедливое приводит к хорошим последствиям, а неразумное к дурным, часто бывает и наоборот". Наследник Просвещения и певец разума, он понимает: не всё сущее делится на разум без остатка. В этом весь Гёте, это его ответ панлогизму на его еще не написанную формулу: всё действительное разумно.
Современник Гегеля, он был наделен куда более реалистическим чувством историзма, понимая последний как восхождение духа, но и его упадок. Но это лишь часть истины, другая - в том, что при всем внутреннем несходстве у них много общего. Не то, чтобы Гёте был рифмованным холопом, а Гегель - нерифмованным (очень тонкое злопыхательство Бёрнса), а то, что оба - слишком реалисты, в чем один другому так и признался.
Гегель - Гёте: "Если я всматриваюсь в то, как протекал мой духовный рост, я вижу Вас всюду в него вплетенным, и мне хочется назвать себя Вашим сыном".
Между Феноменологией духа и Фаустом, конечно, нет тождества, Фауст шире, и, хотя к Гёте никак не относится "всё действительное разумно", позиция здравого смысла - его позиция, в чем он прямо признается Эккерману.
Пускай человек имеет столько свободы, чтобы вести здоровый образ жизни и заниматься своим ремеслом, и этого достаточно; а такой свободы может каждый добиться.
Впрочем, Гёте не исчерпывается рассудочным и противопоставляет разуму не волю, а неразумение, глупость.
Мелкие людишки больше всего на свете страшатся разума; понимай они, что действительно страшно, они боялись бы глупости. Но разум мешает им, и его надо устранить, глупость же только губительна, и с этим можно примириться.
И всё же Ницше берет в нем верх над Спинозой. Гёте, писал Ницше, суть грандиозная попытка победить XVIII век возвращением к естественности ренессанса...
Он брал себе в помощь историю, естествознание, древность, равным образом Спинозу; он не освобождался от жизни, но входил в нее; он не был робким и брал, сколько возможно, на себя, сверх себя, в себя. Чего он хотел, так это цельности: он боролся с рознью разума, чувственности, чувства, воли... он дисциплинировал себя. Гёте был среди нереального века убежденным реалистом.
Гёте - последний бастион гармонии, но и ее уступка модернизму. Да, Гёте - модернист! В нем уже живут и Бодлер, и Ницше, и Вагнер, и Бергсон, и Шпенглер, и Фрейд.
Он, застывший в своей неподвижности, с загадочной двойственностью относящийся ко всему, подает руку Рихарду Вагнеру, автору темы огней в "Валькирии", - через голову неистовствующего, сгорающего в том же огне будущего, Генриха Гейне.
Уже у Гёте мы находим бодлеровские цветы зла: нерасчлененность зла и добра, дань ненавистному и отвратительному. Нам нечего делать с гуманизмом Гёте, проницательно подметит Ясперс.
А Вальпургиева ночь, вдохновившая столько мыслителей и поэтов? А флоберовское Искушение святого Антония, а манновская мадам Шоша, а джойсовский Улисс, а Петербург Белого или Мелкий бес Сологуба? Сатанинский шабаш, происходящий внутри нас. Вместо прекрасной Елены трагическая гибель Евфориона. Или дорога на Брокен. Или Мамона, демонстрирующий свои богатства. Знаете что? Без пяти минут Процесс или Замок!..
Вместо беззубого оправдания человека - именуемого неправильно толкуемым словом "гуманизм" - всё более глубокое погружение в человеческую суть. Не внешнее утверждение разума в мире безумия, но стремление к глубине сквозь растущую боль. Не ликующий праздник, а будни, жизнь.
А разве Дьявол и Господь Бог - не новый вариант Геца фон Берлихингена? А вторая часть Фауста - не модернистское ли расширение драмы до размеров истории?
Пройдет время, и другой гений, сравнивая Фауста с Одиссеей, скажет пророческое: последнее слово я оставляю за Пенелопой. Мучительному поиску интеллектуального человеческого начала Джойс противопоставит реальное, видимое и такое естественное женское "да, да, да..." - и это не будет снижением или депоэтизацией, это будет еще одной человеческой правдой, живой жизненной жизнью. И это - в такой же мере джойсизм, в какой заратустрово: "Жребий женщины - готовность к услугам". Кто сказал? - Нет, не Ницше - Гёте...
Но странная штука с этим разрушением и со старостью: благой промысел заботится о том, чтобы человек сживался со своей немощью, как она сживается с ним. Становишься стар и взираешь - благосклонно, но презрительно - на молодежь, на это воробьиное племя. Хотел бы ты снова быть молодым и желторотым, как тогда? Птенец написал "Вертера" с комичной бойкостью, и это, разумеется, было нечто для его возраста. Но жить и стареть после того, - вот в чем фокус... Героизм - в терпении, в воле к тому, чтобы жить, а не умирать, да, да, а величие только в старости. Юнец может быть гением, но не великим. Величие только в мощи, в полновесности, в духе старости. Мощь и дух - это старость и это величие, и любовь тоже, конечно! Что значит юношеская любовь в сравнении с духовной мощной любовью старца? Что за птичий переполох... Слава тебе, вечная благость! Всё час от часу становится прекрасней, значительней, мощней и торжественней. И так будет и впредь!
Черт возьми, что это? Что так всплывает в памяти? А, эта вчерашняя книжица, профессорский опус против "Учения о цвете". Пфаффом зовется голубчик. Будь моя воля, я бы таких людей изгонял из общества. А впрочем, почему бы им не оплевать мое исследование, когда они плевали на мою поэзию, сколько слюны хватило? "Ифигению" до тех пор сравнивали с еврипидовой, покуда она не превратилась в хлам, изгадили мне "Тассо", поганили мне Евгению своим "холодна как мрамор". И Шиллер туда же, и Гердер, и трещотка Сталь, - не говорю уже о мелкой гнуси. "Дик" прозывается этот гнусный писака. Унизительно, что помнишь его имя и еще думаешь о нем. Ни одна душа не будет знать его через пятнадцать лет. Будет так же мертв, как мертв уже сейчас. А я вот должен помнить его, потому что мы современники... Прислушайтесь к их болтовне, а потом требуйте, чтобы я стоял за парламент, тайное голосование и свободу печати и за луденову "Немезиду" и за листки "германских буршей", за "Друга народа" Виланда -filius. Ужас! Ужас! Драться должен народ, рассуждать ему не к лицу. Записать и спрятать. Вообще всё прятать. Зачем я так много выпустил в свет, отдал им на растерзание? Любить можно только то, что еще при тебе, для тебя; но замызганное, захватанное - как за него вновь приняться?
А они ведут себя так, будто хотят отыскать абсолютное и будто у них в кармане мой просроченный вексель. Только и знают, что путаться под ногами! Чем глупее, тем кислее рожа! А ты опять и опять доверчиво выкладываешь перед ними свой товар: "Не терпится ли по вкусу?"
Нити влияний... А в каком отношении Гёте и Пушкин? В каком?
"Сцена из Фауста" с гетевским "Фаустом". Одни (в их числе - Гоголь) считают, что Пушкин вступил в прямое поэтическое состязание с Гёте и превзошел его; другие (Белинский) - что пушкинские Фауст и Мефистофель не имеют ничего общего с одноименными героями Гёте; третьи придерживаются совершенно неопределенного мнения: Пушкин-де писал своего "Фауста" с оглядкой на Гёте, однако в его "Фаусте" отсутствуют какие-либо точки соприкосновения с гетевским "Фаустом". Есть и такое мнение, будто в "Сцене из Фауста" Пушкину удалось окончательно разделаться со своим увлечением романтизмом.
качества.
Гёте проецирует искания и страдания человечества на одного человека, тем самым и превращает его в некий символ и рупор собственных идей; напротив, Пушкин сосредотачивает внимание непосредственно на отдельном человеке, самом по себе...
Пушкин с настойчивостью, поначалу вызывающей наше удивление, даже недоумение, внушает мысль о несовершенстве человеческой природы; Гёте, напротив, более склонен к мысли, что человеку дано в принципе с одинаковым успехом овладеть всеми своими возможностями и способностями, то есть достигнуть их гармоничности.
Нити влияний... Кого только он не знал, с кем не переписывался, кого не давил? - Шиллер, Бетховен, Якоби, Шеллинг, Гердер, Гумбольдт, Лафатер, Цельтер, Кнебель, Мейер, Нибур, Шлоссер, Наполеон, Клейст, Гёльдерлин... нет, перечисление невозможно...
"Умру, чтобы жить" и малеровская Вторая симфония, c-moll, в вокальном интермеццо которой вновь звучит: "То, что возникло, должно исчезнуть, то, что погибло, воскреснет". Затем будет Восьмая симфония Малера - последний гимн пантеизму...