Аркадий Георгиевич ГОРНФЕЛЬД
КАК РАБОТАЛИ ГЕТЕ, ШИЛЛЕР и ГЕЙНЕ
Серия «Как работали классики», редактор - Д. Д. Благой. Вып. Ш
М.: кооперативное издательство «Мир». 1933
http://enlightment2005.narod.ru/private/Allem/allem_gornf.pdf
ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ
С нигилизмом в отношении дворянской и буржуазной культуры давно докончено. Давно для всей нашей литературы стало ясно, что построение социалистической культуры возможно только на основе усвоения всей культуры прошлого. Пред нами сейчас стоит задача конкретизации этой проблемы. Лозунг; «учеба у классиков», столь широко пропагандированный в течение ряда лет нашей критикой, требует максимальной конкретизации.
Учиться у классиков предполагает, само собой разумеется, широкое и глубокое знакомство с тем, что они создали, но этого мало-плодотворная учеба возможна лишь на основе глубокого и правильного понимания исторического генезиса их творчества, той огромной общественной роли, которую они сыграли во всей последующей функции их произведения.
В книге А. Г. Горнфельда речь идет о Гете, Шиллере, Гейне. Чтобы понять «Фауст» Гете, чтоб возможна стала какая-нибудь плодотворная учеба у Гете, мало знать «Фауст» во всех его русских переводах или даже в немецком оригинале, мало знать немецкую литературу эпохи Гете. Для этого необходимо знать культуру всей эпохи. Для этого необходимо выяснить себе, что величие Гете, его универсализм, поднимающий его над целым рядом крупных энциклопедистов — результат того, что все его творчество — раскрытие сознания, торжество сознания новой капиталистической формации над старой феодальной формацией. Его универсализм включает в себя не только все те богатства человеческого знания, всю ту мощь человеческого разума, которым энциклопедисты обрушились на «старый порядок», на феодализм и католичество. Его универсализм включает в себя и самый опыт «века просвещения», самую реализацию идей великого века в практике французской революции, Наполеоновских войн и реставрации.
С другой стороны, для правильной оценки Гете необходимо выяснить себе значение слабости и трусливости немецкой буржуазии, отсталости немецкого капитализма, национальной раздробленности Германии, силы феодальной инерции, власти феодального произвола. Необходимо выяснить все те специфические немецкие условия второй половины XVIII и первой четверти XIX века, которые привели к тому, что создатель трагически великого Фауста сохранил в своей жизненной и творческой практике так много от филистерски ограниченного Вагнера.
Таким же образом нельзя понять, а следовательно освоить и учиться у Гете без знания состояния естественных наук его эпохи, без выяснения достижений и поражений этих наук, без понимания глубокой внутренней связи величия и противоречий Гете с величием и противоречиями классической немецкой идеалистической философии, в особенности философии Канта и Гегеля.
На примере Гете с особенной яркостью пред нами выступает тот факт, что учеба у классиков, а тем более критическое освоение классиков, предполагает знание всей культуры прошлого, и все то бесконечное разнообразие исторического процесса, фактом и фактором которого творчество данного гения было.
Стало быть, учеба у классиков никак не сводится к проблеме мастерства, к проблеме усвоения тех или иных счастливых приемов классика и транспонирования этих приемов в нашу литературу. Эта проблема овладения всей культурой прошлого, ее органического освоения. Только на этой основе возможно дальнейшее плодотворное продвижение.
Нам уже приходилось указывать на пример отношения М. Горького к наследству. Критики, историки литературы, имеющие особое пристрастие к исследованию вопроса о влияниях или о заимствованиях, вынуждены были обойти Горького. Почему? Да потому, что он ни у кого никакими отдельными приемами не позаимствовался. Но он органически впитал в себя всю литературную культуру прошлого, что стало для него особенно возможным, как раз потому, что его изучение не ограничивалось одними художественными произведениями. Знакомство с литературой данной страны, данной эпохи, с творчеством данного писателя всегда было лишь частью его общего изучения всей культуры, всей истории соответствующей эпохи и страны. Дальше: его изучение прошлой культуры происходило в лаборатории, освещенной светом своего класса. Прожектором сознания своего класса он освещал всю действительность, все прошлое и всю культуру прошлого. Поэтому, вчитываясь в шедевры Горького, в «Дело Артамоновых», в «Жизнь Клима Самгина», становится ясным, что создание этих произведений немыслимо вне всей прошлой русской и мировой литературной культуры, без овладения этой культурой. Но все в этих книгах до того органически свое, внутренне закономерное, что никакой речи о заимствованиях, об использовании тех или иных приемов тут речи быть не может.
технологии творчества или даже о непосредственной культуре писательской работы, о писательском быте, входит, как часть в эту общую проблему широкого изучения генезиса и функции писателя. Необходимо только, чтобы технология, чтобы культура труда писателя, его быт, были поняты в общей социально-исторической закономерности в связи с теми большими основными классовыми предпосылками, которые определили творчество данного писателя.
Книга А. Г. Горнфельда «Как работали Гете, Шиллер и Гейне» ставит себе только узкотехнологические задачи.
Огромность задания — речь идет о трех всемирно исторических явлениях немецкой литературы — необходимым образом диктовали автору ограниченный характер разработки вопроса.
А. Г. Горнфельд имеет значительные заслуги в деле разработки проблемы раскрытия писателем своего замысла, овладения своим материалом. Он этим вопросам посвятил специальную работу «Муки слова», выдержавшую ряд изданий. Несмотря на чрезвычайную спорность многих положений этой книжки, весьма далекой от марксизма, мы у А. М. Горького находим такой отзыв о ней:
В статье «О том, как я учился писать» А. М. Горький, разбирая свои неудачи, пишет: «Мои неудачи всегда заставляют меня вспомнить горестные слова поэта: «Нет на свете мук сильнее муки слова». Но об этом гораздо лучше, чем я, говорит А. Г. Горнфельд в книжке «Муки слова», изданной Госиздатом в 1927 г. Очень хорошую книжку эту я усиленно рекомендую вниманию «молодых товарищей по перу». (М. Горький. «Статьи о литературе и литературной технике». ГИХЛ, 1931 г. стр. 80.)
Гете, Шиллера и Гейне.
Но, к сожалению, историко-литературный метод А. Г. Горнфельда, в основном, принадлежит к тому литературному наследству, усвоение которого должно быть сугубо критическим. Он вырос на историческом скрещении культурно-исторических элементов русской субъективной школы Н. К. Михайловского с потебнианством. Б настоящей работе это сказалось в нечеткой постановке проблемы о роли так называемого бессознательного элемента в творчестве, о взаимоотношении между общими эстетическими взглядами изучаемых трех авторов и их творчеством, в доминанте описательного момента над генетическим, даже в тех случаях, когда это отнюдь не диктовалось ограничительным характером и рамками работы.
Во вступлении «От автора» Горнфельд пишет: «Задачей нашей будет обзор приемов; это значит, что ни общая история развития художника, ни душевные процессы, связанные с его творчеством, не будут целью нашего рассмотрения. Технологическая задача не есть задача психологическая; учась строить дом, мы не имеем необходимости углубляться в процесс размышлений проектировавшего его архитектора».
Горнфельд сознает спорность такой аналогии и он оговаривается: «Однако, искусство поэзии неоднородно с инженерной работой, еще меньше однородны их пути я приемы. Там мы имеем определенные материалы, там стандартизирован процесс производства; там шаблон есть метод полезного работника. Здесь он свидетельствует о бездарности, здесь все первобытное и индивидуальное, здесь теория недостаточно богата общепригодными и в то же время конкретными практическими выводами и наставлениями» (стр. Х1).
Выходит, что в плане учебы разница между архитектором я писателем заключается в том, что у архитектора можно научиться делать стандартные дома, между тем как нельзя научиться? делать стандартных романов или поэм.
архитектуры техническое воспроизводство по шаблону определенного типа здания тоже свидетельствует о бездарности подражателя. Такого подражателя правильнее было бы сравнить с литейщиком, который отливает скульптуру по изготовленному скульптором образцу, чем с писателем, с художником. Талантливый ученик строитель, используя полученные технологические знания, творит новое, создает дом, фабрику, которые также содержат в себе новое «первобытное, индивидуальное», как «первобытное, индивидуальное» содержат в себе средний роман, средняя поэма.
И в области архитектуры тоже нельзя оторвать «психологию» от «технологии». Многочисленные проекты постройки Дворца Советов отличаются друг от друга по своей «технологии», потому что различны «психологические задачи» создателей этих проектов. Сама технология строения в значительной степени зависит от психологии авторов. Именно поэтому архитектурный стиль также обусловлен своим классом и его идеологией, именно поэтому история архитектуры также связана с историей общественных форм и этими общественными формами определяется, как и история, всякая другая идеология.
Подавно не приходится сейчас доказывать неотделимость технологии и психологии в области литературы.
Эволюция литературных жанров или смена одних жанров другими, видоизменение одного и того же жанра в истории литературы происходило и происходит не в порядке технологического усовершенствования и технологических кризисов, а в зависимости от основных изменений, происшедших в обществе, от тех конкретных функций, выполнению которых литература служила каждый раз.
Ограничимся одним весьма элементарным примером, примером того, как в литературе разрешалась технологическая задача концовки в широком смысле этого понятия. Буржуазная литература XVIII века давала преимущественно счастливый конец, где добродетель торжествовала. Модернистская индивидуалистическая литература конца XIX века искала главным образом такой оконец, который был бы утверждением безысходности, невозможности никакой победы, никакой добродетели. Конечно, это различное разрешение одной и той же технологической задачи — завершения произведения — было обусловлено различной идеологической установкой, а не различным умением технологически обрабатывать материал.
«технологическую задачу» концовки. Но ведь всякому ясно, что ироническое отрицание, саркастический взрыв заключительной строфы Гейне определяется как раз психологией поэта, его идеологическими установками и что эти концовки Гейне никак не могут быть сведены к каким-то технологическим приемам.
А. Г. Горнфельд в самой работе «грешит» против приведенной установки. Он по существу занимается как «общей историей развития художника», так и «душевным процессом, связанным с его творчеством». Но первоначальная установка лишает его возможности в достаточной степени связать историю развития художника с теми большими социальными процессами, с той классовой борьбой, которая определила и формировала «душевные процессы» Гете, Шиллера, Гейне.
«технологии» от «психологии» автор в известной степени смыкается с формализмом, то в самом изучении «душевных процессов» художника он отдает дань субъективизму. Этот субъективизм сказывается в недостаточном учете, как эпоха, класс формировали великих художников, творческим процессом которых Горнфельд занят. Субъективизм также в постановке проблемы бессознательного, в частности в утверждении какого-то чуждого всякого контроля сознания «восторга», который «предшествует вдохновению» и который «необходим для первого замысла». Выступая против мистики и метафизики в области эстетики, автор тут по существу раскрывает дверь для идеологической эстетики. Ибо если непременным условием творчества является какой то первичный «восторг», который по самой своей природе исключает возможность какого бы то ни было участия сознания, то само зарождение творчества становится актом метафизическим. Искать после этого начало творческого акта в социальном процессе не приходится.
Этот тезис не дал возможности Горнфельду до конца провести критику идеалистических элементов эстетики изучаемых им художников.
Все же при всех этих недочетах книга А. Г. Горнфельда представляет значительный интерес и во многом поможет плодотворному использованию наследства и разрешению проблемы учебы у трех великих мастеров классической немецкой литературы.