{* Плащ и шляпа (исп.).}
Этот брат - я... а этот изменник - вы!
Обе старшие сестры Бомарше жили в Мадриде. Мария-Жозефа вышла замуж за испанского архитектора Гильберта. Вскоре после свадьбы г-жа Гильберт, супруг которой оказался несколько не в своем уме, призвала к себе Марию-Луизу, прозванную Лизеттой. Чтобы не скучать, дамы Карон открыли модную лавку. Ни на улице Сен-Дени, ни позднее, на улице Конде, от испанок не было ни слуху ни духу, пока в один прекрасный день г-н Карон не получил от старшей дочери следующее письмо:
"Лизетта оскорблена человеком, столь же влиятельным, сколь опасным. Дважды, уже готовый на ней жениться, он вдруг отказывался от данного слова и исчезал, не сочтя нужным даже извиниться за свое поведение; чувства моей опозоренной сестры повергли ее в состояние, опасное для жизни, и весьма вероятно, что нам не удастся ее спасти: нервы ее сдали, и вот уже шесть дней, как она не разговаривает.
Позор, обрушившийся на нее, вынудил нас закрыть дом для всех, я день и ночь плачу в одиночестве, расточая несчастной утешения, которыми не в силах успокоить даже себя самое.
Всему Мадриду известно, что Лизетте не в чем себя упрекнуть. Если мой брат..."
Если мой брат - тут сомневаться не приходилось! Однако, хотя призыв на помощь, брошенный дамой Гильберт, дошел в конце февраля, выехал Бомарше только два месяца спустя и прибыл в Мадрид 18 мая. В чем причина такой задержки? Пьер-Огюстен, у которого семейные чувства развиты в высшей степени, отнюдь не склонен пренебрегать своими братскими обязанностями, но в то же время никогда не упустит случая убить одним ударом двух, а то и трех зайцев. Он выедет в Испанию, лишь заручившись самыми высокими рекомендациями и, по-видимому, получив задание, связанное с экономикой и политикой. Отнюдь не частному лицу дает несколько раз аудиенцию Карл III и его первый министр де Гримальди. К тому же поездка тщательно продумана компаньонами по Военной школе. Пари-Дюверне ссудил Бомарше 200 000 франков на первые расходы, главным образом представительские. Франция только что потеряла по Парижскому договору все владения Индийской компании, кроме нескольких факторий, утратила Сенегал (за исключением Горе), Канаду и левый берег Миссисипи. Что до правого берега - то есть Луизианы, - он был поспешно уступлен Испании по Семейному договору между Бурбонами. Шуазель и король предполагали вскоре вернуть эту провинцию, рассчитывая на возможность объединения французского и испанского царствующих домов. Парижский договор был подписан 10 февраля 1763 года, Бомарше оказался в Мадриде несколькими месяцами позже. Но прежде всего ему предстояло защитить честь Лизетты.
В "Четвертом мемуаре для ознакомления с делом Пьера-Огюстена Карона де Бомарше", написанном десять лет спустя, он рассказал перипетии своих отношений с гнусным соблазнителем Лизетты доном Хосе Клавихо. Повествование, разумеется, беллетризованное, точнее сказать - драматизованное, ради художественности, но в главном Бомарше придерживается истины. Об этом свидетельствуют все документы, начиная с тех, что подписаны самим Клавихо и, в сущности, являются его признаниями. Хотя, конечно, ни дамы Карон не были столь белы, ни Клавихо столь черен, как это выглядит у Бомарше. В 1764 году Лизетте, невинной жертве, было тридцать четыре года! Что касается ее соблазнителя, человека крайне двоедушного, мы, вероятно, никого не удивим, сказав, что он был литератором. Для того чтобы попасть в такое осиное гнездо и, выбравшись из негр однажды, снова туда сунуться, нужно быть писателем. Клавихо издавал весьма почтенный журнал "Эль пенсадор" ("Мыслитель") и зарабатывал на жизнь, состоя в должности хранителя архивов испанской короны. При иных обстоятельствах они с Бомарше непременно стали бы друзьями.
Почему Клавихо, человек с положением, увлекся старой девой, бесприданницей, о которой нам неизвестно даже, была ли она привлекательна? Тайна. Но таковы факты. Дважды Клавихо просил руки Лизетты и обязался взять ее в жены.
Прибыв в Мадрид 18 мая, Бомарше уже 19-го был у дверей Клавихо. Предлог визита - литература. "Мыслитель" в полном восторге приглашает в дом французского коллегу, не зная даже его имени. А Бомарше немедленно рассказывает хозяину, изменив имена, его собственную историю, Клавихо поначалу слушает внимательно, затем встревоженно. Вскоре точность рассказа, ряд подробностей, полнейшее совпадение обстоятельств, детали, которых не выдумаешь, повергают его в панику. Но дадим лучше рассказать об этой сцене самому Бомарше:
"Только представьте себе этого человека, удивленного, ошарашенного моей речью, у него от изумления отвисает челюсть и слова застревают в горле, язык немеет; взгляните на эту радужную, расцветшую от моих похвал физиономию, которая мало-помалу мрачнеет, вытягивается, приобретает свинцовый оттенок".
Но это еще не конец. Вонзив в Клавихо свои бандерильи, поработав как следует плащом, Бомарше наконец повергает его точным ударом:
"... в полном отчаянии старшая из сестер пишет во Францию о нанесенном им публично оскорблении; ее рассказ до такой степени потрясает сердце их брата, что он, не мешкая, испрашивает отпуск для поездки с целью прояснения этого столь запутанного дела и мчится из Парижа в Мадрид; этот брат - я, я бросил все - отчизну, дела, семью, обязанности и развлечения, дабы явиться в Испанию и отметить за невинную и несчастную сестру; я приехал с полным правом и твердым намерением сорвать маску с лица изменника и его же кровью изобразить на нем всю низость души злодея: а этот изменник - вы!" ....
Вот неожиданная развязка, подготовленная с величайшим искусством и рассказанная с поразительной живостью. В эффекте сомневаться не приходится. Клавихо падает на колени и в третий раз просит руки Лизетты у ее превосходнейшего брата ("Если бы я знал, что у донны Марии такой брат, как вы" и т. о.). Но Бомарше ему отказывает. Слишком поздно, моя сестра вас более не любит! (Накануне Лизетта открыла ему, что готова сочетаться узами брака с неким Дюраном, недавно обосновавшимся в Мадриде.) Уверенный в себе, позвонив лакею, чтобы тот принес шоколад, мститель вынуждает недостойного написать объяснение, кое диктует ему сам, "прохаживаясь по своего рода галерее".
Итак, Клавихо пишет и подписывает следующий текст:
"Я, нижеподписавшийся, Хосе Клавихо, хранитель одного из архивов короны, признаю, что, будучи благосклонно принят в доме г-жи Гильберт, низко обманул девицу Карон, ее сестру, давши ей тысячу раз слово чести, что женюсь на ней; своего слова я не сдержал, хотя ей нельзя поставить в вину никаких слабостей или провинностей, кои могли бы послужить предлогом или извинением моему позорному поступку; напротив, достойное поведение сей девицы, к коей я преисполнен глубочайшего уважения, неизменно отличалось, безупречной чистотой. Я признаю, что своим поведением и легкомысленными речами, которые могли быть неверно истолкованы, я нанес явное оскорбление оной добродетельной девице, за что прошу у нее прощения в письменном виде без всякого Принуждения и по доброй воле, хотя и признаю, что совершенно недостоин этого прощения; при сем обещаю ей любое другое возмещение по ее желанию, буде она сочтет, что этого недостаточно".
Оригинал документа, хранившийся у него, как заверял Бомарше в 1774 году в "Мемуаре", исчез. Дает ли это нам основание сомневаться в его подлинности, как то обычно делают? Не думаю. Если Бомарше в разгар судебного процесса включает документ в свой "Четвертый мемуар", ссылаясь на этот оригинал, значит, он, действительно, им обладает. Впрочем, как подчеркивает Ломени, его существование подтверждается также письмом Карона-отца от 5 июня, из которого явствует, что старый часовщик своими глазами видел извинение Клавихо, восстанавливающее - да еще в каких выражениях! - честь Лизетты:
"Сколь сладостно, мой дорогой Бомарше, быть счастливым отцом сына, коего поступки так славно венчают конец моего жизненного пути! Мне уже ясно, что честь моей дорогой Лизетты спасена энергичными действиями, предпринятыми Вами в ее защиту. О, друг мой, какой прекрасный свадебный подарок ей сия декларация Клавихо. Если можно судить о причине по результату, он, должно быть, крепко струхнул: право же, за всю империю Магомета вкупе с империей Оттоманской не пожелал бы я подписать подобное заявление: оно покрывает Вас славой, а его позором..."
События опережают почту, хотя она в ту пору была достаточно скорой. В момент, когда г-н Карон пишет сыну, он убежден, что Лизетта вскоре, рискну так выразиться, уцепится за Дюрана. Но это значит рассчитывать, не предусматривая Клавихо, который, письменно признав бесчестность своего поведения, десять дней спустя вновь просит у Бомарше руку его сестры. В четвертый, следовательно, раз...
"Я уже объяснился, сударь, и самым недвусмысленным образом, относительно моего намерения возместить огорчения, невольно причиненные мною девице Карон; я вновь предложил ей стать моей женой, если только прошлые недоразумения не внушили ей неприязни ко мне. Я делаю это предложение со всей искренностью. Мое поведение и мои поступки продиктованы единственно желанием завоевать вновь ее сердце, и мое счастье всецело зависит от успеха моих стараний; я позволяю себе поэтому напомнить Вам слово, кое Вы мне дали, и прошу Вас быть посредником в нашем счастливом примирении. Я убежден, что для человека благородного унизить себя перед женщиной, им поруганной, высокая честь; и что тому, кто счел бы для себя унизительным просить прощения у мужчины, естественно видеть в признании своей вины перед особой другого пола лишь проявление добропорядочности...".
Трагедия начинает смахивать на водевиль.
невеста падают в объятия друг друга и, дабы закрепить достигнутое вновь согласие, с восторгом подписывают очередной контракт:
"Мы, нижеподписавшиеся, Хосе Клавихо и Мария-Луиза Карон подтверждаем сим документом обещания принадлежать только друг другу, многократно данные нами, обязуясь освятить эти обещания таинством брака, как только сие окажется возможным. В удостоверение чего мы составили и подписали оный договор, заключенный между нами
".
Развязка? Куда там! Клавихо вновь исчезает. И 7 июня - ошеломительный поворот событий: взволнованный атташе французского посольства приносит Бомарше записку обеспокоенного графа Оссона...
"Сударь, у меня сейчас был Робиу, сообщивший, что г-н Клавихо явился в казарму Инвалидов, где заявил, что якобы ищет убежище, опасаясь насилия с Вашей стороны, так как несколько дней тому назад Вы вынудили его, приставив пистолет к груди, подписать обязательство жениться на девице Карон, Вашей сестре. Нет нужды объяснять Вам, как я отношусь к приему, столь недостойному. Но Вы сами хорошо понимаете - Ваше поведение в этой истории, каким бы порядочным и прямым оно ни было, может быть представлено в таком свете, что дело примет для Вас столь же неприятный, сколь и опасный оборот. Поэтому я рекомендую Вам ничего не говорить, не писать и не предпринимать, пока я с Вами не повидаюсь...".
Не успевает еще Бомарше дочитать до конца это послание, как к нему является офицер валлонской гвардии с новым предостережением:
"Господин де Бомарше, не теряйте ни минуты; скройтесь, не мешкая, иначе завтра утром вы будете арестованы в постели; приказ уже отдан, я пришел вас предупредить: этот субъект - чудовище, он всех настроил против вас, он морочил вам голову всяческими обещаниями, намереваясь затем публично обвинить вас. Бегите, бегите сию же минуту - или, упрятанный в темницу, вы окажетесь без всякой защиты и протекции".
"Уезжайте, сударь. Если вы попадете под арест, то, поскольку никто в вас здесь не заинтересован, все, в конце концов, придут к убеждению, что, раз вы наказаны, значит, виноваты; а потом другие события заставят о вас позабыть; ибо легковерие публики повсюду служит одной из самых надежных опор несправедливости. Уезжайте, говорю вам, уезжайте".
Но Оссон не знал Бомарше. Не знал этой "упрямой башки". Не знал, что "трудности в достижении успеха только укрепляют предприимчивость". Назавтра, склонив на свою сторону двух министров, в том числе главу испанского правительства Гримальди, Бомарше предстает перед королем. Карл III выслушивает его и выносит свое решение: "Тогда король, уразумев дело, отдал распоряжение лишить Клавихо должности и навсегда изгнать с королевской службы".
Конец? Все еще нет. Клавихо, укрывшийся в монастыре капуцинов, вскоре присылает Бомарше невероятное письмо, которым - в пятый раз - просит руки Лизетты!
"О, сударь, что Вы наделали? Не станете ли Вы вечно упрекать себя в том, что легковерно принесли в жертву человека, Вам безмерно преданного, и в то самое время, когда тот должен был стать Вашим братом?"
Бомарше написал на полях: "Вы - мой брат? Да я, скорее, убью ее!"
"бесчестье" отнюдь не помешало продолжить почтенную литературную карьеру и умереть в 1806 году весьма уважаемым человеком. Что до Лизетты, то у нее имелся в запасе "ее Дюран"! Брат, однако, "побудил ее остаться в девицах". Так, очевидно, было ей на роду написано. По правде говоря, никто не знает, что с ней сталось. Постриглась ли она в монахини? Уехала ли в Америку? С уверенностью можно утверждать одно: покинула сей мир она до 1775 года, когда умер Карон-отец, поскольку, как обратил внимание Ломени, "в нотариальном акте, составленном в связи с этой кончиной, перечислены все члены семьи, но о Марии-Луизе в нем не упоминается". И Ломени выражает удивление по поводу того, что "именно та из сестер Бомарше, которая получила наибольшую известность в истории, оставила в ней меньше всего следов". Герои этого невероятного романа и в самом деле вскоре стали известны всей Европе. Гете воспроизвел эту историю в драме, которая так и называлась "Клавихо". А Марсолье, в ту пору модный писатель, - в комедии "Норак и Жаволси". Когда сам Бомарше включил в свой "Четвертый мемуар" "Отрывок из моей поездки в Испанию", изложив во всех подробностях обстоятельства дела, и когда этот "Мемуар" разошелся в тысячах экземпляров, ни испанский двор, ни задетые Бомарше правительственные учреждения, ни упомянутые в "Мемуаре" дипломаты никак не выразили протеста, ибо эта невероятная история была чистой правдой.
Но не следует обманываться, честь Лизетты была всего лишь благородным предлогом для путешествия Бомарше в Испанию. И наверняка он сам преднамеренно выдвигал на первый план семейные причины своей поездки, чтобы обеспечить себе свободу действий в других областях, на манер фокусника, привлекающего внимание зрителей к правой руке, в то время как по-настоящему работает левая. Бомарше пишет отцу: "Я работаю, пишу, общаюсь, представляю, сражаюсь: вот моя жизнь". В 1764 году больше всего его занимают коммерция и политика. Причем, по-видимому, политика даже берет верх над коммерцией. По-видимому - так как в XVTII веке ничто не явно, все - засекречено. Поручения Шуазеля и проекты Пари-Дюверне были в известной степени связаны между собой. Стали бы Карл III, Гримальди, испанские министры так часто принимать тридцатитрехлетнего незнакомца, будь он просто путешествующим дельцом?
Главная и самая деликатная часть миссии Бомарше касалась Луизианы, о двадцатилетней концессии на которую он должен был договориться с испанским двором. В ожидании, пока события примут благоприятный оборот, Франция нуждалась хотя бы в сохранении своего экономического присутствия на американской территории. По проекту, который Бомарше представил испанскому правительству, эксплуатацию Луизианы надлежало организовать по образцу Индийской компании Ему было также поручено добиться от Карла III исключительного права на "поставку в испанские колонии негров". Если он и принял на себя эту, мягко выражаясь, не слишком приятную, но неотделимую от его "посольских" заданий в целом миссию, то никаких сведений о ее выполнении у нас нет, и есть все основания полагать, что он поспешил о ней позабыть. Как это и предвидели, Карл III в концессии на Луизиану отказал. По справедливому замечанию Огюстена Байи, "министры, принимавшие Бомарше, сочли бы для себя позором уступить иностранцам эксплуатацию самой богатой из колоний". В Париже об этом знали, но на политической шахматной доске зачастую выгодно пожертвовать несколькими пешками. Я не без причины прибегаю к этому избитому образу. В 1764 году Бомарше входит в политику "на цыпочках". Его используют в роли агента, но, как бы мы выразились сегодня, "агента по краткосрочному соглашению". Позднее у него пробудится вкус к самостоятельной игре, к прямому воздействию на события, причем действовать он будет не в личных интересах, а в интересах Франции, сознавая, что наносит удар обществу, системе, обрекшей его быть неизвестно чьим сыном и гражданином второго сорта.
Более благосклонный прием в правительственных кругах встретило предложение о повышении доходности засушливого горного района Сьерра-Морены, граничившего с Андалусией. Предложение исходило, если так можно выразиться, от треста Пари-Дюверне - Бомарше. Испанский министр экономики рассмотрел вопрос о перераспределении земель и государственной субсидии. Подобно тому как поступил бы сейчас промышленник, задумавший строительство завода в провинции, Бомарше заказал развернутое исследование района и послал свои первые указания человеку, собиравшему для него нужные сведения. Бомарше не желал ни в чем полагаться на случайность:
"Узнайте:
2. Где именно предпочтительно начать первые строительные работы? 3
. Достаточно ли там воды и леса, пригодного для строительства?
4. Каковы наиболее надежные рынки экспорта товаров этого края как через Андалусию, так и через Ламанчу?
5. Есть ли поблизости от дель Висо, последнего из селений Ламанчи, или неподалеку от Байлена, первого Андалусского селения, или на всем расстоянии (примерно в две мили) между этими селениями какие-либо ручьи или реки в Сьерра-Морене, которые текут к Кадису и могут быть превращены в судоходные?
устройству новой колонии?
8. Насколько высоки горы, не будет ли затруднений для гужевого транспорта?
9. Много ли снега выпадает зимой? Много ли дождей летом?
10. Не попадут ли вновь созданные приходы в подчинение к Кордовскому епископу?
12. Каково расстояние между дель Висо и Мадридом и между Байленом и Кадисом?
13. Есть ли там природный строительный материал или придется наладить производство кирпича?
14. Какие дикие растения всходят на этой земле после поднятия целины? Это необходимо, дабы судить о том, какие именно культуры предпочтительней на ней возделывать".
Нет, он ничего не оставил на волю случая, он учел все - кроме испанской волокиты. Видя, что Сьерра-Морене грозит так и остаться краем спящей красавицы, Бомарше с финансовой поддержкой все того же Пари-Дюверне затевает другое предприятие: он берется обеспечивать провиантом все армейские части Испанского королевства, Майорки и гарнизоны на Африканском побережье. На этот раз, кажется, дело верное - ведь соглашение уже подписано. Однако из пространного письма Бомарше, адресованного отцу, мы можем видеть, что он, как всегда, смотрит на вещи трезво:
"... я только что подписал пресловутое соглашение, удостоверяющее мои права вести от собственного имени переговоры с г-ном маркизом д'Эскилаче, военным министром и министром финансов. Весь Мадрид только и говорит о моем деле, меня поздравляют с успехом; но я-то понимаю, что это еще далеко не конец, и молчу, пока не получу новых указаний.
Доброй ночи, дорогой отец; верьте мне и ничему не удивляйтесь - ни моему успеху, ни обратному, буде таковое случится. Тут есть десяток причин для благополучного исхода и сотня - для дурного; если говорить о моем возрасте, я в годах, когда мощь тела и ума возносят человека на вершину его возможностей. Мне скоро тридцать три. В двадцать четыре я сидел меж четырех окон. Я твердо намерен за двадцать лет, отделяющих ту пору от моего сорокапятилетия, добиться результата, который дается лишь упорными усилиями - сладкого чувства покоя, на мой взгляд, истинно приятного только в том случае, если оно награда за труды молодости <...>
Доброй ночи, дорогой отец; уже половина двенадцатого, сейчас приму сок папоротника, поскольку вот уже три дня у меня нестерпимый насморк; завернусь в своей испанский плащ, нахлобучу на голову добрую широкополую шляпу - здесь это именуется быть в "capa y sombrero", a когда мужчина, набросив плащ на плечи, прикрывает им часть лица, говорят, что он "embozado" {Прикрывший часть лица (исп.).}, и вот, приняв все эти меры предосторожности, в наглухо закрытой карете, я отправлюсь по делам. Желаю Вам доброго здоровья. Перечитывая это письмо, я был вынужден двадцать раз править, чтобы сообщить ему хотя бы некоторую стройность, но посылаю его Вам неперебеленным - это Вам в наказанье за то, что читаете мои письма другим и снимаете с них копии".
Бомарше беспокоился не зря. Сказочное дело, которое сулило "тресту" двадцать миллионов прибыли в год, сорвалось, как и все предыдущие, из-за испанской лени. Если о поездке Пьера-Огюстена судить по этим следующим одна за другой неудачам, можно усомниться в негоциантских и дипломатических способностях Бомарше. Но такое суждение было бы поверхностным. Позднее мы увидим, что к моменту возвращения в Париж положение нашего героя не только не пошатнулось, но, напротив, упрочилось - как в глазах Пари-Дюверне, так и в глазах правительства. Следовательно, были и другие дела, другие поручения, которые были выполнены успешно, но о которых обе стороны предпочли хранить молчание.
За несколько месяцев Бомарше успел сделаться любимцем высшего мадридского общества. Без него не обходится ни одно празднество ни у русского посланника г-на Бутурлина, ни у английского посла лорда Рошфора, который навсегда останется другом Пьера-Огюстена и с которым нам еще предстоит встретиться. Идет игра в "фараон" на безумные деньги, в узком кругу ставят "Деревенского колдуна", графиня Бутурлина воркует роль Анетты в объятиях Бомарше, который исполняет партию Любена, но каждый при этом не забывает служить своему правительству.
высокие услуги - к примеру, без колебаний следовать за Карлом III в его постель. Маркиз де ла Крус, испанский генерал, занятый инспекционными поездками по гарнизонам, предоставлял супруге выражать патриотизм на ее собственный манер. Я, впрочем, забыл уточнить, что маркиза, урожденная Жарант, приходилась племянницей епископу Орлеанскому - тому самому, которому Людовик XV заказывал айвовый мармелад, - и оставалась француженкой душой и телом. Небезынтересная деталь: всякий раз, как маркиза де ла Крус удостаивалась королевской благосклонности, Бомарше считал необходимым незамедлительно поставить об этом в известность Шуазеля, то есть своего министра. Нетрудно себе представить, что маркиза подчас добивалась большего, чем аккредитованный посланник - граф Оссон, - которого правила благопристойности, а также вполне правоверные склонности держали, очевидно, на почтенном расстоянии от королевского ложа.
Г-жа де ла Крус, чей медальон Ломени нашел в сундуках Бомарше через много лет после его смерти, была молода, красива и, кажется, весьма остроумна. Кроме того, она без памяти влюбилась в Бомарше, почувствовав в нем родственную душу. Чтобы составить представление об их отношениях, достаточно привести одно из писем Бомарше отцу, написанное в присутствии маркизы. Прочтите его внимательно, ибо тут есть чем насладиться:
"Здесь, в комнате, где я пишу, находится весьма благородная и весьма красивая дама, которая день-деньской посмеивается над Вами и надо мной. Она, например, говорит мне, что благодарит Вас за доброту, проявленную Вами к ней тридцать три года тому назад, когда Вы заложили фундамент тех любезных отношений, кои завязались у нас с нею тому два месяца. Я заверил ее, что не премину Вам об этом написать, что и выполняю сейчас, ибо, пусть она и шутит, я все же вправе радоваться ее словам, как если бы они и в самом деле выражали ее мысли".
Г-жа де ла Крус прерывает Бомарше, перехватывает у него перо и в свою очередь пишет: "
Я так думаю, я так чувствую, и я клянусь Вам в том, сударь",
"Не премините и Вы из признательности выразить в первом же письме благодарность ее светлости за благодарность, кою она к Вам питает, и еще более того за милости, коими она меня почтила. Признаюсь Вам, что мои испанские труды, не скрашивай их прелесть столь притягательного общества, были бы куда как горьки".
Г-н Карон, которого это письмо явно позабавило, не мешкая, отвечает из Парижа в ничуть не менее фривольном тоне:
"Хотя Вы уже не раз предоставляли мне возможность поздравить себя с тем, что я соблаговолил потрудиться в Ваших интересах тому назад тридцать три года, нет сомнения, - предугадай я в ту пору, что мои труды принесут Вам счастье слегка позабавить ее очаровательную светлость, чья благодарность великая для меня честь, я сообщил бы своим усилиям некую _преднамеренную направленность_, что, возможно, сделало бы Вас еще более любезным ее прекрасным очам. Благоволите заверить г-жу маркизу в моем глубочайшем почтении и готовности быть ее преданным слугой в Париже".
что он мог мыслить и весьма возвышенно. К тому же, справедливо подмечает Ломени, "фраза о преднамеренной направленности обличает знание "Писем к Провинциалу"", то есть высокий уровень его культуры.
последнему, впрочем, он посылает единственное серьезное письмо, обнаруживающее всю глубину его суждений об Испании. Это письмо следовало бы привести полностью, настолько в нем раскрывается мятежный дух и свободомыслие Бомарше.
Особенно характерным в этом плане мне представляется то место, где он говорит об испанском правосудии; читать тут следует, разумеется, между строк, не забывая - в этом вся соль! - что адресовано послание первому судебному чиновнику Франции.
"Гражданское судопроизводство в этой стране отягощено формальностями, еще более запутанными, чем наши, добиться чего-нибудь через суд настолько трудно, что к нему прибегают лишь в самом крайнем случае. В судебной процедуре здесь царит в полном смысле слова мерзость запустения, предсказанная Даниилом. Прежде чем выслушать свидетелей при рассмотрении гражданского дела, их сажают под арест, так что какого-нибудь дворянина, случайно знающего, что господин имярек действительно либо должник, либо законный наследник, либо доверенное лицо и т. п., берут под стражу и запирают в тюрьму, едва начинается слушанье дела, и потому только, что он должен засвидетельствовать виденное или слышанное, Я сам наблюдал, как в связи с приостановкой выплаты, когда дело сводилось к установлению правильности ведения расчетных книг, в темницу было брошено трое несчастных, случайно оказавшихся у человека, который приостановил выплату в момент, когда к нему явился кредитор. Все остальное не лучше".
Итак, Бомарше возвращается, чтобы увидеться с близкими, в первую очередь с Полиной и Жюли. Не будем забывать о Жюли. Единственное любовное письмо, полученное им в Испании, начинается так: "Я испытываю сегодня такую потребность тебя любить, что могу утолить ее, лишь написав тебе длинное письмо". Это послание подписано Жюли. В багаже Пьера-Огюстена - банки с пресловутым какао, по которому сходит с ума его сестра и от прибавления которого кофе делается еще вкуснее. Тонкая смесь, найденная итальянцами и именуемая капучино. Итак, как я уже сказал, какао, а также - персонажи "Севильского цирюльника".