X
Термидорианский переворот не мог не оказать решающего влияния на умонастроения Ретифа, как и многих других представителей демократической интеллигенции. В период термидорианской реакции и в первые годы Директории материальное положение Ретифа стало поистине катастрофическим. Инфляция окончательно разорила его. Он не имел никаких средств к существованию и находился на грани нищеты. Личные материальные невзгоды делали его еще более восприимчивым к окружавшей его действительности, к резким социальным контрастам нового послетермидорианского буржуазного общества, к оргиям наживы и спекуляций нуворишей на фоне страданий и лишений широких масс. Все это побуждало его к пересмотру прежних взглядов на революционные события, своего прежнего отношения к якобинской диктатуре и революционному террору.
Именно в эти годы Ретиф завершил новое произведение, посвященное изложению его общественно-политических воззрений. Произведение это составляет четырнадцатую и пятнадцатую части его многотомной автобиографии «Monsieur Nicolas». Разделы эти были закопчены Ретифом в 1796 г. «Если бы только я мог иметь смелость и средства, чтобы их опубликовать», — писал он в то время155. Печатание этих двух томов было завершено им в середине 1797 г. Эти тома, представляющие собой по существу особую работу, трактуют о «морали» и «политике»156. о его выходе не было объявлено ни в одном журнале, и почти все экземпляры оставались пораспроданными в доме его дочери. В 1806 г., после его смерти они были проданы на вес бумаги157. В XIX в., когда произведения Ретифа вновь привлекли к себе внимание, была переиздана в 1883 г. и его автобиография, однако без упомянутых теоретических частей, представляющих в настоящее время библиографическую редкость.
«Мораль» и «Политика» Ретифа — отнюдь не стройные трактаты, а бессистемное нагромождение отдельных очерков, экскурсов, воспоминаний, теоретических положении, идей. Мы встречаем здесь и описание исторических событий периода революции, и изложение отдельных эпизодов личного характера, и рассуждения на самые различные темы. Повествование ведется то от имени автора, то от имени других лиц. Более того. В этих двух книгах можно найти подчас и противоречивые высказывания по различным вопросам. В известной мере это объясняется тем, что отдельные части «Морали» и «Политики» были первоначально написаны еще в 1790 г. Однако в целом работа Ретифа, предназначенная, по заявлению автора, «для всего земного шара»,— это обвинительный акт против порожденного революцией нового буржуазного общества и яркая, пламенная защита коммунизма.
Излагая общий ход Французской революции, Ретиф писал, что с самого начала революции народные массы хотя и действовали стихийно, но всегда были правы. Даже совершенные во время революционных событий убийства и эксцессы в конечном счете оправдали себя, так как очистили Париж от аристократов (XV, 4312—4314). Нельзя считать несправедливой смерть всех тех, кто был гильотинирован террористами. Большая часть погибших были преступниками, а не жертвами; они были врагами своего правительства и своей страны, и их уничтожение являлось общественным благом (XV, 4364-4365).
Так Ретиф приходит теперь к оправданию якобинской диктатуры и террора. «Несмотря на все упреки, которые можно столь справедливо сделать якобинизму, — заявляет он, — именно его пылкий дух спас Францию от унижения быть побежденной и разделенной врагами» (XV, 4498). Все, что делали Робеспьер и его сообщники, отнюдь не было плохим (XV, 4367). Робеспьер пал жертвой людей, многие из которых не были его достойны (XV, 4373). Нужно поэтому относиться с недоверием к людям, которые поносят якобинцев; это роялисты, которые нападают на патриотов (XV, 4393-4394)158.
«система кротости» лишь развязала руки спекулянтам (XV, 4373—4374). В результате падения ассигнатов положение народа стало невыносимым. Считавшие себя гуманными члены Конвента не видели несчастных, которые, возвращаясь с работы, не находили дома куска хлеба. Когда же их стали проклинать, они направили против парижан войска (XV, 4368—4369),
Много надежд возлагали на новую конституцию. Однако после ее провозглашения голод и нужда еще более усилились (XV, 4369—4370). Замена ассигнатов мандатами не дала должных результатов, так как новое правительство, вместо того чтобы бороться против ажиотажа, оказалось на поводу у банкиров, спекулянтов, «лионцев» и питтистов разного рода. Оно открыто поощряло воровство и умышленно разоряло простых, честных людей в пользу спекулянтов, интриганов, негодяев (XV, 4379—4380). Говорят, что конституция препятствует принятию мер против спекулянтов; но зачем же сделали конституцию такой порочной? (XV, 4491).
Столь резко нападая на термидорианцев, на конституцию III года и характеризуя Директорию как режим, защищающий интересы спекулянтов и нуворишей, автор страстно разоблачает и гневно клеймит всю буржуазную действительность пореволюционной Франции. «Никогда, ни у какого народа, ни в какое время не существовало подобного эгоизма, подобной аморальности», — восклицает он (XV, 4489). Эта «аморальность современного поколения» проявляется всюду, в самых различных областях, начиная с аморальности денег и торговли и кончая аморальностью прессы и брака159. После 1794 г., когда были опущены поводья, сдерживавшие порочных людей, и после принятия новой конституции, все социальные связи распались. Каждый человек превратился в гнусного эгоиста, думающего только о самом себе. В результате французы, за исключением группы мошенников, пребывают теперь в несчастном и жалком состоянии (XV, 4491—4492).
Свобода, на которой настаивали собственники, и невмешательство правительства привели не к установлению разумных цен, а, наоборот, к их невероятному росту (XV, 4425). Негоциант стремится вырвать у земледельца наибольшее количество съестных припасов в обмен на товары, которые он дает изготовить за возможно более низкую цену; земледелец, в свою очередь, выжимает соки у несчастных ремесленников; розничные торговцы бессердечно отказывают во всем рабочему, чтобы заработать лишний экю (XIV, 3980-398!; XV. 4287).
«Несчастный, сумасшедший меркантильный дух овладел всеми слоями общества» (XV, 4532), — так характеризует автор новую буржуазную экономику. Безостановочно, неограниченно размножаются торговцы — эти паразиты, которые живут, не трудясь, за счет общества. «Самые обыденные съестные припасы... являются объектом торговли бесполезных розничных торговцев, что я говорю бесполезных — вдвойне вредных: ведь это множество паразитов, уклоняющихся от необходимого труда, живет за счет продаваемых ими съестных припасов, которые должны были бы быть самыми дешевыми, дабы соответствовать средствам бедняков» (XV, 4533—4534). Всюду между производителями и потребителями внедряются паразиты — посредники. Так, «бесполезные существа потребляют средства существования рабочих многих мануфактур». Так, нация «кормит эти бесполезные рты вместо мануфактуристов» (XV. 4536). Торговцы — это люди без всяких принципов, без всякой морали. «Молодой человек, предназначающий себя по склонности к этой профессии, является неизбежно бесчестным, коварным эгоистом. Его цель — обманывать и надувать всех других людей, насколько это только возможно» (XV, 4506—4507).
Грабежом являются доходы не только торговцев, но и крупных негоциантов. Доходы «миллионера-негоцианта, жертвой скупости которого являются тысячи людей», как и доходы злостных банкротов, автор относит к числу десяти видов воровства, причем считает их более преступными, чем грабеж на большой дороге (XIV, 4002-4006).
Новыми хозяевами общества являются «гнусные банкиры», спекулянты, скупщики (XIV. 4001). Это они грабят тружеников, «спекулируют их жизнью» и наживают огромные состояния на фоне всеобщего голода и нужды (XV, 4368—4369, 4372—4373, 4488—4490, 4811—4818). Это они заводят теперь пышные кареты и тратят бешеные деньги среди всеобщего разорения. Снова возвращается гнусная роскошь во всем своем беспутстве (XV, 4088).
Французскому народу грозит порабощение новым феодализмом. Упоминая об индийских кастах, автор восклицает: «Французские земледельцы, каменщики, сапожники, пекари, — вот участь, которая вас ожидает! Вы будете кастированы, унижены, порабощены новым феодализмом, еще худшим, чем прежний» (XV, 4506).
Что же нужно сделать, чтобы устранить существующие общественные бедствия? Необходимо прежде всего отказаться от ложного принципа, провозглашенного «экономистами» и собственниками, что «правительство не должно ни во что вмешиваться, что оно должно предоставлять все делать земледельцам, торговцам, мастерам, ремесленникам» (XV, 4423). Необходимо создать твердое, наделенное диктаторскими полномочиями правительство, которое держало бы в узде земледельцев и торговцев, твердой рукой подавляло бы спекуляцию и беспощадно, путем террора, расправлялось бы со скупщиками, спекулянтами, банкирами(4366, 4374-4375, 4380-4381, 4405-4411, 4510; XVI, 4812-4813). Необходимо ввести твердые цены на все товары, следить за поставкой съестных припасов и ежедекадно определять заработную плату наемных рабочих (XV, 4415—4422).
«максимум» и вернуться к экономической политике якобинской диктатуры. Все это, но его мнению, было бы благом по сравнению с существующим положением.
Однако подобного рода мероприятия он рассматривает лишь как паллиативы, которые неспособны устранить самые корни общественного зла.
Основной причиной всех социальных бедствий является общественный строй, основанный на частной собственности. Люди искали происхождение зла; оно заключается в гнусной, отвратительной собственности (XV, 4385). Богачи, особенно нувориши, а также бывшие дворяне утверждают, что люди образовали общество, чтобы обеспечить свою собственность. На самом же деле люди первоначально не были собственниками, и в первое время общество было основано на республиканских и коммунистических началах, общность уничтожили короли, которые создали знать и ввели собственность, приведшую к неравенству, угнетению и порабощению.
Следовательно, сторонники собственности не могут быть настоящими республиканцами, а являются в душе роялист пят (XV, 4387-4389).
Собственность противоестественна; она нарушает законы природы (XIV, 3980). Между тем существующее законодательство бесстыдно покровительствует собственности со всеми ее злоупотреблениями (XIV, 4090). Именно собственность привела к богатству и крайней нужде (XIV, 4002). Она изолировала людей, превратила их во врагов. В результате каждый стремится строить свое благополучие за счет благополучия других людей (XIV, 3058). Личные интересы отдельных лип противоречат интересам всего общества. В современном обществе происходит «постоянная борьба личного интереса с общим интересом» (XIV, 4067—4068).
себе, без алчности, никогда не порождают порока (XV, 4325—4326). Чтобы устранить все общественное зло, необходимо поэтому ликвидировать частную собственность.
Существует восемь видов общественно-политического строя, а именно: деспотизм, монархизм, республико-монархизм, республиканизм, теократизм, сенатизм, патриархализм и коммунизм (communisme). Деспотизм, распространенный среди магометанских народов, а также в европейских странах и существовавший во Франции до революции, обычно является наихудшим правлением. Монархизм, существующий в Англии, имеет некоторые преимущества лишь для средних слоев, народ же всегда остается в меньшинстве и вся власть сосредоточивается в руках таких деспотов как Питт. Республико-монархизм, существовавший в Польше, представлял собой бессмысленное и ложное правительство. Столь же отрицательную характеристику автор дает и теократизму, а также сенатизму и патриархализму (XV, 4233—4250).
Довольно детально останавливается он на «республиканизме». Хотя в виде примера этого строя он указывает лишь на Соединенные Штаты, однако, резко критикуя «республиканизм», он фактически подвергает критике современный ему республиканский строй во Франции. Республиканизм по существу ничем не отличается от монархизма. Если при монархии члены общества должны слепо подчиняться королю, то при республике они вынуждены столь же слепо повиноваться своим избранным представителям и должностным лицам, которых всегда ничтожное меньшинство. Поэтому для народа различие между монархией и республикой является лишь воображаемым, а не реальным. При республике люди равны лишь номинально. К тому же республиканский строй всегда превращается в олигархию и, в конечном итоге, приводит к деспотизму (XV, 4241—4243, 4297- 4298).
Совершенным общественным строем, лучшим из всех правлений, единственно достойным разумных людей, является коммунизм. Однако этот строй существует в настоящее время лишь среди некоторых индейских племен в Америке, а также практикуется в таких общинах, как общины Пинонов и моравских братьев, гернгутеров (XV, 4250—4251).
Ретиф специально подчеркивает, что речь идет не об «аграрном законе», а об «абсолютной общности» (XV, 4383). «Моральное и политическое равенство, раздел имуществ, аграрное распределение — это пустые идеи, которые не приводят к цели» (XIV, 3962). Равенство, столь превозносимое «сумасшедшим Руссо», является химерой, «разрушительным абсурдом»; оно противоречит природе, оно низвело бы людей до положения готтентотов и других дикарей (XV, 4437—4438). Если бы, следуя так называемой «прекрасной системе равенства», удалось бы все уравнять, то тем самым уничтожили бы науки и искусства (XIV, 4075—4076). Между тем, вопреки мнению христиан и якобинцев, обществу необходимы не только «полезные искусства», но и «искусства роскоши», к числу которых относятся как профессии, связанные с изготовлением предметов роскоши, так и литература, изящные искусства и все отрасли науки (XV. 4471).
«Но вы хотите установить общность. Разве это не равенство?» — «Нет», — отвечает автор. Коммунизм гарантирует от нужды и дает возможность каждому, независимо от его происхождения, посвятить себя той или иной профессии и занять общественное положение сообразно своим способностям и своему прилежанию, но он не уравнивает всех людей. Коммунизм «оставляет поэтому достаточно стимулов для соревнования» (XV, 4140). Ликвидация индивидуальной собственности отнюдь не приведет, как то утверждают глупцы, выступающие в роли политиков, к упразднению всякого соревнования, всякой энергии. Наоборот, «уверенность в удовлетворении своих нужд придаст несказанную энергию трудящимся» (XV, 4425—4427). При коммунизме «соревнование, энергия, основанные на личном интересе, не понесут никакого ущерба; они, наоборот, приобретут больше силы и активности» (XV, 4385).
Вместо тысячи уголовных и гражданских законов при коммунизме будет существовать лишь один основной закон, обязывающий каждого к определенному труду сообразно его способностям. Некоторые могут возразить, что в таком случае люди станут рабами и лишатся свободы. А разве люди свободны теперь, «при царстве нужды»? (XV, 4429).
результатам. Так, например, в современных условиях свойственная людям активность часто делает их ворами, спекулянтами, интриганами; но она же в условиях коммунизма побуждает людей к труду и делает активных мужчин и женщин необычайно ценными для общества (XV, 4462—4468). «Физика похожа на мораль: в физике все делается лишь посредством стимула солей; в морали также все делается лишь посредством стимула страстей...» (XV, 4469). При коммунизме возможно будет правильно, на пользу обществу, использовать страсти человека.
Упразднение частной собственности, изолирующей людей и разделяющей их интересы, является единственным средством заставить личные интересы отдельных лиц служить общественному благу (XIV, 3960). Коммунизм лучшее, наиболее действенное средство привязать людей к родине. Если теперь, при «несовершенной республике» французские солдаты вызывают восхищение всей Европы, то каковы же будут непобедимые армии при коммунизме? Когда народы увидят счастье французов, они добровольно объединятся с ними (XV, 4442—4444).
О коммунизме и его преимуществах Ретиф говорит в самых различных частях своего произведения. Он посвящает этому вопросу особый раздел: «В чем состоит строй, основанный на собственности, в чем состоял бы коммунизм?» («En quoi consiste I'etat proprietaire? En quoi consisterait le communisme?» (XV, 4324 и ел.); он говорит об этом в специальном параграфе, озаглавленном «Превосходные последствия коммунизма» («Excellens effets du communisme») (XV, 4385). Но Ретиф не ограничивается лишь общей характеристикой коммунистического строя. На 22 страницах он приводит специальный «Регламент, предлагаемый всей Европе и другим странам, жители коих являются европейцами», в котором излагаются принципы организации коммунистического общества (XV, 4328-4346).
трудоспособных. Все граждане обязаны трудиться. Непосредственно после реформы земледельцы, ремесленники, литераторы, ученые, люди искусства продолжают заниматься своей профессией. Однако их дети вовсе не обязаны следовать профессии своего отца, а выбирают таковую сообразно своим способностям. Во главе каждой профессии в каждом городе и в каждой деревне стоят выборные начальники работ из числа самых способных граждан. Науку же и литературу возглавляет Академия или Национальный институт. В начале года каждый гражданин должен делать устно или письменно декларацию о той работе, которую он обязуется выполнить в течение года. Эти декларации регистрируются, а обязательства, взятые на себя представителями творческих профессии — художниками, писателями и др., публикуются в газетах. Особые трибуналы привлекают к ответственности за нерадивость и невыполнение своих обязательств, что считается самым преступным и низким проступком. Граждане, но оправдавшие себя по своей специальности, могут переводиться на другую работу. Это относится прежде всего к представителям умственного труда. В противоположность лицам физического труда они не обязаны давать в течение года строго определенного количества продукции. Однако если в течение ряда лет они ничего не создают или обнаруживают полное отсутствие таланта, то их обязывают заняться другой профессией. Тяжелые и грязные работы выполняют в принудительном порядке осужденные преступники.
«общие столы» — каждый на 60 лиц мужского и 60 лиц женского пола. Одежда строго регламентирована в зависимости от возраста и заслуг. Дети воспитываются вместе под руководством общественных воспитателей и получают общее и профессиональное образование.
Гражданам не полагается денежного вознаграждения за их труд. Однако должны существовать различного рода монеты, начиная с бриллиантовых, золотых и кончая деревянными. Монеты эти отдельные лица получают за различного рода заслуги. На эти монеты они могут приобретать общественные почести. Они могут также уступать их другим лицам за оказанные им услуги. Таким образом, эти монеты будут поддерживать среди людей ту же энергию, что и деньги при строе собственности, не имея их пагубных последствий, так как в условиях коммунизма они не могут привести к той коррупции, связанной с неравенством, которая характерна для общества, основанного на частной собственности.
Эта система вознаграждения в зависимости от заслуг и исключает ту всеобщую уравнительность, против которой столь резко возражает автор. При коммунизме, указывает он, выдающиеся люди смогут получать знаки отличия и даже богатства, которые, однако, не будут передаваться по наследству. Следовательно, при коммунизме «все люди будут равны в правах; отличия будут связаны лишь с личными заслугами» (XIV, 4076—4079).
Обосновывая коммунизм как идеальный общественный строи и восхваляя его преимущества, Ретиф обращается к правителям республики и ко всей французской нации с горячим призывом осуществить его на практике. Лишь коммунизм является истинным, совершенным республиканизмом. Не нужно ограничиваться полу-республикой и полузавоеванием. Нужно изгнать эгоистов и собственников. Французы должны обеспечить счастье человеческого рода (XV, 4383, 4411, 4444).