XI
В других своих произведениях, написанных в эти годы, Ретиф вновь и вновь излагал свои коммунистические воззрения и пропагандировал коммунизм как идеальный общественный строй.
В 1796 г., еще за год до выхода в свет его «Морали» и «Политики», он опубликовал трехтомное произведение «Philosophie de monsieur Nicolas», посвященное изложению его натурфилософских взглядов. Произведение это было напечатано Бонвилем в типографии «Социального кружка». В нем Ретиф также указывал, что люди объединились в общество ради своего счастья. «Тот, кто, живя в обществе, стремится, как все современные люди, учитывать лишь свой интерес, работать лишь на себя (таковы наши гнусные спекулянты 1796 г.), является нечестным и виновным существом, украдкой берущим обратно возможно больше из того, что он сделал общим; это настоящий вор, который тем самым заслуживает смертной казни»160. «Взаимность является социальной связью людей. Общность была бы их естественным состоянием: собственность — вовсе не причина возникновения общества, а его яд; она результат тирании. Люди соединились, чтобы жить сообща; злые, негодяи установили собственность, основанную не на труде, а на грабеже. Лишь вор хочет обогащаться, трудолюбивый хочет лишь мирно жить. Порочный хочет собственности; богатства — источник всех пороков. Всякий сторонник собственности, по склонности или из принципа, обязательно имеет порочное сердце и лживый ум»161. «Не существует естественного права собственности; все принадлежит всем; пусть общество руководствуется этим правилом и заставит всех работать... Лишь посредством универсальной общности (communaute universelle), по меньшей мере для одной нации, можно предотвратить все пороки, конфликт всех страстей, злоупотребление всеми бедами»162. Для человеческого рода нет счастья «без этой общности, устроенной так, чтобы она, подобно общности, предложенной в «Андрографе», могла бы предотвратить утрату предприимчивости и соревнования». Христианство в своих заповедях установило общность, но менее разумную, чем в «Андрографе», который отнюдь не стремится восстановить христианскую общину. «Когда увижу я, — восклицает автор, — установленным на всей поверхности земного шара, вместо всякого иного правления, план общности, изложенный в «Андрографе»...»163
Интересно, что Ретиф отнюдь не считал себя единственным представителем коммунизма во Франции. «Мы патриоты—республиканцы—коммунисты» («Nous seuls Patriotes—Republiquains— Communistes», — говорит он о себе и своих единомышленниках164, подчеркивая тем самым наличие во Франции целой группы сторонников коммунизма. В этой связи обращает особое внимание следующий его рассказ, относящийся к осени 1795 г., когда в парижских секциях рассматривалась и утверждалась конституция III года. «В секции Пантеона одни гражданин требовал отвержения конституции и установления коммунизма. Однако сперва он так плохо излагал свои мысли, что даже я сам был против него. Сторонники предрассудков возмутились... его хотели избить, столь могущественной была уже тогда аристократия! Мы этому воспротивились — председатель Делавинь и я. Мы узнали впоследствии, что этот человек был секретарем Робеспьера. Мы заключили из этого, что Робеспьер занимался аналогичным проектом. Вскоре я не имел никаких сомнений на этот счет. Но я больше ничего не скажу»165.
Известно, что протоколы парижских секций погибли в 1871 г. Полного протокола собрания секции Пантеона, о котором упоминает Ретиф, поэтому не имеется. В Национальном архиве сохранились лишь выписки из протоколов первичных собраний парижских секций, посвященных рассмотрению и голосованию конституции 1795 г. Среди них две выписки из протоколов «первичного собрания секции Французского Пантеона» от 22 и 29 фруктидора III года. Из них мы узнаем, что первичное собрание секции, отвергнув, после долгой дискуссии, декреты Конвента об избрании 2/3 состава будущих законодательных органов из числа депутатов Конвента, «обсудило затем на нескольких заседаниях проект конституции, представленный французскому народу его представителями», и 29 фруктидора провело голосование, во время которого 14 человек выступили с различными предложениями и поправками. Эти обе выписки подписаны председателем собрания Делавинем166. Подпись эта подтверждает правдивость рассказа Ретифа, который упоминает об этом Делавине как о лице, председательствовавшем на заседании секции. Отсутствие полного протокола не даст нам, к сожалению, возможности установить, кто именно выступил на этих заседаниях секции Пантеона с требованием установления коммунизма и как он был поддержан Ретифом. Но рассказ Ретифа не только обогащает наши сведения о коммунистической агитации в Париже осенью 1795 г. Мы видим, что и сам Ретиф продолжал принимать активное участие в собраниях своей секции и выступал на них с изложением своих взглядов, как он это делал также в кафе Манури и других общественных местах. В 1795—1796 гг., в разгар бабувистского движения и широкой коммунистической агитации в Париже, он неизбежно сталкивался с людьми, так же, как и он, выступавшими как сторонники коммунизма. Именно поэтому он и говорит во множественном числе о «патриотах — республиканцах — коммунистах».
Учитывая старость Ретифа, его настойчивое стремление стоять в стороне от политической борьбы, трудно предположить, что он принимал какое-либо участие и бабувистском движении. Это не значит, однако, что он не был знаком с бабувистской литературой и не общался с отдельными бабувистами. Вполне возможно и даже вероятно знакомство Ретифа с бабувистскими изданиями и прежде всего с легальной газетой Бабефа «Трибун народа»)167. Несомненны и его близкие связи с таким видным участником заговора Бабефа, как Сильвен Марешаль. Его знакомство с Марешалем относится еще к дореволюционному периоду. В дневнике Ретифа второй половины 80-х годов имеются многочисленные упоминания о встречах с Марешалем, об их посещениях друг друга168. Дружба между Марешалем и Ретифом продолжалась и в революционные годы. В дневнике Ретифа периода революции мы также находим записи, свидетельствующие об этом 169. Марешаль в своих работах ссылался на Ретифа, отсылал читателей к его произведениям170. Он в свое время переслал матери Люсиль Дюплесси (будущей жены Камилла Демулена) одну из книг Ретифа171
трактатах, также аналогичны настроениям, характерным для представителей демократической интеллигенции, группировавшейся вокруг Бабефа. Мы видим у него то же оправдание террора и якобинской диктатуры (вплоть до идеализации Робеспьера, как тайного сторонника коммунизма), то же отрицательное отношение к термидорианскому перевороту и к конституции III года, закрепившей власть за спекулянтами и нуворишами, и, наконец, тот же призыв не ограничиваться полуреспубликой, а установить настоящий республиканизм, каким может быть не «аграрный закон», а только коммунизм, устраняющий частную собственность и все общественные бедствия.
Но удивительно поэтому, что крушение заговора Бабефа помогло не произвести на Ретифа самого потрясающего впечатления. Об этом наглядно свидетельствуют последние строки его «Политики». Давая обзор событий к моменту выхода из печати его книги, он писал: «Безрассудные гренеллисты были расстреляны; Бабеф и Дарте казнены в Вандоме...» (XV, 4414). Этими словами и этим знаменательным многоточием и закапчивает Ретиф свою работу. «Контрреволюция все продвигается вперед». Все патриоты с некоторых пор подвергаются преследованиям, писал Ретиф в том же году в одном из своих писем, заявляя одновременно, что сам он всецело на стороне патриотов172.
Публикуя в 1797 г. свое произведение, посвященное обоснованию коммунизма, Ретиф чувствовал себя в условиях торжествующей реакции и гибели своих единомышленников последним могиканом. Этим и объясняются его пессимистические настроения и чувство отчаяния и безнадежности, которые подчас прорываются у него, наряду с настойчивыми призывами к установлению коммунизма. Еще за год до этого, в «Philosophie de Monsieur Nicolas», он подчеркивал, что установлению коммунизма неизбежно будут противиться все имущие, заинтересованные в сохранении существующих общественных порядков. «Никогда, — писал он, — этот план общности не понравится людям богатым или даже просто зажиточным, так как они предпочитают эгоистическую и варварскую зажиточность, которую им обеспечивает неравенство, реальному, солидному, несказанному счастью, которое обеспечило бы им равенство, счастье, о котором они не имеют никакого представления»173. Теперь, после крушения заговора Бабефа, он считал это противодействие собственников почти непреодолимым. Хотя, указывал он, коммунизм является требованием природы и разума, но ему противятся антисоциальные страсти многих людей. Коммунизму воспротивятся все те, кто является собственниками, все мошенники и негодяи, которые составляют, однако, 3/4 человеческого рода. «Я знаю, — восклицал он, — что бесполезно проповедовать людям коммунизм... Заправилы человеческого рода, эгоисты, богачи, все порочные люди слишком заинтересованы помешать его осуществлению, чтобы он смог быть когда-нибудь осуществлен»174.
Но эти вспышки отчаяния не мешали Ретифу проповедовать идеалы коммунизма до конца своих дней. Еще в 1796 г. он закончил новое произведение — «Посмертные письма», которые, однако, опубликовал в доработанном виде лишь в 1802 г. в четырех маленьких томах. Книга эта была сразу же конфискована наполеоновскими властями, и немногие сохранившиеся экземпляры являются теперь уникальными. В этой работе, носящей крайне сумбурный характер, трактующей о самых различных сюжетах и заполненной натурфилософскими фантазиями, Ретиф вновь провозглашал коммунизм идеальным общественным строем.
поддерживать неравенство. На Венере же есть только шесть основных законов. Все имущество является общим также, как и труд. Все обитатели равны. Почет приобретается лишь прекрасными поступками, хорошими изобретениями, полезными работами. Поскольку все заняты только производительным трудом, труд не обременителен. Раньше на Венере, как и в настоящее время на Земле, одни постоянно отдыхали и ничего не делали, в то время как другие были перегружены чрезмерной работой и осуждены на вечную нужду. «Теперь на Венере нет больше подобных злоупотреблений; скоро их не будет и на Земле». Венера — это будущее Земли. Те порядки, которые там существуют, неизбежно воцарятся и на Земле»175. В другом месте говорится по поводу новых законов, которые намерен установить герой романа, чтобы вернуть на землю «золотой век». «Я исхожу из того, что нет других законов, которые могли бы обеспечить всеобщее счастье, кроме Общности». Необходим новый кодекс, и этим кодексом является тот, который изложен в «Андрографе»176.
Упоминание о коммунизме носит в этой книге, как видим, общин характер и переплетается с натурфилософскими фантазиями автора. Но все же знаменательно, что и в 1802 г., после установления диктатуры Наполеона, Ретиф пытался вновь напомнить о коммунистических идеалах и выражал уверенность в неизбежности ликвидации общественного паразитизма и установлении строя, основанного на общности имуществ.
В последние годы жизни Ретиф написал и другое фантастическое произведение, «L'Enclos et les Oiseaux», так и оставшееся неопубликованным. Рукопись этой работы была впоследствии утеряна. До сих пор найдена и опубликована всего одна страница этого романа177. О содержании этого произведения мы знаем лишь из краткого резюме, помещенного Ретифом в приложениях к «Посмертным письмам»178«коммунизм поддерживал среди них равенство»179. Таким образом, и в этом своем последнем неопубликованном произведении Ретиф вновь выдвигал идеал коммунизма, которому оставался верен, несмотря на свою старость, болезни и невзгоды, до последних дней своей жизни.
Коммунизм Ретифа возник из общинных идеалов и первоначально являлся типичным образцом общинного коммунизма. Начав с проекта сельской общины, Ретиф еще до революции пришел к идеалу коммунистического общества, но общество это он представлял себе как совокупность отдельных общин. Именно таковым и было общество «Андрографа», предусматривавшее объединение всех граждан в общины, первоначально по профессиональному признаку. Даже в своей утопии «Южное открытие», посвященной описанию идеального коммунистического общественного строя, Ретиф предусматривал коммунистические общины по сто семейств, проживающих совместно в одном обширном здании. Идеалы общинного коммунизма Ретиф выдвигал и в первый год революции, мечтая о создании общин, объединяющих от 25 до 50 хозяйств.
Революция оказала огромное влияние на все мировоззрение Ретифа. Под влиянием опыта революции меняются и его представления о коммунистическом обществе, хотя он все время продолжает ссылаться на «Андрограф» как на проект «всеобщей общности». То коммунистическое общество, которое он описывает в своих произведениях в 1796—1797 гг., — это уже не общинный коммунизм. Правда, и здесь мы находим еще отдельные реминисценции общинных идеалов, например, общинно-коммунистическую организацию потребления, общие трапезы на 120 человек. Но в целом Ретиф описывает коммунистическое государство, где труд граждан регламентируется в общегосударственном масштабе, где науку и литературу возглавляет единый Национальный институт, где осуществляется единое общественное воспитание молодого поколения. Ретиф сам сознавал это отличие его нового регламента «универсальной общности по меньшей мере для одной нации» от его предыдущих общественных проектов, в тон числе и «Андрографа»: он указывал, что этот регламент мог бы быть дополнен теми статьями проекта «Андрографа», «которые подойдут к предлагаемому режиму»180, признавая тем самым известное отличие этого «режима» от плана «Андрографа».
«В чем состояли бы коммунизм или общность (le communisme ou la communaute)? В том, чтобы сделать общей в каждом государстве всю поверхность земли, дабы она обрабатывалась теми, ты которых возложена эта работа; сделать общей продукцию как всех полей, виноградников, лугов, скота, так и продукцию всех ремесел, искусств и наук, так, чтобы... каждый пользовался трудом всех, а все — трудом каждого; сделать также общими дома, с тем чтобы каждый имел помещение и мебель сообразно своей профессии (son etat exerce)»181. Это представление о коммунизме, как о едином общественном хозяйстве в масштабах всей страны, совпадало уже с представлением о коммунизме Бабефа и его единомышленников.
Очень интересно отметить, что к этому времени меняется и терминология Ретифа. До этого Ретиф, как и другие коммунистические идеологи той эпохи, употреблял термин «общность» (communaute). Теперь наряду с этим он употребляет уже и термин «коммунизм» (communisme) и называет сторонников этого нового общественного строя коммунистами (communistes). Это заслуживает тем большего внимания, что даже в бабувистских документах того времени мы не встречаем еще этих терминов, ибо и в них говорится лишь об «общности», о сторонниках «общности» и «равенства». Ретиф выступает; таким образом, как один из первых авторов, введших в употребление современные термины «коммунизм» и «коммунисты», получившие широкое распространение лишь в XIX столетии.
Коммунизм Ретифа носил, конечно, черты ограниченности и примитивности, свойственные вообще коммунизму конца XVIII столетия. Подобно бабувистам, Ретиф предусматривал обобществление всей собственности и всей сельскохозяйственной и промышленной продукции при индивидуальном труде каждого в той или иной отрасли сельского хозяйства и ремесленного производства, но труде обязательном, регулируемом и контролируемом государством182. Характерны для коммунизма XVIII в. и такие черты коммунизма Ретифа, как мелочная регламентация всей общественной жизни вплоть до одежды граждан, строгое соблюдение возрастной иерархии, совместные трапезы и т. п. Столь же традиционный для XVIII столетия рационалистический характер носит у Ретифа и обоснование коммунизма как разумного и естественного общественного строя.
он видел в коммунизме средство примирить все социальные противоречия, покончить с ожесточенной политической борьбой, установить всеобщую гармонию. Даже убедившись, что собственники и богачи всегда будут ожесточенно сопротивляться коммунизму, он делал из этого не вывод о необходимости революционной борьбы против сильных мира сего, а пессимистический вывод о невозможности осуществления коммунизма. Он был далек от бабувистских идей о революционной диктатуре, как необходимой предпосылки построения коммунистического общества.
«меркантильного духа», с господством банкиров и спекулянтов, с оргиями наживы на фоне голода, разорения и нищеты. Энгельс, говоря о предпосылках возникновения утопического социализма XIX в., связывает его, как известно, с горьким разочарованием в результатах Французской революции, когда предвещенное просветителями царство разума оказалось не чем иным, как царством буржуазии, когда противоположность между богатством и бедностью еще более обострилась, когда чистоган стал единственным связывающим элементом нового общества, когда «торговля все более и более превращалась в мошенничество», а «братство, провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и в зависти, порождаемых конкурентной борьбой»183. Одним из наиболее ранних проявлении этого горького разочарования буржуазным обществом, возникшим на развалинах феодализма, и являются «Мораль» и «Политика» Ретифа, опубликованные в 1797 г. Неудивительно, что мы находим там чисто «префурьеристскую» критику нового буржуазного общества. Это относится прежде всего к разоблачению торгового паразитизма, разоблачению, которое занимает центральное место и в общественной критике Фурье. Общественная критика Ретифа так совпадает по духу с общественной критикой Фурье, что мы находим у него даже столь характерное для Фурье выражение, как «меркантильный дух» (esprit mercantile). Если Ретиф считает меркантильный дух характерной чертой нового пореволюционного общества, то и у Фурье именно «меркантильный дух» является характерной чертой третьей фазы цивилизации. Для коммунистических теорий XVIII в. характерно требование равенства как основного признака коммунистического общества. Уравнительные тенденции коммунизма XVIII в. проявляются, как указано выше, и в произведениях Ретифа, особенно в ранний период. Но в то же время в своих последних работах он не только не идеализирует равенство, но, наоборот, резко возражает против него, высмеивает «прекрасную систему равенства» и прямо заявляет, что коммунизм не есть равенство. В этом отношении Ретиф опять-таки ближе к социалистам- -утопистам XIX в., в частности, к тому же Фурье, который также в самых резких выражениях осуждал уравнительные идеалы XVIII в. 184
В своем проекте коммунистического общества, общества, в котором находят должное применение страсти и способности людей, Ретиф не только сохраняет предметы роскоши, не только отводит самое почетное место науке, литературе, искусству, но и предусматривает систему вознаграждения, исключающую уравнительность. При этом он не замечает того явного противоречия, которое возникает в результате его попытки сочетать общинно-коммунистическую организацию потребления с принципом вознаграждения по прилежанию и личным заслугам.
Произведения Ретифа, написанные в послетермидорианский период, носят, таким образом, двойственный характер. С одной стороны, они являются одним из последних памятников коммунистической литературы XVIII столетия, с другой стороны, мы находим в них критику нового буржуазного общества и идеи, предвосхищающие социальную критику и некоторые основные положения социалистов-утопистов XIX в. Ретиф выступает в них не только как эпигон коммунизма XVIII в., но и как предшественник утопического социализма XIX столетия.