3
Видным представителем английской литературы и общественной мысли в 30-40-е годы XIX века был Томас Карлейль (Thomas Carlyle, 1795-1881). В публицистических и исторических работах этих лет он резко выступил против ханжеской либерально-апологетической философии и литературы, обличая с большой сатирической силой и пафосом бесчеловечные законы буржуазного "чистогана", господствующие в "царстве Маммоны". "
Томасу Карлейлю, - писали Маркс и Энгельс, имея в виду этот период его деятельности, - принадлежит та заслуга, что он выступил в литературе против буржуазии в эпоху, когда ее взгляды, вкусы и идеи заполонили всю официальную английскую литературу, причем выступления его носили иногда даже революционный характер. Это относится к его истории французской революции, к его апологии Кромвеля, памфлету о чартизме, к "Past and Present" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281.}.
Однако позиции Карлейля, как отмечали Маркс и Энгельс, были с самого начала крайне сложными. Рано обнаружила себя реакционная сущность положительной программы писателя - некритическая, восторженная идеализация феодального средневековья, стародавних патриархальных отношений; он выступил проповедником антидемократического культа "героев", безапелляционно отказывая народным массам в активной созидательной исторической роли. При всей страстности и язвительности обличений, с которыми Карлейль обратился к буржуазному обществу, несмотря на искреннее сочувствие бедствующим низам, мировоззрение Карлейля уже с первых шагов формируется в русле идеологии "феодального социализма".
Отмечая большое общественное значение лучших сочинений Карлейля, Маркс и Энгельс писали, что даже в этих произведениях "критика настоящего тесно связана с удивительно неисторическим апофеозом средневековья... В то время как в прошлом он восторгается, по крайней мере, классическими эпохами определенной фазы общественного развития, настоящее приводит его в отчаяние, а будущее страшит. Там, где он признает революцию и создает ей даже апофеоз, там она концентрируется для него в одной какой-нибудь личности, в Кромвеле или Дантоне" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281.}.
- писателя и общественного деятеля - отражает сложную эволюцию его мировоззрения.
В студенческие годы (1809-1814), а затем в период учительства в шотландской деревне молодой Карлейль жадно знакомится с сочинениями французских просветителей - Вольтера, Дидро, Гольбаха, штудирует труды Гиббона. Имея возможность сравнить социально-политические теории просветителей с их реальным практическим воплощением в современной буржуазной жизни, он увлекается немецкой идеалистической философией, пытается найти в системах Канта и Шеллинга объяснение "вечным" истинам. Карлейль изучает немецкую литературу и в 20-30-е годы пишет ряд статей о Гете, Шиллере, Жан-Поле Рихтере, Новалисе, Вернере; он издает свой перевод "Ученических лет Вильгельма Мейстера" Гете (1824), выпускает в Эдинбурге четырехтомный сборник избранных сочинений Тика, Гофмана, Жан-Поля Рихтера и других немецких романтиков, сопровождая их собственными критико-биографическими заметками ("Немецкая романтическая повесть", 1826). Живой интерес к немецкой культуре Карлейль сохранил и в последующий период своего творчества. По словам Маркса и Энгельса, "Томас Карлейль - единственный английский писатель, на которого немецкая литература оказала прямое и очень значительное влияние" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281.}.
Вместе с тем Карлейль в это время развертывает критику философских и социально-политических основ просветительского мировоззрения (статья "Вольтер", 1829; статья "Дидро", 1833, и др.). Но важно, однако, отметить, что он не останавливается здесь лишь на критике просветительской идеологии как таковой.
Ревизуя социально-политические взгляды просветителей XVIII века, противопоставляя им немецкую идеалистическую философию, служившую формой аристократической реакции против французской революции, Карлейль имеет в виду и современных ему идейных врагов. Он выступает с обличением "ужасов" капиталистической механизации и эгоистического бездушия, как бы подготовленных предшествующей эпохой Просвещения.
Выходец из народных низов, сын шотландских крестьян-бедняков, рано познакомившийся с выступлениями демократических кругов английского общества, Карлейль высказывал уже в ранних произведениях суждения, отличавшиеся нередко крайним радикализмом. Он отмечает чудовищные социальные контрасты - нищету бедняков и колоссальную концентрацию богатств в руках немногих: "Богатство, собравшееся в громадные массы, - писал Карлейль в статье "Характеристики" (Characteristics, 1831), - и Бедность, тоже скопившаяся в громадных размерах и отделенная от него непреодолимой преградой, - это противоположные, несообщающиеся силы, сосредоточившиеся на положительном и отрицательном полюсах... Печальное зрелище: на высшей ступени цивилизации девять десятых человечества вынуждены вести борьбу, которую ведет дикарь или даже первобытный человек - борьбу с голодом".
"Sartor Resartus {Sartor Resartus (лат.) - перекроенный портной.}. Жизнь и мнения профессора Тейфельсдрека" (Sartor Resartus. The Life and Opinions of Herr Teufelsdrockh, 1833-1834), в котором социальная сатира облекается в крайне причудливые и абстрактные символические образы.
Карлейль выступает в книге как издатель английского переложения научного труда вымышленного профессора Тейфельсдрека "Одежда, ее происхождение и влияние".
Рассказывая о жизни и размышлениях ученого немца, писатель воссоздает картину своих собственных философских исканий, выражает отношение к Просвещению, к немецкому идеализму и т. п. Опираясь на немецкую идеалистическую философию, он развивает реакционную теорию о том, что история человечества будто бы представляет собою чреду постоянных переодеваний, смены "одежды": изменяется форма государства, изменяется роль различных общественных классов и т. д., но все это - лишь временные, видимые воплощения некоего вечного духа.
Вместе с тем Карлейль выступает в романе и как сатирик, когда применяет свою "философию одежды" к английской современности. По характеристике Карлейля, многое в современной общественной жизни неопределенно, иллюзорно - величие государства, святость церкви, превосходство одних классов над другими. Современные общественные столкновения, как считает Карлейль, связаны именно с тем, что люди стали придавать неоправданно большое значение "одежде", стали поклоняться ей как божеству; "одежда" приобрела невиданную власть над человечеством.
Саркастический замысел этого романа-памфлета раскрывается в иносказательном образе "одежды" - фетиша, которая в капиталистическом обществе имеет большее значение, чем истинная сущность человека. Пользуясь приемом иносказания, Карлейль обличает государственный строй, суд, вновь, как и в статьях этих лет, говорит о непримиримом разделении общества на мир Денег и мир Голода, утверждает, что при таких порядках коренные изменения неизбежны.
"философии одежды". Тейфельсдрек - это название растения ("чортово дерьмо", "вонючка"), применяемое народом при желудочных болях.
Но обличительные выпады Карлейля недостаточно целеустремленны: его роман, построенный по принципу романтической иронии, оставляет читателя на распутье, так как автор не связывает свои язвительные рецепты "оздоровления" общества с какими-либо реальными общественными силами. Крайняя запутанность и хаотичность изложения, произвольная игра образами, разорванность сюжета - все эти особенности художественной формы "Sartor Resartus" так же отделяют его от демократической английской литературы, как и от справедливо обличаемой им здесь "дэндистской братии", и указывают на связь Карлейля с эстетикой реакционного романтизма.
Нарастание классовых противоречий в Англии в период подготовки и расширения чартистского движения определило значительный подъем публицистической деятельности Карлейля.
В книге "История французской революции" (The French Revolution. A History, 1837) Карлейль обратился к весьма злободневной для тогдашней Англии проблеме восстания и участия в нем народных масс. Анализ "настоящего" буржуазной Англии помогает Карлейлю до некоторой степени уяснить диалектику политических событий "прошлого". Он видит, что социальный конфликт, выдвинутый на повестку истории французской буржуазной революцией 1789-1794 гг., не изжит и сегодня и пророчит неизбежность нового революционного потрясения.
Заслугой Карлейля следует считать то, что он оценил французскую буржуазную революцию конца XVIII века как неизбежный результат нараставших противоречий в недрах феодального общества Франции. Старый феодальный мир обречен, он сам был повинен в своей гибели - такова логика рассуждений Карлейля. Не умея разобраться в динамике классовых противоречий, стоя на идеалистических позициях при объяснении общественного развития, Карлейль, однако, придает определенное значение экономическому положению людей в обществе и видит в этом факторе одну из причин социальных столкновений. Поэтому для него события французской буржуазной революции - это не только борьба за власть между буржуазией и дворянством, но и выступление широких масс неимущего люда против обитателей Сен-Жерменского предместья.
радикальных (хотя, по его мнению, и одно из самых жестоких) средств защиты интересов восставшего народа. Он довольно точно определяет классовую сущность "человеколюбия" официальных историков буржуазии, приходящих в ужас от этой меры революции потому, что на этот раз возмездие оказалось одетым в рабочую и мужицкую блузу. Писатель проницательно уловил основные стремления крупной буржуазии, жирондистов, тоже поклонников Маммоны, стремящихся в ходе революции утвердить свои узко классовые интересы за счет народа.
Описывая события прошлого, Карлейль постоянно думает о современности. Его книга является наставлением и грозным предостережением современной буржуазной Англии. Он как бы прослеживает дальние истоки сегодняшнего социального конфликта. Революция в прошлом не довершила своего дела, именно поэтому она неизбежна, как бы предупреждает автор. Воскрешая события прошлого столетия, Карлейль в смятении наблюдает, как поднимается новый и еще более грозный вал народного возмущения.
В памфлетах "Чартизм" (Chartism, 1840) и "Прошлое и настоящее" (Past and Present, 1343), где Карлейль обращается непосредственно к характеристике современной Англии, с наибольшей отчетливостью проявляются все особенности "феодального социализма". Пользуясь выражением Маркса и Энгельса, можно сказать, что Карлейль именно здесь ожесточенно размахивает "нищенской сумой пролетариата как знаменем" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии, стр. 57.}, кляня общественный строй буржуазной Англии, на почве которой возможно такое явление, как чартизм. Ярко, со знанием фактов описывает Карлейль невыносимое положение английских рабочих. Для него буржуазная современность - это кромешный ад на земле, куда никогда не заглядывает надежда. Он выступает против закона о бедных, против работных домов, против ложной буржуазной благотворительности, эксплуатации детского труда, он рисует картины вселенской конкуренции, вечной погони за наживой. Это общество, где существует лишь одна крепкая связь - циническая связь "чистогана", где управляет один закон - закон социальной войны. "Англия, - писал Карлейль в "Прошлом и настоящем", - полна богатства, различных продуктов... и, несмотря на это, Англия умирает от истощения".
Обличая классовое своекорыстие буржуазии, Карлейль писал: "Мы говорим об обществе и открыто признаем полнейшее разобщение и обособление. Наша жизнь состоит не во взаимной поддержке, а, напротив, во взаимной вражде, замаскированной известными законами войны, именующимися "честной конкуренцией" и так далее. Мы совершенно забыли, что ч_и_с_т_о_г_а_н не является единственной связью между человеческими существами; нисколько не смущаясь, мы полагаем, что чистоган оплачивает все обязательства человека". Карлейль приходит к справедливому заключению, что со дня возникновения общества никогда еще участь изможденных тяжким трудом миллионов людей не была так невыносима, как теперь. Непосильная работа и вечная нищета, медленная смерть, бесконечная несправедливость - таковы, по Карлейлю, условия существования трудящихся масс. "И мы еще удивляемся Французской революции, английскому чартизму..? - патетически вопрошает Карлейль. - Времена, если бы мы вдумались, действительно, беспримерные".
Многозначительным в этом плане является и эпиграф к "Чартизму" - "Нет дыма без огня".
"чистогана", "настоящему" буржуазной Англии писатель противопоставляет патриархальное "прошлое", идеализированное средневековье.
Постоянно упрекая буржуазию за то, что она способствует сплочению и развитию революционного пролетариата, Карлейль и в своей "Истории французской революции" и в памфлетах, посвященных английской действительности, дискредитирует массы, пишет об анархическом, стихийном характере выступления народа, отказывая ему в роли творца истории. Возводя в ранг героя Дантона, он решительно осуждает Марата, Робеспьера и других деятелей якобинской диктатуры.
Его идеалы не в будущем, а в прошлом. "Преисподней" современности он противополагает приукрашенный мир патриархальной средневековой идиллии, буржуазной Англии XIX века - феодальную Англию XII столетия. Тоном умиленного наставника Карлейль назидательно описывает несравненную жизнь справедливого и мужественного, высоконравственного и бескорыстного настоятеля аббатства св. Эдмунда, церковного феодала аббата Самсона, являющегося якобы и руководителем и благодетелем своей паствы ("Прошлое и настоящее").
Выступая в защиту народа, Карлейль, однако, лишал его права самостоятельно отстаивать свои требования. Обличая мир буржуазной эксплуатации, но еще более страшась решительного наступления трудящихся масс, он идеализирует мир феодальной эксплуатации. Так, в частности, сравнивая положение крепостного раба с положением современных английских ткачей, Карлейль в качестве вдохновляющего примера приводит судьбу свинопаса Гурта из романа В. Скотта "Айвенго".
"Гурт кажется мне счастливым, - пишет Карлейль, - по сравнению с многими людьми из Ланкашира и Бекингамшира нашего времени, которые не являются чьими-либо прирожденными рабами! Медный ошейник Гурта не вызывал у него раздражения: Седрик был д_о_с_т_о_и_н считаться его Хозяином. Свиньи принадлежали Седрику, но Гурт получал достаточно свиных обрезков". Отвергая циничных буржуазных правителей, Карлейль провозглашает необходимость господства "аристократии духа".
"Стиль Карлейля, - указывали Маркс и Энгельс, имея в виду его лучшие сочинения, - таков же, как и его идеи. Это - прямая, насильственная реакция против современно-буржуазного английского ханжеского стиля, напыщенная банальность которого, осторожная многословность и морально-сантиментальная, безысходная скука перешли на всю английскую литературу от первоначальных творцов этого стиля - образованных лондонцев. В противоположность этой литературе Карлейль стал обращаться с английским языком как с совершенно сырым материалом, который ему приходилось наново переплавить. Он разыскал устарелые обороты и слова и сочинил новые выражения по немецкому образцу, в частности по образцу Жан-Поля Рихтера. Новый стиль был часто велеречив и лишен вкуса, но нередко блестящ и всегда оригинален" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 281-282.}.
Действительно, на фоне английской литературы 30-40-х годов XIX века стиль Карлейля-памфлетиста представляет собою крайне самобытное явление; это - писатель с индивидуальным, резко характерным почерком.
Пишет ли он об историческом прошлом или о современности, ему никогда не присущ академический тон кабинетного ученого. Лучшие публицистические произведения Карлейля - это яркие, страстные, предельно субъективно эмоциональные сочинения; автор сам как бы присутствует на каждой их странице в качестве комментатора своих собственных мыслей, в качестве проповедника, а иногда даже и участника развертывающихся событий. Голос его громок, призывен, интонации удивительно многообразны: Карлейль то беспощаден и суров, как библейский пророк, то проникновенно задушевен. Сам Карлейль заявлял о своем стремлении говорить громко и поновому, утверждая, что за исключением выступлений таких поэтов, как Шекспир и Мильтон, Англия "никогда еще не говорила", что она является "немой" нацией.
Публицистические произведения Карлейля - это горячее, взволнованное слово, обращенное к читателю-собеседнику, читателю-слушателю. Карлейль охотно прерывает анализ описываемых им событий и свободно вступает в беседу с огромной массой читателей, со всей страной, с человечеством, с космосом. "Я отвечаю, - восклицает он, - и Небеса и Земля отвечают со мною: Нет!" У него очень часты прямые обращения: "о, читатель", "мой друг", "мой брат", "о, м-р Булль", "о, неблагоразумные современники" и т. д.
Он проклинает "прокопченный Манчестер", затянувший серой пряжей даже "голубой небесный свод", - город, в котором труженики обречены "родиться и умереть"; он взывает к человеческому мужеству и достоинству: "Брат, ты - Человек, я полагаю; ты не простой Бобер-строитель или двуногий Паук-прядильщик, у тебя поистине есть Душа..!"
"анархической толпы", страшась прихода нового века варварства "с вигвамами и скальпами", "с жестокостью, вымиранием, хаотическим разорением", Карлейль риторически вопрошает: "Благие небеса, неужели нам мало одной Французской революции и господства террора, но нужно чтобы их было две? Если потребуется, их будет две; если потребуется, их будет двадцать; их будет ровно столько, сколько потребуется. Законы Природы будут исполнены. Для меня это несомненно".
Стремясь сделать свою мысль более доступной, Карлейль нередко использует живые факты, которые берет из современной прессы, он прибегает к народным притчам, басенным образам и сюжетам, к популярным древним мифологическим сказаниям, к параллелям с библейскими легендами. Добиваясь большей выразительности и четкости изложения, писатель часто употребляет афористическую манеру повествования, смело создает новые словосочетания, новые понятия. Некоторые его наиболее меткие выражения прочно вошли в обиход английской речи.
"Свобода, - пишет, например, Карлейль, - я слышал, - божественная вещь. Свобода, когда она сводится к "свободе умереть с голоду", не столь божественна!" Это он впервые ввел в обиход термины "чистоган" (cash-payment), "бастилии закона для бедных" (Poor Law Bastilles) и др.; говоря о феодальной аристократии, век которой прошел, Карлейль противопоставляет ей новую, промышленную аристократию, называя ее специально созданным им для этого словом "миллократия" (от слова mill - завод) и т. д. Вместе с тем стиль Карлейля-публициста, даже в лучших его сочинениях, страдает нередко излишней выспренностью, манерностью. Эти черты проявляют себя особенно резко в его произведениях, написанных после 1848 г. По мере обострения общественной борьбы в период чартизма в творчестве Карлейля уже в 40-е годы все более настойчиво пропагандируются идеи антидемократического "культа героев". В этом смысле показательны его лекции "Герои, культ героев и героическое в истории" (On Heroes, Hero-Worship and the Heroic in History, 1841) и биография Оливера Кромвеля (The Letters and Speeches of Oliver Cromwell. With elucidations by Т. Carlyle, 1845).
"провиденциальную" миссию. Так, он указывает на разные категории "героев" - здесь и основатели различных религиозных сект, и политические лидеры, и поэты: Магомет, Данте и Шекспир, Лютер, Кромвель и Наполеон и т. д. Решительно отклоняя нападки на Кромвеля со стороны монархической историографии, объявлявшей его злодеем и узурпатором, Карлейль, однако, ценит его не только как вождя антифеодальной буржуазной революции, попытается, в соответствии со своей теорией, представить его "боговдохновенным" диктатором и особо возвеличивает деспотизм и жестокость Кромвеля - лорда-протектора, обратившего контрреволюционный террор против "уравнительных" плебейских движений английских трудящихся масс и потопившего в крови освободительные выступления ирландского народа.
Подобные суждения Карлейля в условиях тогдашней общественной борьбы объективно были недвусмысленно направлены против пролетарской революционности, идеи которой начали вдохновлять в ту пору массовые движения трудящихся и в Англии и на континенте Европы.
"героев" и "гениев" означал отрицание демократических прав народа, оправдание истребительных военных авантюр, церковного изуверства, эксплуататорских "подвигов" колонизаторов и "капитанов промышленности". За этим культом скрывался, в конце концов, как писали Маркс и Энгельс, "апофеоз буржуа как личностей" {См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 289.}. После спада чартистского движения и поражения революции 1848 г. на континенте Европы эти мотивы значительно усиливаются в творчестве Карлейля. Подводя итог эволюции мировоззрения Карлейля в этот период, Энгельс указывал, что февральская революция 1848 г. сделала из Карлейля реакционера, что "справедливый гнев против филистеров сменился у него ядовитым филистерским брюзжанием на историческую волну, выбросившую его на берег" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 291.}.
В "Современных памфлетах" (Latter-Day Pamphlets, 1850), в "Истории Фридриха II Прусского" (The History of Friedrich II of Prussia, etc., 1858-1865), в статьях 50-60-х годов он защищает реакционную политику английского правительства, оправдывает колониальную экспансию и расистский террор. Некогда обличавший казарменный режим работных домов, Карлейль, отбрасывая в сторону филантропические фразы, призывает теперь к суровой расправе с безработными. Он против малейшего расширения избирательных прав, против требований тредъюнионов о повышении заработной платы рабочим и т. п. Откликаясь на события гражданской войны в Америке, Карлейль осуждает "бессмысленность" конфликта между Севером и Югом и выступает в защиту монархических режимов Пруссии и России.