4
Жестокий экономический кризис, потрясший Англию в 1842 г., способствовал широкому подъему чартизма, который именно в это время достиг наибольшего размаха. На короткий период экономическая и политическая борьба пролетариата слилась воедино, что привело к грандиозной политической стачке, охватившей почти все северные промышленные округа Англии. Национальная Чартистская Ассоциация (партия, основанная в 1840 г. на манчестерской конференции чартистских делегатов) оказалась неподготовленной к этому стремительному росту рабочего движения и не сумела воспользоваться им.
В "Письмах из Англии" Энгельс указывал, что "движение не было ни подготовлено, ни организовано, ни руководимо... Отсюда и получилось, что при малейшем сопротивлении со стороны властей они (рабочие. - Ю. К.) становились нерешительны и не могли преодолеть в себе уважение к закону. Когда чартисты овладели движением и стали провозглашать перед собиравшимися толпами "народную хартию" (people's charter), было слишком поздно. Единственной руководящей идеей, рисовавшейся рабочим, как и чартистам, которым она, собственно, и принадлежит, являлась революция законным путем - противоречие само в себе, практическая невозможность, на проведении которой они потерпели неудачу" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. II, стр. 272-273.}. Правительство двинуло против забастовщиков войска. Движение было подавлено.
После разгрома забастовки 1842 г. чартистское движение подверглось существенным внутренним переменам. Наступление реакции привело к временному ослаблению деятельности чартистов. Этому способствовал и кратковременный экономический подъем, начавшийся после 1842 г. Вместе с тем изменился состав участников движения. Радикальная и либеральная буржуазия начала быстро покидать ряды чартистов. Таким образом, движение после 1842 г. стало более единым, более однородным. В период 1846-1848 гг., т. е. после отмены "хлебных законов", процесс отхода буржуазии от чартизма еще более усилился. Особую роль сыграло ренегатство мелкой буржуазии, напуганной социалистическими лозунгами парижских рабочих и предательски отрекшейся от чартизма в один из самых критических моментов в истории движения - в апреле 1848 г.
Все эти явления широко отразились в массовой чартистской поэзии 1843-1848 гг. Она отличается от поэзии раннего чартизма гораздо большей идейно-политической зрелостью, значительно более острой антибуржуазной направленностью и художественной глубиной. Многие буржуазно-гуманистические иллюзии преодолеваются поэтами-чартистами на этом этапе. Но при всех своих достижениях массовая чартистская поэзия 1843-1848 гг. не сумела стать носительницей революционно-пролетарской идеологии, хотя в творчестве некоторых поэтов, например Джонса, отдельные черты этой идеологии ощущаются совершенно отчетливо.
Поэзия 1843-1848 гг., так же как и ранняя чартистская поэзия, сохраняет необычайно сложный и противоречивый характер. Тем не менее ведущие ее тенденции упорно пробивают себе путь сквозь строй противоречий, случайных явлений, через сложные переплетения различных идеологических направлений. Проблема бедственного положения народа, занимавшая в ранней чартистской поэзии столь значительное место, рассматривается теперь под несколько иным углом зрения. Среди стихотворений, помещенных в эти годы в чартистских журналах и газетах, почти не встречается таких, где описание страданий бедняков не носило бы характера противопоставления бедности богатству, трудящихся классов - эксплуататорам. Чартистские поэты все чаще подходят к выводу о необходимости уничтожения существующего социального строя как первопричины всякой эксплуатации.
В одном из писем, написанных незадолго до смерти, чартистский поэт Джон Бремвич (Bramwich), погибший от туберкулеза, - профессиональной болезни вязальщиков, говорил: "Вы знаете, раб без легкого ничего не стоит сегодня на британском невольничьем рынке. Уверяю вас, надо быть Самсоном и Голиафом вместе, чтобы работать на современных чулочных машинах. Я смотрю на себя, как на человека, убитого системой. Я не одинок. Мою судьбу разделяют тысячи, а миллионы уже отправились на тот свет, даже не поняв, почему".
Мысль о том, что всякое богатство есть результат эксплуатации, результат несправедливого присвоения продуктов труда промышленных и сельскохозяйственных пролетариев, получает широкое распространение в чартистской поэзии.
Так, в стихотворении лейстерского чартиста Вильяма Джонса (W. Jones) "Работай" говорится:
Пусть все у тебя на свете
Отнимет тиран, - работай!
В таком же плане ставит эту проблему и другой чартистский поэт Джеймс Тэйлор (Taylor) в стихотворении "Жалоба бедняка":
Увы! я не имею скудной пищи,
А в роскоши ленивцы утопают,
Не зная бед, и яства поглощают,
Добытые моим трудом...
Стихи этого периода редко имеют целью вызвать "сострадание" правящих классов. Их задача в том, чтобы показать причину бедности. Отсюда один шаг до призыва к борьбе, и подавляющее большинство чартистских поэтов делает этот шаг.
Однако попрежнему, там, где речь заходит о борьбе, поэты редко выходят за рамки призывов "сбросить оковы" и "победить тиранов". Даже в одном из наиболее острых стихотворений этого периода, в песне Мак-Оуэна (McOwen) "Отец! Кто такие чартисты?", где автор пытается показать классовый характер рабочего движения, он ограничивается абстрактным утверждением, что цель чартистов - "сделать людей друзьями" и добиться "одинаковых законов для всех". На вопрос - "кто такие чартисты?" - автор отвечает:
Миллионы, кто пашут и ткут, дитя,
Чьи руки способны на труд, дитя,
Считают рабами,
Их тираны нещадно гнетут, дитя.
Миллионы, чья воля тверда, дитя,
Которых сплотила нужда, дитя,
Их цель - не богатство,
А общее братство
И равенство всех и всегда, дитя.
Только в условиях нового революционного подъема 1847-1848 гг. в чартистской поэзии отчетливо прозвучала идея завоевания хартии насильственным путем, путем вооруженного восстания. В связи с этим в творчестве отдельных поэтов, и прежде всего в творчестве Джонса, начинает складываться тот образ, которому суждено было занять центральное место в зрелой чартистской поэзии - образ рабочего-борца за социальную справедливость.
Наступление реакции, последовавшее за подъемом 1842 г., выразившееся в массовых арестах участников и руководителей чартистского движения, в многочисленных судебных процессах, нередко завершавшихся чудовищными по своей жестокости приговорами, и в запрещении ряда чартистских изданий, оказало весьма существенное воздействие на развитие чартистской поэзии. Специфической особенностью этого периода было резкое сокращение чартистской агитации; борьба между стороннинами "моральной силы" и "физической силы" приобретала все большую остроту. В ходе этой борьбы выковывалось мировоззрение левых чартистов.
не ограничивалась областью публицистики. Она проникала во все жанры чартистской прозы и поэзии. Но она не вытесняла при этом прежнего содержания литературы чартистов. Особенностью гражданской поэзии чартистов было то, что социально-философское содержание воплощалось, как правило, не в отвлеченных риторических рассуждениях и монологах (хотя изредка встречаются и такие образцы), но в конкретных, злободневных стихах, исходной темой которых было какое-нибудь животрепещущее событие.
Существовавшие прежде формы чартистской поэзии: гимн, маршевая песня, сатирические стихи, сонет - приобретают нередко философско-полемический характер, не утрачивая при этом прежней целенаправленности.
Чартисты обрушиваются на мальтузианство, разоблачая антинаучный и классово-своекорыстный характер этого учения и вскрывая подлинные причины нищеты народа (например, в стихотворении Линтона "По поводу рождения нового Гвельфа"). Одновременно они разоблачают всевозможные буржуазные концепции "филантропического" разрешения классовых конфликтов, которые не были совершенно чужды ранней чартистской поэзии и которые теперь получают в ней самое резкое осуждение. Эрнест Джонс в стихотворении "Королевские щедроты" замечательно тонко вскрыл сущность буржуазной филантропии.
Поводом к написанию этого стихотворения послужило сообщение "Придворной газеты" о том, что "королева в размышлении о своих умирающих подданных" милостиво соблаговолила, "чтобы крошки хлеба с королевского стола отдавались беднякам, а не выбрасывались в мусорный ящик".
Поэт создал иронический образ королевы, "огорченной" страданиями бедняков и наивно пытающейся им помочь "домашними" средствами.
Которая кормит народ!
Кричите "ура!", бедняки, в ликовании,
Приходские вам не нужны подаяния,
Вам хлеб королева дает.
Всегда в изобилии есть,
Вкушала монархиня кушанья разные;
Вдруг мысль поразила ее неотвязная
О тех, кому нечего есть.
Когда же назавтра ей подали завтрак
И свита уселась за стол,
Монархиня встала с улыбкою ясною:
Ее осенила идея прекрасная,
Спокойно, без гнева рекла королева,
И голос монарший окреп:
"Мне странно, милорды, как неосторожно вы
Бросаете на пол объедки пирожного!
Придворным собакам, конечно, не лаком
Объеденный вами кусок.
Но тот же огрызочек, будучи отданным
Моим умирающим с голода подданным,
. . . . . . . . . . . . . . . . . ."
Газеты вещают: отсель истекает
Поток королевских щедрот;
Былые голодные (многие дюжины)
И счастлив английский народ.
Иные, однако, не верят писакам,
Что ропот голодных утих:
Ведь бедным и сирым монаршье величество
Того, что взимает у них.
Заключительная же строфа, представляющая собой своего рода "мораль" всего стихотворения, раскрывает в четкой и лаконичной форме подлинный смысл всех официальных и неофициальных филантропических предприятий:
Жил некогда нищий, страдал он без пищи;
С ним тощая шавка жила.
А кость возвратил, но собака признательна
За щедрость ему не была.
Отмена "хлебных законов" в 1846 г. еще более обнажила противоречия между трудом и капиталом, между пролетариатом и буржуазией. В связи с этим чартистские поэты все ближе подходят к правильному пониманию основных социально-экономических закономерностей капитализма. В это время в чартистской поэзии все чаще встречается мысль о том, что главный враг пролетариата - буржуазия, что именно с ней рабочему классу придется вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Поэтому образы врагов народа и чартистского движения все чаще обретают типично-буржуазные черты.
Ставшее уже традиционным в чартистской поэзии противопоставление раба - тирану, короля - бедняку приобретает новое социальное содержание. Образ короля или тирана перестает олицетворять только власть, могущество, ранг и т. д. Он превращается в символ буржуазного благополучия, богатства, сытости, лицемерия и ханжества. Таким образом, антибуржуазная струя в творчестве чартистских поэтов значительно усиливается. В то же время пассивный образ угнетенного раба постепенно начинает уступать место образам борющихся чартистов.
"Северная звезда", "Северный освободитель", "Труженик" и другие чартистские издания постоянно печатают стихи и поэмы, в которых описываются такие важные моменты в истории движения, как первая и вторая подачи петиции, восстание в Ньюпорте, судебные процессы чартистов. В творчестве отдельных чартистских поэтов история борьбы чартистов занимает главное место. В 1843-1846 гг. выдвигается талантливый чартистский поэт, писавший под псевдонимом Джота. Ему принадлежит заслуга создания цикла "Сонетов, посвященных чартизму". Содержание этого цикла, напечатанного в "Северной звезде", заимствовано из истории чартистского движения. Б_о_льшая часть сонетов посвящена борьбе чартистов Уэльса. Один из лучших сонетов Джоты, насыщенный проникновенным лиризмом и сдержанным мужеством, посвящен ньюпортскому восстанию, в котором поэт, возможно, принимал участие:
Я снова здесь. Немало лет с тех пор,
Как я бродил окрест тропою милой,
Уже прошло, и горе посетило
Несчастный городок. Наш разговор
Смеялся весельчак, но замер смех,
Когда был назван Ньюпорт; и о тех
Мы плакали, над чьей сырой могилой
Неслись рыданья вдов и матерей,
Пожертвовал бесстрашно. Пусть неправы
Они, но благородна их судьба,
Погибших за свободу, и борьба
Их не напрасна, нет! Она достойна славы!
шло творчество и других чартистских поэтов - Уоткинса (Watkins), Сайма (Syme), Стотта (Stott), Биннза (Binns) и т. д. Образы Фроста, О'Коннора, образы чартистов, павших под пулями, изнывающих в тюрьмах, образы чартистских поэтов, погибших в нищете, но не изменивших своему делу, выступают в творчестве этих поэтов как воплощение героизма, достойного подражания. Так, например, стихотворение Дж. Уоткинса "На смерть Шелла, убитого в Ньюпорте", посвященное памяти одного из чартистов, погибших во время восстания, заканчивается следующими, очень характерными строчками:
Он скрыт навек землей сырою.
Не плачьте о судьбе героя!
Над ним в гробу мы шлем мольбу,
Чтоб в нас кипела
Зовя на подвиг и борьбу.
Последовательная борьба за хартию, в которой чартисты видели необходимое и достаточное средство достижения социального равенства, рассматривается в этих стихотворениях как высшее проявление гражданской доблести, обеспечивающее именам погибших чартистов право на бессмертие. Как говорит Сайм в стихотворении "На смерть Джона Ла Монта" (Ла Монт был даровитым чартистским поэтом),
Ла Монта имени дано
В сердцах, что небо просветило,
Переживет могилы.
Рисуя образы борцов за хартию, чартистские поэты еще редко ставили своей задачей создание обобщающего образа борца-чартиста, а тем более борца-пролетария. Известен только один случай, когда чартистский поэт сознательно поставил себе целью создать широкое полотно, в котором нашли бы отражение основные стороны чартистского движения. Речь идет о драме Уоткинса "Джон Фрост" (John Frost). В статье о своем произведении Уоткинс писал: "Драма не была задумана мною ни как изображение действительных характеров, ни как изображение восстания в Ньюпорте, на котором основан сюжет. Она является попыткой показать чартизм в целом". К сожалению, ни один даже чартистский издатель не решился напечатать эту драму полностью. Только отдельные отрывки из нее были опубликованы в "Северной звезде" (1844 г.). В образах чартистов, появляющихся в поэзии до 1847 г., еще не было типических обобщений. Но эти образы послужили основой, на которой позднее, после 1848 г., в чартистской поэзии возникает величавый реалистический образ, обобщающий в себе черты пролетариата, вступившего в смертельную схватку за свое социальное освобождение.
В середине 1846 г. один из чартистских поэтов Аллен Давенпорт напечатал в "Северной звезде" небольшое стихотворение "Земля - владения народа", в котором утверждал, что, поскольку собственность на землю была введена не богом, а людьми, то нужно бороться против несправедливого закона, охраняющего собственность на землю.
В том, что Давенпорт выдвинул такую программу, не было ничего удивительного. Еще в 1805 г. он увлекался идеями Спенса, ратовавшего за обобществление земли, а в 1836 г. написал книгу "Жизнь Томаса Спенса". Давенпорт был не одинок в своем стремлении увлечь чартистов борьбой за землю. Еще в апреле-мае 1846 г. в чартистских изданиях начали появляться стихи Пикока и других чартистских поэтов, воспевавших прелести фермерской жизни. Одним из наиболее типичных было стихотворение Пикока (Peacock) "Мне дай земли, земли!". Оно заканчивалось следующим образом:
Я стать бы не хотел;
Нужны мне - воля, голос, дом
И небольшой надел,
И пел бы я, покуда дни
Богатство, спесь, к чему они?
Мне дай земли, земли!
Вскоре к Давенпорту и Пикоку присоединился Арнот (Arnott) и ряд других поэтов. Все они требовали "свободы, права голоса, мира, коттедж и клочок земли". Таковы были первые ручейки, предвещавшие поток, спустя некоторое время захлестнувший чартистскую поэзию и увлекший ее в русло агитации за "земельный план". Это был утопический и объективно реакционный план "возвращения" фабричных пролетариев на землю. Он был детищем О'Коннора и нанес серьезный вред чартистскому движению. Огромная популярность, которой пользовался о'конноровский план, свидетельствовала о стремлении английского пролетариата к демократическому разделу земли. В одной из своих корреспонденции в "Reforme" (от 1 ноября 1847 г.) Энгельс писал относительно о'конноровского проекта: "Проект этот, автором которого является не кто иной, как сам Фергус О'Коннор, имел такой успех, что _Земельное общество чартистов_ уже насчитывает в своих рядах от двух до трехсот тысяч членов, располагает капиталом в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов (миллион с половиной франков), а поступления, сведения о которых публикуются в "Northern star", превосходят 2500 фунтов стерлингов в неделю. Наконец, общество, о котором позднее я предполагаю дать вам более подробный отчет, стало проводить такие мероприятия, что вызвало беспокойство земельной аристократии, ибо очевидно, что это движение, если пропаганда будет продолжаться в тех же размерах, как она велась до сих пор, _завершится тем, что превратится в национальную агитацию за захват всех земель страны народом_" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. V, стр. 271.}.
Однако О'Коннор вовсе не думал о национализации земли и, если широкие массы, примкнувшие к земельному обществу, отражали стремление пролетариата к превращению земли в народную собственность, то сам О'Коннор преследовал реакционную цель раздробления крупной земельной собственности, что и было отмечено Марксом и Энгельсом несколько позднее {К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. VIII, стр. 244-245.}.
многими чартистскими газетами и журналами) открывала широкий простор возрождению буржуазных иллюзий в чартизме, создавала условия для проникновения буржуазной идеологии в рабочую среду.
Чем дальше, тем сильнее возрождались мелкобуржуазные собственнические инстинкты, пока, наконец, О'Коннор не заявил вслух, что он всегда был против оуэновского коммунизма я стоял за "мое" и "твое".
Один из крупнейших чартистских поэтов Линтон совершенно справедливо писал в открытом письме к Гарни в 1850 г.: "Я полагаю, что м-р О'Коннор был вполне серьезен в своих намерениях и что, возможно, его план мог быть осуществлен к выгоде довольно значительного количества индивидуумов. Но, тем не менее, я нахожу, что этот план был крайне несчастливо припутан к общенародной борьбе, перемешан с нею и способствовал ее погибели". Столь же отрицательно было воздействие "земельной кампании" на чартистскую поэзию. Чартистские поэты на довольно длительный период забыли о хартии, о политической борьбе и занялись коттеджами и акрами. Когда в августе 1846 г. был заселен первый поселок, названный в честь О'Коннора "О'Коннорвилль", поток поэтических приветствий по этому случаю изливался на протяжении целого месяца.
Спешите все в О'Коннорвилль!
Стремитесь все в О'Коннорвилль!
О'Коннор и О'Коннорвилль!
Только к концу 1847 г., когда на горизонте стали собираться грозовые тучи европейской революции, ажиотаж по случаю земельного плана несколько утих. Еще несколько позже выяснилось, что предприятие О'Коннора несостоятельно.
Среди характерных черт поэзии чартистов 1843-1848 гг. следует особо отметить усиление интернациональных мотивов. Идея связи чартизма с демократическими движениями прошлого неоднократно утверждалась в чартистской поэзии. Устанавливая определенную преемственность демократических традиций, поэты-чартисты не ограничивались только историей борьбы английского народа. Джордж Биннз писал:
Швейцарец Телль, стрелок народный,
Кто жил и умер благородно,
Зовут чартистов к бою.
С подобными мотивами мы сталкиваемся и в произведениях других чартистских поэтов.
В середине 40-х годов в связи с организацией общества "Братских демократов" интернационалистские тенденции в чартистском движении и соответственно в чартистской поэзии получили более прочную конкретную основу. Это было вполне закономерно, так как в эту эпоху интернационализм становится одной из существеннейших и характернейших черт английского рабочего движения. Правда, до 1849 г. это еще не пролетарский интернационализм, но тем не менее попытка чартистов установить широкие связи с революционным движением в других странах имела важное значение и в какой-то степени подготовила возникновение пролетарских интернациональных организаций. Об абстрактности и нечеткости программы "Братских демократов" можно судить по их официальному девизу: "Все люди братья!", который лишь после революционных событий 1848 г. и выхода в свет "Манифеста Коммунистической партии" был изменен на: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".
"Братских демократов" получила довольно значительное отражение в чартистской поэзии этих лет. Появилось много песен и стихов, посвященных "Братским демократам". Да и сами члены этого общества, которые в большинстве своем были чартистами, нередко выступали со стихами. Не составил исключения и Гарни, один из его организаторов, который напечатал в 1846 г. стихотворение "Все люди братья". Общество "Братских демократов" содействовало развитию интереса английской прогрессивной общественности к демократической борьбе за рубежами Англии. На страницах чартистской печати все чаще появляются произведения, написанные поэтами-демократами других стран: стихи Гервега и Фрейлиграта, Беранже и Дюпона, Брайанта и Уиттьера. В критических отделах журналов печатаются статьи о Пушкине и Крылове, о Шиллере, о Красинском и т. д. В 1847 г. Эрнест Джонс печатает в "Труженике" свой "Роман о народе", где повествует о польском восстании 1830-1831 гг.
Борьба за освобождение негров в Америке, восстание в Кракове, национально-освободительное движение в Ирландии - все это получает живой отклик в чартистской поэзии. В своих стихах поэты-чартисты приветствуют зарубежных борцов за народное благо, ободряют их, а порою делятся собственным опытом. Правда, им еще недостает уменья разобраться в существенных различиях между американским аболиционизмом, борьбой итальянцев за национальную независимость и объединение страны, польским восстанием 1830-31 гг., революционной борьбой французских рабочих и т. д. 1848 год принес чартистам необходимый опыт и научил их отличать движения буржуазные от пролетарских.
Идея международной солидарности демократических сил и особенно сил пролетариата была для чартистской поэзии весьма плодотворной. Особенно отчетливо она прозвучала в зрелой чартистской поэзии, в стихах Джонса, Линтона и Масси, написанных после поражения чартизма в 1848 г. Чартистская поэзия 1843-1848 гг. отличается от ранней поэзии чартизма не только своей проблематикой, но и методом. В ней получили дальнейшее развитие те тенденции, которые можно было наблюдать в зачатке в творчестве чартистских поэтов до 1842 г. По мере того как стал отчетливее выявляться пролетарский характер чартистского движения, в чартистской поэзии все настойчивее обнаруживается стремление к большей конкретности и жизненности поэтических образов. Аллегоризм и абстрактность революционно-романтической поэзии Шелли, воплощение идей классовой борьбы в отвлеченных символах и туманных иносказаниях не могли дольше удовлетворять чартистскую поэзию. Отсюда - стремление преодолеть узость романтического метода, насытить художественные образы более реальным и конкретным социальным содержанием. Чартистские поэты встают на верный путь преодоления абстрактности символических и аллегорических образов. Они стремятся к тому, чтобы в сознании читателя эти образы связывались с конкретными социально-историческими фактами, были реалистическим изображением классовой борьбы пролетариата.
События 1848 г. вскрыли смысл многих социально-исторических явлений, который до тех пор не выступал столь отчетливо. Отсюда - более ясное, более дифференцированное восприятие социальной действительности, сказавшееся и в реалистических завоеваниях чартистской литературы конца 40-х - начала 50-х гг.
Выдвинутое в эти годы требование правдиво изображать народ в его революционной борьбе за ниспровержение власти буржуазии, показывать современную действительность в свете будущего становится основным принципом чартистской поэзии.
Реализм зрелой чартистской поэзии проявился в принципах отбора и типизации явлений, в новом социально-конкретном и гораздо более строгом лексическом строе языка чартистской поэзии, в новом подходе к изображению человека и социальных явлений.
Особенностью реализма зрелой чартистской поэзии является то, что он сохраняет лучшие черты метода революционных романтиков, его революционную направленность, непримиримую критику реакционных сил общества и устремленность в будущее.
По мере того как чартистское движение после 1848 г. начинает итти на убыль, чартистская поэзия, несмотря на то, что она достигает наивысшей художественной зрелости, теряет массовый характер. После 1848 г. выдвигается только один относительно крупный поэт - Джеральд Масси. Поздняя чартистская поэзия, в сущности, ограничивается творчеством четырех-пяти поэтов, крупнейшими из которых являются Э. Джонс, В. Линтон и Дж. Масси"