Творчество Джона Китса (John Keats, 1795-1821) - сложное и значительное явление, занимающее особое место в ястории английского романтизма.
Гуманизм, стихийно материалистическое, жизнерадостное отношение к природе и человеку, известный радикализм взглядов, протест против уродства английского буржуазно-дворянского общества прокладывали резкую грань между Китсом и поэтами "Озерной школы", сближали его с революционными романтиками. В то же время от Шелли и Байрона, активно выступавших против несправедливости окружавшего их мира и рассматривавших поэзию как оружие политической борьбы, Китса отделяла склонность к эстетству, культ "вечной красоты", сказавшиеся с особенной силой в его ранних стихах.
Буржуазные литературоведы, рассматривающие Китса только как непревзойденного мастера формы и поэта чувственных наслаждений, видят в его творчестве идеальную программу "искусства для искусства", изображают его предтечей английских декадентов. Они игнорируют при этом глубокий общественный пафос творчества поэта, вытравляют элементы протеста против гнета бездушного, эгоистического буржуазно-дворянского строя, содержащиеся в поэмах Китса. Именно недовольство жизнью определило взгляд Китса на искусство, как спасительный остров, куда можно "уйти" от вульгарной, обезличенной буржуазной действительности, оно же определило и эстетскую тенденцию, свойственную его ранней поэзии. По мере того как в творчестве молодого поэта все более явственно начинали звучать серьезные общественные мотивы, Шелли и Байрон с возрастающим интересом следили за его развитием. Их возмущала оголтелая травля, которой подвергла Китса консервативная критика. Они скорбели о его безвременной смерти. Шелли посвятил памяти Китса элегию "Адонаис", в которой создал обаятельный образ юноши-поэта, не успевшего рассказать миру обо всем, что уже носилось перед его творческим воображением; Байрон, настроенный более критически по отношению к Китсу, все же подчеркнул в XI песне "Дон Жуана" значительность незавершенных поэтических начинаний Китса;
Джон Китс был критиком убит как раз в ту пору,
Когда великое он обещал создать,
Пусть непонятное, - когда явил он взору
Богов античности, сумев о них сказать,
Как сами бы они сказали...
(Перевод Г. Шенгели).
Байрон, по всей вероятности, имел здесь в виду поэму "Гиперион", в которой особенно отчетливо сказался наметившийся в творчестве Китса перелом. Это подтверждается отзывом Байрона о поэме в письме Меррею от 30 июня 1821 г.: "Его "Гиперион" - прекрасный памятник и увековечит его имя".
Байрон сочувственно говорит о молодом поэте, чья жизнь оборвалась как раз в тот момент, когда он подошел к новым большим общественным темам. Суждение Байрона о Китсе сохранило все свое значение и в наши дни. Рассматривая поэзию Китса, определяя ее место в истории английской литературы, мы должны помнить, что незаурядный талант поэта не достиг полного развития, что его творчество есть процесс незавершенный, оборванный. Джон Китс родился в Лондоне, в семье содержателя извозчичьего двора - типичного представителя английского "среднего класса". К той же среде принадлежал и опекун рано осиротевших детей семьи Китс - чаеторговец Эбби. Литературные наклонности Китса проявились очень рано. В школе он пристрастился к чтению, увлекся греческой мифологией, пробовал сам сочинять, в частности, переложил в прозе по-латыни "Энеиду".
По настоянию опекуна, человека весьма ограниченного и неспособного оценить дарование своего питомца, будущий поэт рано оставил школу. В течение четырех лет он был учеником лекаря в Эдмонтоне, потом практикантом в лондонских больницах и в 1816 г. получил звание лекарского помощника. Однако занятия медициной не привлекали молодого Китса. Все его помыслы были устремлены к литературе. В ту пору он преклонялся перед Спенсером и писал свои первые стихотворные опыты в духе его "Королевы фей". Тогда же он сблизился с кружком либерально-демократической интеллигенции, особенно с Ли Гентом - публицистом и писателем, за которым тогдашняя консервативная критика закрепила ироническое прозвище "главы кокнейской школы". Гент обратил внимание на стихи Китса, оказывал ему всемерное покровительство и поддержал его в решении всецело посвятить себя поэзии. Китс бросил медицину, чтобы стать литератором-профессионалом.
В мае 1816 г., в издаваемом Ли Гентом либеральном журнале "Исследователь" (Examiner) был впервые опубликован сонет Китса "Одиночество", а в 1817 г. вышел уже его сборник (Poems by John Keats), куда вошли стихи, написанные им за четыре года, начиная с "Подражания Спенсеру", 1813 г. В 1818 г. вышла его вторая книга - поэма "Эндимион" (Endymion). Помимо общности политических симпатий, Китса связывало с Гентом увлечение Спенсером и античной мифологией. Однако сближение с кружком Гента - лишь недолгий эпизод в биографии Китса. Первое время он искренне считал Гента борцом против несправедливости общественного устройства, но вскоре разочаровался в нем, как и в либерализме в целом.
Наряду с поэзией Китс деятельно интересовался театром. Он выступал и как театральный критик, и как драматург. Написанные в 1819 г. историческая трагедия "Оттон Великий" (Otho the Great) и фрагмент драматической поэмы "Король Стефан" (King Stephen), из эпохи английских феодальных междоусобиц, свидетельствуют о серьезности и значительности драматургических замыслов Китса. В одном из своих писем того периода Китс говорит о своем стремлении "произвести в современной драматургии такой же переворот, какой Кин произвел в искусстве актера".
Наиболее плодотворными для творчества Китса были 1818 и 1819 годы. Он написал поэмы: "Изабелла" (Isabella, or the Pot of Basil), "Гиперион" (Hyperion), "Канун св. Агнесы" (The Eve of St. Agnes) и "Ламия" (Lamia). Сборник этих поэм вышел в 1820 г. К этому же времени относятся его оды: "К Фанни" (Ode to Fanny), "Греческой урне" (Ode on a Grecian Urn), "Соловью" (To the Nightingale), "Осени" (То Autumn) и другие многочисленные сонеты и лирические стихотворения.
В 1820 г. здоровье Китса резко ухудшилось, он уже не мог писать. Друзья настояли на его поездке в Италию. Недолго прожив там, Китс умер от туберкулеза в феврале 1821 г. Уже первая книга Китса была встречена недоброжелательно английской реакционной критикой. Стихотворения, посвященные Ли Генту, дали повод злопыхателям из торийских журналов назвать Китса представителем "кокнейской школы".
"Подражание Спенсеру" лишено идейной этической значительности, присущей замечательному английскому поэту XVI века. Содержание всего отрывка сводится к изображению условно "красивого" мира - чудесного острова, огражденного от прозаической действительности водами сказочного озера.
Для Китса - начинающего поэта - Спенсер был прежде всего мастером изощренных описаний и певучего стиха.
Однако, наряду с чисто эстетскими произведениями, молодой Китс создает и стихотворения, в которых звучат общественно-политические мотивы. В стихотворении "О мире" (On Peace, 1815) он выражает надежду, что победа над Наполеоном будет залогом свободы и для Англии и для Европы. Пусть не возвращаются в Европу прежние тираны! - восклицает поэт. Он открыто поддерживает проповедуемую Гентом критику торийского милитаризма и церковной реакции. Несколько ранних сонетов посвящены Ли Генту, в котором молодой поэт тогда еще видел идеал современного политического деятеля ("На выход Гента из тюрьмы", "На получение лаврового венка от Ли Гента", "На поэму Ли Гента "История Римини"", "Ли Генту, эсквайру"). К группе политических стихотворений Китса относятся и сонеты, обращенные к художнику Хейдону, участнику кружка Гента.
В одном из сонетов к Хейдону Китс пророчески говорит о гуле близящихся социальных потрясений, которые дадут миру
... иное сердце
и пульс иной.
В этом сонете с большой художественной выразительностью передана вера поэта в близость великих событий, которые положат начало новой эпохе в истории человечества.
Есть в сборнике стихотворение, обращенное к Костюшко: в смелом поборнике польской независимости поэт видел героя, отдавшего свою жизнь борьбе за свободу отчизны.
В сонете "Отвращение к вульгарному суеверию" Китс высмеивал протестантскую церковную обрядность. "Ужасным звукам проповеди" и тому унынию, в которое ввергает людей религия, он противопоставлял "радости домашнего очага", общения с природой, с "венчанными славой" гениями искусства.
В стихотворении "Годовщина реставрации Карла II" (Anniversary of Charles II's Restoration, 1815) поэт выражает возмущение тем, что в Англии празднуют этот позорный день.
Своей политической поэзии Китс уже тогда придавал большое значение. В 1816 г., в "Послании к брату моему Джорджу" (То My Brother George), он писал:
Мою суровую, тревожащую речь
Услышит патриот и обнажит свой меч.
Или в сенате гром стихов разящих
Разбудит королей, беспечно спящих.
(Перевод Д. М.).
О "суровом долге патриота" Китс говорит и в послании Чарльзу Кларку. Но политическая лирика юного Китса, при всей прогрессивности ее тенденций, далека от реальных условий общественной борьбы в тогдашней Англии.
Свои взгляды на взаимоотношения между поэзией и действительностью Китс в ту пору наиболее полно изложил в стихотворении "Сон и поэзия" (Sleep and Poetry).
Жизнь представляется Китсу кратким, быстротечным мгновением, "Остановись, подумай! жизнь - лишь день; росинка, падающая с вершин дерева; сон бедняги-индейца, челн которого несется к гибельным стремнинам", - пишет Китс. Но, споря сам с собой, он тут же приходит к оптимистическому приятию жизни, славя ее многообразие: "К чему этот унылый стон? Жизнь - надежда еще не распустившейся розы; страницы вечно, вечно меняющегося бытия; полуприподнятое девичье покрывало; голубь, кувыркающийся в ясном летнем небе; смеющийся школьник, беспечно качающийся на гибких ветвях вяза". Китс говорит далее о наслаждении, которое приносит сон, "виденьями богаче всех романов..." Но еще выше он ценит наслаждение поэзией: поэзия закрепляет, увековечивает мгновенные радости жизни и помогает переживать их вновь. Оптимистическая жизнерадостность Китса здесь, как мы видим, имеет еще очень наивный и созерцательный характер.
Поэт пытается создать в своих ранних произведениях светлую и благополучную картину мира. Но эта благостная картина жизни, особенно характерная для ранних стихов Китса о природе, была односторонним и далеко не полным отражением действительности. Призывая читателей наслаждаться жизнью, Китс словно закрывал глаза на ее уродливые и трагические стороны. Гедонизм ранних стихов Китса заключался в том, что мир чувственных наслаждений, запечатленный поэтом, был искусственно поднят над миром действительности. "То, что воображение воспринимает как красоту, должно быть правдой", - пишет Китс своему другу Бэйли 22 ноября 1817 г.
идиллического поэта для участи более "благородной", по его собственному определению, - для жизни, содержанием которой будет борьба; он подчеркивает, что поэт должен оставить созерцательные радости ради страдания и борьбы.
Поэт, призывавший народы прислушаться к гулу грядущих событий, несущих человечеству славное будущее, вместе с тем создавал теорию "воображаемой красоты", которая невольно уводила его от действительности. В этих противоречиях нашли отражение искания молодого Китса, неуверенность, неопределенность его общественной позиции.
Воспевая "быстропреходящие" - и тем более прекрасные, с его точки зрения, - явления реального мира, Китс добивался значительных художественных эффектов.
Мастерство в изображении благодатной и облагораживающей человека природы, ее "радости и красоты" возвышает Китса над реакционными поэтами "Озерной школы", чьи стихи неизменно становятся абстрактными и туманными, когда в них заходит речь о действительности. Сильная сторона поэзии Китса, его, так сказать, "стихийно-материалистическое" отношение к природе, наглядно проявилась уже в одном из ранних его стихотворений - сонете "Кузнечик и сверчок" (On the Grasshopper and Cricket, 1816).
Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве.
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.
Поэзия земли не знает смерти.
Пришла зима, в полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель.
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется - в траве звенит кузнечик.
(Перевод С. Маршака).
В этом небольшом стихотворении Китс необычайно полно и выразительно передал свое светлое, оптимистическое восприятие вечного движения жизни, неумирающей красоты природы. Он дает живую, зримую картину летнего дня, которую ощущаешь так же реально, как и уют жарко натопленной комнаты зимой, когда в полях бушует вьюга. Звуковые, зрительные, осязательные впечатления сливаются здесь в единое цельное восприятие.
Поэзия земли не знает смерти...
Утверждение поэтичности земного бытия, восхищение дружественной человеку природой - важный мотив поэзии Китса, к которому он не раз возвращается в других стихотворениях ("Ода к осени", "Ода к Психее" и др.). Его отношение к природе совершенно свободно и от религиозной дидактики и мистических восторгов реакционного романтизма.
Стихотворение "Кузнечик и сверчок" позволяет судить и о некоторых формальных особенностях поэзии Китса. На протяжении всего своего короткого творческого пути он охотно обращался к сонету и в совершенстве владел этой сложной и строгой поэтической формой. Наряду с глубиной содержания и чувственной конкретностью образов сонетам Китса присущи простота и легкость стиха, свидетельствующие о высоком мастерстве поэта и о богатстве его языка. Субъективистская теория "воображаемой красоты" создавалась Китсом, очевидно, в непосредственной связи с его работой над большой лиро-эпической поэмой "Эндимион".
Уже первая строка поэмы прямо перекликается с теми мыслями, которые Китс излагал в письмах к друзьям, относящихся к зиме 1817/18 г.
То, что прекрасно - есть навеки радость.
Такой "вечной радостью" для Китса был миф об Эндимионе и Диане (ставший центральным в поэме), популярный у английских гуманистов эпохи Возрождения. "Эндимион" - мечта о золотом веке, преображенная картина пастушеской патриархальной Греции, очень близкая по духу эллинизму Спенсера и других поэтов елизаветинской поры. Свою мифологическую идиллию, полную литературных ассоциаций, Китс писал в те же годы, когда Байрон создавал "Манфреда", а Шелли - "Восстание Ислама".
В поэме Китса, помимо искусных описаний фантастической природы и мифологических персонажей, был заключен аллегорический смысл. В прекрасном юноше Эндимионе, благосклонно принимающем любовь Дианы, воплощен китсовский идеал служения красоте. Для Китса культ красоты - это одновременно и культ страсти, непреодолимой земной страсти, во имя которой Диана готова покинуть Олимп и стать смертной, чтобы не разлучаться с Эндимионом.
Так осуществляется тезис, сформулированный Китсом в одном из писем к братьям, - "у великого поэта чувство красоты берет верх над всеми другими соображениями" (21 декабря 1817 г.). Однако в "Эндимионе", как и в более ранних стихах Китса, прославление чувственной любви и всепобеждающей страсти было лирическим протестом против пуританского ханжества английской буржуазии. Поэма заключала в себе элементы своеобразной гуманистической утопии. Поэт хочет счастья не только для избранников судьбы, подобных его герою. В "Эндимионе" радость и наслаждение красотой становятся достоянием всех: простой люд, пастухи и поселяне, делит их с богами и нимфами.
В связи с опубликованием "Эндимиона" торийская критика резко выступила против Китса. Свободомыслие поэта раздражало реакционных журналистов не меньше, чем гедонистические образы его поэмы и смелая простота его языка. Революционные романтики, как известно, также пережили увлечение эллинизмом. Байрон и Шелли искали в античном обществе прежде всего примеры гражданственности и патриотизма. Они восхищались республиканскими традициями древней Греции и Рима. В годы борьбы за освобождение Греции и Италии от иноземного ига образы античного искусства и античной истории оживали в их поэзии, становились актуальными, наполнялись новым, революционным содержанием.
В творчестве Китса любование древним миром и его искусством также было выражением его неудовлетворенности действительностью. Но для Китса античность была идеальной эпохой всеобщего служения "красоте", сказочным "золотым веком" прекрасной мифологии и великого искусства. Важную роль в становлении взглядов Китса на античное искусство сыграло знакомство с богатейшей коллекцией образцов греческой скульптуры, доставленной в Англию адмиралом лордом Эльгином, варварски разграбившим сокровища Афин.
Китс внимательно изучал коллекцию Эльгина, к которой он получил доступ благодаря протекции художника Хейдона. Об этом он рассказывает в своем сонете "О первом осмотре мраморов Эльгина" (On seeing the Elgin Marbles for the first Time, 1817). Сонет звучит торжественно и величаво; искусство древних греков кажется Китсу великим чудом, воплотившим с наибольшей полнотой представление человечества о красоте. Для Китса "мраморы Эльгина" - олицетворение красоты, достойной почти фанатического поклонения. Если Китс и противопоставлял античную культуру современности, то прежде всего потому, что воспринимал ее как эстетическую гармонию, поражающую человека XIX столетия совершенством форм. Таково представление Китса об античном искусстве, изложенное в одном из его наиболее характерных "классических" стихотворений - "Ода к греческой урне", написанном двумя годами позднее "Эндимиона". Статуи из коллекции Эльгина дали Китсу натуру для описания богинь и богов в "Эндимионе". Однако даже одухотворенные поэтической фантазией Китса, умевшего придать античной пластике необычайную подвижность и живописность, эти музейные мифологические фигуры остались "красивым" вымыслом, не стали еще живыми образами. 1818 год занимает в жизни Китса особое место. Весной он опубликовал поэму "Эндимион", полно отразившую его эстетический идеал - служение "воображаемой красоте", и на этом, условно считая, закончился первый период творчества Китса. Наступает пора зрелости, отмеченная значительными сдвигами в миросозерцании поэта. В его стихотворениях и поэмах все более явственно начинают звучать трагические ноты, резкое осуждение неприглядной действительности современной ему Англии.
Китс теряет веру в возможность с помощью реформ сделать жизнь прекрасной и гуманной, разочаровывается в идее буржуазного прогресса, а в связи с этим и в своей гедонистической эстетике. Проверяя реальным опытом жизни придуманный им идеал гармонической красоты - чистого и прекрасного искусства, преображающего реальность, - Китс приходит к неутешительному выводу об иллюзорности и неосуществимости этого идеала.
В 1818 г. Китс впервые надолго покинул Лондон. Весну он провел в девонширском городке Тенмусе со своим больным братом Томом, умиравшим от туберкулеза; летом предпринял в обществе своего друга, литератора Брауна, пешеходное путешествие по Шотландии и Ирландии, которое пришлось прервать из-за обострения болезни самого Китса.
В Лондоне Китс вращался в сравнительно узком кругу литераторов и театральной богемы. Девонширские, шотландские и ирландские впечатления значительно расширили представление поэта об общем положении его страны. В маленьком провинциальном Тенмусе Китс смог наглядно убедиться в том, как настойчиво действовала в провинции торийская реакция, всеми силами стремясь сохранить свою власть.
землевладения и его защитниками, в миниатюре отражавшая борьбу, которая велась во всеанглийском масштабе.
В Лондоне Китс знал о политической борьбе лишь понаслышке, а в Тенмусе она предстала перед ним во всей очевидности, хотя и была ограничена пределами маленького городка и близлежащих сельских округов.
Путешествие по Шотландии усугубило тревожные настроения Китса. Он смог оценить всю меру стяжательства и своекорыстия шотландской буржуазии и нищеты сельского населения, воочию увидел, какое брожение начинается в народных массах Шотландии. Отвлеченные мечты Китса о "блаженстве" патриархального сельского быта рассеивались при столкновении с реальной жизнью. Этому еще в большей степени способствовали впечатления, полученные в Ирландии: Китс понял, сколько ненависти к английскому колониальному режиму накопилось в душе трудового народа.
Летом 1818 г. борьба за парламентскую реформу еще не достигла такого мощного подъема, как в 1819 году, отмеченном сотнями больших и малых митингов и волной репрессий, при помощи которых правительство пыталось подавить движение. Но 1818 год был знаменательным прологом к близившимся столкновениям: в Англии и Шотландии учащались стачки рабочих, особенно активные в шотландских ткацких районах; в Ирландии оживилась деятельность тайных крестьянских организаций.
Гул грядущих исторических событий, о которых Китс писал в одном из своих ранних сонетов (второй сонет к Хейдону), делался все более явственным, его отголоски были слышны на рабочих митингах и батрацких сходках. Китс приходит к мысли, что представителям аристократического землевладения и их соратникам из числа крупных банкиров-вигов не удастся сохранить свое руководящее положение в парламенте.
на них феодальными отношениями, заменялись новой, еще более бесчеловечной формой капиталистической эксплуатации.
Впечатления весны и лета 1818 года заметно отразились в творчестве Китса. Он убедился в животворном значении английского и шотландского фольклора, как неисчерпаемого источника подлинной поэзии, близкой к жизни. В его стихах зазвучали ранее чуждые ему англо-шотландские фольклорные мотивы. Народной традицией вдохновлены его стихотворения "Тенмус" (Teignmouth), "Мег Меррилиз" (Meg Merrilies) и др. В них появляется новый для Китса вольный юмор, свободное и смелое выражение простого и неподдельного, не эстетизированного чувства.
Отрадным контрастом к эстетским античным мотивам поэзии Кжтса прозвучало стихотворение "Дева Девона, куда ты спешишь" (You Devon Maid); в нем Китс создал задорный, живой образ молодой английской крестьянки, родственный женским образам народной лирической поэзии. В стихах Китса возникает образ красоты не книжной и не музейной, а подлинной, реальной, отразившей хотя бы мимолетно народный быт. Новое отношение Китса к искусству и жизни заметно проявилось в двух стихотворениях, посвященных Бернсу, написанных после посещения дома и могилы великого народного шотландского поэта. Знаменательно уже то, что Китс, прежде предпочитавший писать о поэтах античности и Ренессанса, теперь обратился к образу поэта-демократа, певца шотландского крестьянства. Фантастический мир ранней поэзии Китса сменяют реальные картины шотландской природы и сельского быта, близкие к образам самого Бернса.
Прожившему так мало бренных лет
Мне довелось на час занять собою,
Не знавший, чем расплатится с судьбою.
Ячменный сок волнует кровь мою.
Кружится голова моя от хмеля.
Я счастлив, что с великой тенью пью;
И все же, как подарок, мне дано
Твой дом измерить мерными шагами
И вдруг увидеть, приоткрыв окно,
Твой милый мир с холмами и лугами
Земная слава и земная честь.
(Перевод С. Маршака).
Стихи о Бернсе значительны не только своей простотой и человечностью. В них содержится важное сопоставление, которое делает сам Китс: он чувствует себя только начинающим поэтом, особенно остро ощущающим свою незрелость рядом с величественным образом Бернса.
Народность поэзии Бернса, ее жизнерадостность, бунтарский дух, восстающий против пуританства и аскетизма, восхищают Китса, заставляют его пристальнее присматриваться к природе и людям Шотландии. Китса возмущает пуританская мораль, цель которой, по его словам, "образовать настоящие фаланги накопителей и наживателей". В письме к брату Тому он жалуется, что "пресвитерианские церковники причинили Шотландии вред - они изгнали шутки, смех и поцелуи".
Реальные образы английской и шотландской современности, встречающиеся в стихотворениях весны - лета 1818 года, говорят о том, как расширялся общественный кругозор Китса. В поэзии Китса все чаще начинают звучать общественные мотивы, подчеркивается его разлад с действительностью, трагическое расставание с иллюзиями ранней молодости.
Массовое народное движение за парламентскую реформу, начало которого Китс наблюдал в 1818 г., разрасталось с каждым месяцем.
В свете бурных событий 1819 года все яснее проявлялась трусливая, половинчатая, двуличная политика той группы либеральной партии, с которой был связан Ли Гент. Коббет - талантливый лидер радикальной буржуазии, популярный среди рабочих масс, все сильнее осуществлявших "давление извне" на парламент, не раз уже в это время упрекал либералов за их гнилую тактику, разоблачал ее как политику сговора с торийской олигархией.
Письма, относящиеся к этому времени, отражают разлад, происходивший в душе Китса. В них есть и элементы бравады и иронически-шутливое осуждение собственной пассивно-созерцательной позиции.
"Мое собственное существо... значит для меня больше, чем полчища теней в облике мужчин и женщин, населяющие королевство", - писал Китс (25 августа 1819 г.). Несколько дней спустя, в письме к сестре Фанни, он шутливо излагает свою эпикурейскую жизненную программу: "Дайте мне книги, фрукты, французское вино, ясную погоду и немного музыки... и я смогу преспокойно провести целое лето, не заботясь ни о жирном Людовике, ни о жирном регенте или герцоге Веллингтоне" (28 августа 1819 г.). Нельзя не заметить даже и в этой декларации "невмешательства" в политику явного оттенка горечи и подчеркнутого презрения к официально признанным столпам реакции. На самом деле ни личные неудачи, ни понесенные утраты, ни обострение болезни и предчувствие приближающейся смерти не могли оторвать Китса от постоянных размышлений о политических событиях, развертывавшихся в Англии.
Китс пишет своему другу Рейнольдсу в апреле 1818 г., что "готов был бы прыгнуть в Этну ради общественного блага". Китс сожалеет о том, что был далек в своем творчестве от общественной борьбы, высказывал уверенность в победе сторонников реформы; однако самый результат реформы вызывал у него сомнения. В противоположность представителям английского либерализма, он все больше разуверялся в благах буржуазного "прогресса". К этим критическим выводам его привели наблюдения над английской действительностью, народное "давление извне", разоблачавшее позорную трусость в фразерство либералов. Политические идеи английского либерализма потеряли для Китса свою былую привлекательность. В его письмах все чаще встречаются едкие замечания по адресу либералов; особенно резко отзывается Китс о Генте, которому когда-то посвящал восторженные стихи. За близящейся победой буржуазии Китс угадывал перспективу новых бедствий для обездоленных народных масс и новой борьбы, которая неминуемо разгорится в пореформенном английском обществе. Однако смысла и целей этой борьбы, воспетой ее "гениальным пророком" Шелли, Китс не видел.
Новое, трагическое восприятие действительности нашло отражение в незаконченной поэме "Гиперион", над которой Китс работал в 1818-1819 гг. Основу этой поэмы также составил античный мифологический сюжет. Но "Гиперион" существеннейшим образом отличался от "Эндимиона", и на различии этих поэм сказался пройденный поэтом путь.
"Эндимион" был патриархальной утопической идиллией. "Гиперион" - незавершенная мифологическая эпопея, повествующая о великой смене божеств - о победе олимпийцев над титанами. Монументальностью стиля поэмы, горечью и пафосом ее диалогов "Гиперион" отчасти напоминает "Потерянный рай" Мильтона. Китс не случайно обратился к поэту английской буржуазной революции. Для воплощения замысла "Гипериона", имевшего, как и "Потерянный рай", иносказательное общественное значение, Китс искал величественные образы. В столкновении сверхъестественных, враждующих сил, изображенных в "Гиперионе", отразилось в романтической форме реальное историческое содержание эпохи Китса - грандиозная социальная ломка, окончательная гибель вековых феодальных устоев, на смену которым шло побеждавшее буржуазное общество. С несравненным художественным мастерством Китс подчеркнул дряхлость обреченного строя - в его поэтическом иносказании это был мир побежденных титанов.
Вот, например, образ Сатурна:
Без скипетра - лежала неподвижно.
Закрылись потускневшие глаза...
(Перевод Д. М.).
На смену титанам, нераздельно владевшим вселенной, пришли олимпийцы. В описании торжества богов Китс во всем блеске смог развернуть свое искусство изображения человеческой реальной красоты.
и пресыщенному скепсису титанов.
Особенно значителен образ юного Аполлона - создателя нового прекрасного и светлого искусства. Замечателен символический эпизод, показывающий, как Аполлон становится вдохновенным творцом, художником по мере того, как он в муках и борениях постигает всю сложность и богатство жизни. Английский критик-коммунист Ральф Фокс особо останавливается на этом эпизоде "Гипериона" в своей книге "Роман и народ". "Весь процесс творчества, все муки художника заключены в этом яростном столкновении с действительностью, направленном на создание правдивой картины мира", - пишет Фокс, цитируя строки монолога Аполлона:
Я в бога превращен громадой знанья.
Поток имен и дел, легенд, злодейств,
Величеств и восстаний, смертных мук,
Вливаясь вдруг, меня обожествляет,
Как если б я чудесного вкусил
Вина или волшебного напитка
И стал бессмертным.
"Китс, - продолжает Фокс, - ненавидимый и травимый реакционными критиками с подлым ожесточением, даже еще более свирепым, чем то, с каким обрушивались на явственнее революционных Байрона и Шелли, попытался в своей величайшей поэме - поэме, которую ему не удалось закончить, - выразить самую сущность революционной борьбы великого художника-творца. Ибо подлинно великому писателю, независимо от его политических взглядов, всегда приходится вступать в жестокую и революционную борьбу с действительностью" {Ральф Фокс. Роман и народ. Л., Гослитиздат, 1939, стр. 58-59.}.
В отличие от "Эндимиона" образы богов в "Гиперионе" гораздо более динамичны и жизненны: в них уже нет статической холодности, свойственной героям "Эндимиона" - стилизованным копиям с "мраморов Эльгина". Главное значение поэмы "Гиперион" в ее общей исторической концепции. Славя победу олимпийцев и тем самым выражая уверенность в неизбежности торжества нового над старым, Китс напоминал читателю, что никакая власть не вечна; победа олимпийцев - только одна из перемен, вечно чередующихся в мироздании.
Мысль о том, что и олимпийцам суждено пасть, подобно титанам, весьма существенна для мировоззрения поэта. Именно в ней нашли отражение его сомнения в долговечности царства буржуазии, разочарование в пошлой идее "золотого века", наступление которого пророчили писатели из буржуазно-либерального лагеря.
От эстетизма и служения абстрактному идеалу "красоты и радости" большинства своих ранних стихов, от гедонизма "Эндимиона" Китс пришел к огромной теме, обобщившей его тревожные мысли о будущем Англии. Каковы бы ни были противоречия "Гипериона", поэма в целом звучала как приговор обветшавшему строю и всем, кто его поддерживал, как утверждение железного закона исторической необходимости, властно ломающей основы и порядки, которые казались незыблемыми в течение долгих веков. Космический размах "Гипериона", его философская тема, титанические образы роднят это выдающееся произведение Китса с поэмами и мистериями Байрона, как и с "Освобожденным Прометеем" Шелли. Великих современников Китса также глубоко занимает тема вечного движения бытия, смена поколений и эпох. Для Китса, как и для Шелли, падение богов, бренность и сменяемость всего сущего означает развитие жизни, движение вперед.
В "Гиперионе" талант Китса вырос и возмужал. Поэт вплотную подошел к созданию величественного героического эпоса, завершить который ему не удалось. Хотя пафос его поэмы заключался не в народной борьбе и победе, а в исполинской скорби, в страдании, возвышающемся до подлинного трагизма, однако космические масштабы замысла Китса, монументальные картины мироздания, на фоне которых выступают гигантские образы поэмы, содержательность ее трагических монологов и описаний - все это свидетельствует о начале нового этапа в творчестве поэта.
"Гиперионе", но также и в трех небольших поэмах, по времени написания близких к "Гипериону": "Изабелла", "Канун св. Агнесы" и "Ламия".
Будучи совершенно самостоятельными, законченными произведениями, они составляют вместе с тем своеобразную трилогию, объединенную общей темой - трагедией глубокого человеческого чувства в условиях враждебной людям действительности. Эта тема особенно трагично звучит в "Изабелле".
Разработав в этой поэме сюжет одной из новелл "Декамерона", Китс внес в нее анахронистическое для средневековой Италии изображение новейших форм капиталистической эксплуатации: "шахт, озаренных факелами" и "шумных фабрик". Там до изнеможения трудятся люди, отдают силы, здоровье и жизнь ради обогащения гнусных торгашей - братьев Изабеллы. Даже собственную сестру они рассматривают как товар, который можно сбыть по сходной цене. Поэтому они убивают своего слугу Лоренцо, возлюбленного Изабеллы: неимущий плебей в их представлении слишком невыгодная партия. Лоренцо нечем заплатить за Изабеллу.
Неприязнь, даже враждебность Китса к собственническому эксплуататорскому обществу обогатила его последние поэмы и идейно и художественно.
В "Кануне св. Агнесы" Китс выступает против средневековья, подавляющего свободную личность. В этой поэме безобразному, грубому быту разбойничьей рыцарской берлоги, фигурам пьяных варваров противостоят глубоко человечные образы молодых влюбленных - Порфиро и Маделины, которые во имя счастья идут навстречу смертельной опасности.
"морали" породило гротескный сатирический образ старика-софиста Аполлония в поэме "Ламия". Аполлоний - ревнитель ханжеского платонизма - ненавидит Ламию, женщину-оборотня, аллегорически воплощающую в поэме свободное от ханжеских условностей чувство. Аполлоний навлекает гибель на своего ученика Ликия, которого любовь к Ламии освободила было от его власти.
В поэмах 1819 года Китса занимает уже не столько условная и воображаемая "красота", сколько реальные силы, препятствующие человеческому счастью. На смену гедонистическому культу наслаждения пришло взволнованное изображение страданий, выпадающих на долю искренних и глубоко чувствующих людей, живущих в несправедливо устроенном обществе.
Революционные романтики пошли дальше Китса в своем обличении буржуазной действительности. Байрон бичевал правящие классы Англии в "Бронзовом веке" и "Дон Жуане". Шелли предсказывал неминуемую гибель буржуазного строя и растущее значение английского рабочего класса. Сила обоях поэтов была в том, что в лучших своих произведениях они обращались к народу.
Китс не поднялся до революционного протеста против враждебного ему буржуазного мира. Герои его поэм погибают без борьбы или в лучшем случае бегут от угнетающего их общества. Но поэт все более остро ощущал неудовлетворенность своим эстетическим идеалом, ложность придуманного им образа вечно прекрасного искусства, которое якобы может спасти человека от всех неурядиц жизни. Поиски выхода из замкнутого круга эстетических представлений отражены в самом замечательном из произведений Китса - новом варианте важнейшего эпизода поэмы "Гиперион", так и оставшемся незавершенным.
Содержание этого фрагмента - беседа поэта с музой Монетой, "тенью Памяти", стерегущей жертвенник, к которому он добрался после долгого и трудного пути. Китс пытается в этом диалоге поставить и разрешить мучительный для него вопрос о взаимоотношении искусства и общества, о долге поэта перед человечеством. Муза объясняет поэту:
Кто вечно страждет бедами чужими.
А тот, кто сень укромную обрел,
Чтоб жить бездумно в сладостной дремоте -
Тот если и проникнет в светлый храм,
- Но, - молвил я, - есть тысячи людей,
За ближнего пожертвовавших жизнью,
Страдающих страданьями чужими,
Себя поработивших добровольно
Один я взыскан? -
- Те, кого ты славишь,
Не слабые мечтатели; для них
Всего чудесней просто человек
Они - не здесь; не тянет их сюда;
Ты здесь лишь потому, что их ты ниже.
Что можешь сделать ты и весь твой род
Для мира необъятного?
Вопрос, так поставленный, содержал в себе и ответ. Если в начале своего творческого пути Китс уверенно заявлял о том, что истина для него заключается в воображаемой красоте, "отменяющей" все иные соображения, то теперь он увидел бесперспективность и ложность своей былой эстетической позиции и безоговорочно осудил ее.
Приведенный нами отрывок из "Гипериона" свидетельствует о нараставшем недовольстве поэта собой, о полной переоценке эстетского индивидуализма, который раньше в его представлении был равнозначен свободе личности. Теперь этой жалкой "свободе" созерцателя и эгоиста он противопоставил свободу служения человечеству, самопожертвования во имя блага народа. {Шон О'Кэйси вспоминает в третьем томе своей замечательной автобиографической эпопеи ("Барабаны за окном", 1945), как он в ночь так называемого "пасхального" национально-освободительного восстания 1916 года в Дублине, схваченный английскими солдатами и посаженный под арест, в ожидании возможного расстрела, повторял в глубоком волнении приведенные строки Китса. Это - живое свидетельство того, какое значение имела и имеет поэзия Китса для прогрессивной демократической общественности его родины.}
Новое понимание гуманизма в творчестве Китса связывалось уже не с мечтой о патриархальном блаженстве человечества, а с сочувствием страдающему человеку, порабощенному уродливыми общественными отношениями. С глубоким чувством неудовлетворенности убеждался Китс в том, что характер его прежней поэзии не давал ему права числить себя среди поборников подлинного, действенного гуманизма, отстаивающего интересы порабощенной части человечества.
Но самый факт такого строгого суда над собой свидетельствовал о духовном росте молодого поэта. Вот почему незаконченный вариант "Гипериона" является наивысшим творческим взлетом Китса; вот почему Байрон и Шелли все с большим вниманием прислушивались к Китсу и многого ждали от него. Среди произведений Китса, относящихся к 1819 г., особое место занимают оды - большие лирические стихотворения, сочетающие пластичность образов с глубиной философского смысла.
общество. Смысл жизни поэт видит в отстаивании реальной красоты, созданной людьми и природой. Вот почему трагически-скорбные мотивы нередко сплетаются в одах Китса с ясными, жизнеутверждающими. Такова "Ода к соловью". Песнь соловья в ней как бы напоминает людям, измученным тяжкой жизнью, страданиями и горестями, о бессмертной красоте природы и искусства. Как бы ни были безобразны и несправедливы условия жизни в мире собственников, неумирающая творческая сила природы, звучащая в соловьиной песне, торжествует над ними и воодушевляет людей: потому-то и посвящает поэт соловью торжественное, хвалебное стихотворение - оду. Тема весны, звучащая в оде Китса, раскрывается как тема обновления, отражающая оптимистические черты его мировоззрения, близкая к теме весны в "Оде к западному ветру" Шелли. Гимн радостному и полнокровному античному искусству представляет собой "Ода к греческой урне" (апрель 1819 г.) - последнее обращение Китса к эллинизму. Описательное мастерство Китса полностью проявилось в изображении древней греческой вазы; поэт подробно передает особенности рисунка, украшающего вазу, своеобразие архаической греческой композиции. В сценах патриархальной греческой жизни, запечатленных неведомым художником, перед Китсом открывается мир, который кажется ему блаженным и естественным по сравнению с трагической современностью. Оды "К соловью" и "К греческой урне" еще отмечены той самой эстетической созерцательностью, за которую Китс так искренне упрекнул себя в незаконченном варианте "Гипериона". "Ода к греческой урне" завершается словами: "Красота есть правда, правда - красота, - вот и все, что вы знаете на земле, и все, что вам надлежит знать". Поэтому особенно важно обратить внимание на те стихи Китса, где трактовка искусства решительно отличается от его прежних эстетских взглядов. В оде "Барды страсти и веселья" Китс славит поэтов, которые писали
О делах земных людей,
Об огне простых страстей...
Как бы сам отвечая на этот призыв, Китс создает одно из лучших своих стихотворений - оду "Осень", в которой образ осенней английской природы неразрывно связан с картинами крестьянского труда, с реальным бытом английской деревни,
Твой склад - в амбаре, в житнице, в дупле.
Тебя сидящей в риге на земле,
И веялка твою взвевает прядь.
Или в полях ты убираешь рожь
И, опьянев от маков, чуть вздремнешь,
Или снопы на голове несешь
По шаткому бревну через поток,
Иль выжимаешь яблок терпкий сок -
За каплей каплю - долгие часы.
В стихотворении "Осень" наметились новые пути, по которым мог бы дальше развиваться талант Китса, отказавшегося от "воображаемой красоты" и нашедшего подлинную красоту, олицетворенную в образе английской крестьянки. В отличие от более ранних воплощений крестьянской темы у Китса, английская деревня связана теперь в его представлении не только с образами мирного крестьянского труда, но и с образами смелой вольницы Робина Гуда. Этой теме посвящено одно из лучших стихотворений Китса, "Робин Гуд" (Robin Hood). Оно начинается сетованиями на то, что славные времена Робина Гуда канули в вечность:
Нет! Прошли те дни давно!
Что цвело - погребено
Под опавшей пеленою,
Нет, не слышен рога звук!
Не звенит могучий лук...
Горько было бы Робину Гуду и его соратникам видеть, во что превратилась их "веселая старая Англия" в новом мире, где все радости покупаются ценой "чистогана". Но стихотворение заканчивается не бессильными сожалениями и не мечтой о возврате к патриархальной деревенской жизни, столь лелеемой реакционными романтиками.
Китс заключил песнь о Робине Гуде мужественным славословием в честь вождя английских мятежных крестьян:
Луку старому - почет!
Слава звонкому рожку!
... Слава смелому стрелку!
(Перевод Д. М.).
Страшный образ Англии возникает в одном из последних стихотворений Китса - "Строки к Фанни" (Lines to Fanny, 1919), обращенном к его невесте. "Эта ненавистнейшая земля, тюремщик моих друзей, этот берег, где потерпела крушение их жизнь, эта чудовищная страна" - такова Англия в глазах Китса. "Ее ветры, подобно бичам, терзают людей", "ее леса, холодные, черные и слепые, испугали бы Дриаду". Поэт мечтает о том, чтобы солнце своими чарами "рассеяло тени этого ада".
Новые тенденции в творчестве Китса нашли выражение и в замысле его последнего крупного произведения - незаконченной сатирической поэмы "Колпак и бубенцы", написанной в самом конце 1819 г. В ней Китс выступил как обличитель скандальных придворных нравов, бичующий разложение и пороки знати. Шутовской колпак с бубенцами - вот убор, вполне подобающий, с точки зрения Китса, и королю и его челяди.
Китс показал себя в этой поэме талантливым сатириком. Созданная им карикатура на королевский двор была острым гротескным отображением лондонского придворного быта, в частности - нашумевшего в те дни бракоразводного процесса королевы Каролины (у Шелли эта же тема взята в основу сатиры "Тиран-Толстопят"). В поэме Китса нет больших политических обобщений, она далеко уступает блестящим образцам политической сатиры, созданным Шелли и Байроном; но несмотря на это, сатирическая сказка Китса знаменовала укрепление тех глубоко положительных гражданских тенденций в творчестве Китса, которые были декларированы поэтом во втором варианте "Гипериона".
Китс умер очень молодым. Его литературная деятельность продолжалась немногим более пяти лет. Мировоззрение Китса, по существу, только начинало складываться. Молодой поэт все яснее понимал, что буржуазный прогресс, который в период его сближения с кружком Ли Гента казался ему спасительным средством для разрешения социальных противоречий, на самом деле создает почву для все большего их обострения. Китс еще не поднялся до мысли о необходимости революционного разрешения этих противоречий, но он видел страдания народа, его порывы к свободе и искренне и глубоко сочувствовал им. Неприятие английской действительности, превращающейся на глазах поэта в царство капитала, помогло ему воспеть неиссякаемую поэзию природы, провозгласить право человека на счастье, красоту и радость жизни, восславить творческую силу искусства и нарисовать в "Гиперионе" картину крушения обреченного старого мира. В этом главная ценность поэтического наследия Китса, одного из талантливейших поэтов английского романтизма.
Китс был склонен к архаизмам и малоупотребительным выражениям, почерпнутым у Спенсера и других старых английских поэтов, то в дальнейшем он основывается на современном разговорном языке, стремится выбрать особенно точные и выразительные эпитеты, избегает отвлеченных понятий, а если они ему необходимы - то спешит раскрыть их конкретное содержание.
Специфическим проявлением той жизнеутверждающей реалистической тенденции, которая зарождалась в его поэзии, было стремление Китса к зрительным, осязательным, материальным образам. Его словарь замечательно богат определениями цветов и оттенков, выражениями, при помощи которых можно передать особенно точно вкусовое ощущение, звук, зрительное восприятие. Китс как бы ощупывает и внимательно рассматривает изображаемые предметы, стремится передать картину природы и в ее звучании, и в ее воздействии на все человеческие ощущения.
Следствием этого стремления к возможно более полной передаче материальных качеств изображаемого мира было то, что словарь Китса быстро рос, пополнялся благодаря его неустанной работе по собиранию и освоению новых и новых оборотов и определений, в которых отражался расширявшийся кругозор поэта.
Стремясь как можно разностороннее охарактеризовать изображаемое явление, Китс прибегал к системе сложных эпитетов, сложных прилагательных, соединяющих несколько слов в одно. Такие составные прилагательные, одновременно выражая несколько разных качеств данного явления, как бы передавали его многостороннюю, изменяющуюся сущность.
Ранний Китс охотно вводил в свои стихи звучные греческие и латинские мифологические имена-образы, одновременно и несущие в себе определенный поэтический смысл, и украшающие мелодию стиха. Но в дальнейшем поэт отказался от этого неумеренно широкого использования античной традиции, а если и обращался к ней ("Гиперион"), то главным образом в поисках удобной формы аллегории, поэтического иносказания.
стиха.
Поразительное богатство стихотворных размеров, форм и видов стиха, характерное для сравнительно небольшого поэтического наследия Китса, говорит прежде всего о большом таланте поэта. Но высокие качества стиха Китса, проявляющиеся в любой поэтической форме - сонет ли это, баллада, поэма или ода, - свидетельствуют и о непрестанной упорной работе Китса над стихом, и о постоянной деятельности творческой мысли, которая не удовольствуется уже достигнутым и завоеванным, а хочет найти в сокровищнице родного языка и родной поэзии новые богатства, новые возможности.
Китс значительно обогатил английский стих, сделал его более разносторонним, выразительным и гибким. Разнообразная строфика, удивительно гибкая ритмомелодика стиха, точность зрительных и осязательных образов, проверенный выбор слов, язык безупречно поэтичный и нисколько не изысканный, - все это соединилось в стихотворении Китса для того, чтобы с наибольшей выразительностью воплотить идею, созревшую в поэте. Примером подобного мастерского использования могучих средств языка может служить "Ода к греческой урне", одно из стихотворений Китса, особенно полно выразивших плотский, земной характер его эстетики.
Материалистическая тенденция, лежащая в основе отбора образов у Китса, определяющая выбор слов, понятий, подчиняющая себе все богатство ритмики, чутко передающей ощущение, настроение, резко отделяет поэтику Китса от эстетики реакционного романтизма, говорит о наличии растущего peaлистического начала в творчестве Китса.
Разочаровавшись в искусственной "воображаемой" красоте, Китс приблизился к пониманию красоты реальной, отражавшей подлинно героические стороны действительности. Полно воплотить в своем творчестве этот идеал красоты он не умел. Это смогли те английские поэты, которые сами приняли участие в освободительной борьбе народов, - революционные романтики Байрон и Шелли.