2
Укреплению демократизма молодого Теккерея способствовала социально-политическая обстановка, сложившаяся в Англии в конце 20-х и начале 30-х годов.
Теккерей в эту пору - ревностный сторонник парламентской реформы; он даже объявляет себя республиканцем, противником всякой монархии. Осенью 1831 г. в письме к своему университетскому другу Эдварду Фицджеральду (будущему поэту, переводчику Омара Хайяма) Теккерей предсказывает в связи с коронацией Вильгельма IV, что это будет последний король Англии, и иллюстрирует письмо забавной политической карикатурой. На рисунке Теккерея изображен огромный гаситель, нависший, как над свечным огарком, над маленькой фигуркой сидящего на троне короля.
После двухлетнего пребывания в Кембридже Теккерей вышел из университета без диплома. Некоторое время он путешествовал за границей - по Германии, где в бытность в Веймаре он был представлен Гете, и по Франции. Пребывание на континенте, непосредственное знакомство с общественной жизнью, языком и культурой других народов способствовало расширению кругозора будущего писателя.
Теккерей вышел из университета состоятельным молодым джентльменом; но вскоре ему пришлось подумать о заработке. Встреча с двумя "респектабельными" шулерами, воспользовавшимися его неопытностью, лишила его значительной части отцовского наследства. Издательское предприятие, затеянное им вместе с отчимом, потерпело банкротство. Оказавшись в положении неимущего интеллигента, Теккерей становится профессиональным журналистом, некоторое время колеблясь между литературой и графикой (на протяжении своей жизни он сам иллюстрировал большую часть своих произведений и был незаурядным мастером политической карикатуры и бытового реалистического гротеска). Именно к этому времени относится первая встреча Теккерея с Диккенсом, которому Теккерей предложил свои услуги в качестве иллюстратора "Пикквикского клуба"; но его пробные рисунки не понравились Диккенсу, и его кандидатура была отвергнута.
в подавляющем большинстве воинствующим демократическим духом и полемическим задором. Он принимает участие в борьбе против хлебных законов, сотрудничая, в частности, в качестве иллюстратора в "Циркуляре", издававшемся Лигой борьбы за отмену хлебных законов. Тематика рисунков Теккерея показывает, что он чутко улавливал настроения народных масс, поддерживавших это движение, и понимал, как тяжела их нужда. На одном из его рисунков представлен английский солдат, который со штыком в руках не допускает в Англию польское зерно; на другом рисунке изображена голодная толпа, требующая хлеба.
Это движение имело большое значение для формирования мировоззрения Теккерея. Отмена хлебных законов была, по сути дела, буржуазным требованием, но она никогда не была бы достигнута, если бы не энергичная поддержка этого требования широкими демократическими массами. Теккерей понимал это. Впоследствии в "Книге снобов" он сослался на отмену хлебных законов, как на победу, одержанную "Кобденом, Вильерсом и народом" (подчеркнуто мною. - А. Е.).
В своих пародиях, бурлесках, сатирических заметках Теккерей-журналист насмехается и над отечественной и над международной реакцией. В стихотворении "Хроника Барабана" (1841) он выступает с резким осуждением британского милитаризма и его присяжных бардов (высмеивая, в частности, лжепатриотические писания Саути). "Историки-ортодоксы", замечает Теккерей, выдвигают на первое место "забияк в красных мундирах", военщину, которая заслоняет от читателей действительное поступательное движение человечества. Говоря о своем отвращении к профессии наемных убийц, Теккерей противопоставляет им "миролюбивый народ".
Интересным литературным и политическим документом, относящимся к этому периоду деятельности Теккерея, являются шуточные "Лекции мисс Тикльтоби по истории Англии" (Miss Tickletoby's Lectures on English History), которые он начал писать для юмористического еженедельника "Панч" в 1842 г. Теккерей успел довести "Лекции" лишь до царствования Эдуарда III; на этом печатание их было внезапно прекращено редакцией "Панча", смущенной, по всей вероятности, слишком вольным обращением молодого сатирика с традиционными авторитетами английской истории.
"Лекции мисс Тикльтоби" представляли собой своего рода двойную пародию. Теккерей высмеивает в них жеманное и чопорное стародевическое красноречие лектора - содержательницы мещанского пансиона для детей младшего возраста. Но вместе с тем, он вышучивает здесь и традиционное официальное истолкование английской истории с точки зрения демократического здравого смысла, который нередко, помимо ее воли, говорит устами почтенной мисс Тикльтоби.
"Лекций", довершали сатирический замысел автора, изображая в шутовском виде августейших английских монархов и цвет английской аристократии.
"Подвиги" английского рыцарства, междоусобные феодальные войны, крестовые походы - все это в "Лекциях мисс Тикльтоби" предстает без своего романтического ореола, прозаически, в непочтительном свете, совсем иначе, чем это было в романах Скотта и его подражателей. Рассказав о том, как Ричард Львиное Сердце "после многих славных побед" принужден был покинуть Палестину (рисунок в тексте изображает, как чернокожий мусульманин показывает нос британскому королю, который обиженно отступает в сопровождении выразительно поджавшей хвост собаки), мисс Тикльтоби замечает в скобках: "Что касается его армии, не спрашивайте о том, что с ней сталось!
Если мы будем тратить время на то, чтобы жалеть простых солдат, мы можем плакать, пока не состаримся, как Мафусаил, и все-таки не сдвинемся с места". В последней "Лекции", после которой было прервано печатание этого цикла в "Панче", рассказ о "подвигах" английского Черного Принца в начале Столетней войны с Францией сопровождается комментариями мисс Тикльтоби: "Это - войны, о которых очень приятно читать у Фруассара,... но... в действительности они отнюдь не приятны. Когда мы читаем, что королевский сын, Черный Принц, сжег не менее 500 городов и деревень на юге Франции, опустошив всю округу и изгнав население бог весть куда, вы можете себе представить, каковы были эти войны, и что если они служили хорошей потехой для рыцарей и воинов, то для народа они были вовсе не так приятны".
Обличая милитаризм, высмеивая ханжескую демагогию и хищнические устремления правящих классов, "Лекции мисс Тикльтоби" задевали в связи с прошлым и самые острые вопросы современной политики. Так, например, мисс Тикльтоби сообщает слушателям о поступках Вильгельма Рыжего, который, вступив на престол, обещал народу облегчить его участь, если тот поможет ему справиться с мятежной знатью. "Народ поверил ему, воевал за него, а когда он сделал все, что от него требовалось, - а именно, подавил мятеж и помог королю овладеть многими нормандскими замками и городами, - то, поверите ли? - Вильгельм обошелся с ним ничуть не лучше, чем бывало ранее! (крики: "Позор!"). Услышав возгласы, мисс Тикльтоби окинула аудиторию весьма строгим взглядом. Молодые люди, молодые люди (воскликнула она), вы меня удивляете. Неужели вы не знаете, что подобные возгласы с вашей стороны - верх неприличия и бунтовщичества? Разве вы не знаете, что, крича "Позор", вы тем самым оскорбляете не только каждого монарха, но и любое министерство, какое когда-либо существовало? Позор, действительно! Позор вам за то, что вы осмелились оскорбить наше недавно павшее превосходное вигское министерство, наш нынешний замечательный консервативный кабинет, сэра Роберта, лорда Джона, и всех и каждого из министров, когда-либо управлявших нами. Все они обещают улучшить наше положение, никто из них никогда этого не делает".
Это презрение к обеим парламентским партиям - и к тори и к вигам - и понимание того, что обе они обманывают народ и пытаются использовать его в своих хищнических корыстных целях, пронизывает публицистику молодого Теккерея. Он мечтает, чтобы английский "лев вытряхнул из своей гривы всех этих нелепых насекомых", - как замечает он в одном из писем к матери, относящихся к этому периоду.
его "Книга ирландских очерков" (The Irish Sketch Book, 1843). Теккерей, только что совершивший поездку по Ирландии, полным голосом говорит здесь о контрастах богатства и вопиющей нищеты, характеризующих Ирландию. Даже по данным правительственной статистики, шестая часть населения Ирландии - миллион двести тысяч человек, - не имея ни земли ни работы, была лишена каких-либо средств к существованию, кроме милостыни. Теккерей с глубоким прискорбием говорит о том, как мало знают англичане о страданиях ирландского народа. Он пересказывает ппечальные истории честных трудовых семей, ставших жертвами нужды, безработицы, голода. Такова, например, судьба повстречавшегося ему в пути безработного стеклодува из Корка; бедняга тщетно пытался найти работу в Бельфасте и теперь, разбитый, измученный, в отчаянии возвращается домой, где ждут его изголодавшиеся дети и жена. "И таких историй, - добавляет писатель, - можно было бы сегодня рассказать миллион..."
Писатель с сочувствием отзывается о даровитости этого угнетенного, задавленного и нуждой и религиозными суевериями народа. С большим интересом и уважением говорит он о народном творчестве ирландцев, об их преданиях и сказках, полных юмора и фантазии, которые, по его словам, могли бы соперничать со сказками "1001 ночи".
Теккерей напоминает английским читателям о терроре, которому подвергали ирландцев английские захватчики. Говоря о поголовном истреблении населения при взятии Дрогеды войсками Кромвеля, он задает вопрос: "Не достаточно ли воспоминания об этой бойне для того, чтобы сделать ирландца бунтовщиком?" Он понимает, насколько распространены в народе патриотические свободолюбивые настроения: "Бедняга Эммет поныне остается любимцем ирландцев", а дублинская тюрьма, где казнили участников восстания, - их святыня.
Останавливаясь на стихийных вспышках освободительной борьбы ирландских трудящихся, Теккерей расходится в своей оценке этих событий с позицией господствующих классов, призывая правительство отказаться от политики кровавого террора и пойти навстречу трудящейся Ирландии. Рассказав о столкновениях в Корке, где рабочие-пильщики облили серной кислотой владельцев новой лесопилки, которая оставила без работы 400 человек, Теккерей оценивает этот случай не как акт мести, а как акт "грубой справедливости". Нужна была незаурядная проницательность и смелость, чтобы высказать в ту пору подобное суждение.
Но Теккерей останавливается на полдороге в своих социальных обобщениях:. Отдавая себе отчет в глубине страданий и возмущения ирландских трудящихся, он надеется исправить положение мирным, реформистским путем, на основе насаждения буржуазных отношений в аграрной Ирландии. Укрепление буржуазного "среднего класса" в Ирландии, как полагает Теккерей, умерит и надменность помещиков, и всесилие "клерикальных и политических демагогов", и будет "более способствовать постепенному упрочению законной свободы, чем случайные выступления толпы..." Таким образом, Теккерей не делает последовательных выводов из своих наблюдений в Ирландии и зачастую сам противоречит собственным верным наблюдениям. Иллюзии Теккерея относительно возможностей, открываемых Ирландии развитием капиталистической промышленности, заставляют его сетовать на нерадивость и нерасторопность ирландских крестьян. Он удивляется "непонятному упрямству" бедняков, не желающих итти в работный дом, и благодушно восхищается цветущим видом прядильщиц Бельфаста, которые "работают ежедневно по двенадцати часов в помещении, где стоит жара, невыносимая для посторонних; и несмотря на это, они выглядят веселыми, крепкими и здоровыми".
буржуазно-реформистских иллюзий.
"Панче" 8 июня 1841 г., носил заглавие "Правила, которые должен соблюдать английский народ по случаю визита его императорского величества, императора всея Руси Николая". Иронически призывая английский народ к спокойствию при встречах с царем, - "обойдемся без свистков, без тухлых яиц, без капустных кочерыжек, без самосудов", - Теккерей советует своим соотечественникам встретить Николая I "столь холодной вежливостью, чтобы этот самодержавец почувствовал себя в Сибири", а если царь попытается раздавать им деньги, табакерки, ордена и т. п., "вспомнить, какая рука предлагает эти дары", и отдать их в фонд помощи полякам! Если же, добавляет автор, найдется хоть кто-нибудь, кто при виде Николая крикнет "ура" или снимет шляпу, то от имени "Панча" Теккерей предлагает всем честным англичанам немедленно проучить этого жалкого труса.
Показательно, что Теккерей на протяжении всей этой сатирической заметки нигде не пытается отождествить Николая! с Россией, как это делала официальная британская пропаганда в период обострения англо-русских противоречий. Сатира Теккерея чужда шовинизма; она направлена только против Николая как самодержавного деспота, душителя Польши, врага свободы; саркастические выпады, направляемые им против русского царя, были близки точке зрения народных масс Англии. Этот отклик Теккерея-сатирика на приезд в Англию Николая Палкина невольно вызывает в памяти русского читателя другую, реальную жизненную сценку, происходившую десятилетием позже, когда, как вспоминает Герцен, твикнэмские мальчишки кричали за решеткой его сада, узнав о смерти Николая I: "Уре! Уре! Imperaikel is dead! Impernikel is dead!" (Император Николай умер!) {А. И. Герцен. Былое и думы, Гослитиздат, 1946, стр. 698.}.
С демократических позиций высмеивает Теккерей и монархию Луи-Филиппа во Франции. (Одно из его сатирических выступлений на эту тему привело даже к тому, что "Панч" на некоторое время был запрещен во Франции.) Теккерей во многом использует богатый опыт французской прогрессивной журналистики 30-40-х годов ("Шаривари" и т. п.), с которой познакомился еще в бытность в Париже.
Из многочисленных сатирических очерков Теккерея на французские политические темы особый интерес представляет его "История будущей французской революции" (The History of the Next French Revolution), появившаяся в "Панче" в 1844 г., всего за четыре года до революции 1848 г. В этом сатирическом памфлете, действие которого автор относит к 1884 г., повествуется о гражданской войне, разгоревшейся во Франции в связи с домогательствами трех новых претендентов на французский престол, занятый Луи-Филиппом. Один из этих претендентов - Генрих Бордосский, который в 1843 г. "держал свой беглый двор в меблированных комнатах" в Лондоне; при поддержке англичан, он высаживается во Франции и призывает под свое знамя вандейцев, обещая своим подданным уничтожить университеты, ввести святейшую инквизицию, освободить знать от уплаты налогов и восстановить феодальные порядки, существовавшие во Франции до 1789 г.
французам "истинную, действительную свободу... - свободу завоеваний", призывает их, "бросив вызов Европе, снова растоптать ее" и провозглашает в заключение свой девиз: "Свобода, равенство, война во всем мире!"
И, наконец, третьим претендентом на французский престол оказывается престарелый пациент сумасшедшего дома, воображающий себя дофином Франции, сыном Людовика XVI.
Зло пародируя продажное политическое красноречие буржуазной прессы, Теккерей показывает, как меняется тон газетных сообщении по мере развертывания событий во Франции. Начав с заверений в безграничной верноподданнической преданности "обожаемому" Луи-Филиппу, газеты незамедлительно меняют тактику при первых серьезных успехах других претендентов.
""Журналь де деба", - сообщает сатирик, - стал выходить тремя изданиями различной политической окраски: одно, "Журналь де л'ампир", стояло за наполеонистов; другое, "Журналь де лежитимите" расточало комплименты легитимистам и их монарху; и, наконец, третье издание было попрежнему душой и телом предано июльской династии. Бедняга редактор, которому приходилось сочинять все три выпуска, очень роптал на то, что ему не прибавили жалования; но, по правде сказать, для всех изданий можно было приспособить одну и ту же статью, - стоило лишь изменить имена".
В то время как Луи-Филипп прячется в своем казначействе среди мешков с золотом, а принц Джон Томас Наполеон и герцог Бордосский расстреливают друг друга из противоположных фортов Парижа, самозванному дофину удается вырваться из Шарантонского дома умалишенных. В сопровождении товарищей по заключению - китайского императора, принцессы Полумесяца, Юлия Цезаря, святой Женевьевы, папы римского и других - он врывается в Париж и, воспользовавшись общей сумятицей, благополучно водворяется на престол под именем Людовика XVIТ; "Журналь де деба" в патриотической передовой статье благословляет счастливую судьбу Франции, возвращенной, наконец, под скипетр этого благодетельного, законного, разумного монарха!
"Истории будущей французской революции" Теккерей обнаруживает большую прозорливость. Он ни в грош не ставит официальную версию о "любви" французов к "королю-лавочнику" Луи-Филиппу и показывает, что июльская монархия чужда французскому народу.
Еще ранее, в "Книге парижских очерков" (The Paris Sketch Book, 1840), Теккерей напоминал читателям о кровавой расправе июльской монархии с революционным народом в Лионе и в Париже. Писатель иронически советовал Луи-Филиппу прекратить празднование годовщины июльской революции 1830 г., так как подобное празднество не к лицу правительству, по приказу которого войска "расстреливали из пушек умирающих с голоду лионцев или истребляли штыками несчастных жителей улицы Транснонэн".
В "Истории будущей французской революции" в зловещем образе своего Джона Томаса Наполеона, призывающего развязать "войну во всем мире", он предугадывает отчасти реакционную авантюристическую политику Наполеона III. С равным презрением разоблачает он и бредни легитимистов, тешащих себя мечтами о реставрации феодальной Франции Бурбонов, и "либералов" июльской монархии, готовых с быстротой хамелеона принять любую защитную окраску, в зависимости от перемены политической погоды.
Но в сатирическом памфлете Теккерея нет ни революции, ни революционного народа.
Объявляя себя в эту пору республиканцем, противником аристократической "накипи" и всех феодальных традиций в общественно-политической жизни, Теккерей разделяет демократические настроения широких народных масс, и сознание того, что он борется за дело народа, придает особую смелость я уверенность его сатире. Но он останавливается на полпути в своей критике существующего общественного строя, когда возникает необходимость определить свое отношение к идеям социализма, к рабочему движению, к той новой, пролетарской революционности, которая уже рождалась на свет. В этом вопросе Теккерей даже и в пору своего наибольшего политического радикализма, в первый период своей деятельности, оказывается непоследовательным. "Я не чартист, я только республиканец. Я хотел бы, чтобы все люди были равны, - пишет он матери в уже цитированном выше письме от 30 июня 1840 г. -... О, если бы несколько просвещенных республиканцев сказали честно свое слово и осмелились бы говорить и действовать по правде! Мы живем в удивительные времена, сударыня, и, - кто знает, - может быть великие дела свершатся на наших глазах; но не надо физической силы..."
"труда и собственности" (как назовет он его сам несколько позже) Теккерей пытается остаться другом обеих сторон, - попытка утопическая, самой историей обреченная на неудачу.
Противоречивость взглядов Теккерея усугублялась тем, что, настойчиво называя себя "республиканцем", сторонником социального равенства, он вместе с тем уже в эту пору успел извериться во многих иллюзиях относительно буржуазной революционности и буржуазного парламентаризма. Парламентская демагогия британских либералов во главе с лордом Джоном Расселом и ему подобными политическими пигмеями, пытавшимися загребать жар руками народа, вызывала в нем отвращение, так же как и фразерство либеральных дельцов июльской монархии во Франции.
Любопытна статья Теккерея о Гервеге (апрель 1843 г.). За революционной риторикой "Стихов живого человека" Теккерей ощущает демагогический расчет {"Его поэзия - не сильна, а судорожна; он не поет, а ревет; его неприязнь выражается в ярости, и мы должны сознаться, что, как нам кажется, его ненависть и героизм во многих случаях являются совершенно деланными, а энтузиазм его выглядит очень расчетливым... Можно только порадоваться, что дело свободы, которое этот молодой человек, несомненно, принимает столь близко к сердцу, не перепоручается лицам столь легкомысленного темперамента".}. В одном номере любой чартистской газеты, продающейся за 4 пенса, можно найти больше бунтовщичества, чем во всех стихах Гервега, ядовито замечает Теккерей. Заслуживает внимания сделанная Теккереем в этой же статье ссылка на "Ежегодник" Руге и на "Рейнскую газету". Теккерей упоминает о том, что эти издания были запрещены прусским правительством, хотя Гервег и не сотрудничал в них! Замечание это, к сожалению, очень беглое, дает представление о широкой политической осведомленности Теккерея-журналиста и о его живом интересе к прогрессивной демократической печати этого времени.
Позднее, в романе "Приключения Филиппа", действие которого происходит еще во времена июльской монархии, Теккерей создает в лице сэра Джона Рингвуда сатирический тип буржуазного либерала, сводя счеты с претившим ему уже в ту пору демагогическим лицемерием либеральных "друзей" народа. "Сэр Джон дал Филиппу понять, что он стойкий либерал. Сэр Джон был за то, чтобы итти наравне с веком. Сэр Джон стоял за права человека везде и всюду... Портреты Франклина, Лафайета, Вашингтона, а также и Бонапарта (в бытность первым консулом) висели у него на стенах вместе с портретами его предков. У него были литографированные копии Великой хартии вольностей, Декларации американской независимости и смертного приговора Карлу I. Он, не обинуясь, заявлял себя сторонником республиканских учреждений...". Но этот сладкоречивый поборник "прав человека" приходит в ярость и негодует по поводу "наглости и жадности" слуг и мастеровых, когда работавший в его доме водопроводчик просит уплатить ему за труд, а затем, ничуть не смущаясь, снова возобновляет свою беседу о "естественном равенстве и возмутительной несправедливости существующего социального строя...".
С "республиканцами", подобными сэру Джону Рингвуду, Теккерею, стремившемуся, говоря его собственными словами, "говорить и действовать по правде", было явно не по пути. В той мере, в какой его республиканизм этого периода совпадал с общедемократическими устремлениями широких народных масс, поддерживавшимися и чартистами, Теккерей стоял на твердых позициях, и в его реалистической сатире, обращенной против правящих верхов, выражались настроения народа, его насмешка, его презрение, его ненависть и отвращение. Но когда Теккерей пытался противопоставить себя, со своим идеалом "просвещенного республиканизма", социализму и рабочему движению, почва ускользала из-под его ног, и писатель реалист и демократ принужден был хвататься за обывательские буржуазные лозунги и заявлять себя сторонником "порядка". Так, например, в письме Джону Митчелу Кемблу Теккерей излагает проект своей "статьи о социалистических и чартистских изданиях: об Оуэне, О'Конноре и т. д.", где обещает выступить в защиту избирательного ценза и гражданской милиции как средств охраны существующего порядка. Статья эта, к чести Теккерея, так и не была им написана.
приводило его к выводу, что "подготовляется грандиозная революция" (письмо к матери от 18 января 1840 г.).
Вопросы, выдвинутые чартизмом и стоявшим за ним широким демократическим движением народных масс, находят, косвенным образом, отражение и в эстетике Теккерея. Эта близость к передовой общественной мысли Англии проявляется в той резкости, с какою Теккерей, начиная с первых своих шагов в литературе, сражается против фальшивого, антинародного, реакционного искусства за искусство правдивое и демократическое. "Мужественной и честной... простоты" требует он от английской литературы (в рецензии на "рождественскую партию романов 1837 г." в журнале "Фрезерс мэгезин"). Он зло высмеивает безвкусные фешенебельные "великосветские" романы, альманахи, прививавшие английским читателям низкопоклонство перед знатью и внушавшие им извращенные идеалы надуманной, чуждой жизни, а потому - фальшивой красоты.
"Массы английского народа, - писал Маркс в статье "Выборы в Англии. - Тори и виги", - отличаются здоровым эстетическим чутьем. Они питают поэтому инстинктивное отвращение ко всему пестрому и двусмысленному, к летучим мышам и к партии Рассела" {К. Маркс и Ф. Энгельс. Об Англии, стр. 315.}. Это здоровое эстетическое чутье английских народных масс сказывается в демократических принципах эстетики Теккерея.
Великий английский сатирик знал цену народным суждениям об искусстве и дорожил ими. "Всякий раз, когда мне случалось быть в английской толпе, - пишет он в одном из своих ранних очерков, -... я удивлялся живому, ясному, здравому смыслу и уму народа". Он вспоминает разговор о литературе, завязавшийся у него случайно на улице с молодым рабочим; речь зашла об аристократической писательнице, леди***, и собеседник Теккерея "дал волю справедливой критике ее последнего сочинения". "Я встречался со многими провинциальными помещиками, которые не читали и половины тех книг, какие прочел этот честный парень, этот проницательный пролетарий в черной рубашке. Окружавший его народ поддержал и продолжал беседу с большим толком, обнаружив немногим меньшую осведомленность", - так заключает описание этой поучительной жизненной сценки Теккерей. Много позже, выступав с лекциями в английских провинциальных городах, Теккерей наблюдал, как живо схватывает его сатирические намеки "простонародье", в то время как респектабельная публика испытывает лишь недоумение и скуку. Эти факты, засвидетельствованные самим писателем, поучительны: они показывают, что как ни далек был Теккерей от трудящихся масс своей родины по своему происхождению, образованию и положению в обществе, он умел находить с ними общий язык и общую точку зрения. Это сказывалось и в его постановке литературно-эстетических вопросов.
"частном", личном деле, независимом от общества. Литературно-критические оценки, высказываемые Теккереем, всегда основаны на сопоставлении литературы с жизнью. Начиная с первых своих выступлений, он выдвигает в качестве образца такие литературные произведения, которые правдиво изображают общественную действительность, быт и нравы народа. "Я уверен, - замечает Теккерей в "Книге парижских очерков", - что человек, который через сто лет захочет написать историю нашего времени, совершит ошибку, если отбросит как легкомысленное сочинение великую современную историю "Пикквика". Под вымышленными именами в ней заключены правдивые характеры; и так же, как "Родерик Рэндом"... и "Том Джонс"... она дает нам более верное представление о положении и нравах народа, чем можно было бы почерпнуть из любой более претенциозной или более документальной истории". Молодой Теккерей настаивает на том, что литература должна быть верна жизни. Вмешиваясь в борьбу направлений в современном ему искусстве, он ополчается против антиреалистических школ, отстаивая принцип правдивого изображения действительности. В цитированных уже парижских очерках он высмеивает академический классицизм, еще сковывавший в ту пору и французскую и английскую живопись. Его возмущает искусственная "возвышенность" классицизма, его подражательность: "наши предки придерживались нелепого принципа, что темы, которые были в ходу двадцать веков тому назад, должны оставаться такими же in saecula saeculorum" (во веки веков). Он обвиняет классицистов в обезличивании людей; у каждого человека, от мусорщика до Эсхила, есть от природы свой характер, настаивает Теккерей, и он-то и должен быть предметом изучения художника. Картины французских художников в Люксембургском музее дают ему повод для расправы с "надутой, неестественной, ходульной, велеречивой, фальшивой выспренностью, которую наши учителя... пытались выдать за подлинную, а ваш покорный слуга и другие противники шарлатанства (antihumbuggists) считают долгом усердно разоблачать в меру своих сил".
"нелепого шарлатанства" - "так называемое христианское или католическое искусство". Эта разновидность реакционного романтизма - в живописи отталкивает Теккерея своим мистицизмом, искусственной стилизацией под средневековье; классицисты, замечает он, по крайней мере основывались на природе; здесь же все основано "на глупом жеманстве и приукрашивании природы".