4
В его ранних повестях чувствуется еще некоторая скованность и нарочитость. История буржуазных пороков и буржуазных преступлений иногда, как, например, в "Катерине", сюжет которой был заимствован из уголовной хроники XVIII века, еще дается обособленно от истории самого буржуазного общества в целом. Это - своего рода рабочие эскизы, этюды к большим полотнам реалистических романов Теккерея, переход к которым кладет начало второму периоду его творчества. "Книга снобов" (The Book of Snobs), печатавшаяся первоначально в виде еженедельных очерков в "Панче" за 1846-1847 гг., знаменует собою переход от периода накопления общественного и творческого опыта к периоду расцвета и зрелости реализма Теккерея. От своих прежних реалистических этюдов на частные темы, журнальных зарисовок, литературных пародий писатель приходит к сатирическим обобщениям широкого социального масштаба. По его собственному определению, он ставит себе задачу "прорывать шахты вглубь общества и обнаруживать там богатые залежи снобизма".
Очерки "Книги снобов", или, как она первоначально называлась в "Панче", - "Английские снобы, описанные одним из них самих", развертывали перед читателем, в совокупности, сатирическую панораму английской общественно-политической и частной жизни. Теккерей использует классическую свободную форму английского очерка, "эссея", в котором и Свифт и Фильдинг умели сочетать живые картины быта и нравов с боевым публицистическим пафосом. Но он придает этому жанру, освященному традицией английской просветительской журналистики XVIII века, совершенно новый, современный характер. Написанные и опубликованные в годы нового подъема чартистского движения и накануне революции 1848 г. на континенте, эти очерки Теккерея во многом отражают - то прямо, то между строк - атмосферу растущего народного возмущения политикой правящих классов. "За последние годы толпа смеется в свой черед", - замечает он в одном из очерков "Книги снобов" (отметая надменные насмешки консерваторов над "великим неумытым" народом и над "грязней толпой"), и можно без преувеличения сказать, что отзвуки этого негодующего и презрительного народного смеха уловлены в сатире Теккерея и придают ей жизненность и силу.
Эти черты народности сатиры Теккерея проявляются и в особенностях художественной формы "Книги снобов". Они сказываются в простоте, ясности и живости языка, освобожденного от тех "классических" украшений, которые, в виде латинских и греческих эпиграфов, мифологических намеков и т. д., составляли почти обязательную принадлежность просветительского очерка. Они сказываются в жизненности рисуемых Теккереем образов, в каждом из которых, кроме верности бытовых и социальных подробностей, проявляется и сатирическая оценка автора. Теккерей использует в своей сатире и свежую газетную хронику, и бытовой анекдот, и общедоступное басенное иносказание, и меткую народную присказку, смело употребляя "грубые" и "простонародные" выражения для характеристики явлений, достойных, по его мнению, этой грубости.
Никогда, ни до, ни после "Книги снобов", Теккерей не был так бесцеремонен, так грубо презрителен в насмешках над правящими верхами страны, как бы отражая в самом слоге особенности мыслей, настроений и речей народа.
"Книги снобов" не прошел даром и тот опыт, каким обогатила английскую литературу сатира революционных романтиков. Теккерей подсмеивается в одном из очерков этой серии не только над рабскими подражателями Байрона, но и над самим автором "Дон Жуана", незаслуженно причисляя и его к английским снобам. В действительности свободное и непринужденное сочетание публицистического начала, авторских суждений, отступлений, сценок, прогнозов будущего с точными и меткими обобщающими зарисовками жизненных явлений, которое характерно, начиная с "Книги снобов", для прозы Теккерея, вряд ли могло бы быть столь мастерски усвоено им, не будь оно подготовлено ранее в том же "Дон Жуане" и политических сатирах Байрона и в политической лирике Шелли.
Подобно им, но в новых исторических условиях, в период гораздо более развитой и обостренной классовой борьбы, накануне 1848 г., Теккерей чувствует подземный гул готовящихся революционных потрясений. Несмотря на шутливый тон, в "Книге снобов" впервые в творчестве Теккерея звучит проходящая через всю его переписку этого периода грозная тема предстоящего революционного взрыва. Теккерей вводит в "Книгу снобов" знаменательный образ политического потопа, который уже готовится поглотить и вигов и тори. "Мир движется. Великий поток времени мчится вперед; и в эту минуту жалкие фигурки нескольких вигов еще всплывают и барахтаются на поверхности. Дорогой друг мой, наступает период потопа, и они отправятся на дно, - на дно, к мертвецам; и с какой стати будем мы играть роль спасательной команды и выуживать их злополучные трупы?" Символическим рисунком, изображающим потоп, завершается и очерк "О снобах консервативной или сельской партии". Надвигающиеся волны настигают шествие священников и рыцарей в латах, и растерянный предводитель, спешившись, удирает что есть духу, забыв о загнанном коне и бесславно волоча по земле свое знамя, с самонадеянным девизом "Не сдаемся!"
Слово "сноб" существовало в английском языке и до Теккерея. Но именно он придал ему тот сатирический смысл, с которым оно вошло в английскую литературу и получило мировую известность. Университетская "золотая молодежь", как вспоминает Теккерей, называла "снобами" мещан-простолюдинов. Писатель придал этой презрительной кличке обратное значение, переадресовав ее паразитическим, собственническим "верхам" Англии и их приживалам и прихлебателям. "Тот, кто низменно восхищается низменными вещами - сноб", - так определяет Теккерей понятие "сноб" в начале своей книги. Постепенно, однако, это морально-психологическое понятие социально конкретизируется, приобретает совершенно определенные национально-исторические черты. "Мне кажется, - пишет Теккерей в заключительной главе "Книги снобов", - что все английское общество заражено проклятым суеверным культом Маммоны; и что все мы, снизу доверху, заискиваем, льстим и низкопоклонствуем, с одной стороны, или ведем себя как гордецы и деспоты - с другой" (подчеркнуто мною. - А. Е.). Сатирический образ английского сноба у Теккерея оказывается типичной иллюстрацией к известным словам Маркса об английской буржуазии, которую английские писатели "блестящей плеяды" сумели изобразить в своем творчестве такой, как она есть, раболепной в отношении к высшим и деспотичной в отношении к низшим. Выступая от лица рядового англичанина, простого человека - Смита, Теккерей подвергает уничтожающей критике социальное и политическое неравенство, "организованное прихлебательство и узаконенный подлый культ личности и Маммоны (of man and Mammon)", - как характеризует он состояние английского общества.
Теккерей заканчивает "Книгу снобов" своим воображаемым разговором с лордом Длинноухим (Longears), одним из вершителей британской политики. "Повстречайся я с ним на званом обеде, - пишет сатирик, - я бы воспользовался случаем и сказал ему: "Сэр, Фортуна дарит вам ежегодно значительное число тысяч фунтов. Неизреченная мудрость наших предков поставила вас надо мной в качестве главы и наследственного законодателя.
Наша замечательная Конституция (предмет гордости британцев и зависти окружающих наций) обязывает меня рассматривать вас как моего сенатора, повелителя и опекуна. Вашему старшему сыну, Фиц-Игого (Fitz-Heehaw), обеспечено место в парламенте; ваши младшие сыновья... с любезной снисходительностью соглашаются быть капитанами первого ранга и лейтенант-полковниками, представлять нас при иностранных дворах, или, если это их устраивает, принять хороший церковный приход. Все эти преимущества наша замечательная Конституция (предмет гордости и зависти, и т. д.) объявляет принадлежащими вам по праву, не считаясь ни с вашей тупостью, ни с вашими пороками, с вашим эгоизмом, или с вашей полнейшей неспособностью и идиотизмом". По всей вероятности, иронически продолжает Теккерей, будь мы со Смитом герцогами, мы бы с патриотическим рвением поддерживали эту систему.
"Но мы со Смитом пока еще не графы. Мы не считаем, что в интересах армии Смита молодой Осел (De Bray) должен быть полковником в двадцать пять лет, что в интересах международных отношений Смита лорд Длинноухий должен быть послом в Константинополе, что в интересах нашей политики Длинноухий должен лезть в нее своим наследственным копытом, - точно так же, как мы не считаем, что интересы науки выиграют от того, что его королевское высочество доктор принц Альберт будет канцлером Кембриджского университета... Все это чванство и низкопоклонство Смит считает снобизмом; и он сделает все, что в его власти, чтобы не быть больше снобом и не подчиняться снобам. Он говорит Длинноухому: "Я не могу не видеть, Длинноухий, что я ничем не хуже вас. Я даже грамотнее; я могу думать ничуть не хуже; я больше не намерен считать вас своим хозяином и чистить ваши сапоги"".
С этих демократических позиций Теккерей подвергает суду и осмеянию правящие круги буржуазно-аристократической Англии. Он издевается над британской монархией, над обеими парламентскими партиями - и вигами-либералами и тори-консерваторами, - над "армейскими снобами" и над "снобами-клерикалами", засевшими в аристократических рассадниках британского просвещения - в Оксфорде и в Кембридже. Глава II "Книги снобов" - "Венценосный сноб" - содержит сатирический портрет короля Георга IV (под прозрачным наименованием Горгия IV), заставляющий вспомнить "Вальс" и "Ирландскую аватару" Байрона, - с такой силой презрительного негодования представлен здесь разительный контраст между личным ничтожеством этого коронованного бездельника, мота и фата, и почетом, его окружавшим. Недаром "Венценосный сноб" был тотчас же перепечатан чартистской "Северной звездой". Если уж воздвигать статую Георгу IV, то разве только в лакейской королевского дворца, предлагает Теккерей. Он насмехается над придворным церемониалом, советуя знатным особам, несущим обязанности Лорда Оловянного жезла и Смотрителя мусорной корзины, Леди-хранительницы королевской пудры и т. д., взбунтоваться против всех "этих вылинявших старосветских унизительных церемоний", которые при всех своих "августейших претензиях" ничуть не менее смешны, чем шутовская клоунада Петрушки-Панча.
"большие снобы из Сити стоят на следующем месте в нашей иерархии", - замечает он в главе "Большие снобы из Сити". Теккерей не раскрывает механизма буржуазной эксплуатации, - паразитизм аристократии показан им гораздо подробнее, нагляднее и ярче; но его суждения о крупных капиталистах для своего времени очень смелы и прозорливы.
"Я по натуре злобен и завистлив, - пишет в той же главе Теккерей, характеризуя взаимоотношения отечественной аристократии и буржуазии, - и мне нравится наблюдать, как эти два шарлатана, которые, разделяя между собой социальную власть в нашем королевстве, тем самым естественно ненавидят друг друга, заключают между собой перемирие и объединяются ради соблюдения своих грязных интересов". Чтобы оценить всю глубину и актуальность этой сатирической характеристики, следует вспомнить, что вплоть до отмены хлебных законов английская буржуазия продолжала, как и ранее в борьбе за парламентскую реформу 1832 г., разыгрывать роль руководительницы и заступницы народных масс, стараясь направить весь пыл народного возмущения против земельной аристократии. А эта последняя, в свою очередь, - в частности в лице торийской "Молодой Англии", вождя которой, Дизраэли, Теккерей зло высмеивает в той же "Книге снобов", - также рядилась в маскарадную одежду "друга народа", указывая ему на капиталистов как на его естественных врагов. Только с развитием и подъемом самостоятельного пролетарского чартистского движения в Англии смогла проясниться и определиться с полной четкостью действительная расстановка классовых сил и роль их политических партий. Эти изменения в общественной жизни страны, связанные с укреплением сознательности и боеспособности английского рабочего класса, стоявшего в авангарде демократического, народного лагеря, отражаются до некоторой степени в сатирических обобщениях Теккерея.
Автор "Книги снобов" разоблачает лицемерную политическую демагогию вигов, пытающихся, как подчеркивает он, поставить себе в заслугу реформы, завоеванные народом. Он высмеивает сладкоречивое выступление лорда Джона Рассела (лидера вигов), старавшегося доказать, что отмена хлебных законов; была достигнута не народом, а "каким-то образом милостиво дарована нам вигами". Чтобы быть вигом, иронически советует читателю Теккерей, "вам надлежит верить не только в то, что следует отменить хлебные законы, но и в то, что виги должны быть у власти; вы должны быть убеждены не только в том, что Ирландия нуждается в спокойствии, но и в том, что виги должны укрепиться на Даунинг-стрит; если народ требует реформ, то тут уж, конечно, ничего не поделаешь; но помните, что проведение этих реформ должно быть поставлено в заслугу вигам". Чего доброго, саркастически восклицает писатель, когда-нибудь виги заявят претензию и на то, что это они впервые выдвинули пять пунктов чартистской хартии!
антитезам народной притчи или басни; его образы перекликаются отчасти с образами знаменитой "Песни людям Англии" Шелли и с политической публицистикой чартистов, когда он пишет, например: "Виги не летают, жужжа, над полями, от цветка к цветку, как трудолюбивые пчелы; но они присваивают себе во владение улья и мед. Виги не вьют гнезд, подобно пернатым лесным певуньям; но они забирают себе и эти гнезда и яйца, в них находящиеся. Они великодушно пожинают то, что сеет народ (the nation), совершенно удовлетворены своим образом действий и считают, что страна должна была бы чрезвычайно любить и ценить их за то, что они столь снисходительно присваивают себе плоды ее трудов".
народа. Виги, согласно его сатирической метафоре, - это офицеры без армии. Народ столь же равнодушен к ним, как и к свергнутым полтораста лет назад Стюартам. Со столь же обоснованным презрением расценивает Теккерей и попытки торийской партии повернуть вспять колесо истории. На их пышные фразы он отвечает им шуточной детской присказкой о разбитом яйце, взятой из сборника народных английских сказок и песен ("Mother Goose's Rhymes"), которая в этом публицистическом контексте звучит как самый уничтожающий приговор:
Шалтай-Болтай
Сидел на стене.
Шалтай-Болтай
Вся королевская конница,
Вся королевская рать
Не может
Болтая,
Шалтая-Болтая,
Шалтая-Болтая собрать!
Народ проглотит консерваторов, как кошка, играючи, съедает мышь, - таким пророчеством кончает Теккерей гл. XX "Книги снобов" - "О снобах-консерваторах".
над знатными молокососами, покупающими офицерские чины и командующими поседевшими в боях ветеранами. Его возмущает "пропасть, установленная между солдатом и офицером". Между ними "такое же социальное различно,... как между командой каторжников и их надсмотрщиками". Теккерей требует отмены телесных наказаний в британской армии, ссылаясь на живые, злободневные факты, взволновавшие незадолго до этого всю прогрессивную Англию. Рядовой 7-го гусарского полка, ударивший своего капрала, умер после наказания плетьми. Лейтенант другого полка, ранивший саблей старшего офицера, получил выговор и вернулся к своим обязанностям.
"Английские снобы на континенте" - такова тема нескольких глав книги. Теккерей создает здесь типичный сатирический образ британского собственника за границей. "Этот грубый, невежественный и брюзгливый наглец-англичанин выставляет себя напоказ в каждом городе Европы. Одно из самых тупых созданий на свете, он попирает своими ногами Европу, вламывается в галереи и соборы и проталкивается во дворцы в своем мундире... Тысяча восхитительных картин проходит перед его налитыми кровью глазами, но не производит на него никакого впечатления. Бесчисленные яркие сцены жизни и нравов предстают перед ним, но не волнуют его... Искусство, Природа проходят перед ним, не вызывая в его бессмысленном взгляде ни искорки восхищения; ничто его не трогает, пока на его пути не появляется важное лицо, - и тогда застывший, гордый, самоуверенный, несгибаемый британский сноб может быть угодлив, как лакей, и гибок, как арлекин".
В лице описываемых им "путешествующих снобов" Теккерей снова и снова высмеивает паразитизм, кастовую замкнутость, ханжеское самодовольство и полнейшее духовное убожество буржуазно-аристократической Англии. Пьяные офицеры, с изумлением вспоминающие противников, дерзнувших нанести поражение британскому оружию; знатные леди, возмущенные тем, что им приходится путешествовать вместе с "простым народом"; разбогатевшие выскочки из Сити, поспешно перенимающие дворянские замашки; прихлебатели, рыскающие по свету в поисках тароватых патронов; родовитые аферисты-шулеры; промотавшиеся гуляки, спасающиеся бегством от кредиторов, - весь этот пестрый сброд изображен Теккереем с нескрываемым презрением.
"поразительной и неукротимой островной гордости" англичан. Он создает яркий сатирический образ странствующего космополита, капитана Булля, перекати-поле, лишенного каких-либо духовных связей с родиной и презирающего те страны, по которым он скитается. Все старания этого сноба направлены на то, чтобы подцепить богатого покровителя, которому он мог бы, в качестве "гида-любителя", показывать разного рода злачные места. "За границей он бывал повсюду; ему известно лучшее вино каждого трактира в каждой европейской столице; он вращается там в наилучшем английском обществе; ... говорит на отвратительном жаргоне из смеси полдюжины языков, - и ровно ничего не знает". Эта "старая скотина", как бесцеремонно именует его Теккерей, воображает себя, притом, "весьма респектабельным членом общества", хотя, как замечает писатель, единственное дело, которое капитану Буллю довелось невольно сделать на своем веку, состоит в том, что он подал пример, которому надлежит не следовать.
если бы это от него зависело, восклицает он, то по его приказу в Англии ежегодно сжигали бы чучело преподобного мистера Мальтуса! Он разоблачает антидемократизм всей системы английского образования. Старый китайский обычай предписывал с детства уродовать ноги женщин, стягивая их крохотными башмачками. По саркастическому замечанию Теккерея, существующая система воспитания точно так же, как китайский башмак, безнадежно уродует мозги англичан. Общество, игнорирующее литературу и искусство, не может претендовать на то, чтобы считаться цивилизованным обществом, с горечью заявляет он. Продолжая свои более ранние полемические выступления против реакционного романтизма, Теккерей высмеивает "литературных снобов", сочинителей антидемократических "великосветских" романов - Дизраэли, Бульвера и др.
Он осмеивает и уродливые формы английского быта, порожденные кастовой замкнутостью и низкопоклонством перед знатью, - шарлатанство званых обедов, аристократические претензии клубменов, верноподданническое умиление перед идиотическими "новостями" придворной хроники...
Автор "Книги снобов" нетерпим к тем специфическим чертам британского обывателя - к его ханжеской чопорности и тупому лицемерию, которые, по воспоминаниям Энгельса, так поражали в это время каждого иностранца, поселявшегося в Англии.
"Книга снобов" была значительным событием в английской литературной и общественной жизни. В заключительном очерке Теккерей писал, шутя: "Национальное сознание пробудилось к вопросу о снобах. - Слово "сноб" вошло в наш честный английский словарь".
"организовать равенство в обществе" - осталась утопией, так как не опиралась ни на какие реальные общественные силы. Отразившая во многих отношениях народную точку зрения на господствующие классы и партии, сатира Теккерея, однако, еще не исключала прямых обращений к самим правящим кругам, в которых писатель призывает к реформам и уступкам. Так, например, он завершает свой протест против телесных наказаний для рядовых британской армии сентиментальным личным обращением к королеве Виктории, наивно пытаясь внушить ей, что "лучше проиграть сражение, чем высечь одного солдата".
Ощущая назревающий в обществе революционный конфликт, Теккерей надеялся все же на возможность предотвращения глубоких социальных потрясений. Его обращение к "теням Марата и Робеспьера", которых он призывает в свидетели своего гнева против общественной коррупции, имело, конечно, характер шутки, хотя трусливый английский обыватель и должен был, по всей вероятности, счесть ее шуткой весьма дурного тона.
Презирая демагогию буржуазных парламентариев, Теккерей, однако, еще возлагает надежды на демократизирующую общественную роль капиталистического индустриального развития. Железные дороги несут с собою республиканские идеи, разрушая феодальные предрассудки и суеверия даже там, где они коренились всего прочнее, утверждает он. Равенство в обществе, провозглашенное им как его идеал, - это, конечно, не что иное, как буржуазно-демократическое равенство. Наличие еще неисчерпанных иллюзий относительно социальных возможностей буржуазного развития сказывается в "Книге снобов" в призыве "доделать" реформу 1832 г., распространив ее на те области жизни, которые она не затронула. Но не этими иллюзиями определяется значение "Книги снобов".
Она вошла в английскую литературу как гневное реалистическое произведение, смело осудившее общественные отношения и нравы буржуазно-аристократической Англии. Автор "Книги снобов" заклеймил национальные пороки привилегированных верхов того времени - их чванство и раболепие, их шовинизм, их лицемерное ханжество; "священнодействия" правящей иерархии страны предстали в его изображении в виде своего рода комической клоунады - процессии уродливых и ничтожных "снобов" {Показательно, что в последние годы жизни, когда былая сатирическая нетерпимость изменила ему, Теккерей заявлял (если верить воспоминаниям современников), что "ненавидит "Книгу снобов" и не в состоянии перечесть ее". Когда очерки переиздавались в виде отдельной книги, автор изъял как "слишком персональные" семь глав, посвященных "литературным" и "политическим снобам".}. "Книга снобов" является в истории творчества Теккерея как бы непосредственным подступом к его крупнейшему реалистическому произведению - "Ярмарка тщеславия". В сущности, в "Книге снобов" уже был разработан тот широкий общественный фон, который читатель встречает в "Ярмарке тщеславия". Но если в "Книге снобов" фон этот, как правило, был представлен еще в виде статического обозрения гротескных "монстров" английской общественной и частной жизни, то в "Ярмарке тщеславия" он приходит в движение. Характеры британских "снобов" выходят из своего застывшего состояния и, развиваясь в типических обстоятельствах, вступают во взаимодействие, сталкиваются друг с другом, и читателю становятся ясны тайные пружины, приводящие в действие участников развертывающейся перед ним картины.