5
"Ярмарка тщеславия. Роман без героя" (Vanity Fair. A Novel without а Hero) была закончена в 1848 г., в год революционных событий на континенте Европы, в год последнего взлета чартистского движения в Англии. В реалистических обобщениях этого романа, как и в "Книге снобов", отразилось обострение революционной ситуации в Англии и за рубежом, отразился нарастающий гнев народа против паразитических, эксплуататорских общественных верхов. Вместе с тем в "Ярмарке тщеславия" отразились и слабые стороны мировоззрения Теккерея - все то, что связывало его с буржуазным строем и не позволяло ему уяснить себе действительное направление общественного развития.
Переписка Теккерея, относящаяся к этому времени, дает представление о напряженности его тревожных размышлений об основных вопросах, выдвинутых чартизмом в Англии и рабочим движением на континенте. Теккерей внимательно следит в эту пору за ходом политических событий; он читает доступную ему литературу по социальным вопросам (в его переписке, между прочим, есть упоминания о знакомстве с "Организацией труда" Луи Блана и с романами Кингсли). Теккерей бывал весной 1848 г. на чартистских митингах, слушал, в частности, Эрнеста Джонса, вождя левых чартистов. В 1848 г. в газете "Морнинг кроникл" были помещены его статьи об этих митингах.
Мысль о неизбежности революционных потрясений, возникавшая уже в "Книге снобов", в период работы над "Ярмаркой тщеславия" неотступно занимает Теккерея. В марте 1848 г. он заносит в свой дневник запись: "Написал статью о Кеннингтонском митинге для "М. К." ("Морнинг кроникл". - А. Е.)... Тщетно пытался убедить светское общество у миссис Фокс в том, что на нас надвигается революция и что мы преступны (wicked) в нашем презрении к народу. Они все считают, что у нас, конечно, есть и бедность и неудобства, но что все это само по себе совсем недурно; что лакейские ливреи и пудра весьма пристойны и приличны, хотя, разумеется, и нелепы. - С. В. заявил даже, что сами лакеи не пожелали бы от них отказаться. - Что ж, так и гладиаторы в Риме гордились своей профессией, а их хозяева не видели в ней ничего дурного...".
Эта запись интересна во многих отношениях. Сопоставление "свободной" послереформенной буржуазной Англии 40-х годов с рабовладельческим Римом само по себе красноречиво говорит о том, как проницателен был Теккерей в своем недоверии к буржуазному общественному строю, прославлявшемуся либералами как норма и идеал социально-исторического развития. Многозначителен и сквозящий здесь между строк намек на то, что и Англии уготована, может быть, участь древнего Рима. Но вся запись в большей степени проникнута горечью, чем надеждой. Эти немногие строки дневника воспроизводят перед нами, как в зеркале, жизненную драму писателя, отдающего себе отчет в преступности и безнравственности собственнического общества и все же сознающего себя его частью. Возвышаясь, как великан, над пигмеями "высшего света", он, однако, пытается взывать к их мертвой совести, хотя и сам понимает тщетность этих попыток.
антагонизм интересов труда и капитала как "извечное" непреходящее, внеисторическое явление. "Я не вижу конца в споре между собственностью и трудом", - пишет он матери 10 марта 1848 г. в пору грозовой революционной весны 1848 г. Человеческими средствами, пессимистически заключает он, вряд ли можно решить этот спор. "Вопрос бедности - то же, что и вопрос смерти, болезни, зимы или любого природного явления. Я не знаю, как предотвратить их. Всеобщее избирательное право, - как собираются осуществлять его французы, - кажется мне чудовищной тиранией, еще более невыносимой, чем произвол Николая I или австрийцев... Оно побуждает мастеровых требовать восьми франков в день вместо четырех, ткачей - настаивать на том, чтобы за десять часов работы им платили как за двенадцать, и т. д. Я не могу себе представить правительства более безответственного, деспотичного и самоубийственного, чем это, если оно долго просуществует. - Неужели есть на свете хоть один человек, предполагающий, что капиталисты могут позволить себе отказаться от 18% прибыли и тем не менее продолжать производство?.. Ведь мы же прекрасно знаем, что при всех муках, деградации, скаредной экономии и голоде, с которыми сопряжена современная система производства, предприниматели едва могут держать голову над водой, и что... прибыль, получаемая ими от труда каждого индивида, так бесконечно мала, что сопоставлять ее с соотношением 12 к 10 - нелепо; мы знаем, что в сельском хозяйстве при голодной зарплате и максимальном нажиме на работников (буквально "screwing" - завинчивании. - А. Е.) наивысший уровень прибыли не превышает 3,5%. Да ведь если повысить заработную плату, весь социальный механизм рухнет - все будут разорены..."
Эти рассуждения показывают, как неразрывно переплетаются в мировоззрении Теккерея совершенно трезвое и точное представление о голоде и страданиях, которые несет капиталистическое производство рабочему, "завинченному", по его выражению, под пресс эксплуатации, с типично буржуазными иллюзиями о капиталистической прибыли, как всеобщем, универсальном условии, без которого немыслимо производство, немыслимо существование общества. Так возникает почва для пессимистических выводов писателя о бесперспективности общественного развития. "Мы движемся по вечному кругу горя, мучений, голода; выхода не видно, а насильственная революция приведет лишь к тому, что все вцепятся друг другу в горло и будут во сто раз несчастнее, чем теперь...", - продолжает Теккерей.
В условиях обострения общественной борьбы, перед лицом первых самостоятельных выступлений пролетариата, выдвигающего уже не буржуазно-демократические, а социалистические требования, Теккерей-реалист и демократ пытается переспорить самого себя, силясь опровергнуть выводы о губительности "проклятого культа Маммоны", царящего в английском обществе. "Я убежден, - пишет он все в том же письме к матери, - что богатство идет на пользу беднякам, и уверен, что всякий передел его приведет лишь к таким же несправедливым затеям; как та, которая возмущает нас сейчас {Речь идет, очевидно, об экономических требованиях, выдвинутых рабочими парижских национальных мастерских.}. Обличать эгоизм - дело хорошее; но эгоизм - великий двигатель всего мира. Наши средства быть счастливыми - эгоистичны, наша любовь эгоистична... мы трудимся, любим, ленимся, ради самих себя... Если бы не наш пламенный эгоизм, мы никогда не имели бы детей... Если богу будет угодно, у нас здесь (в Англии. - А. Е.) не будет вооруженной или насильственной революции, - а если бы она произошла, все, кто является сторонником мира и порядка, встанут в нашей стране на сторону правительства, включая и республиканцев. Я стою за социальную республику, но не за коммунизм".
Эти обширные выдержки из письма Теккерея к матери, находившейся в эту пору во Франции, в Париже, в центре революционных событий, представляют большой интерес. В этом документе с наибольшей непосредственностью и полнотой отразились колебания Теккерея, то осуждавшего капитализм, как систему бесчеловечной эксплуатации масс, то пытавшегося оправдать эту систему. В недоверии Теккерея к принципам рабочего движения, по всей вероятности, немалую роль сыграло то, что он судил о них главным образом на основании мелкобуржуазных представлений о социализме, как о всеобщей уравниловке. Уравнительные тенденции, как известно, были не чужды и чартистскому движению. В "споре между собственностью и трудом" Теккерей не встал на сторону труда, - и это не могло не ограничить его реализм. Образ революционного народа, намечающийся между строк, хотя бы и в иносказательной форме, в "Книге снобов", не появляется в "Ярмарке тщеславия", не говоря уже о более поздних его произведениях.
"Роман без героя", как многозначительно определил своеобразие этого романа Теккерей в подзаголовке "Ярмарки тщеславия", - это вместе с тем и роман без народа. Молодой Лев Толстой верно подметил вытекающую отсюда односторонность реализма Теккерея. "Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только бесконечная повесть "Снобсов" и "Тщеславия"?" - спрашивает Толстой в "Севастопольских рассказах" ("Севастополь в мае") {Л. Толстой. Полное собр. соч. (Юбилейное издание), т. 4., М. -Л., 1932, стр. 24.}.
уже рождалась на свет в Англии, как рождалась она в эту пору и во Франции и в Германии. Самая возвышенная поэзия и самый трезвый реализм уже слились воедино на страницах "Манифеста Коммунистической партии", вышедшего в тот же год, что и "Ярмарка тщеславия". Но эти новые источники героического и возвышенного, связанные с борьбой рабочего класса за социалистическое переустройство общества, были закрыты для Теккерея. Он не поддержал тех героических сил будущего, которые пробуждались к жизни на его глазах.
Заслуга Теккерея, однако, заключалась в том, что и всем: содержанием и самым заглавием своего крупнейшего романа он демонстративно отказал буржуазно-аристократическому обществу во всех его эстетических и моральных претензиях, во всех его самодовольных поползновениях объявить себя рассадником гражданских добродетелей, возвышенных идеалов и поэтических чувств. Он показал, что в мире собственников основным и решающим двигателем, определяющим поступки и отношения людей, является собственнический эгоизм.
Критик журнала "Фрезерс мэгезин" Р. Белл предсказывал в своей статье о "Ярмарке тщеславия", что добронравные читатели будут содрогаться при виде "произведения, полного столь мелочных пороков и низменных страстей. Они побоятся дать его в руки юным леди и джентльменам, опасаясь, как бы беспросветная мрачность нарисованных в нем картин не погубила их нравственности и не заставила бы их вступить в жизнь подозрительными, замкнутыми в себе эгоистами". Отвечая этому критику, попытавшемуся переложить на самого Теккерея ответственность за безнравственность буржуазного общества, автор "Ярмарки тщеславия" отстаивал разоблачительный замысел своего романа. "Если бы, как вы выражаетесь, я ввел в роман больше свежего воздуха, моя цель не была бы достигнута. Она заключалась в том, чтобы показать..., что мы, по большей части, отвратительно глупые и эгоистичные люди, "отчаянно испорченные" и жадные до суетных вещей. Таковы все, кого вы видите в этой книге... Я хочу, чтобы к концу повествования все оставались неудовлетворенными и несчастными... Вы все ополчаетесь против моей мизантропии; я рад был бы и сам свести к ней все дело: но посмотрите на общество в свете известных требований (вы понимаете, что я хочу сказать) - и кто тогда осмелится вообще претендовать на добродетель?".
В "Ярмарке тщеславия" Теккерей развертывает широкую панораму английской общественной действительности. Он несколько отодвигает действие в прошлое - молодость его главных персонажей совпадает с концом наполеоновских войн. Эта передвижка в прошлое позволила писателю уклониться от изображения революционных конфликтов, назревавших в его эпоху. Но в остальном - в том, что касается изображения правящих верхов Англии, - "Ярмарка тщеславия", хотя действие в ней и развертывалось в 10-20-х годах XIX столетия, сохраняла всю свою социальную актуальность и для 40-х годов, как сохраняет ее и поныне. Это объяснялось тем, что говоря о дореформенном периоде английской общественной жизни, Теккерей изображает типичные национально-исторические черты английской буржуазии и английской аристократии и не питает никаких иллюзий насчет того, что изображенная им картина, может быть, перестала быть верной жизни со времени уничтожения "гнилых местечек" и вступления на престол королевы Виктории.
Система образов "Ярмарки тщеславия" задумана так, что дает полное представление о структуре правящих верхов страны. Теккерей создает обширную сатирическую галерею "хозяев" Англии - титулованной знати, помещиков, капиталистов, парламентских деятелей, дипломатов, буржуазных "филантропов", церковников, офицерства, колониальных чиновников. Вывод о всеобщей коррупции господствующих классов английского общества, к которому приходит автор "Ярмарки тщеславия", является не произвольной субъективной декларацией; он реалистически документирован, обоснован и доказан художественной логикой типических жизненных образов, созданных писателем.
"Ярмарки тщеславия", английский реалистический просветительский роман уже создал типические образы буржуазных авантюристов и мошенников большого и малого калибра. Джонатан Уайльд и Блайфиль Фильдинга, как и многочисленные подобные им персонажи у Смоллета, были для своего времени бесспорно значительным завоеванием реализма. Но, как и в ранних повестях самого Теккерея, включая даже его "Карьеру Барри Линдона", социально-типичные тенденции буржуазного авантюризма выступают здесь еще в специфически уголовной форме, как бы обособленно от всей системы буржуазных отношений. Новаторское значение "Ярмарки тщеславия" заключалось, в частности в том, что Теккерей поднялся здесь на более высокую ступень реалистического обобщения типических тенденций буржуазного развития. Он показал, что собственнический эгоизм является не анормальностью, но, напротив, омерзительной нормой буржуазного успеха, благополучия и процветания, как в общественной, так и в частной жизни.
"Ярмарки тщеславия". Его "героиня" Ребекка Шарп, дочь спившегося учителя рисования и захудалой танцовщицы, воспитанная "из милости" в мещанском пансионе, с самой ранней юности вступает в жизнь как злобная и коварная хищница, готовая любой ценой и любыми средствами отвоевать себе место "под солнцем". В буржуазном семейно-бытовом романе вполне мог бы возникнуть аналогичный образ, но там он выглядел бы как зловещее инородное, разрушительное начало, нарушающее "нормальное" течение добропорядочного буржуазного существования. Теккерей, напротив, с особой полемической остротой подчеркивает социальную "естественность" поведения и характера Бекки Шарп. Если она пронырлива, лицемерна и неразборчива в средствах, лишь бы добиться выгодного замужества, связей, богатства и положения в свете, то она, в сущности, делает для себя то же самое, что более "приличными" способами устраивают для своих дочерей даже самые респектабельные маменьки.
Авантюры Бекки, по мысли Теккерея, весьма мало отличаются от той купли-продажи, к которой он приравнивает обычный великосветский брак. Если путь Бекки более извилист и труден, то только потому, что против нее - ее бедность. "Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имей я пять тысяч фунтов в год. И я могла бы возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. Могла бы поливать растения в оранжереях и обрывать сухие листья на герани. Я расспрашивала бы старух об их ревматизмах и заказывала бы на полкроны супа на кухне для бедных. Подумаешь, какая потеря при пяти-то тысячах в год. Я даже могла бы ездить за десять миль обедать к соседям и одеваться по моде позапрошлого года. Могла бы ходить в церковь и не засыпать во время службы или, наоборот, дремала бы под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и опустив вуаль, - стоило бы только попрактиковаться".
Так думает Бекки, и Теккерей солидаризируется с ней. "Кто знает, - восклицает он, - быть может Ребекка и была права в своих рассуждениях, и только деньгами и случаем определяется разница между нею и честной женщиной!.. Пусть спокойное, обеспеченное положение и не делает человека честным, оно, во всяком случае, помогает ему сохранить честность. Какой-нибудь олдермен, возвращающийся с обеда, где его угощали черепаховым супом, не вылезает из экипажа, чтобы украсть баранью ногу; но заставьте его поголодать - и посмотрите, не стащит ли он ковригу хлеба".
Эта сатирическая оценка собственнических "добродетелей" вызвала бурю негодования в буржуазной критике. Против Теккерея выступил, в частности, один из столпов буржуазного позитивизма Генри Джордж Льюис. Утверждая, что Теккерей якобы сгущает краски в своем изображении общественной коррупции, Льюис особенно возмущался приведенным выше ироническим абзацем относительно условности добродетелей сытого лондонского олдермена. Льюис делал вид, что теряется в догадках относительно того, чем объяснить появление в романе этого "отвратительного места", - "беспечностью" автора или "глубокой мизантропией, помрачившей ясность его ума".
образ Бекки Шарп: настаивая на том, что "имей Бекки 5000 в год... она была бы респектабельна, упрочила свое состояние, обеспечила бы своему семейству положение в обществе" и т. д., он красноречиво сравнивает ее с только что свергнутым с престола Луи-Филиппом.
Это сопоставление авантюристки Бекки Шарп, мастерски овладевшей искусством жить на "0 фунтов, 0 шиллингов и 0 пенсов в год", и короля Франции Луи-Филиппа, ставленника лаффитов и ротшильдов, 18 лет обиравшего французский народ, дает многое для понимания типичности образа Бекки, как и других персонажей "Ярмарки тщеславия". Для Теккерея речь идет не об изобличении плутней одной преступницы, а о раскрытии преступности всего общественного строя, в котором сущность человека определяется его состоянием, оценивается деньгами. Это подчеркивается и финалом романа, где после многих превратностей, уже очутившись было на "дне", Бекки снова всплывает на поверхность великосветской жизни и, вооруженная капиталом, добытым самыми нечистыми средствами, занимает свое место среди британских блюстительниц нравственности. С уничтожающей иронией Теккерей рассказывает о ее благочестии и неусыпном попечении о достойных внимания бедняках: "Она посещает церковь, всегда в сопровождении слуги. Ее имя значится во всех подписных листах. "Нуждающаяся торговка апельсинами", "Покинутая прачка", "Бедствующий продавец пышек" нашли в ее лице отзывчивого и щедрого друга. Она всегда торгует на благотворительных базарах в пользу этих обездоленных созданий".
Впоследствии, под давлением буржуазной критики, Теккерей счел нужным внести коррективы в эту сатирическую развязку "Ярмарки". В романе "Ньюкомы" он мимоходом сообщает читателям, что Бекки снова разорилась и на этот раз окончательно пошла на дно.
Но первоначальный иронический итог похождений Бекки Шарп, данный в самой "Ярмарке тщеславия", гораздо более убедителен. "Успехи" Бекки - явление типическое, раскрывающее не только закономерность ее собственной судьбы, но и в более широком смысле слова закономерность буржуазного преуспеяния, основой которого оказываются обман, эксплуатация и паразитизм. Действительное значение образа Бекки Шарп раскрывается во всей его полноте не изолированно, а в системе образов всего романа в целом и в развитии его основных сюжетных линий.
"Ярмарки тщеславия" в этом смысле имеет большое значение для раскрытия характеров действующих лиц и прояснения основной идеи романа; она чрезвычайно важна для художественного полнокровного воплощения сатирического замысла Теккерея. Писатель отказывается от традиционных в английской литературе его времени форм семейной хроники или романа-жизнеописания (хотя элементы этих жанров входят в его роман). И дело здесь не просто в том, что ему хочется дополнить "Жизнь и приключения мисс Ребекки Шарп" опытом жизни Амелии Седли или сопоставить друг с другом судьбы коммерсантов Осборнов и помещиков Кроули. Дело в том, что композиция романа Теккерея предполагает принципиально новый, более высокий уровень социального обобщения явлений, что выражается, в частности, в новом для английского романа соотношении между частными судьбами персонажей и общественной средой, в которой развертывается действие. Социальный фон в "Ярмарке тщеславия", собственно говоря, перестает быть просто фоном, более или менее убедительно выписанной декорацией: он сам играет активнейшую роль в повествовании. Множественность разнообразных и вместе с тем внутренне схожих своей никчемностью человеческих судеб, представленных то подробно, то эпизодически на страницах "Ярмарки тщеславия", позволяет читателю почувствовать, что перед ним живет и движется не узкий мирок правдоподобно придуманных автором персонажей, а само общество. "Высший свет", Сити, офицерская казарма, доходное "гнилое местечко", поместье провинциального сквайра, дом приходского священника, привилегированная школа и модный курорт - все это нужно Теккерею не для того, чтобы внести разнообразие в похождения его действующих лиц, а для того, чтобы придать наиболее всеобъемлющий социальный размах своей сатире.
"Ярмарки тщеславия" по-своему призвана служить той же широте охвата общественной жизни, что и композиция зрелых романов Диккенса с их сложным переплетом перекрещивающихся сюжетных нитей.
Теккерей не раскрывает в "Ярмарке тщеславия" механики экономической буржуазной эксплуатации, но он показывает, как интерес бессердечного чистогана проникает во все поры общественной и частной жизни, извращая и обесчеловечивая отношения людей {О силе реалистической типизации Теккерея свидетельствуют интересные воспоминания Горького, относящиеся к периоду его первого знакомства с творчеством английского сатирика. В статье "О том, как я учился писать" Горький вспоминает, как еще мальчиком узнавал в русских капиталистах черты собственников, изображенных Теккереем: "Приятели деда, разорившиеся купцы Иван Щуров, Яков Котельников, рассуждали о том же и так же, как люди в знаменитом романе Теккерея "Базар житейской суеты"" (М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах, т. 24, стр. 484.).}. Интриги Бекки Шарп не только не выделяются в романе как единственный пример своекорыстия; напротив, они входят составной частью в ту разнузданную борьбу цинических себялюбивых устремлений, которая развертывается на страницах романа.
Наследство старой мисс Кроули, из-за которого готовы перегрызть друг другу горло ее любящие родственники, возможность третьего брака сэра Питта Кроули-старшего, банкротство Джона Седли, выбор супруга для вест-индской богачки мисс Суортц, завещательные распоряжения старика Осборна, распределение "высоких милостей" всесильного вельможи лорда Стейна, судьба кругленького капитальца, сколоченного Джозом Седли при сборе государственных налогов в Индии, - все эти моменты играют в романе важную роль, способствуя развитию сюжета и раскрытию характеров действующих лиц. Собственность снова и снова выступает в качестве основной пружины действия, и читателю становится ясно, что существо дела весьма мало меняется от того, что в одних случаях это собственническое начало выступает в благопристойных, легальных формах, а в других - в форме "беззаконных" авантюр. Реализм Теккерея совлекает "ореол акций и акров" с людей, считающихся столпами буржуазно-аристократической Англии, и показывает во всей жалкой наготе их низменные, ничтожные своекорыстные побуждения и цели. В свете этих смелых, далеко идущих сатирических выводов Теккерея фигура Бекки Шарп приобретает даже некоторую относительную привлекательность. Писатель с заслуженным презрением раскрывает ее полную внутреннюю опустошенность, ее жадный эгоизм, ее жестокость, но временами он и сам любуется вместе с читателями умом, дерзостью и артистическим мастерством, с какими эта безродная беднячка вступает в единоборство со светской чернью, обращая против достопочтенных эсквайров, баронетов и лордов их же собственное оружие своекорыстия, лицемерия и лжи.
должен пресмыкаться перед Осборном, отец которого ведет торговлю оптом).
Теккерей разоблачает пресловутую "независимость" британского буржуа, показывая, с какой готовностью при всем его чванстве он гнет спину перед титулованными ничтожествами (Джордж Осборн, в детстве так надменно помыкавший Доббином, купив себе офицерский чин, горд и счастлив, что его, купеческого сына, обыгрывает как равного гвардеец Родон Кроули, сын баронета). Он опровергает и легенду о стойкости патриотического духа британских капиталистов и помещиков. С великолепным сарказмом он показывает паническую растерянность, охватившую цвет британской колонии в Брюсселе при слухе о наступлении Наполеона, и те спекулятивные операции, которые поспешили совершить при этом, обирая своих же соотечественников, более предприимчивые "патриоты", вроде Бекки Шарп. Сцена, где Бекки Шарп, приехав в Париж, распарывает тайники своего дорожного костюма и под громкий хохот английских офицеров демонстрирует свои победные трофеи - драгоценности и деньги, добытые бешеной спекуляцией во время паники в Брюсселе, - выглядит как ядовитый сатирический комментарий к официальным реляциям о победе британского оружия при Ватерлоо.
Судя по началу, может показаться, что роман задуман писателем как антитеза двух складов характера и двух жизненных путей его героинь - Бекки Шарп и ее школьной подруги Амелии Седли. Амелия с ее простодушным и любящим сердцем, с ее искренностью и чистотой кажется полной противоположностью расчетливой, хитрой и циничной Бекки. Но по мере того, как развертывается действие романа, читатель убеждается, что ирония Теккерея обращается и против Амелии не менее настойчиво, чем против авантюристки Бекки.
его героини. Для Амелии мир кончается за пределами ее гостиной и спальни. Ее чувства всецело сосредоточены на Джордже Осборне-старшем - ее муже и Джордже Осборне-младшем - ее сыне. В них - весь ее мир. Ее "идолами" называет Теккерей обоих Джорджей, как бы подчеркивая тупую, нерассуждающую рабскую преданность, которую питает Амелия к этим двум самодовольным и пошлым снобам. Эта слепая, "идолопоклонническая" преданность разрастается, вытесняя из сердца Амелии все другие интересы, все другие привязанности. Она забывает и о разорившемся отце, и о старухе-матери, с бессознательным эгоизмом использует многолетнюю привязанность Доббина, давнего друга ее мужа... Короче говоря, скромный маленький домик в Пентонвилле, столь противоположный по видимости фешенебельному дому Бекки Шарп, также оказывается в изображении Теккерея прибежищем безнадежного себялюбия, хотя оно и принимает форму самоотречения и самопожертвования.
Так раскрывается во всей его полноте значение подзаголовка романа - "роман без героя". Сами буржуазные добродетели его персонажей берутся Теккереем под сомнение. Эти добродетели оказываются лишенными подлинного героического, общественного, созидательного смысла, они никчемны, бессодержательны и бесполезны, они никого не радуют и ничего не изменяют в мире. Недаром в заключении романа Теккерей, как бы внося последний разоблачительный штрих в образ Амелии, называет ее "нежной паразиткой" и дает читателям, понять, что брак с нею Доббина в конце концов так и не дал этому старому поклоннику Амелии того счастья, о котором он напрасно мечтал долгие годы.
"Ярмарка тщеславия" построена Теккереем в очень своеобразной форме, которая давала повод к различным толкованиям. Теккерей сохраняет за собою право постоянного, открытого и настойчивого вмешательства в ход событий. Приравнивая действие своего романа к кукольному спектаклю, он выступает сам как бы в роли режиссера, постановщика и комментатора этой кукольной комедии и, то и дело выходя на авансцену, вступает в беседу с читателем-зрителем по поводу своих кукольных актеров. Этот прием играет очень важную роль в осуществлении сатирико-реалистического замысла романа (уместно вспомнить, что нечто подобное намечалось также и в "Книге снобов"). В нем проявилось стремление Теккерея найти для своей сатиры такие художественные формы, которые были бы связаны с демократическими традициями английской культуры, были бы легко понятны и доступны самой широкой публике. Кукольный спектакль, комедия английского Петрушки-Панча - это было нечто такое, что каждый англичанин того времени мог видеть на каждой городской площади, на каждой сельской ярмарке. Это было знакомо с детства, более памятно, чем любая книга, и намек на эту знакомую, привычную народную форму сатирического действия сразу позволял писателю найти общий язык с читателем.
"Четыре Георга"), вспоминая двор одного из монархов XVIII столетия, Теккерей писал: "Какой странный двор! Что за удивительные... нравы! Будем ли мы созерцать их как моралисты и проповедники и вопиять против разнузданного порока, себялюбия и коррупции; или же рассматривать их, как мы смотрим в пантомиме на короля, с его пантомимной королевой и пантомимными придворными, в которых он тычет своим пантомимным скипетром, стукает друг об друга головами и отправляет в тюрьму под конвоем своих пантомимных стражей, усаживаясь за свой пантомимный обед? Это серьезно, это печально; это - интереснейшая тема для моральных и политических размышлений; это чудовищно, гротескно, смехотворно своей поразительной мелочностью, своими этикетами, церемониалами, фальшивой моралью; это степенно, как проповедь, и нелепо и неистово, как кукольная комедия Панча".
верхов Англии. Как в цитированных лекциях о "Четырех Георгах", так и в "Ярмарке тщеславия" обращение к образам кукольного спектакля Панча было не случайным; оно служило тому, чтобы придать сатире Теккерея, по самой ее художественной форме, возможно более народный, демократический, общедоступный характер. Изображая своих героев и героинь - британских помещиков, коммерсантов, парламентариев, офицеров, священников в виде актеров кукольной комедии, Теккерей с самого начала занимал позицию иронического и непочтительного наблюдателя английской общественной и частной жизни. Он призывал читателя присмотреться ко всему смешному, нелепому, бессмысленному, что должно было предстать перед его глазами на подмостках балагана "Ярмарки тщеславия". Общественно-политические претензии правящих верхов, так же как и их частные "добродетели", представали перед читателями Теккерея в виде смехотворных ужимок кукол-марионеток, движимых бесчестными эгоистическими пружинами.
Жертвуя внешней "объективностью" изображения, активно вмешиваясь в действие, давая широкий простор сатирической иронии (которая, по видимости, принимает за чистую монету претензии противника лишь для того, чтобы полнее и глубже разоблачить их фальшивость), Теккерей получил возможность показать читателю всю ничтожность, всю мелочность изображаемых им лиц и интересов, свести с пьедестала мнимое величие собственнической, эксплуататорской Англии.
"Ярмарки тщеславия" значительное место. Роль их двояка. С одной стороны, этот публицистический элемент служит усилению сатиры Теккерея. Свободно вмешиваясь в действие, вступая в иронические беседы с читателем, будя его критическую мысль, Теккерей-публицист обличает и осуждает пороки общественной действительности, обобщает изображаемое, делает свои выводы из описываемых им событий. В этом смысле публицистика "Ярмарки тщеславия" Теккерея, так же как и публицистика лучших романов Диккенса, служит неотъемлемой составной частью их реализма. Но вместе с тем авторские отступления Теккерея приобретают иногда и другой характер. Отсутствие непосредственной связи с прогрессивными народными движениями его времени, боязнь революционных идей и стремление "охранить" страну от революции приводят Теккерея к тому, что он ищет спасения в тех религиозно-моральных принципах, над которыми иронизировал и сам. В "Ярмарке тщеславия" уже появляются мотивы "суеты сует", которые впоследствии (в частности, в романе "Ньюкомы") должны были развиться полнее. Теккерей, смелый и мужественный обличитель, оттесняется иногда беспомощным отчаявшимся Теккереем-проповедником, подменяющим воинствующую реалистическую сатиру бессильным призывом презреть земную суету, покаяться и примириться друг с другом.
Отчасти в этих противоречиях "Ярмарки тщеславия" отразились и противоречия той буржуазно-демократической традиции, на которую опирался в своем романе Теккерей. Само заглавие "Ярмарка тщеславия", как и этот символический образ, проходящий через все произведение, восходят к одному из наиболее популярных произведений демократической литературы, вызванной к жизни английской буржуазной революцией XVII века, - к "Пути паломника" Джона Бэньяна. В "Пути паломника" сатирические обличения власть имущих переплетаются с пуритански экзальтированными призывами возложить все упования на загробное блаженство. Именно из этой книги заимствовал Теккерей заглавие своего романа. В общей системе символических образов Бэньяна "Ярмарка тщеславия" служит аллегорическим изображением собственнического, эксплуататорского общества, где все продается с публичного торга. "На этой ярмарке продаются такие товары, как дома, земли, предприятия, должности, почести, повышения, титулы, страны, королевства, похоти, удовольствия и наслаждения всякого рода - как-то: шлюхи, сводни, жены, мужья, дети, хозяева, слуги, жизнь, кровь, тела, души, серебро, золото, жемчуг, драгоценные камни и все, что угодно.
Здесь можно видеть также, и притом задаром, воровство, убийства, прелюбодеяния, лжесвидетельства - и все это кроваво-красного цвета". Обращаясь к этому аллегорическому образу Бэньяна, Теккерей тем самым вводил в свои произведения сатирическую традицию, понятную широчайшим кругам английских читателей. Бэньяна, как и библию, знал каждый грамотный англичанин. Но в то же время вместе с сильной сатирической стороной бэньяновской повести Теккерей воспринял в своем романе и слабую сторону бэньяновских обобщений - их религиозный квиетизм, пассивное упование на суд господний. Впоследствии,, в позднейших романах Теккерея, эти вариации на тему "суеты сует" значительно ослабляли его реалистические позиции. Но в "Ярмарке" тщеславия" этот религиозный разоружающий мотив звучал еще глухо. Главным здесь оставалось гневное и страстное сатирическое обличение буржуазно-аристократической Англии.