Глава 5. СКОТТ
Вальтер Скотт вошел в историю английской литературы как создатель исторического романа, обязанного своей значительностью тому, что в нем отразились, хотя бы и неполно, глубокие изменения в жизни народов и его родной страны и всей Европы периода промышленного переворота, буржуазной революции и национально-освободительной борьбы.
рыцарскую привязанность к своему наследственному шефу, герцогу Боклю.
Союзный договор 1707 года, включивший Шотландию в состав Соединенного королевства Великобритании, завершил подготовленную всем предшествующим ходом истории ликвидацию самостоятельного шотландского государства. Но Эдинбург, переставший быть политическим центром страны, оставался живым памятником ее национально-исторического прошлого. Полуразрушенный Кромвелем Голирудский дворец - резиденция шотландских королей - и развалины древнего Голирудского аббатства, угрюмое здание Эдинбургской тюрьмы, которую в 1736 г. взяли штурмом участники народного восстания, и вздымающаяся над городом на крутой скале твердыня Эдинбургского замка напоминали о битвах, государственных переворотах и народных волнениях, свидетелем которых был древний город.
Героическое прошлое Эдинбурга терялось в доисторической дали веков: с возвышающейся над Эдинбургом горной вершины, "Артурова кресла", сам легендарный король Артур, по преданию, следил за сражением своих войск с противником. А в то же время среди эдинбургских старожилов было еще немало таких, которые хорошо помнили последнее восстание 1745 года, когда столица Шотландии была с боем занята мятежными войсками во главе с претендентом на престол, принцем Карлом-Эдуардом Стюартом, и когда вопрос о разрыве союза Шотландии с Англией в последний раз был поставлен и решен силой оружия. Скотт родился и вырос в ту пору, когда Шотландия переживала гигантскую историческую ломку. Распадались и рушились кланы - основа патриархально-родового строя, сохранявшегося в горной Шотландии вплоть до 1745 г. Обезземеленные крестьяне покидали свои многовековые владения, присвоенные в период "огораживания" крупными собственниками и превращенные в овечьи пастбища или охотничьи парки.
Прежняя, феодально-патриархальная Шотландия уступила место новой, буржуазно-помещичьей Шотландии, и процесс этот, в его живом отражении в судьбах множества простых людей, Скотт мог наблюдать и в Эдинбурге, и в деревне, на дедовской ферме, где он провел значительную часть своего детства. Сама жизнь должна была внушать будущему писателю интерес к истории. Еще ребенком он заслушивался рассказами о рыцарских подвигах, об удалых набегах и молодецких схватках, с жаром декламировал старинные баллады, а став немного постарше, зачитывался Шекспиром, историческими хрониками и сборниками народных песен, в частности - "Памятниками" Перси.
По окончании школы молодой Скотт поступил в отцовскую контору для изучения юриспруденции. Но отец, подсмеиваясь над сыном, говаривал, что, как видно, он рожден быть не юристом, а странствующим коробейником. Действительно, далекие пешеходные экскурсии в глухие уголки Шотландии, где можно было услышать и записать полузабытую балладу или средневековое предание, занимали его гораздо больше, чем однообразные юридические занятия в конторе отца. Уже тогда Скоттом было положено начало систематическому собиранию народных шотландских песен, опубликованием которых ему предстояло начать свою профессиональную литературную деятельность. Тогда же было положено начало и знакомству с разнообразными и оригинальными типами шотландского народа, столь важному для творчества Скотта-романиста.
официального объединения Шотландии с Англией, оставалось живым памятником феодального шотландского прошлого. Знание юридических тонкостей и хитросплетений шотландского права и судопроизводства, в которых были запечатлены общественные отношения феодальных времен, должно было не раз пригодиться ему впоследствии и в "Роб Рое", и в "Эдинбургской темнице", и в "Редгаунтлете" и в других его романах.
Получив адвокатское звание, Вальтер Скотт занял место секретаря эдинбургского суда, а в дальнейшем стал шерифом своей округи.
Свою литературную деятельность Скотт начал еще в конце XVIII века поэтическими экспериментами, вдохновленными интересом к шотландской народной поэзии. Некоторые из этих первых опытов в жанре романтической баллады, в том числе "Иванову ночь", известную у нас в переводе Жуковского как "Замок Смальгольм", Вальтер Скотт поместил в сборнике "Волшебных рассказов", опубликованном романистом М. Г. Льюисом, автором "Монаха". С помощью Льюиса Скотту удалось также добиться издания в Лондоне своего перевода "Геца фон Берлихингена" Гете.
Перевод этот, по свидетельству Локарта, биографа Скотта, остался не замеченным широкой публикой, но в истории творческого развития Скотта он представляет важную веху. Вслед за Шекспиром Гете помог Скотту по-новому, в отличие и от реалистов-просветителей, и от "готических" предромантиков конца XVIII века, подойти к истории своей страны. Он помог Скотту понять и почувствовать, - в противоположность той чисто внешней, декоративной исторической "экзотике", которой уже давно, со времени уолполевского "Замка Отранто", увлекались предромантики "готической" школы, - глубоко принципиальное значение пестрого народного фона, массового действия, придающего особый, социально-типический смысл поступкам и судьбам индивидуализированных героев. Впрочем, все это должно было принести настоящие плоды много позднее, в исторических романах Вальтера Скотта. Переводу "Геца фон Берлихингена" сопутствовали мало удачные попытки самостоятельного драматургического творчества; сохранились также относящиеся к тому же времени первоначальные наброски средневековых романов или повестей, преимущественно в духе "готической школы". Но один из незаконченных прозаических эскизов этого периода имел перед собою большое будущее. По словам Скотта, он уже в 1806 г. набросал первые главы сочинения, которому впоследствии, под названием "Уэверли, или шестьдесят лет назад" суждено было открыть замечательный цикл его исторических романов. Один из друзей, которого Скотт познакомил со своей рукописью, нашел ее скучной, и этот замысел, как и все остальное, был оставлен ради поэзии. Ей Вальтер Скотт посвятил почти безраздельно первые полтора десятка лет своей профессиональной литературной деятельности.
Первой публикацией, обратившей на него внимание критики и более или менее широких читательских кругов, было издание "Песен шотландской границы" (Minstrelsy of the Scottish Border), вышедших в двух томах в 1802 г. и дополненных третьим томом в 1803 г. Это собрание подлинных народных шотландских песен было подготовлено Скоттом на основании богатых материалов, собранных им за время странствий по шотландской глуши. Во введении и примечаниях Скотт указывает, что его задача - познакомить читателей с "забытыми феодальными распрями варварских кланов, самые имена которых оставались неизвестными цивилизованной истории". В отличие от известного собрания Перси и других изданий XVIII века, в сборник Скотта вошли, едва ли не впервые, подлинные народные баллады, записанные непосредственно по устной передаче и не подвергшиеся искусственной обработке и стилизации. "Один из тогдашних критиков заметил, что эта книга заключала в себе "зачатки сотни исторических романов", и критик этот оказался пророком", - пишет Локарт в своей биографии Скотта,
"Песнями шотландской границы" последовали поэмы самого Скотта: "Песнь последнего менестреля" (The Lay of the Last Minstrel, 1805), "Мармион" (Marmion, 1808), частично переведенный Жуковским ("Суд в подземелье", 1832), "Дева озера" (The Lady of the Lake, 1810), "Рокби" (Rokeby, 1813) и др. Поэмы эти - в особенности первые три - снискали Скотту широкую популярность. В некоторых отношениях они, несомненно, подготовили путь его последующим романам. Это были также исторические произведения, обращенные к средневековью. Историческая тема приобретает в этих поэмах все возрастающее значение. Правда, сюжет "Песни последнего менестреля" имел еще по преимуществу частный характер, в соответствии с чем и вся поэма отличалась сравнительным преобладанием лирического элемента над повествовательно-эпическим, но начиная с "Мармиона" сюжетный конфликт скоттовских поэм возникает и разрешается на почве больших исторических потрясений. Судьба Мармиона решается в битве при Флодене (1513), где решился вместе с тем и многовековой спор Шотландии с Англией. Сюжет "Девы озера" связан с ожесточенной борьбой короля Якова V с шотландскими феодалами, в частности - с могущественным домом Дугласов. Действие "Рокби" - поэмы из времен английской революции - открывается вслед за сражением при Марстон-Муре (1644), где английская революционная армия, при участии шотландцев, нанесла решительное поражение роялистам. Яркость национального колорита, столь характерная для будущих романов Скотта, отличает уже его поэмы. Обширные комментарии, которыми снабдил их автор, лишь отчасти раскрывают богатство исторического и фольклорного материала, впитанного "Песнью последнего менестреля", "Мармионом" и "Девой озера". Как бы повинуясь требованиям драматически-напряженного сюжета, стих поэм Скотта обнаруживал редкое для тогдашней английской поэзии богатство поэтических интонаций и ритмов и зачастую отличался лаконической выразительностью, свидетельствующей о прямом влиянии шотландской народной баллады.
она была до появления Байрона и Шелли. Молодой Байрон, который стал впоследствии другом Скотта и ценителем его романов, в своей сатире "Английские барды и шотландские обозреватели" зло осмеял "Песнь последнего менестреля" и "Мармиона", рассматривая их в одном ряду с произведениями реакционных романтиков "Озерной школы". Знаменательно, что насмешки Байрона были вызваны теми самыми чертами (романтическое злоупотребление фантастикой и односторонняя поэтизация феодального варварства), которым предстояло быть в значительной степени пересмотренными и, во всяком случае, гораздо сложнее и глубже осмысленными в лучших исторических романах Скотта.
По преданию, опирающемуся на некоторые автобиографические признания самого Скотта, именно вступление Байрона в литературу и сознание невозможности успешного соперничества с этим гениальным поэтом вызвали перелом в его творчестве, заставив Скотта испробовать свои силы на новом литературном поприще - в области исторического романа. "Он победил меня в изображении сильных страстей и в глубоком знании человеческого сердца, так что я на время отказался от поэзии", - ответил Скотт незадолго до смерти на вопрос одного из своих собеседников, Гелля, почему он отказался от стихов в пользу романа.
Это предание нуждается в более глубоком истолковании, чем то, какое дают ему обычно буржуазные историки литературы, предпочитающие сводить дело к личному профессиональному соперничеству Байрона и Скотта. Речь шла о гораздо более принципиальных вещах. Первые литературные и литературно-критические выступления молодого Байрона, - а вслед за ним и Шелли, - означали возникновение в английской литературе нового, прогрессивного направления - революционного романтизма. Они всколыхнули до самого дна застойное болото английской литературной жизни, где в течение десяти с лишним лет безмятежно "расцветали" цветы реакционного романтизма. Они выдвинули новые критерии художественности и показали воочию, Байрон - начиная с первых песен "Чайльд-Гарольда" и Шелли - с "Королевы Маб", что содержанием искусства, отвечающего на запросы самой жизни, должны быть судьбы народов. Историзм, "открытие" которого в английской литературе слишком часто некритически приписывалось Скотту, был, в действительности, прежде всего - открытием и завоеванием революционных романтиков, сделавших своею темой освободительную борьбу народов в настоящем и в будущем.
Заслуга Скотта заключалась в том, что в пору размежевания двух противоположных станов в английском романтизме он не пошел вместе с реакционными романтиками, не стал прислужником и апологетом феодально-церковной реакции. Оставаясь в стороне от революционных движений своего времени, будучи консерватором по своим личным политическим взглядам, он сумел, однако, хотя бы до некоторой степени, приблизиться к пониманию исторического значения народа как общественной силы. Это понимание плодотворно отразилось в исторических романах Скотта и обусловило их прогрессивное значение в истории литературы. Неуверенность в возможных результатах своего литературного эксперимента и нежелание рисковать уже прочно установившейся репутацией заставили Скотта выпустить свой первый роман анонимно. "Уэверли, или шестьдесят лет назад" (Waverly, or Tis Sixty Years Since, 1814) вышел без имени автора, а последовавшие за ним многочисленные романы также поступали в продажу анонимно, как сочинения автора "Уэверли", успех которого был огромен.
"готической школы" охотно обращались к средневековой истории в поисках драматических сюжетов и колоритного декоративного фона. Ближе по времени к "Уэверли" были сделаны небезынтересные попытки более серьезной разработки исторического жанра. Среди этих непосредственных предшественников исторических романов Скотта особенного внимания заслуживают "Шотландские вожди" (The Scottish Chiefs, 1810) писательницы Джен Портер (Jane Porter, 1776-1850), попытавшейся воспроизвести в этом многотомном романе историю легендарного Вильяма Уоллеса и других поборников шотландской свободы и независимости, воспетых Барбором, Слепым Гарри и другими средневековыми шотландскими авторами.
Однако и книга Портер, и другие аналогичные опыты не имели сколько-нибудь широкого резонанса, и интерес, представляемый ими теперь для истории литературы, определяется лишь тем, что за ними последовали исторические романы Вальтера Скотта. Именно его "Уэверли" отмечает фактически начало развития исторического романа в Англии.
За "Уэверли" последовал целый поток исторических романов Скотта. В 1815 г. вышел "Гай Маннеринг, или Астролог" (Guy Mannering, or the Astrologer); в 1816 г. - "Антикварий" (The Antiquary), "Пуритане", как обычно условно обозначают непереводимое заглавие "Old Mortality", и "Черный карлик" (The Black Dwarf). За ним последовали: "Роб Рой" (Rob Roy, 1818), "Эдинбургская темница, или Сердце Среднего Лотиана" (The Heart of the Midlothian, 1818), "Ламмермурская невеста" (The Bride of Lammermoor, 1819), "Легенда о Монтрозе" (The Legend of Montrose, 1819), "Айвенго" (Ivanhoe, 1820), "Монастырь" (The Monastery, 1820) и "Аббат" (The Abbot, 1820), "Кенильворт" (Kenilworth, 1821), "Пират" (The Pirate, 1822), "Похождения Нигеля" (The Fortunes of Nigel, 1822), "Пивериль Пик" (Peveril of the Peak, 1822), "Квентин Дорвард" (Quentin Durward, 1823), "Сент-Ронанские воды" (St. Ronan's Well, 1824), "Редгаунтлет" (Redgauntlet, 1824). "Талисман" (The Talisman, 1825), "Вудсток" (Woodstock, 1826), "Пертская красавица" (The Fair Maid of Perth, 1828), "Анна Гейерштейн" (Anne of Geierstein, 1829), "Замок Опасный" (Castle Dangerous, 1832) и "Граф Роберт Парижский" (Count Robert of Paris, 1832), Свыше 25 романов, не считая более мелких повестей и рассказов, были, таким образом, написаны Вальтером Скоттом на протяжении 17 лет, - продуктивность, возможная лишь благодаря "импровизаторскому" методу, характерному для его творчества, и приводившая по временам к повторениям и штампам. Некоторые из романов объединялись друг с другом по принципу циклизации. Так, "Черный карлик", "Эдинбургская темница", "Легенда о Монтрозе" и другие составляли серию "Рассказов трактирщика" (Tales of my Landlord), редактором и составителем которых выступал Джедидия Клейшботам, словоохотливый школьный учитель и приходский писарь из местечка Гэндерклю. "Талисман" и "Обрученные" входили в цикл "Повестей о крестоносцах" (Tales of the Crusaders). Рассказы "Вдова горца", "Два гуртовщика" и "Дочь врача" и роман "Пертская красавица" образовали цикл "Хроники Кэнонгейта" (Chronicles of the Canongate, 1827-1828).
Последние годы жизни писателя были несчастливы. Успех "Уэверли" и последовавших за ним романов позволил было Вальтеру Скотту приняться за осуществление наивной романтической мечты. Подобно тому как в прошлом столетии Горэс Уолпол пожелал переделать свою загородную виллу в Стробери-Хилле в "настоящее" готическое здание, Вальтер Скотт задумал превратить свой Абботсфорд в еще более обширный средневековый замок, окруженный парками и угодьями. Абботсфорд должен был стать гнездом нового дворянского рода, где воскресли бы рыцарственные доблести, блеск и величие того шотландского клана, к которому с гордостью причислял себя Скотт. Эта прихоть, ставшая почти манией, была куплена дорогой ценой. Ободренный небывалым успехом своих романов, Скотт принял участие в спекуляциях своих издателей и вместе с ними зимою 1825/26 г. потерпел банкротство. Это банкротство нанесло тяжелый удар Скотту. Одним из его неизбежных последствий было раскрытие анонимного авторства его романов - той авторской тайны, которою так наслаждался Скотт. "Великий Неизвестный стал - увы! - слишком хорошо известным", - с горечью записал он в своем дневнике вскоре после банкротства. Будучи не в силах расстаться с Абботсфордом, продажа которого могла бы удовлетворить кредиторов, Скотт принял на себя обязательство оплатить огромную сумму своего долга (130 тысяч фунтов стерлингов) за счет литературных гонораров и с лихорадочной энергией принялся за работу. Романы, статьи, детские книги, исторические сочинения - все это следовало друг за другом непрерывным потоком. Многое из выходившего в эти годы под именем Скотта имело ремесленный, компилятивный характер. Ему с трудом удавалось найти время для предпринятой в эту же пору работы по изданию пересмотренного и подробно прокомментированного полного собрания романов - "великого творения" ("magnum opus"), как шутливо называл его сам Вальтер Скотт.
на Скотта, Гете и Байрона, как на баловней общества, Белинский писал: "Вальтер Скотт, Гете и Байрон!.. Да - это примеры блистательные, но, к несчастию, не доказательные. Вальтер Скотт точно было разбогател, и разбогател своими литературными трудами, но зато надолго ли? Он умер почти банкротом" {В. Г. Белинский. О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех томах, т. I. М., Гослитиздат, 1948, стр. 256.}.
"История Шотландии" (History of Scotland, 1829) и, в особенности, многотомная "Жизнь Наполеона Бонапарта" (The Life of Napoleon Buonaparte, 1827), задуманная первоначально как небольшая биография, но разросшаяся постепенно в объемистое, хотя по преимуществу и компилятивное сочинение. В истолковании событий французской буржуазной революции, которым посвящены первые два тома этого труда, как и в общей оценке политической деятельности Наполеона, Скотт придерживается в основном консервативно-филистерской точки зрения. Марат и Робеспьер характеризуются им как "гарпии", "чудовища", исчадия ада; термидорианская реакция объясняется... кровожадностью якобинцев, а глава, посвященная итогам реставрации Бурбонов, написанная всего за три года до июльской революции, заканчивается панегириком "времени, этому великому примирителю", и Карлу X, "снискавшему всеобщую любовь своей обходительностью и уважение - своею честностью и благородством".
"Бедный Вальтер Скотт! Будь ты богат, ты не написал бы этой книги и не стал бы бедным Вальтером Скоттом". "Если я снисходителен к Вальтеру Скотту и прощаю ему бессодержательность, ошибки, кощунства и глупости его книги, прощаю ему даже скуку, мне доставленную, то я никогда не могу простить ему ее тенденциозности". Так писал об этой книге Гейне в "Путевых картинах".
"На чем сбили Вальтера Скотта экономические расчеты и выкладки? На истории, а не на романах" {В. Г. Белинский. О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя". Собр. соч. в трех томах, т. I, стр. 259.}, - заметил в 1836 г. Белинский в уже цитированной статье "О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"".
"Жизни Наполеона Бонапарта", представляют, однако, несомненный интерес. Это относится в особенности к VII тому этого сочинения, посвященному по преимуществу русской Отечественной войне 1812 года. Собирая материалы для этого тома, Скотт особенно интересовался русским партизанским движением (среди его корреспондентов был поэт-партизан Денис Давыдов). Подводя итоги неудачам Наполеона в России, Скотт решительно отвергает версию, объяснявшую их русскими морозами. Основой политических и военных ошибок, допущенных Наполеоном при нападении на Россию, был, по Вальтеру Скотту, "моральный просчет". Наполеон, по словам писателя, недооценил "суровую самоотверженность" русского народа и восстановил против себя "национальное чувство от берегов Борисфена [Днепра] до стен Китая".
Несмотря на свой исторический консерватизм, Скотт сумел извлечь для себя существенный урок из опыта русской Отечественной войны 1812 года. Так же как Байрон (в "Бронзовом веке"), он оценил величие патриотического подвига русского народа, разгромившего захватническую армию Наполеона, и это, несомненно, обогатило всю его историческую концепцию.