Елистратова А. А. Подготовка Просвещения: [Английская литература XVIII в.] // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. — На титл. л. изд.: История всемирной литературы: в 9 т.
Т. 5. — 1988. — С. 32—36.
Электронная публикация: ФЭБ
Адрес ресурса: http://feb-web.ru/feb/ivl/vl5/vl5-0323.htm
В развитии английской общественной мысли и литературы уже в последнем десятилетии XVII в. происходит существенный перелом. Менее двадцати лет отделяет трагедию Мильтона «Самсон-борец» (1671) от появления «Опыта о человеческом разуме» (1690) Локка. Но между ними пролегает исторический рубеж.
Мильтон, обратившись к древнему библейскому преданию, с непреходящей силой выразил и великие устремления английского революционного народа, и крушение его надежд. Его трагедия как бы подводила итоги целому периоду английской истории, за которым последовала Реставрация. Компромиссный государственный переворот 1688—1689 гг., свергнув Стюартов, укрепил власть за аристократической олигархией и финансовым капиталом и, казалось, положил конец политической активности народа, еще недавно, в 40-х годах XVII в., в годы «Великого мятежа», вершившего с оружием в руках историю страны. Начало нового периода в развитии буржуазной Англии резко обозначилось не только в политике и экономике, но и в области культуры. Как писал Маркс, «Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями и иллюзиями, заимствованными из Ветхого Завета. Когда же действительная цель была достигнута, когда буржуазное преобразование английского общества совершилось, Локк вытеснил пророка Аввакума» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 8, с. 120).
Труды Джона Локка (1632—1704) действительно возвещают новый период в развитии английской и — шире — европейской общественной мысли. Они сыграли огромную роль и в подготовке эстетики английского Просвещения, хотя Локк не занимался специально эстетическими проблемами, затрагивая их лишь мимоходом в своих капитальных философских сочинениях. Но его «Опыт о человеческом разуме» (1690), «Мысли о воспитании» (1693) и другие труды предопределили чуть ли не на целое столетие взгляды писателей-просветителей на человеческую природу, на возможности, заложенные в человеке, и условия их развития, на человеческое сознание и его отношение к миру.
Философские взгляды Локка были противоречивы. Отрицая существование «врожденных идей», он считал единственным источником познания чувственный опыт. Душа человека, утверждал он, подобна листу белой бумаги, на котором опыт пишет свои письмена. Сенсуализм Локка расчищал дорогу материализму таких просветителей, как Дидро. Сам он, однако, останавливался на полдороге, считая, что человеческое сознание правильно постигает «первичные» качества материальных предметов, объективно им присущие и могущие быть измеренными механическим путем. Что же касается «вторичных» качеств (цвета, звука, вкуса, тепла или холода и т. д.), то Локк сомневался в том, что они объективно присущи окружающим нас предметам, и склонен был допускать, что они существуют лишь в субъективных ощущениях воспринимающего их человека. Это одно из характерных проявлений непоследовательности философского учения Локка, который, смело выступив против богословской схоластики своего времени, в защиту пытливого человеческого разума, все же не порвал окончательно с идеализмом и религией. В «Материализме и эмпириокритицизме» В. И. Ленин показал, к каким противоположным философским выводам можно было прийти, исходя из сенсуализма Локка: «И Беркли и Дидро вышли из Локка» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 127).
романтизма. Тем временем в английской философии успешно развивалась и противоположная трактовка наследия Локка. Можно сказать, что писатели английского Просвещения по-своему, оперируя не столько отвлеченными понятиями, сколько живыми образами, приняли самое деятельное участие в разрушении теологических границ сенсуализма Локка, что отразилось и в их эстетике, и в художественном творчестве. Английская художественная литература эпохи Просвещения не порывала с религией и господствующей церковью так демонстративно и открыто, как французские материалисты-просветители. Но фактически, каковы бы ни были ее компромиссы с религией, в ней преобладает стихийно-материалистическая жажда познания и человека, и окружающего его земного, чувственно постижимого мира. Любознательность, открытость всем впечатлениям бытия, глубокое убеждение в достоинстве человека и в действенности его разума — таковы существенные предпосылки просветительской эстетики, восходящие в конечном счете к учению Локка. Как говорит Маркс, «Локк обосновал философию bon sens, здравого человеческого смысла, т. е. сказал косвенным образом, что не может быть философии, отличной от рассудка, опирающегося на показания здоровых человеческих чувств» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 2, с. 144). Именно эти «здоровые человеческие чувства» и «опирающийся на них рассудок» и составляют главный предмет изображения в литературе, связанной с движением Просвещения, хотя в понимании и освещении их обнаруживаются не только различные оттенки, но и зачастую серьезнейшие разногласия.
Можно без преувеличения сказать, что для писателей-просветителей, начиная с Попа и кончая Стерном (как бы фамильярно ни подшучивал он над Локком), «Опыт о человеческом разуме» оставался настольной книгой. Ссылки на Локка, даже цитаты из его работ, нередко можно встретить как в серьезном, так и в юмористическом контексте, и в стихах, и в романах английских писателей XVIII в. Но еще важнее то, что самим духом своего творчества они во многом обязаны его учению. К Локку восходит и внимание ко всем подробностям чувственного опыта (входящее важной особенностью в национальный облик формирующегося уже в начале XVIII в. английского просветительского реализма); а вместе с тем и пристальный интерес к самим законам человеческого мышления, своего рода эстетическое восприятие самого процесса рассуждения, что по-разному проявляется и у Свифта, и у Попа, и у Филдинга, и у Стерна...
«Мысли о воспитании» Локка оказали на просветительскую литературу в Англии, да и за ее пределами, не меньшее воздействие, чем «Опыт о человеческом разуме». Локк решительно выступил против схоластики и догматизма в обучении юношества. Главная задача воспитания — подготовить человека к разумной практической деятельности в обществе. «Ученый шум и пыль хронологов нужно целиком оставить в стороне», — замечает он, снова и снова напоминая, что «уменье правильно судить о людях и разумно вести с ними дела полезнее, чем уметь говорить по-гречески и по-латыни или вести аргументацию посредством модусов или фигур». Как бы предваряя классическую ситуацию многих просветительских романов XVIII в., он рисует живую картину бедствий, которые неминуемо постигнут юношу, воспитанного в неведении темных сторон жизни: «Такой взрослый птенец, лишь только он появится со всей степенностью, вынесенной из родного гнезда, непременно привлечет к себе взоры и крики всего городского птичника, где найдется и немало хищных птиц, готовых немедленно броситься в погоню за ним».
Во главу угла своей программы воспитания Локк ставит и знание людей, и знание жизни, которым нельзя научиться по книгам. Его рассуждения о том, каков должен быть настоящий воспитатель и каким жизненным опытом надлежит ему вооружить своего питомца, замечательны во многих отношениях. Они, в частности, перекликаются и с эстетической теорией писателей Просвещения, предваряя ее по времени. «Воспитатель, — по определению Локка, — должен обладать хорошим знанием света, знанием обычаев, нравов, причуд, плутней и недостатков своего времени, в особенности страны, в которой он живет. Он должен уметь показать их своему воспитаннику... должен научить его разбираться в людях... срывать маски, накладываемые на них профессией и притворством, различать то подлинное, что лежит в глубине под такой внешностью... Он должен приучать своего воспитанника составлять себе, насколько это возможно, правильное суждение о людях на основании тех признаков, которые лучше всего показывают, что те представляют собой в действительности, и проникать своим взглядом в их внутреннее существо, которое часто обнаруживается в мелочах, в особенности когда эти люди находятся не в парадной обстановке и не начеку». Заменим в этом отрывке слово «воспитатель» словом «сочинитель», а слово «воспитанник» словом «читатель», и перед нами окажется программа просветительского реалистического романа, почти дословно предваряющая, например, иные положения предисловия к «Джозефу Эндрусу» или вводных теоретических глав из «Истории Тома Джонса, найденыша» Филдинга.
Однако многое во взглядах Локка на искусство и литературу свидетельствовало об их рационалистической ограниченности, которая впоследствии преодолевалась писателями Просвещения на протяжении всего XVIII столетия. Примечательно уже высказанное в «Мыслях о воспитании» убеждение Локка, что «поэтическая жилка» — вещь настолько опасная, что ее следует всячески подавлять в детях. «По-моему, — пишет он, — родители должны стараться заглушить эту склонность, подавить ее, насколько возможно; я не знаю, из какого соображения отец может желать, чтобы сын его стал поэтом, если он не хочет, чтобы тот пренебрег всеми остальными профессиями и делами. Да это еще не самое худшее: ибо если он окажется удачным стихотворцем и приобретет репутацию остроумца, то подумайте только, в какой компании и в каких местах он будет, по всей вероятности, растрачивать свое время и — даже более того — свое состояние; ибо мы мало видали, чтобы кто-либо открыл золотые или серебряные рудники на Парнасе. Там приятный воздух, но бесплодная почва...».
только желание защитить последовательную рациональную логику от посягательств прихотливого воображения, но и прямая враждебность к кружкам придворных аристократических «остроумцев», игравших еще недавно столь видную роль во времена последних Стюартов.
Уже в период раннего Просвещения английская эстетическая мысль (в частности, Шефтсбери, Поп и др.) возьмет под защиту права остроумия и воображения. В художественном творчестве писателей Просвещения разрыв с этим рационалистическим ригоризмом Локка проявляется многообразно (начиная со Свифта и Дефо), а потом выльется в «Тристраме Шенди» Стерна в форму своего рода грандиозной полемической пародии, составляющей основу целого романа.
Какие бы поправки ни вносила позднейшая художественная литература в учение Локка о человеке и человеческом разуме, она была обязана ему очень многим. Он провозгласил, что сама «природа вложила в человека стремление к счастью», и эта идея легла в основу произведений реалистов Просвещения, преобразившись в воинствующе-демократический принцип естественного «права на счастье» — права, принадлежащего каждому независимо от случайностей рождения или фортуны.
Огромное значение для эстетической мысли Просвещения, как и для поэтики писателей-просветителей, имела настойчивость, с какою Локк отстаивал в «Опыте о человеческом разуме» принцип соответствия ясности мысли ясности самого слога. «Самый легкий способ... защищать странные и нелепые учения, — писал в третьей книге «Опыта» Локк, — это окружить их легионами неясных, двусмысленных и неопределенных слов, благодаря которым... такие убежища похожи более на притоны разбойников или на лисьи норы, чем на укрепления честных воинов». Тот, кто борется против неправды, должен выкорчевывать и словесные «терновники и шипы», «темной чащей» которых она себя окружает. Этот призыв Локка был услышан в равной степени и писателями-классицистами, и первыми реалистами в литературе Просвещения: ясность мысли и ясность словесной формы ее выражения составили общий эстетический принцип, который отстаивали и Поп, и Свифт, и Дефо, и Филдинг, и Годвин.
Учение Локка послужило исходным пунктом для многих представителей эстетической мысли раннего Просвещения в Англии. Его ближайшим последователем был, в частности, Антони Эшли Купер, граф Шефтсбери (1671—1713), большинство сочинений которого было им объединено под общим названием «Характеристики людей, нравов, мнений и времени» (1711). Шефтсбери в отличие от Локка облек свои сочинения в более живую и непринужденную форму дружеских писем или диалогов, и его произведения имели широкую известность в кругах образованных читателей не только в Англии, но и за ее пределами. Огромное значение Шефтсбери придает в своей эстетике смеху; расходясь в этом отношении с Локком, он посвящает защите комического начала в искусстве особый трактат «Sensus communis: опыт о свободе остроумия и юмора» (1709). «Насмешка, — утверждает он, — способствует выяснению истины, так как истинно только то, что не боится проверки смехом».
«золотой середины», он убеждает своих читателей в том, что, несмотря на отдельные несовершенства бытия, в мире господствует гармония; чтобы узреть ее, необходимо лишь отвлечься от частностей и приучиться созерцать жизнь с достаточно отдаленной дистанции. По словам Филокла (одного из собеседников в диалоге Шефтсбери «Моралисты»), «наслаждение и страдание, красота и уродство, добро и зло... повсюду переплетаются друг с другом и образуют... приятную смесь, достаточно приемлемую в целом. Так иногда богатые ткани... дурно выглядят в отдельном образчике, но вполне естественно и хорошо — в целом куске».
Эта всеобщая гармония бытия, по мнению Шефтсбери, основана на единстве частного интереса и добродетели. Порок представляет собой случайное отклонение от этого общего принципа — своего рода уродство или болезнь. Что же касается нормального, человека, то в нем от природы заложено «естественное нравственное чувство», бескорыстно влекущее его к добру, истине и красоте. Единство добра, истины и красоты составляло один из главных пунктов просветительской эстетики Шефтсбери (опиравшегося здесь и на Платона). К нему во многом был близок в этом отношении другой влиятельный представитель эстетической мысли в период раннего Просвещения в Англии — шотландец Фрэнсис Хетчесон (1649—1746). В «Исследовании происхождения наших понятий красоты и добродетели» (1725) и других сочинениях он доказывал, что человеку от природы присущи три важнейших духовных начала — нравственное чувство, чувство красоты и гармонии и чувство чести и стыда — и что на этой естественной основе и покоятся истинные понятия добродетели и красоты.
верхов Англии после переворота 1689 г. Но если благодушный оптимизм Шефтсбери не раз подавал повод к самым желчным и критическим опровержениям и в публицистике, и в художественной литературе английского Просвещения, то многое в его эстетике выдержало проверку временем. Это относится и к его защите остроумия и юмора, развитой впоследствии, в частности, Филдингом, и даже к его несколько наивному представлению о роли «естественного нравственного чувства», которое было подхвачено и переосмыслено сентименталистами и оставило в их истолковании глубокий след в мировой литературе.
Немалое воздействие на литературу раннего Просвещения и в Англии, и за ее пределами оказал также Генри Сент-Джон, виконт Болингброк (1678—1751). Его философские и публицистические сочинения, остроумные и живые, не претендовали на строгую систематичность. Дилетантизм Болингброка воспринимался его читателями как отрадная антитеза сухому педантизму ортодоксальных столпов церкви и государства. Болингброк провозглашал себя деистом, но резко критиковал церковь, богословскую схоластику и «метафизический бред». Его насмешки над мнимым величием прелатов и монархов, которое, по его мнению, всецело создается усилиями портных и ювелиров, во многом созвучны сатирическим обобщениям, высказанным Свифтом в «Путешествиях Гулливера». В своем позднем сочинении «Идеал короля-патриота» (1749) Болингброк отдал дань утопическим иллюзиям мыслителей
высоко ценил Вольтер, посвятивший ему свою трагедию «Брут». Свифт и Поп были связаны с ним личной дружбой и общностью многих взглядов.
—1744) «Опыт о критике» (1711) была своего рода манифестом эстетики просветительского классицизма. Написанная под явным влиянием Буало, она не отличалась особенной глубиной мысли. Но в своих отточенных до блеска, остроумных афористических двустишиях Поп популяризировал основные принципы, уже разработанные его предшественниками. Во имя разума он настаивал на гармонизирующей задаче искусства и требовал от художника, чтобы он не воспроизводил природу во всей ее «дикой свободе» и хаотичности, а следовал издревле установленным правилам, которые, впрочем, также являются природой, но «природой упорядоченной». По характерному определению Попа, «истинное остроумие — это природа, одетая к лицу».