Михайлов А. Д., Обломиевский Д. Д. Поэзия конца века: [Французская литература XVIII в.]. Парни. Марешаль. Андре Шенье // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. — На титл. л. изд.: История всемирной литературы: в 9 т.
Т. 5. — 1988. — С. 149—154.
Электронная публикация: ФЭБ
Адрес ресурса: http://feb-web.ru/feb/ivl/vl5/vl5-1492.htm
ПАРНИ. МАРЕШАЛЬ. АНДРЕ ШЕНЬЕ
XVIII столетие во Франции называют иногда «веком без поэтов». Такое название в известной мере справедливо: хотя в эпоху Просвещения поэты, конечно, были, и их было немало, но не их деятельность была в литературном процессе решающей. Напряженного лиризма французская литература этой эпохи не знала. Поэзия была оттеснена на далекую периферию; поэты подвизались либо в классицистских жанрах эпической поэмы, оды, торжественного послания или сатиры, либо в области малых форм — эпиграммы и экспромта, типичных жанров лирики рококо. В этой области было создано немало блестящих поэтических миниатюр, остроумных, злых, афористичных, и самим Вольтером, и многочисленными его последователями.
Новые тенденции постепенно вызревают во французской поэзии в последней трети столетия, например в творчестве Жака Делиля (1738—1813), у которого сквозь классицистическую уравновешенность и ясность, приподнятость и риторичность пробивается подлинное чувство. Симптоматично, что светлая печаль и меланхолия Делиля связаны с восприятием поэтом мира природы, которую он любит описывать в период ее увядания (образ осени стал сквозным символом его поэзии).
Это просыпающееся внимание к природе, которая была по разным причинам, но одинаково непонятна и эпигонам классицизма, и поэтам рококо, связано со все усиливающимся влиянием сентиментализма, ведущего направления второй половины века.
—1814), одной из наиболее характерных фигур во французской поэзии конца столетия.
Эварист Парни сложился как поэт под сильным влиянием Вольтера; великий старец приветствовал поэтический дебют Парни и нарек его «французским Тибуллом». Между тем вольтерьянство было лишь одной из черт его поэзии. Мы найдем у Парни упоение жизнью, молодостью, любовью, всеми прелестными и столь летучими мгновениями бытия. С этим связано, вполне в духе Вольтера, отрицание загробного существования и противопоставление ему сиюминутных наслаждений. Таковы, например, стихотворения Парни «Рай», «Фрагмент из Алкея», таково же и стихотворение «Друзьям», гениально переведенное молодым Пушкиным:
Давайте пить и веселиться,
Давайте жизнию играть,
Пусть чернь слепая суетится,
Пусть наша ветреная младость
Потонет в неге и вине,
Пусть изменяющая радость
Нам улыбнется хоть во сне.
Умчит веселья юных дней,
Тогда у старости отымем
Все, что отымется у ней.
— признание быстротечности жизни, временности и преходящести наслаждения, неизбежности вторжения в веселый праздник любви жизненных будней. И отсюда — мотивы меланхолии и печали, просветленной грусти и сожалений. Поэтому ведущим жанром поэзии Парни стала элегия. Элегии преобладают уже в первом сборнике поэта, его «Любовных стихах» (1778), значительно дополненных для издания 1781 г. В этой книге поэт с подкупающей искренностью рассказал о своем увлечении юной Эстер Труссайль, креолкой с острова Бурбон (где родился и сам Парни), которую он воспел под вымышленным именем Элеоноры. Элегии сборника разбиты на четыре «книги», последовательность которых далеко не случайна. Впервые в литературе эпохи Парни создал лирический цикл, связанный единым развивающимся сюжетом, написал своеобразный поэтический роман — дневник своей любви.
— сборник элегий Парни остается, конечно, лирическим циклом, поэтому понятия «рассказ», «повествование» не следует понимать буквально: это лирическое повествование, рассказ не о событии, а о переживании, о настроении, событием вызванном. Тем самым Парни, бросая вызов распространенным в поэзии его времени прозаизму и рассудочности, делает решительный акцент на раскрытии внутреннего мира любящего и глубоко страдающего человека, внедряет в поэзию индивидуальное начало. Поэтому лирика Парни лишена описательности. Хотя мир вещей, мир природы занимает в стихах поэта большое место, он раскрыт через восприятие лирического героя, подчеркивая или контрапунктируя его переживания и настроения. Поэтому внешний мир стихов Парни в известной мере условен: нередко это вообще воображаемый мир мечты (как, например, в известном стихотворении «Привидение»). Этот мир изящен и поэтичен, как на картинах Ватто и Фрагонара, такова и изображаемая поэтом природа — она спокойна, величественна, умиротворенна и порой равнодушна. Она тоже знак, символ переживаний лирического героя.
Поэтический самоанализ Парни отмечен смелостью перехода от фривольно-эротических мотивов к напряженному трагизму. Следует заметить, что элегический цикл поэта в известной мере повторяет сюжет «Новой Элоизы» — с той лишь разницей, что у поэта мотив социального неравенства героев решен как бы в зеркальном отражении: на этот раз любовник оказывается знатным, тогда как предмет его страсти стоит ниже на общественной лестнице. Это создает дополнительное лирическое напряжение и сгущает ощущение трагизма.
В стихах Парни мы находим раскрытие характера человека конца XVIII в., и характер этот обнаруживает себя не только в сфере любовных переживаний. Поэт был современником значительных общественных событий, и ряд из них нашел отражение в его творчестве.
Родился Парни на далеком острове в Индийском океане; он видел там не только пышную, экзотическую природу, но и плантации, на которых трудились рабы. Поэтому антиколониалистский пафос возник в его творчестве вполне закономерно. Поэт создал цикл «Мадагаскарских песен», в которых его интерес, его уважение к местным жителям, их обычаям и повериям сочетаются с признанием их тяжелого подневольного труда. Антиколониалистская тема прозвучала в цикле достаточно отчетливо. Парни включал в свои книги не только стихи, но и собственные письма к друзьям, в которых резко критиковал колониальные порядки. Ученик просветителей, он не мог не идеализировать «естественного состояния» коренных жителей острова и не обличать европейскую цивилизацию, принесшую на эти далекие патриархальные земли лишь пороки и угнетение.
В 1777 г. Парни создал стихотворное «Послание к бостонским мятежникам», осуждающее тиранию и клерикализм. Последователь Вольтера, Парни остался верен его заветам: антиклерикальная тема в его творчестве год от года нарастает. В 1799 г. он создал ироикомическую поэму «Война старых и новых богов», в которой, вдохновляясь «Орлеанской девственницей» Вольтера, смело пародировал Библию (пушкинская «Гавриилиада», бесспорно, навеяна чтением этой книги). И позже поэт продолжал разрабатывать пародийный жанр, отнюдь не поощрявшийся во времена Консульства и Империи, да и не приветствовавшийся даже в период якобинской диктатуры.
— это, несомненно, определенный этап в эволюции французского классицизма. У Парни ощутимо стремление к ясности и сжатости, к уравновешенности и чувству меры. К этому надо добавить, что поэт был внимательным читателем древнеримских элегиков, особенно таких, как Тибулл и Проперций. Вместе с тем несомненна связь лирики Парни с традициями «легкого стихотворства» — с поверхностно-гедонистической, фривольно-эротической поэзией рококо. Как мы помним, и для последней было свойственно бравирование антиклерикальностью, стремление к дерзкому эпатажу и прокламированное свободомыслие. Эти черты лирики Парни восходят, однако, не к традициям модной галантной поэзии, а к просветительским традициям, и прежде всего к Вольтеру.
Верным заветам просветителей поэт остался и в своем позднем творчестве, сложившемся уже совсем в новых общественных и культурных условиях. Выдвижение на первый план субъективного лирического переживания, интерес к индивидуальному и единичному сближают творчество Парни с некоторыми умеренными течениями сентиментализма (не говоря уже о том, что общий сюжетный замысел четырех книг элегий, весьма вероятно, возник под влиянием прославленного романа Руссо). С сентиментализмом Руссо поэта роднит интерес к человеку в его первобытном, естественном состоянии и осуждение европейской цивилизации. Не избежал Парни и предромантических веяний: его «Мадагаскарские песни», несомненно, подсказаны успехом знаменитой мистификации Джеймса Макферсона. В «Предуведомлении» Парни сообщал: «Я собрал и перевел несколько песен, которые могут дать представление об их (туземцев. — А. М.) обычаях и нравах. Стихов у них нет; их поэзия — это изящная проза; их напевы просты, нежны и всегда печальны». Насколько эти слова соответствуют действительности, неясно. Скорее всего, перед нами тонкая стилизация, если не просто ловкая подделка. Но не важно, было ли это мистификацией или действительно попыткой перевода памятников туземного фольклора, здесь важно подчеркнуть этнографизм поэта, его стремление передать ощущение природы и нравов экзотической страны. Парни заинтересовался обычаями первобытного народа, и этот оссианизм дал о себе знать еще раз, когда поэт написал поэму «Иснело и Аслега» (1802), в которой обратился к скандинавской тематике.
Школы Парни не создал, но его влияние — и как мастера элегии, и как автора антиклерикальных ироикомических поэм — было велико, причем не только во Франции, но и в других странах, особенно в России, где через увлечение Парни прошли по меньшей мере два поколения русских поэтов — поколение Батюшкова и поколение Пушкина.
Начав свою творческую деятельность в предреволюционные годы, Парни продолжил ее и в те бурные десятилетия, на которые приходится период революции. Однако его связь с литературой своего времени не была тесной. Поэт не писал ни революционных од, ни антироялистских сатир, оставаясь на литературной периферии и не стремясь откликаться на злобу дня.
Совсем иным было место в литературной жизни революционной поры двух других выдающихся поэтов конца века — Сильвена Марешаля и Андре Шенье. Оба они сложились как поэты в предшествовавший революции период, отразив ведущие литературные тенденции эпохи. Но если Марешаль и в своем драматургическом творчестве, и в своей политической деятельности оказался в числе видных деятелей революции, то Андре Шенье попал в лагерь ее врагов.
—80-м годам, представляют собой органическое сочетание сентиментализма и классицизма, хотя каждым поэтом это сочетание было осуществлено по-разному.
Что касается Сильвена Марешаля (1750—1803), то его стихотворения, опубликованные в 1781 г. под названием «Ad majorem gloriam Virtutis» («К наивысшему прославлению добродетели»), отличаются прежде всего своим интеллектуализмом и медитативным характером, которые восходят к классицистским традициям. Лирический герой Марешаля поглощен глубокими размышлениями о мире. Его вопросы, сомнения, поиски ответов на них свидетельствуют и о напряженной духовной жизни героя, и о недовольстве миром, несогласии с существующим. В то же время герой Марешаля, будучи погружен в размышления о сущности мироздания и его несовершенстве, о боге и человеке, о причинах зла, отвлекается от непосредственного окружения, от эмпирической действительности, которая могла бы завладеть его вниманием. Ощущения и чувствования не играют роли в его поэзии. Главное и основное в ней — мысль.
Недовольство существующим и даже резкое отрицание последнего определяют исключительно минорный, мрачный характер лирики Марешаля, отличающий ее от общего колорита лирики Парни. Марешаль признает в своих фрагментах власть зла над миром, отвергает в них видимую и обманчивую гармонию существующего, глумится над «прекрасной Вселенной», которая на самом деле представляет собой «тюрьму». Он рассказывает о нищих полях, о нелепом земном шаре, о заплаканной земле, которая напоена кровью несчастных людей и животных, об обломках хрупких стен и мертвецах, которыми земля загромождена. Но в чем же усматривает Марешаль причину зла? Следуя в этом отношении за Ж. -Ж. Руссо, Марешаль видит причину в неравенстве людей, причем неравенство представляется ему большей частью как имущественное, социальное.
Показывая ужасный мир, окружающий его лирического героя, Марешаль сопровождает демонстрацию этого мира критикой религии и бога. Он отказывается от дуалистического понимания существующего, согласно которому уродство и зло земного бытия восполняются гармонией и совершенством «потустороннего» мира. Религия, по мнению поэта, освящает злодейство, насилие, неравенство в здешнем мире. Всевластие зла на Земле подвергает в глазах Марешаля серьезному сомнению могущество и всесилие бога и — более того — подтверждает его отсутствие во Вселенной.
Своеобразие лирических фрагментов Марешаля состоит в том, что в них рядом с образом лирического героя, с субъективным ви́дением мира часто возникает образ положительного персонажа. При этом человек в лирике Марешаля не является только оппонентом или предметом обличения (как в медитации, послании или сатире), не является и героической личностью, полубогом, вознесенным над остальными людьми (как в оде). Это обыкновенное существо, не поднимающееся над реальной действительностью, и вместе с тем это мудрец, представляющий самим фактом своего существования и своей деятельностью выход из противоречий ужасного мира, торжество над злом. Положительный герой фрагментов противопоставлен богу. По мысли Марешаля, мудрец значительнее, чем бог. Брут сделал для людей больше, чем все римские боги. Тот, кто выступил на стороне Каласа, заявляет Марешаль, имея в виду Вольтера, но прямо не называя его, более велик, чем бог, ибо последний допустил притеснение невинных, а Вольтер взял их под свою защиту.
так же как его плебейский характер, восходят к Руссо. Доброе, дружеское, благосклонное отношение к другим людям является не менее существенным признаком мудреца, чем его проницательность, интеллектуальность, отрицание бога. Сборник стихов Марешаля недаром озаглавлен «Ad majorem gloriam Virtutis». Поэт видит свою задачу не только в обличении бога и зла, властвующего над миром, но и в воспевании добродетели, которая является для него подлинным богом. Именно ради нее отвергает он божество, принятое религией. Он основывает на добродетели, т. е. на дружественном отношении к другим людям, заботу человека о родителях, жене, детях. Добродетель питает склонность человека к гостеприимству, уважение его к бедности, сочувствие несчастным. Безбожник, по мысли Марешаля, во всем подобен другу добродетели. Это целомудренный любовник, нежный отец и супруг, верный и преданный друг.
Перу Марешаля принадлежит также дидактическая поэма «Французский Лукреций» (1781—1797), излагающая его социально-философские и атеистические взгляды. Талант Марешаля широко проявил себя в годы революции, когда он стал одним из ведущих публицистов, драматургов и поэтов-песенников эпохи.
Если Марешаль нередко прибегал к абстрактным обобщениям, восходившим к классицизму, то у Андре Шенье (1762—1794) мы сталкиваемся с довольно большим описательным материалом: в нем нередко присутствует огромный объективный мир, окружающий поэта. Очень характерен для элегий Шенье не суммарный образ природы, а необыкновенное разнообразие ее проявлений, ее значительная детализация.
Нельзя, однако, не видеть, что миру природы в элегиях А. Шенье все-таки отведено второе по значению место. На первом месте стоит образ лирического героя. Внимание последнего не подчинено объекту, не лимитировано эмпирическим полем зрения, оно рассеивается на огромную совокупность предметов, разбросанных в пространстве, но связанных одним сознанием. Подобно Малербу и Вольтеру, поэт объединяет в одном кругозоре пространственно отделенные друг от друга явления — и долины Нима, и берега Луары и Гаронны, оживленные веселой погодой, и лужайки Арно. В отличие от Парни поэт как бы освобождается от власти ощущений и предметов, их порождающих. Над ним не тяготеет объективное пространство. Он как бы подчиняет себе объективное время, произвольно передвигаясь через огромные расстояния лет.
к возлюбленной. В глубине элегий как бы располагается огромный общественный мир, и на него в конечном счете обращено внимание поэта. Для общественного мира, составляющего глубинный фон элегий, очень существенна его расколотость на две сферы. Первая из них имеет отношение к культуре феодализма и абсолютной монархии, королям и вельможам, битвам и завоеваниям. Вторая сфера связана с жизнью большинства человечества, с мирным трудовым существованием. В руках у музы, которая вдохновляет поэтов абсолютизма, меч, она увенчана короной, имеет дело с судьбами царства, обращена к толпам народа. Ей свойственны воинственные песни, рассказывающие о людях, с «окровавленными руками», о людях, закованных в железные доспехи, о героях, увенчанных лаврами.
«небрежных» мечтаний; ее отличает по преимуществу «земной» характер, чуждость потустороннему миру, сближающая с поэзией Парни. Но близость к Парни на этом и заканчивается. Поэзия мира и частной жизни, за которую ратует А. Шенье, следующий в этом за Ж. -Ж. Руссо, оказавшим на него большое влияние, резко враждебна всему, связанному со столицей, с королевским двором, с шумными улицами и «быстрыми колесницами». Она недаром именуется поэтом «сельской», чужда цивилизации, близка к природе и пронизана темой труда. Муза «сельской поэзии» соединяет свою песню с песней пахаря, поет про новый урожай, следует за жнецами, вяжет снопы, уходит в холмы к сборщикам винограда, собирает вместе с ними его гроздья. В образах библейских персонажей, о которых не раз заходит речь в элегиях А. Шенье, поэт более всего ценит их близость к первобытным временам, к обычаям трудящегося и бедного люда — хлебопашцам, виноградарям, пастухам. Ему хотелось бы жить на земле, которая будет принадлежать ему, а не землевладельцу-феодалу.
Очень любопытно, что А. Шенье постоянно подчеркивает: сельская, трудовая жизнь, являющаяся его идеалом, существует в современности, это не плод его фантазии. Лирический герой А. Шенье вместе с тем все-таки только мечтает о лучшем, более достойном человека состоянии. Это связано с тем, что идеальное состояние находится за пределами жизненного круга лирического героя, сам же он оказывается как бы в плену у столичного, придворного, феодального мира. Отсюда — минорные, меланхолические мотивы в поэзии А. Шенье. Но они не являются безраздельно доминирующими. Оптимистический тон лирики поэта сказывается прежде всего в той роли, которую он отводит себе как поэту-творцу, «пророку ясных дней». Жанр элегии, полагает А. Шенье, не должен чуждаться смеха, хотя и смешанного со слезами. Любопытно, что у поэта не обнаружишь описаний осенней природы. И хотя в элегиях можно встретить упоминания мрачной зимы, воющего ветра, дней, омраченных слезами, враждебной судьбы, которая преследует и огорчает поэта, жизнь в его представлении не сводится к горестям. Поэт постоянно отмечает в развитии жизни восходящее движение, момент смены мрака светом, рабства — свободой, зимы — весной. Поэт рассказывает, как река, стиснутая в своем движении утесами, вырывается в конце концов из-под их власти на простор цветущих лугов. Поэзия связана с весенним пробуждением природы. Муза поэта возрождается весной вместе с возвращением птиц, с веселым рокотом лесов, с освобождением реки от сковавших ее льдов.
Для лирики А. Шенье очень важен переход от интеллектуалистического, абстрагирующего метода изображения душевной жизни, который господствовал в лирике классицизма, к аспекту психологическому. Не примыкая полностью к поэзии образов, основанных на восприятии, А. Шенье не довольствуется и поэзией образов, вырастающих из размышления. У его героя появляется биография, прошлое и будущее, сфера воспоминания и сфера мечтаний, которые делают внутренний мир героя отличным от внутреннего мира других людей. Не исключая из поэзии интеллектуальный план, по-новому раскрывающий закономерности объективного мира, поэт дополняет этот план изображением душевной жизни, переживаний, чувствований, воспоминаний, гипотез. Изображение действительности, преломленной сквозь призму воспоминаний, играло существенную роль в элегиях Парни. Но воспоминание возникало при этом у его героя лишь как следствие измены возлюбленной. Если бы возлюбленная оставалась верной герою, он никогда бы не вспоминал о прошедших днях, когда она еще любила его, довольствовался бы радостями настоящего. Для А. Шенье воспоминания становятся как бы универсальной и самостоятельной категорией. Преобладающую роль играет в элегиях не размышление о существующей реальности и не описание видимого, непосредственно данного, а переживания героя, обращенные в прошлое.
устремленное в грядущее. Герой мечтает о том, как он будет в старости принимать у себя друзей, угощать их на траве, в тени платана. Он представляет себе, как в годы, когда он утратит способность влюбляться, будет заниматься наукой, разгадывать тайны природы, обнаруживать закономерности в движении солнца и планет. Герой воображает и ближайшее будущее, сообщает о предполагаемом путешествии на Восток, и перед его духовным взором проходят места, которые он собирался посетить, — Марсель, Венеция, Рим, Афины, Смирна, Константинополь.
Окружающий мир, конечно, не исключается совершенно из сферы изображаемого. Элегия очень часто представляет собой монолог, адресованный то возлюбленной, то друзьям. Монологи эти являются как бы элементами отдельных сцен из биографии поэта. При этом они только отправной пункт для воспоминаний или полета воображения, только трамплин для фантазии поэта, для его углубления в себя. Поэзия не мыслима для А. Шенье без этого реального окружения. Она вместе с тем к этому окружению не сводится. В этом ее основная особенность.
«Ода о клятве в зале для игры в мяч»), но не принял якобинства, высмеивая революционное плебейство. Отойдя от политической деятельности в период якобинской диктатуры, А. Шенье был случайно задержан, попал в тюрьму и был казнен за два дня до Термидора.
Новаторство поэта в развитии жанра элегии с ее глубокой эмоциональностью, ясностью стиля, психологической глубиной, с ее мотивами медитации и грусти сделали Андре Шенье очень популярным в эпоху романтизма как на родине поэта, так и за ее пределами. Не последнюю роль в этой популярности сыграла и трагическая судьба поэта.