Тураев С. В. Литературное движение во Франции второй половины XVIII в. // История всемирной литературы: В 8 томах / АН СССР; Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1983—1994. — На титл. л. изд.: История всемирной литературы: в 9 т.
Т. 5. — 1988. — С. 113—119.
Электронная публикация: ФЭБ
Адрес ресурса: http://feb-web.ru/feb/ivl/vl5/vl5-1132.htm
ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII в.
50-е годы переломные в истории французской литературы. Этот перелом проявляется в разных планах.
В самом французском обществе все явственнее сказываются черты кризиса старого порядка: история отсчитывает его последние десятилетия; общественная и философская мысль обретает смелость и масштабность, которой она ранее не знала.
Вольтер в 1758 г. поселяется в имении Ферне, на границе Франции и Щвейцарии, и впервые в истории Франции и Швейцарии, и впервые в истории французской да и мировой культуры резиденция писателя становится центром притяжения и местом паломничества для мыслящих людей всей Европы (как затем будет с Веймаром Гете).
’Аламбера собираются выдающиеся философы, ученые, литераторы, ведутся споры по вопросам политики, религии, морали, искусства. Здесь высказываются такие суждения, которые по условиям цензуры невозожно опубликовать. Ходят по рукам книги, которые нельзя издать. И даже те, кто пугается слова «революция», сами готовят ее, ибо шаг за шагом подрывают идеологические основы «старого режима». Церковь и королевский двор объединяются в тщетных попытках удержать свои позиции. Но ни проклятия с церковных кафедр, ни высочайшие указы о запрещении и сожжении книг, ни прямые акты политического террора уже не в состоянии задержать стремительного движения страны навстречу революции. Не могли предотвратить кризис системы и попытки реформ, которые предпринимаются отдельными видными деятелями администрации (Ж. Неккер, А. Р. Ж. Тюрго). Более того, эти реформы могли быть только буржуазными по своей сути, т. е. объективно готовили революцию. К. Маркс назвал Тюрго «радикальным буржуазным министром» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 26, ч. 1, с. 38).
Важнейшим феноменом в идеологическом развитии Франции в эти десятилетия является утверждение материализма.
На протяжении ряда лет выходят главные сочинения французских материалистов: «Человек-машина» (1746) Ла Меттри, «Опыт о происхождении человеческих знаний» (1746) Кондильяка, «Письмо о слепых в назидание зрячим» (1749) и «Мысли об объяснении природы» (1753) Дидро, «Об уме» (1758) Гельвеция, «Разоблаченное христианство» (1761) и «Система природы» (1770) Гольбаха. Широко представлены материалистические взгляды в «Энциклопедии» Дидро и Д’Аламбера, первый том которой появился в 1751 г. Мыслители середины века преодолевают непоследовательность деистического объяснения первопричины мира, и наиболее смелые среди них переходят на позиции атеизма.
«Партия философов» — как назвал Г. В. Плеханов когорту французских материалистов — была борющейся партией. Материализм был действенным оружием в борьбе. Но не только материализм. Так, суждения французских просветителей об общественном развитии, о природе морали, о воспитании были в основе своей идеалистическими, но объективно служили целям изменения действительности.
Особенно существенно в этом плане учение о природе, о естественном праве, о «естественном человеке». Кроме понятия природы в естественнонаучном смысле, природы, материалистически объясняемой на основе объективных законов ее развития, просветителями подробно развертывалось другое понятие природы — как совокупности естественных, а потому справедливых норм человеческого поведения.
«партия философов» «испытывала потребность оперется на авторитет менее спорный, чем постоянно изменяющиеся интересы людей. Такой авторитет они видели в природе». Эта концепция «естественной природы», отнюдь не одинаковая у разных теоретиков XVIII в., приобрела особое значение в последние десятилетия перед революцией. Отпечаток этих теорий лежит на художественном творчестве почти всех писателей второй половины века.
Г. В. Плеханов отмечал серьезное противоречие в просветительской концепции «естественной природы». Французские просветители во многом опирались на Джона Локка, и прежде всего ссылались на опровержение им всяких врожденных идей. Отказ от признания врожденных идей, по их мнению, выбивал оружие из рук приверженцев старого порядка. Никакие отжившие институты не могли более обосновать своего права на вечное существование. Природа их не выдумала, их идея не была врожденной. И все же, оказывается, самой природой предустановлены такие универсальные принципы, которые, будучи открыты разумом, помогают ответить на вопрос, что есть добро, справедливость, каким должно быть общественное устройство. Таким образом, философы приходили опять же к неким врожденным идеям, только с другой функцией.
Эта противоречивая концепция дает о себе знать в философии, искусстве и литературе разных направлений эпохи. Идея «природы» лежит в основе аргументации Морелли в его утопической программе коммунизма, изложенной в книге «Кодекс природы» (1755). Весьма значима концепция «естественной природы» для Руссо и всего многообразия явлений, связанных с сентиментализмом. Естественное состояние Руссо противопоставляет современной цивилизации. Он сурово осудил испорченные нравы своего времени и призывал искать добродетель там, где она, по его словам, заложена природой — в глубине души человека.
Событием общеевропейского масштаба, всколыхнувшим общественную и литературную мысль не только в самой Франции, но и далеко за ее пределами, явилось издание во Франции с 1751 по 1772 г. «Словаря, или Энциклопедии наук, искусств и ремесел» в 28 томах. «Энциклопедия» объединяла вокруг себя лиц, оппозиционно настроенных против феодального общества, абсолютной монархии, церкви, хотя и занимавших очень разные философские и общественные позиции в рамках просветительского движения. В ней принимали участие, кроме ее основателя и главного редактора Дидро и его первого помощника Д’Аламбера, Монтескье, Вольтер, Руссо, Гольбах, Тюрго, Кене, Кондорсе, Бюффон и др. Дидро привлек многих выдающихся специалистов, и в «Энциклопедии» был отражен достигнутый к тому времени уровень знаний во всех известных тогда науках.
Изданию было предпослано «Предварительное рассуждение», написанное Дидро и Д’Аламбером. В основу этого рассуждения его авторы положили бэконовское деление человеческих способностей на память, разум и воображение, а также идеи Локка об опытном (не божественном) происхождении человеческих знаний. В «Рассуждении» была набросана картина прогресса науки со времен Бэкона и провозглашенного им опытного познания действительности. В третьей части «Рассуждения» Дидро дал «Карту знаний», т. е. систематическую таблицу отдельных наук. «Предварительное рассуждение» явилось апофеозом науки, призывом к объективному исследованию природы и общества, знаменем светского, нерелигиозного отношения к реальному миру.
«Энциклопедия» вторгалась во все сферы социальной действительности Франции, будь это государственное устройство или разорительная система налогов, истощавшая производительные силы страны, или жестокость уголовного законодательства. Статьи по всем этим вопросам звучали тем более бесспорно и убедительно, что они писались выдающимися специалистами, признанными авторитетами в политической экономии, юриспруденции, финансовом деле.
В заглавии этой «книги всех книг» были обозначены не только науки и искусства, но и ремесла. Трудовая деятельность в разных областях, производство материальных ценностей, способы, орудия, инструменты труда — все это было впервые поставлено на один уровень с наукой, философией, политикой. Можно сказать, что человек-труженик — крестьянин, ремесленник, рабочий мануфактуры — появился на страницах «Энциклопедии» как ее полноправный герой, участник того прогресса, под знаменем которого создавался этот труд.
Новаторским был замысел «Энциклопедии» — с высоты передовой мысли века охватить все области знания, мужественным было намерение реализовать этот замысел в годы, когда полицейский аппарат и церковная цензура яростно преследовали любое отклонение от официальной догмы.
Дидро виртуозно сочетал смелые атаки с тактикой обходных маневров, искусно пользовался намеками, аллегориями, политические истины облекал в такие формулы, которые были слишком абстрактны, чтобы к ним придраться, и все же достаточно ясны, чтобы имеющий уши услышал.
Выход каждого тома наталкивался на сопротивление церковников — недовольны были и католики, и янсенисты, теологи забывали о всех разногласиях перед лицом их общего врага.
«много положений, стремящихся уничтожить королевскую власть, укрепить дух независимости и возмущения и своими темными и двусмысленными выражениями заложить основы заблуждений, порчи нравов и неверия». Характеристика достаточно точная со скидкой на терминологию и с той поправкой, что «двусмысленность» ряда статей была вынужденной. С большим трудом издателям удалось добиться возобновления работы над «Энциклопедией».
Тяжелые последствия повлек за собой выход седьмого тома (1757). Поводом послужила статья «Женева», вызвавшая негодование церковных кругов. Автор ее, Д’Аламбер, с большим одобрением писал о простоте образа жизни протестантских священников, причем эта идеализация была явно заострена против пороков католического духовенства и против вмешательства церкви в общественную жизнь. К тому же Д’Аламбер одобрял самые догматы протестантского вероучения. В итоге правительство аннулировало разрешение на издание «Энциклопедии» и запретило продажу вышедших томов. Статья «Женева» вызвала разногласия и в лагере энциклопедистов. Своей смелостью она смутила М. Гримма; Ж. -Ж. Руссо полностью порвал с Дидро и отказывался от дальнейшего сотрудничества. Его возмутило в статье другое: рекомендация Д’Аламбера создать в Женеве театр, что, по мнению Руссо, было дурным советом, направленным против добрых нравов женевцев. Д’Аламбер не выдержал напряжения борьбы и покинул редакцию. Дидро один продолжал, несмотря на преследования, свои усилия по завершению издания.
Идейные битвы эпохи находили многообразное отражение в бурно развивавшейся периодике этих лет. Начиная с 40-х годов число различных журналов особенно быстро увеличивается. Среди изданий, пропагандирующих просветительские взгляды, следует отметить «Энциклопедический журнал», издававшийся Пьером Руссо. Журнал выходил с 1756 по 1794 г. сначала в Льеже, потом в Буйоне; не раз подвергался запрещению. Журнал воздерживался от прямой поддержки материализма и атеизма, в качестве центральной задачи выдвигал проведение реформ в рамках существующего политического режима. Однако даже при таких умеренных позициях он выполнял немаловажную роль. Пьер Руссо считал, что цель издания совпадает с целями «Энциклопедии» — содействовать развитию человечества, откликаясь на требования времени. В журнале печатались рецензии, пропагандирующие сочинения Вольтера, Дидро, Д’Аламбера. Журнал выступил в защиту Жана-Батиста Робине, когда его стали преследовать за книгу «О природе».
«Энциклопедический журнал» имел своих корреспондентов в Англии и Германии. В 1758 г. П. Руссо писал секретарю Прусской Академии наук Самуэлю Формею: «Я прошу вас привлечь в нашу партию всех тех, кто с вами связан. Надо создать лигу и для наступления и для обороны».
его опыт продолжил Мельхиор Гримм (1723—1847), дипломат, занимавший важные посты при разных европейских монархах, и литератор, близко стоявший к кругу энциклопедистов. Широкую известность приобрел рукописный журнал М. Гримма «Литературная, философская и критическая корреспонденция» (1753—1793), тираж его составлял 15 экземпляров (довольно много для рукописного издания), а его подписчиками состояли Екатерина II, короли Польши, Швеции, герцогиня Саксен-Гота и некоторые видные вельможи при европейских дворах. Самый замысел «Корреспонденции» Гримма был порожден иллюзией просветителей, полагавших, что важнее всего заразить новыми идеями тех, кто владеет властью и способен, хотя бы частично, осуществить просветительскую программу.
всего Дидро («Салоны», «Жак-фаталист», «Монахиня», «Сон Д’Аламбера» и многие др.), тем самым делая их известными нередко задолго до публикации. В рецензиях, отзывах о спектаклях, обзорных критических статьях Гримм обнаруживал меткость оценок, независимость и оригинальность суждений, тонкий вкус. Все это сделало его журнал (в котором охотно сотрудничали Дидро, Рейналь, г-жа д’Эпине, Вольтер и многие др.) замечательным памятником своей эпохи.
Более действенной формой просветительской пропаганды было распространение «крамольных» сочинений, изданных за пределами Франции, главным образом в Голландии, или помеченных как иностранные издания. Ныне не поддающееся учету огромное количество брошюр и книг, написанных, как правило, безвестными авторами, обладало огромной взрывчатой силой. Идеи Вольтера и энциклопедистов получили как бы новое обличие, изложенные в популярной занимательной форме, подчас более дерзкой, чем у самих философов. Вольтер сам нередко скрывал свое авторство под разнообразными псевдонимами, даже приписывал свои сочинения другим авторам. Но еще чаще появлялись сочинения, которые приписывались Вольтеру, хотя он не имел к ним никакого отношения; более того, смелостью содержащихся в них идей они превосходили все то, что мог написать Вольтер. Как справедливо отмечал советский исследователь запрещенной литературы XVIII в. Л. Гордон, «реальный Вольтер был менее вольтерьянцем, чем созданный молвой легендарный Вольтер».
Так, Вольтеру некоторое время приписывали роман Анри Жозефа Дюлорана (1719—1793) «Кум Матье, или Причуды человеческого разума» (1765), структура которого, выбор героя и даже особенности стиля отдаленно напоминали «Кандида». Вместе с тем «Кум Матье», как и все творчество Дюлорана, представляет совершенно особую линию во французской литературе XVIII в. Бескомпромиссная, дерзкая, не признающая никаких авторитетов критика существующих порядков, идеологии, морали отражала у Дюлорана настроения низов общества, а в известной мере и деклассированных элементов. В этой критике самые смелые идеи просветителей сочетались с такими суждениями, которые существенно колебали иллюзии, связанные и с разумом, и с «естественной природой». Это разрушение иллюзий нередко перерастает у Дюлорана в открытый цинизм — автор стремится эпатировать не только высшее общество, но и широкие круги третьего сословия.
Таким образом, во Франции во второй половине века происходит процесс не только консолидации, но и размежевания сил прогресса. Если в 50-е годы множество фактов свидетельствует о стремлении к объединению крупных сил — философов, ученых-естествоиспытателей, правоведов, писателей — во имя общих целей разоблачения феодальной идеологии, то в эти же десятилетия обнаруживается разный подход к тому, как достигнуть этих целей, отражающий неоднородность самого третьего сословия, поднимающегося на борьбу. Дидро не во всем был согласен с Гельвецием, а когда появилась «Система природы» Гольбаха, Вольтер выступил с опровержением его атеистических идей. Не принимая взглядов Гольбаха, он писал: «Идея бога необходима, как законы». Существовало множество вопросов, по которым Ж. -Ж. Руссо спорил и с Вольтером, и с энциклопедистами.
Однако главный рубеж в идейной борьбе тех лет проходил между просветителями и их противниками. Идеи Просвещения встречают сопротивление не только со стороны властей, дворянства и церкви. Выходили книги, брошюры, направленные против Вольтера и энциклопедистов, велась ожесточенная полемика на страницах периодических журналов.
—1776), издатель журналов «Письма о некоторых современных сочинениях» (1749—1754) и «Литературный год» (1754—1776). Последний из них был довольно популярен, и тем самым полемика между Фрероном и просветителями стала достоянием широких кругов читателей.
Среди сотрудников журнала большую активность проявлял Шарль Палиссо де Монтенуа (1730—1814). Позиция его по-своему отражает парадоксы идейной борьбы в середине века. Палиссо не только признавал Вольтера, но и демонстрировал свое преклонение перед ним, а во время революции предпринял издание его сочинений. Однако новые веяния 50-х годов встретили в его лице ожесточенного врага. Он относился с ненавистью и насмешкой к философии материалистов, изданию «Энциклопедии», первым выступлениям Руссо. Он выступил с комедиями-пасквилями: «Кружок, или Оригиналы» (1755) и «Философы» (1760). Обладая весьма скромными литературными достоинствами, эти комедии вызвали, однако, большой шум, ибо их постановка явилась актом острой борьбы между силами реакции и прогресса.
Как и в первой половине века, философия и литература развиваются в тесном взаимодействии. По словам Кондорсе, «прогресс философии и наук расширял и благоприятствовал успехам изящной литературы, а последняя служила для популяризации наук и философии». Материалистическое объяснение природы сложно и опосредованно сказывалось на развитии искусства и литературы, стимулировало художественную мысль в поисках трезвого, не замутненного никакими предрассудками объяснения событий, поступков, человеческих характеров.
В середине века просветительский реализм в споре с классицизмом и рококо одерживает внушительные победы. Теоретиком его становится Дидро, который развивает свои идеи на материале всех видов искусства. Он отстаивает принципы правдивости в драматургии и театре, борется за демократизацию сценического героя, прославляет Шардена, еще в 30—40-х годах создавшего правдивые образы простых людей, горячо поддерживает музыкальную реформу Глюка, утверждает просветительский реализм в своем художественном творчестве.
Общий ход общественного развития во Франции отражается в литературе в разных плоскостях. Появляются произведения, смело обличающие существующий порядок, такие, как «Кандид» Вольтера, «Мемуары» и «Женитьба Фигаро» Бомарше, романы и повести Дидро. Но обретаемую просветительской литературой зрелость нельзя оценивать только количеством и художественной ценностью книг, непосредственно обличающих социально-политические порядки в стране. Смелые идеи звучали и раньше, например, в «Магомете» Вольтера. Теперь просветители решают более сложные художественные задачи. Уже сравнение «Монахини» Дидро с антиклерикальными произведениями Вольтера показывает, насколько глубже поставлены здесь все вопросы, насколько сложнее раскрывается трагедия героини. Общество, где церковный фанатизм, бездушие государственных законов и корыстные интересы частных лиц сливаются в единую систему подавления прав человека, находится на таком рубеже, за которым должны неотвратимо последовать перемены.
Но концепция просветительского оптимизма претерпевает существенные изменения, усложняется, освобождаясь от метафизической прямолинейности, что, например, нашло отражение в «Поэме о разрушении Лиссабона» Вольтера.
В литературе второй половины века картина мира предстает более запутанной и более трагичной — финалы «Простодушного» Вольтера, «Новой Элоизы» Руссо, «Поля и Виржини» Бернардена де Сен-Пьера, «Кума Матье» Дюлорана суровы или даже безрадостны. В «Племяннике Рамо» Дидро ставятся под сомнение уже самые иллюзии просветителей. Беспощадность социального анализа, который осуществляет Дидро, — это новая ступень реализма XVIII в., как и «Исповедь» Руссо, где герой подвергает себя самоанализу, откровенно обнажая такие стороны человеческого сознания, которые еще не были предметом изображения в литературе. Сопоставление этих двух произведений говорит об условности границ между отдельными художественными направлениями XVIII в. — в данном случае между просветительским реализмом Дидро и сентиментализмом Руссо. Оставаясь достаточно последовательным сторонником классицизма, следуя его принципам в трагедиях, идет навстречу требованиям эстетики просветительского реализма в своих поздних произведениях и Вольтер, например в повести «Простодушный». Сложнее и богаче стали взаимодействия французской литературы с другими литературами. Иной характер приобрело английское влияние. Если в первой половине века наибольший интерес вызывали философские идеи (Локк), а также общественный уклад Англии, то теперь пристально оценивается художественный опыт английских писателей: Прево и Дидро восторженно пропагандируют романы Ричардсона.
В то же время возрастает влияние самой французской литературы. Законодательница классицистических вкусов на протяжении многих десятилетий (и для Готшеда, и для Сумарокова), Франция Вольтера и энциклопедистов в середине века становится в авангарде европейского просветительского движения. Широкий резонанс приобретают идеи французских материалистов, эстетическая программа Дидро-драматурга.
В изображении человека и природы литература второй половины XVIII в. испытывала большое влияние руссоистской концепции. Это влияние сказывалось не только в творчестве французских сентименталистов, непосредственных учеников и соратников Руссо, таких, как Мерсье и Бернарден де Сен-Пьер, оно распространялось во всей Европе. Разумеется, национальные условия в каждой стране, идейная позиция того или иного автора определяли особый аспект восприятия концепции «естественного человека»: она по-разному воплощалась в «Коварстве и любви» Шиллера и в «Бедной Лизе» Карамзина.
«природы» как известной человеческой нормы объединяло Руссо и энциклопедистов, несмотря на острые разногласия между ними. Ведь, в сущности, добродетельный герой мещанских драм Дидро был одним из вариантов «естественного человека», как и герои произведений того же жанра у Седена и Мерсье.
Как известно, Вольтер иронически относился к патриархальным иллюзиям Руссо. Демократические выводы, к которым приходил Руссо в своем учении о естественной предопределенности человека к добру, получали у Вольтера резкую оценку — «философия бродяги». Но нельзя не отметить, что в повести Вольтера «Простодушный» критика существующих порядков ведется также с позиций «естественного человека». Таким образом, понятие нормы — не в эстетическом, а в моральном и социальном плане — постоянно присутствовало в художественной аргументации французских просветителей всех основных направлений: классицизма, просветительского реализма и сентиментализма.
Следует учитывать при этом, что французская литература второй половины века включает и многие явления, лежащие вне Просвещения. Так, традиция рококо в целом противостоит художественным направлениям Просвещения, хотя иногда и выступает в сложном взаимодействии с ними. Традиция рококо находит выражение и в лирике Парни, и в его поэме «Война богов» (1799), и в романе Лувэ де Куврэ «Любовные похождения кавалера де Фобласа» (1787—1790). Но влияние стиля рококо проявляется в этот период и более сложно: рококо не только противостоит реализму Просвещения, но и нередко вступает с ним в союз, который современникам не казался противоестественным. Может быть, наиболее разительный пример этого предлагает французская живопись. Оноре Фрагонар был учеником и Буше, и Шардена. Один из мастеров реалистического портрета, он виртуозно владел приемами, характерными для живописи на галантные темы и равно прославился и психологически точным портретом Дидро, и изящно игривыми «Качелями».
Сада (1740—1814). Его романы («Жюстина, или Несчастья добродетели», 1794; «Алина и Валькур», 1793; «Жюльетта, или Благодеяния порока», 1796, и др.) приобрели сразу же печальную известность откровенностью изображения аморальных сцен, поэтизацией жестокости. Почти все они были написаны в Венсене и Бастилии, где автор провел более 10 лет, осужденный за убийство и преступления против нравственности. Наследие его в художественном плане неравноценно, и такой роман, как «120 дней Содома» (1785), привлекает преимущественно внимание психоневрологов и сексологов.
В буржуазной науке делались неоднократно попытки связать мировоззрение де Сада с главным направлением философской мысли XVIII в., с Дидро и Гольбахом, с духом сомнения и отрицания, утверждавшимся во Франции и якобы нашедшим логическое завершение в цинизме и брутальности де Сада. С комплексом просветительских идей нередко связывают и антиклерикальную направленность его произведений. Между тем сам де Сад подчеркивает свою принадлежность к дворянской элите, а своих программных героев называет либертенами. Подхватывая традицию аристократического либертинажа, он развивает в ней именно те стороны, которые связаны не с оппозицией дворянской фронды XVII в., а с процессом упадка и разложения, стремительно развивавшегося со времен Регентства.
«природа». Но если просветители обосновывали как вытекающие из самой природы принципы справедливости и морали, то один из героев де Сада, герцог де Бланжи, утверждает, что в природе человека заложены задатки всех преступлений. Но и этого мало. По его мнению, самые понятия справедливости и несправедливости относительны, ибо сильный всегда считает справедливым то, что слабому представляется несправедливым. И если бы они вдруг поменялись местами, то у каждого из них изменилось бы и само понятие права и справедливости. Некоторые немецкие исследователи считают, что это обоснование морали господ и рабов у де Сада в общих чертах предваряет Ницше.
Если природа, по мнению де Сада, зла, и соответственно зло торжествует в обществе, то тем самым под сомнение ставится справедливость провидения. «Бог или сам зол, или же бессилен против зла... — рассуждает преступница Дюбуа в романе «Жюстина». — Поэтому я бросаю ему вызов и смеюсь над его молниями». В отличие от наиболее смелых материалистов-просветителей, приходивших к отрицанию бога во имя Разума, атеизм де Сада антигуманистичен: маркиз не верит в бога, но он не верит и в человека!
человека полностью вычеркивается, и сочинение де Сада превращается в апологию эгоизма и не сдерживаемого никакими рамками патологического гедонизма.
Разумеется, картины, представленные в прозе де Сада, отражают многие реальные черты французского аристократического общества накануне революции. Называют и прямых прототипов многих персонажей его романов. Даже в издевательской трактовке понятия «естественная природа» есть свое рациональное зерно — стремление обнажить несостоятельность просветительских иллюзий (в этом есть даже перекличка с позицией Дюлорана). В каких-то моментах де Сад предвосхищает романтическую критику буржуазного прогресса: он порицает дух предпринимательства, колониальную политику, отвергает даже торговлю, объявляет землю единственным источником национального богатства. В романе «Алина и Валькур» он рисует социальную утопию счастливого общества на одном из южных островов, где царят равенство, простота нравов, отсутствует роскошь и все трудятся на земле. Но всем контекстом своих сочинений маркиз сам опровергает эту утопию. Получивший напутствие в своей литературной деятельности из уст самого Руссо, он откинул самую основу руссоистского гуманизма и неутомимо доказывал, что реальный человек с его порочными наклонностями способен думать только о себе и потому любая социальная утопия остается утопией. Де Сад умер в доме для умалишенных, куда его заключили как «человека опасного и неизлечимого» по указанию Наполеона, не простившего ему памфлета против его первой жены, Жозефины.
Иную форму полемика против просветительской идеологии приобретает в фантастическом романе Жака Казота (1719—1792) «Влюбленный дьявол» (1772). Фантастические сюжеты и образы, условно-сказочную мотивировку можно часто встретить в литературе Просвещения. Достаточно вспомнить лилипутов и великанов Свифта или необычайные ситуации в таких философских повестях Вольтера, как «Вавилонская царевна» или «Микромегас». Но фантастика Казота имеет совершенно другой смысл. Для просветителей она являлась лишь художественным приемом, Казот дает ее всерьез. И Вельзевул со всеми его опасными для героя превращениями не просто условный образ. Автор внушает читателю мысль, что мистические силы обитают где-то рядом и могут в любой момент вторгнуться в жизнь человека. Казот поражает при этом бытовой достоверностью изображения, как бы стремясь придать убедительность и всему тому необычайному, что происходит с героем в самой обыкновенной реальной обстановке. Таким образом, роман «Влюбленный дьявол» полемически противостоит и культу разума просветителей, и просветительской вере в человека, в его «естественную природу».
— с предромантизмом. Предромантические идеи шли прежде всего из Англии, где они возникли раньше, отражая начавшееся разочарование в буржуазном прогрессе. Во Франции, в обстановке нарастающего революционного кризиса, предромантизм не приобрел заметного веса.
—1807), казалось бы созданные на специальную историческую тему. Занимаясь историей Скандинавских стран («История Дании», 1758), Малле заинтересовался древней культурой и еще до основного труда опубликовал «Памятники мифологии и поэзии кельтов и древних скандинавов в особенности». Ссылаясь на Монтескье и опираясь на большой опубликованный им материал, Малле утверждал, что Европа многими своими общественными институтами, а также этическими представлениями гораздо больше обязана северным народам, чем Греции и Риму. В частности, Малле привлек внимание к скандинавской мифологии и к памятникам литературы, возникшим на ее основе. Так состоялось открытие нового художественного мира. Характерно, что если в первых семи томах «Энциклопедии» (1751—1757) скандинавские мифы совершенно не упоминались (не было даже статьи на слово «Эдда»), то с VIII тома (1765) новые понятия стали достоянием читателя.
Но значение этого открытия было гораздо шире. Постепенно оно начало оказывать влияние на философскую, историческую и художественную мысль современников, пробудило интерес к прошлому Европы, в том числе к эпохе Средневековья, которая просветителям до сих пор рисовалась только как мрачная эпоха суеверий и невежества. Греко-римская древность переставала быть единственным арсеналом мифологических образов. А публикация в 1777 г. переводов «Поэм Оссиана» Макферсона вскоре познакомила с поэзией, стилизованной под другие художественные образцы. Вместе с переводами из Юнга они вводили во французскую литературу мрачно-меланхолические мотивы, звучавшие как вызов просветительскому оптимизму.
Необычайный накал идейной борьбы и выдающиеся художественные победы, достигнутые французскими писателями разных направлений, имели огромный резонанс у современников и оказали и продолжают оказывать большое влияние на литературу других стран мира.
«Не только мысль его была революционной, — писал Р. Роллан о Руссо. — Все его творчество было революцией в смысле нового восприятия и выражения человеческих чувств. Оно лежит в основе преобразования искусства последующей эпохи». Эти слова могут быть отнесены и ко многим другим художникам слова и мыслителям этой бурной эпохи.
Конечно, значение французской литературы этих насыщенных событиями и богатых талантами десятилетий отнюдь не сводится к тому, насколько ею были подготовлены художественные открытия последующей эпохи. Вклад Вольтера, Дидро, Руссо, Бомарше не измеряется только ролью, которую они играли в творческом формировании Стендаля или какого-либо другого писателя XIX в. Литературные шедевры XVIII в. сохраняют свое непреходящее обаяние и для современного читателя. Более того, люди XX в. открывают новые грани в наследии Франции XVIII столетия.