Бегство в Швейцарию
Душевный кризис — естественное следствие такой противоречивости. Уже в мае помолвка оказалась под вопросом. "Совсем недавно казалось, что прямо передо мной горы домашнего блаженства, что я стою двумя ногами на земле в страданиях и радости, и вдруг я очутился в самом горестном положении, вновь выброшенный в безбрежный океан". Сообщая это Гердеру около 12 мая, Гёте уже несколько дней наслаждался во Франкфурте обществом желанных гостей. Братья Фридрих Леопольд (Фриц) и Кристиан, графы цу Штольберг, вместе со своим другом, Кристианом, графом фон Хаугвиц, прервали свое путешествие в южные края, чтобы задержаться здесь. Оба Штольберга были активными членами кружка "Гёттингенская роща", восторженными почитателями Клопштока, и Иоганн Генрих Фосс восхищался Фрицем Штольбергом как "певцом свободы" ("К Хану, когда Ф. Л. гр. ц. Штольберг воспел свободу"). Поразительно, что призывал к свободе имперский граф уже в своем первом стихотворении 1770 года ("Свобода"). Стремление к свободе и возглас "долой тиранов!" легко сочетались в те времена, при этом речь не шла о какой-либо конкретной политике, а тем более о подготовке революционного переворота.
Свобода! Придворный не знает, что это такое,
Раб! Его цепи серебряным звоном звенят!
Он подставляет трусливую шею ярму [...].
(Ф. Л. цу Штольберг, "Свобода". — Перевод Н. Берновской)
Это был еще не тот Штольберг, который в 1800 году перешел в католичество и тем заслужил ненависть и презрение своего старого верного друга Фосса ("Как Фриц Штольберг стал рабом", 1819).
В мае 1775 года дружба с гостями завязалась быстро. Вдохновение гениев окрыляло молодых людей; в доме Гёте эти четверо — Штольберги, Хаугвиц и молодой хозяин — видели себя сыновьями Гаймона, а матушку Гёте, веселую и полную энергии, — госпожой Айей. Гёте не потребовалось долгих уговоров, чтобы присоединиться к путешественникам. У него было достаточно причин отдалиться (хотя бы в пространстве) от того, что его терзало, сбивало с толку, не давало покоя: "... я даже обрадовался приглашению Штольбергов поехать с ними в Швейцарию" (3, 609). Кстати, представлялась возможность проверить, как он обойдется без Лили. В "Поэзии и правде" Гёте поместил подробный отчет об этих полных волнений месяцах 1775 года, о посещении Штольбергов, путешествии в Швейцарию со множеством впечатлений, возвращении и безуспешных попытках установить с невестой прочный душевный контакт. Виртуозное, блестяще скомпонованное изложение все же лишено непосредственности, это размышления с громадной временной дистанции. Есть и фактические неточности — так, в день рождения Лили, 23 июня 1775 года, Гёте не было во Франкфурте-Оффенбахе, как он утверждает, он находился в Швейцарии, да и молодой энтузиазм тех времен видится теперь в ином свете глазами умудренной старости. Этот снисходительный тон возникает каждый раз, когда Гёте вспоминает в мемуарах о своих критических выступлениях в адрес эпохи и общества в период "Бури и натиска": пустяки, заблуждения юности. Теперь, когда он давно уже встал на путь спокойного, стабильного развития, молодой задор, бунтарский пафос и восторг кажутся подозрительными. Гёте говорит о "поэтической ненависти к тиранам", которую испытывал Штольберг (в самом деле только поэтической). А несколько позднее Гёте заключает холодноватым резюме: "Признаться, и всему нашему пересказу [имеется в виду "Поэзия и правда"] недостает полноты чувств и взволнованной словоохотливости, свойственных молодежи, сознающей свои силы и дарования, но не знающей, где и как найти им достойное применение" [I, 608—609].
опубликована резкая сатира на рецензентов "Вертера" — "Прометей, Девкалион и его рецензенты". Расшифровка не представляла трудностей: в "Прометее" изображался Гёте, Девкалион был "Вертер", его творение. Рецензенты появились на маленьких гравюрах в виде осла, совы, гуся и т. п. Виланд — в образе Меркурия, Николаи досталось больше всего: он принял облик орангутана. Пьеса была не слишком остроумной, но не все потерпевшие изъявили готовность сделать хорошую мину при плохой игре. Что должен был, к примеру, думать Виланд, незадолго до того получивший примирительное письмо от создателя "Вертера", а теперь осмеянный, как некто угодливо предлагающий свои услуги: "Ваш покорный слуга, господин Прометей! / Возвратившись из Майнца, надежды полон, / Смею ль числить себя среди Ваших друзей? / И будет ли мне дано поцеловать шпору?" Когда всеобщее волнение достигло предела, Гёте распространил в апреле заявление и напечатал его в журналах. Там говорилось, что не он, а Генрих Леопольд Вагнер написал эту пьеску, без его ведома и согласия она была напечатана. Это было не очень правдоподобно, тем более что в те времена литературные конфликты часто решались анонимно и авторы не спешили признаваться в причастности к собственным публикациям. Так что путешествие в Швейцарию избавило Гёте и от этой весьма неприятной истории.
Четырнадцатого мая отправились в путь. Молодые люди оделись в костюм Вертера: желтые брюки и жилет, синий фрак с желтыми пуговицами, сапоги с коричневыми передками, а на голове круглая серая шляпа. Посещение Мерка в Дармштадте само собой разумелось, Гейдельберг произвел сильное впечатление своим необычайным расположением на берегах Неккара и развалинами замка над рекой; в Карлсруэ можно было полюбоваться четкой планировкой города с дворцом, к тому же "герцог Веймарский тоже приехал и был мил со мной" (письмо Иоганне Фальмер от 24— 26 мая 1775 г.). Невеста герцога принцесса Луиза в первый раз увидела Гёте. На пару дней задержались в Страсбурге, радостно встретились с Ленцем. Но в Зезенгейм, где четыре года назад Гёте покинул Фридерику, он заехать не захотел. "Мне странно и чудно, где бы я ни был" [XII, 162], — писал он Иоганне Фальмер из Страсбурга 26 мая, одновременно думая о том, что в эти дни во Франкфурте должны играть его пьесу "Эрвин и Эльмира" и было бы хорошо получить об этом весть. Уже в начале путешествия он восклицал с восторгом — только самый конец звучал скептически: "Я много, так много увидел! Мир — это прекрасная книга, в ней можно набраться ума, если бы только это хоть чему-то помогло". А себя он называл "сбежавшим медведем" или "улизнувшей кошкой".
ранней юности во Франкфурте. Историю с Лили сестра, правда, решительно не одобряла, во всяком случае, так сообщает "Поэзия и правда". Ленц тоже приехал в Эммендинген, Штольберги прибыли несколько позже и скоро отправились дальше. Гёте еще оставался у сестры. Договорились встретиться в Цюрихе.
Пороги Рейна у Шафхаузена — это единственное, что осталось в памяти на пути от Эммендингена до Цюриха. Так записал Гёте глубоким стариком. Когда в 1797 году он в третий раз объехал Швейцарию, это было не так. Тогда он потратил несколько часов на то, чтобы со всех сторон осмотреть водопад, которым так много восхищались и который так часто описывали путешественники. "Взволнованные мысли" — так называется специальная глава в записках "Путешествие в Швейцарию" (1797), она начиналась словами: "Мощь потока, неисчерпаемость, как будто бы сила, которая не уступает. Разрушение, задержка, остановка, движение, внезапный покой после падения". Такая манера наблюдать явления, когда сначала воспринимается их предметная сторона, а потом происходит обобщение, в 1775 году была Гёте еще не доступна.
"Физиогномикой" — все это заполняло дни, прерываясь только для приятного времяпрепровождения в кругу друзей Лафатера и прогулок в окрестностях Цюрихского озера, знаменитых своей красотой. Гёте жил в доме Лафатера "Лесной великан" на Шпигельштрассе, а Штольберги в крестьянском доме на берегу озера, "где мы в получасе езды от города хотим устроиться на некоторое время, окруженные виноградниками. Чуть дальше горы, сплошь поросшие кустарником. А еще дальше виднеется высокая горная цепь кантона Швиц, она еще вся под снегом" (Ф. Л. Штольберг Генриетте Бернсторф, 11—13 июня 1775 г.). Приблизиться к природе, вступить с ней в непосредственный контакт было целью путешественников. С тех пор как Альбрехт Галлер, путешествуя в Альпах по местам, никогда не вызывавшим особого интереса, оказался под сильнейшим впечатлением, которое он выразил в длинном стихотворении "Альпы" и опубликовал его в сборнике "Первые стихи о Швейцарии" (1732); с тех пор как "Идиллии" жителя Цюриха Соломона Геснера, ставшие всемирно знаменитыми, воспели душевный мир и жизнь пастухов и пастушек ("Мне случилось обнаружить в наших Альпах таких пастухов, каких когда-то видел Теокрит", — писал он Глейму 29 ноября 1754 г.); с тех пор как призыв Руссо "назад к природе" взбудоражил всех цивилизованных людей, — с этих пор в Швейцарии каждый думал найти и реально пережить то, к чему стремился. Для того и знаменитая свобода. "Вдали от суеты, усилий деловитых / Здесь мир души живет, свободный от забот" [...]. "С тобой, простой народ, такого не случалось, / Чтоб черный смрад греха в душе твоей царил. / Природа даст тебе своих богатств немало, / Забота не томит, и гнев не стоит сил" (А. ф. Галлер, "Альпы"). Фриц Штольберг также не обманулся в своих ожиданиях. Он мечтательно сообщает "о наслаждении чудесной страной, природой, свободой, исконной простотой" (письмо И. М. Миллеру из Берна от 11 октября 1775 г.).
— Бодмеру, Брейтингеру, Соломону Геснеру. Последовали ответные визиты. Однако это были люди того поколения, которое, читая произведения молодого поэта из Франкфурта, только качало головой. Бодмер лаконично заявил: "У Гёте нет здесь друзей, он слишком значителен и категоричен" (письмо Шинцу от 6 июля 1775 г.). "Сумбурная голова", — говорил он о Гёте.
— Якоба Гуера из Верматсвиля по прозвищу Клейнйогг. Ведя интенсивное хозяйство вместо экстенсивного, он сумел невиданно повысить урожаи. Небольшое имение родителей и участок, арендованный у города Цюриха, он довел до образцового состояния. Подкупающая привлекательность этого сельского жителя была еще и в том, что слова его были исполнены жизненной мудрости, а мысль не расходилась с делом естественно и неосознанно. Гёте говорил, что встретил самое замечательное существо из тех, "которых порождает эта земля, а ведь и мы тоже из нее вышли" (письмо Софи фон Ларош от 12 июня 1775 г.). Еще в 1761 году Лафатер посвятил знаменитому крестьянину восторженные строки в своих "Фрагментах". Городской врач Цюриха Иоганн Каспар Хирцель посвятил ему книгу с примечательным названием "Хозяйство философствующего крестьянина". Гёте, в стихах которого уже встречался образ крестьянина ("Тот поселянин, черный, горячий" — "Песнь странника в бурю" [I, 79] — или с надеждой сеющий пахарь в стихотворении "Легкая печаль юности"), теперь, видимо, впервые столкнулся с практикой крестьянского труда и с проблемой сельскохозяйственных усовершенствований. Немного спустя для веймарского министра актуальность этих вопросов стала удручающе наглядной.
Четверо путешественников в одежде Вертера были в общем веселой компанией, несмотря на то что двое из них страдали от любовных неурядиц — помимо Гёте, еще и Фридрих Штольберг: в конце мая он узнал, что его надежда жениться на Софи Ханбери из Гамбурга потерпела фиаско. Вели себя "как гении", безудержная веселость и полная свобода входили в программу этих нескольких недель. Старому Гёте такое поведение казалось "экзальтированным". Он с трудом вспоминал о том душевном состоянии, какое пережил тогда в Швейцарии: "... нежданно-негаданно оказавшихся чуть ли не в первобытном состоянии, вспоминающих о былых страстях и радующихся увлечениям настоящего, строящих несбыточные планы в счастливом сознании своей силы, уносящихся в странствие по царству фантазии" (3, 623). На отдаленных пляжах купались голышом, возбуждая всеобщее внимание: "Друзья предостерегали беззаботных юношей, не считавших зазорным, наподобие поэтических пастушков, ходить по берегу полунагими, а не то и вовсе нагими, как греческие боги" (3, 630). "Поэзия и правда" дала жизнь этому анекдоту. С тех пор его всегда рассказывают, хотя никто ничего не может подтвердить. Исторических свидетельств о каком-либо "скандале" не существует.