Путевой дневник
Путешествия в Швейцарию Гёте предпринимал трижды: в 1775, 1779 и 1797 годах. Знатоки и поклонники поэта и страны давно уже тщательно все изучили и реконструировали. Прошли все пути, которыми ходил когда-то знаменитый путник, поднялись каждой горной тропинкой, которой поднимался он, каждую скалу, на которую когда-то, возможно, упал его взгляд, осмотрели со всех сторон, каждый дом или гостиницу, где он побывал, изучили и воспели в стихах. В общедоступных изданиях (карманные книги издательства "Инзель") заинтересованный читатель сможет день за днем восстановить жизнь Гёте в Швейцарии. А мы воздержимся от подробного описания. Уместно в данной ситуации лишь дать обзор путевых записей самого Гёте. Это специфические небольшие тексты, которые оказались в разных изданиях Гёте после многих запутанных приключений.
От первого путешествия 1775 года осталась тоненькая тетрадка записок в 15 рукописных страниц. Записи начинаются 15 июня, они весьма фрагментарны, кроме них, в тетрадке несколько известных стихотворений. Позднее Ример написал на обложке: "Дневник. Путешествие в Швейцарию, 1775 год". Сохранилось также 29 рисунков. Самый известный среди них "Граница. Взгляд в Италию с Готарда". "Поэзия и правда" рассказывает об этом первом путешествии в восемнадцатой и девятнадцатой книгах.
Для журнала "Оры", который издавал Шиллер, Гёте, использовав старые записи, написал в 1796 году серию "Писем из Швейцарии". Литературная фикция состояла в том, что письма обнаружены в наследии Вертера. Но потом напечатаны были не эти письма, а несколько действительных, написанных во время второго путешествия. Фиктивные письма Вертера увидели свет лишь в 1808 году в собрании сочинений, изданном Коттой, и опять-таки под названием "Письма из Швейцарии".
"Письма из Швейцарии. 1779 год". В письмах, которые якобы обнаружились в наследии Вертера, есть, между прочим, фрагмент, полностью опровергающий идеализацию свободных швейцарцев: "Швейцарцы свободны? Свободны состоятельные бюргеры в закрытых городах? Свободны бедняки в своих ущельях и на скалах? И чего только не внушают людям! Особенно если эту старую сказку сохранять в спирту". Какое точное понимание того, как многое в жизни Швейцарии традиционно приукрашивают те, кто этой жизнью не живет и трудностей ее не знает. Путевые заметки о Швейцарии были модой в те времена, их охотно читали все. Софи фон Ларош в 1793 году опубликовала "Воспоминания о моем третьем путешествии в Швейцарию", Фридрих Леопольд цу Штольберг в своих "Путешествиях по Германии" 1794 года также вспомнил о швейцарских впечатлениях.
Во время третьей поездки в Швейцарию в 1797 году — длительное пребывание в Италии имело уже десятилетнюю давность — Гёте уже вел регулярные обстоятельные записи, в которые, по его собственным словам, все, что он узнал, и все, что он увидел, заносилось самым добросовестным образом. Из этих материалов Эккерман впервые сформировал и опубликовал в "Произведениях из рукописного наследия" (1833) объемистый текст, состоящий из фрагментов, подобных письмам и дневниковым записям. С тех пор он известен под названием "О путешествии в Швейцарию через Франкфурт, Гейдельберг, Штутгарт и Тюбинген в 1797 году".
До Сен-Готардского перевала Гёте поднимался тогда, в 1775 году, вместе с Пассавантом, теологом из Франкфурта, с которым он встретился вновь у Лафатера в Цюрихе. Поднимались в несколько этапов. Отправиться потом в Италию — этот план его вдохновлял, но был потом отброшен. Мысли о Лили и Франкфурте удерживали беглеца. Многодневное путешествие к Сен-Готарду было, без сомнения, самой впечатляющей встречей с природой во время этого первого путешествия. Впервые Гёте открылась спокойная мощь и величие горного ландшафта. Тогда он еще не стремился открывать в явлениях природы ее закономерности. Как некая прелюдия воспринимается рукописная запись от 18 июня: "В облаках и в тумане дивно прекрасный мир". Это написано вблизи от Риги и предваряет желание, высказанное в письме к Шарлотте фон Штейн: "Чтобы я смог повести тебя, как я люблю, на вершину скалы и показать тебе оттуда мир во всем богатстве и красоте" (12 апреля 1782 г.). В "Анналах" короткой фразой подводится итог: "Первое путешествие в Швейцарию открыло мне широкую панораму мира". Стариком Гёте счел нужным высказываться о "бессмысленных поездках по Швейцарии" в насмешливом стиле: "Лазить по горам и удивляться пейзажам мы тогда считали бог весть каким подвигом" (письмо Неесу фон Езебеку от 31 октября 1823 г.).
Тоненькая тетрадка, на первой странице которой рукой Лафатера написана дата: "15 июня 1775 года, четверг, утро, на Цюрихском озере", ярко отражает настроение тех дней швейцарского путешествия. "Вечер, десять, в Швейцарии (Швиц). Уставшие и бодрые сбежали с горы, со смехом и испытывая жажду. Будоражились до полночи... Потом улеглись, ели прекрасный сыр. Блаженствовали, строили планы". Но особенно привлекательны в своей непосредственности самые первые страницы с описанием утра на Цюрихском озере. Весть от людей, искушенных в литературе, которые, как видно, хорошо знают Клопштока. Его "Вторая ода о поездке на Цюрихское озеро" была напечатана в Цюрихе в 1750 году. Под названием "Цюрихское озеро" она до сих пор остается одним из самых известных стихотворений знаменитого поэта, того самого Клопштока, который в конце марта вновь посетил Гёте во Франкфурте и которого так почитали братья Штольберги.
Прекрасны, Природа-мать, узоры твоих щедрот
На котором отражена
Мысль о созданьях твоих...
(Перевод А. Гугнина)
Под стихами такого рода компания на Цюрихском озере могла бы подписаться без принуждения. Жен и подруг тогдашних посланцев Клопшток также цитировал, упомянул и вино в своей оде, оно так мило кивает ему, "подсказывая чувства, / Лучшие, благородные чувства и стремления". Друзья играли в этот день, 15 июня 1775 года, особую игру: кто-то предлагал две пары рифм, другой должен был написать с ними четверостишие. Может быть, Гёте хотел перебить чувствительные стихи Клопштока о женщинах и вине, может быть, у него были на памяти популярные песенки Вейсе: "Без любви и без вина / Что б наша жизнь была". Так или иначе, первой записи в тетрадке он предпослал веселые строчки стиха: "Без вина и без женских щедрот / Нас было б не больше трехсот / Без вина и без милых дам / Пусть идет все ко всем чертям". В "Фаусте" число возрастает ("Раздолье и блаженство нам, / Как в луже свиньям пятистам!" — 2, 84).
Посредством пуповины я
Теперь вкушаю вкус земной.
И яств земных вокруг меня
Неисчислимый рой.
— взмах весла.
Наш путь далек, но цель видна —
Пусть тучам несть числа.
Взор мой взор — ты что в печали,
Прочь мечта, хоть ты красива,
В жизни есть любовь и диво.
На волнах блистают
Сонмы звезд золотистых,
Виденье далей чистых.
Утренний ветер резвится,
По заливу рябь несет,
В озеро не наглядится,
(Перевод А. Гугнина)
В позднейшей редакции отчетливая трехчастность получила в стихотворении и внешнее выражение: последние восемь строк составили третью строфу. Счастливое чувство безопасности на лоне природы, беспокоящие воспоминания, которые сейчас и здесь теряют свою власть, полное умиротворение и надежды, ощущение контакта с окружающим пейзажем — то же, что и в послании, — высказано теперь в стихотворении, прекрасно выстроенном, запись в тетрадке не имеет ни одной корректуры. Однако вряд ли оно возникло спонтанно прямо на озере и было тут же записано, как бы привлекательна ни была эта мысль и как бы хорошо она ни подходила к стилю стиха, выдержанного в настоящем времени. Разные фазы стиха, отграниченные друг от друга переменой стихотворного размера, также не следует воспринимать как отражение временной последовательности сменяющихся впечатлений. Подобно тому как отдельные строчки объединяют противоречия в одном стихотворении, так и авторское "я" поэта являет собой объект переменчивых настроений.
Словечко "теперь" вначале разделяет счастливое пребывание в настоящем и то, что было до сих пор, о чем подробно не говорится. (В позднейшей редакции этот момент еще усилен "открытым" началом с "и", а также прилагательными "свежий", "новый", "свободный".) Мы знаем уже, что Гёте в это время был далеко от франкфуртских неурядиц, записывая эти рифмы в свой дневник, он был готов к восприятию нового и ощущал в себе прилив продуктивных сил, именно в этом смысле Гёте использовал смелый образ "пуповины", который наглядно показывает его связь с питающей природой. Впечатляюще концентрированно и в то же время широко показана природа во втором четверостишии: как соотнесены между собой разные виды движения, далекая и близкая перспектива, как все, что движется и создает движение, соответствует ритму гребца! Вспоминается "объятый, объемлю" Ганимеда. Однако эту ассоциацию перебивает счастливое сознание безопасности под защитой природы. Лишь энергичный отказ от "золотых снов" (образ, возникавший уже в стихотворении "Белинде") может вернуть юношу в жизнь сегодняшнего дня. И вот в следующих восьми строках снова возникает образ природы с близкой и отдаленной перспективой, высями и просторами, в легком, спокойном движении: ощущение покоя создается рядом фраз одинаковой длины, соединенных простыми рифмами; созревающий плод — это символ надежды на будущее, которое сулит благо. Так, как бы наблюдая самого себя и радуясь своему созреванию, плод дает собственное отражение. Для человека, который отброшен назад мыслью о перенесенных тревогах, эти образы природы превращаются в символ благополучного исхода.
С полным правом часто говорилось о том, что в этом стихотворении ярко проявилось умение Гёте пользоваться поэтическими символами: увидеть в особом общее и воплотить его в поэтическом образе. Правда, не следовало бы забывать, что финал стихотворения, стремясь к разрешению личного и одновременно общественного конфликта, о котором говорится в стихотворении, предлагает лишь одно общее явление в природе — созревание плода. Это не означает никаких гарантий, а лишь некую надежду. Ведь человеческое развитие не есть простой процесс природы, где вся задача в том, чтобы дождаться созревания цветка и превращения его в плод.
мир в их предметной взаимосвязанности. Так устанавливается связь между финалом стихотворения "На Цюрихском озере" 1775 года и столь интимным началом "Писем из Швейцарии" 1779 года: "Значительные явления погружают душу в прекрасное спокойствие, она наполняется ими, чувствует, сколь значительной может стать она сама, это чувство ее переполняет, не переливаясь через край. Мой глаз и моя душа охватывали явления, и поскольку я был чист и возникавшее чувство ни разу не оскорбил фальшью, то оно воздействовало на меня именно так, как и должно было воздействовать".
Первое путешествие в Швейцарию ничего не разъяснило и ничего не излечило. Гёте по-прежнему рвался между тоской по Лили и стремлением к независимости. В дневник он записал четверостишие, которое лаконично обобщило противоречие. Под заглавием "С горы в море" он сделал пометку, как бы отсылая будущего исследователя к реестру своих произведений: «См. частный архив поэта. Буква "Л"». Затем следует четверостишие:
Как меня пленил бы горный путь!
Но когда бы я не грезил Лили,
(Перевод М. Лозинского [1, 114])