Хлопоты о Йене
Много сил и внимания отдавал Гёте начиная с 90-х годов университету в Йене. Делал он это не столько по обязанности, сколько из собственных побуждений: вопросы высшей школы официально не входили в его компетенцию, только с 1815 года они вошли в круг его специального ведения. Но благодаря своему авторитету и осведомленности в вопросах культуры он приобрел большое влияние, тем более что всегда работал в тесном контакте с министром Фойгтом, с 1797 года ведавшим всеми вопросами высшей школы. Уже и раньше он имел право решающего голоса при назначении на должность, и можно составить длинный перечень значительных и авторитетных лиц, работавших в разное время в основанной в 1558 году академии, часто в стесненных материальных условиях.
Для некоторых из них "Заальские Афины", как именовали студенты свой город в долине Заале, был только промежуточной станцией в молодые годы, слава к ним пришла позднее. Среди филологов, философов, теологов, историков, преподававших там в разное время или одновременно, были Шиллер, Фихте, Шеллинг, братья Шлегели, Гегель, Генрих Эберхард Паулюс, Кристиан Готфрид Шютц, Генрих Карл Айхштедт, Генрих Луден, среди естествоиспытателей и медиков — Юстус Кристиан Лодер, Август Иоганн Батч, Кристоф Вильгельм Хуфеланд, Иоганн Вольфганг Дёберейнер, Лоренц Окен, и Гёте учился у них. Решение любого вопроса, касавшегося Йенского университета, приходилось согласовывать с другими финансистами ("кормильцами"): с Заксен-Готой, Альтенбургом, Заксен-Мейнингеном, Заксен-Кобург-Заальфельдом; это было часто непростым делом, ибо веймарская либеральность внушала подозрение.
в университетский обиход дуэли и потасовки объединившихся в орден студентов. "Докладные записки" показывают, что Гёте не раз приходилось иметь дело с подобного рода случаями. "Философские умы", какими их Шиллер рисовал в своей знаменитой вступительной лекции в противоположность "ученым, зарабатывающим хлеб насущный", были редкостью. Когда в начале 90-х годов студенты выступили с предложениями реформ, требуя предоставления возможности самоконтроля в студенческих делах и участия в их обсуждении и принятии решений, они пытались и Гёте привлечь к работе над проектом. Они знали, что в 1790 году, после столкновения студентов с военными стражами, он настоял на том, чтобы произвели суд и военных привлекли к ответственности. "Честно будет, — полагал министр Гёте в докладной записке от 12 марта 1790 года, — если им [студентам. — К. К.] дадут сатисфакцию". Итак, в начале 1792 года он вынес решение, которое одобряло желание студентов, но и принимало в расчет ситуацию после Французской революции, идеи ее веяли над Йеной и будоражили умы, — реформы должны были способствовать также остужению горячих голов. Тем не менее в записке чувствуется решимость пойти на уступки студентам: "Если разумным молодым людям дать возможность частично участвовать при обсуждении отдельных вопросов, то мы увидим, как на всю академию прольется новый свет". Но надлежащих действий это предложение не возымело, хотя в записке в обосновании возможных реформ учитывались интересы верховной власти. Во Франции революция, в Йене участие студентов, хотя бы и ограниченное, в их делах — это для герцога, очевидно, переходило всякие границы! Летом 1792 года в Йене возникли новые волнения, почти 500 студентов даже "эмигрировали" и пытались поступить на учебу в Эрфурте, входившем в состав курфюршества Майнцского; дело угрожало обернуться не лучшей стороной для университета, который существовал на деньги студентов. И снова Гёте принимает деятельное участие в улаживании конфликта. "Эмигрировавшие" студенты, торжествуя победу, вернулись назад, в Йену.
им руководило, скорее, желание добыть для академии многообещающих, интересных ученых. Риск при такой политике назначения был. "Смелостью, даже удалью", возможно, представлялось позднее автору "Анналов" привлечение к преподавательской деятельности в университете радикально и прогрессивно мыслящего автора "Требования к правителям Европы о возвращении свободы мысли, которую они до сих подавляли" и "Опыта освещения суждений публики о Французской революции" (1793). Фихте был приглашен на место переехавшего в 1794 году в Киль кантианца Рейнхольда. Новый профессор собирал большую аудиторию, его лекции завораживающе действовали на слушателей, строгость и последовательность мысли пробивали кору студенческой вялости. С Гёте у него был хороший контакт; еще в начале 1797 года они вместе вечерами читали "новое изложение его наукоучения" (Мейеру, 18 марта 1797 г.). Но воспарениям "совершающихся действий" Я (совокупности разума и воли), которое полагает самого себя и не-Я, вряд ли мог сочувствовать тот, кто записал в своем дневнике в июле 1797 года: "Опыт вынуждает нас к определенным идеям. Мы видим себя вынужденными навязывать определенные идеи опыту". Гёте, ценивший в Фихте, "этом забавном малом", способность к "беседе и обмену мыслями" (письмо к Якоби, 2 февраля 1795 г.), мог отпустить и насмешливо-остроумное замечание. Когда студенты выбили однажды философу по старому дурному обычаю стекло, Гёте заметил: "Они, следовательно, увидели абсолютное Я в большом смущении, и, конечно, со стороны не-Я, которое все же полагают, было очень невежливо летать через окна" (Фойгту, 10 апреля 1795 г.).
читать лекции по воскресеньям, в свободное от церковной службы время, было герцогом удовлетворено, хотя поначалу он выразил сомнение, не будет ли это мешать богослужебному порядку. В нападках на Фихте не было недостатка и в последующие годы. Положение усугубилось осенью 1798 года. В йенском "Философском журнале", который Фихте издавал совместно с Нитхаммером, были напечатаны статья одного из его учеников "Развитие понятия религии" и его собственная, в дополнение к первой, — "О причине нашей веры в божественное мироправление". Хотя Фихте видел основание религии в вере в сверхчувственный моральный миропорядок, против него было выдвинуто обвинение в безбожии. "Спор об атеизме" разрастался. Вмешалось курфюршество Саксонское, потребовав от содержателей университета в Йене принять соответствующие меры против "атеистических" происков; в противном случае его подданным будет-де запрещено посещать Йенский университет. В рождественские дни 1798 года Фойгт и Гёте подолгу обсуждают ситуацию. Герцога расстроили новые жалобы, и он дал выход своему раздражению в двух письмах к Фойгту 26 декабря; в одном из них он излил свою желчь на Гёте: тот-де, "как мальчишка, смотрит сквозь пальцы на всю эту глупую философскую критику" и находит еще некое удовольствие в том, что "сильно напортил своим ближним". Гёте невозмутимо перенес гнев своего господина и предложил (в письме Фойгту 26 декабря 1798 г.) "вести себя в этом деле по всей справедливости"; это означало повременить с защитой подвергшегося нападкам философа до удобного случая. Возможно, что все удалось бы еще уладить, если бы тот не поступил опрометчиво, написав совсем некстати и совершенно недипломатическое письмо Фойгту 22 марта 1799 года. Он указывал в нем, с одной стороны, на Гердера, "чьи опубликованные философемы о боге были схожи с атеизмом" как две капли воды, однако же это сошло ему с рук; затем он заявлял о своем намерении уйти, если только получит выговор, и, наконец, предрекал уход единомыслящих друзей, которые в оскорблении его свободы почувствуют оскорбленными и себя. Ситуация обострилась. Фойгт и Гёте были задеты вызывающим тоном письма, которое рассматривали как принуждение, но продолжали обдумывать положение и искать формулировки указа по университету, которые удовлетворяли бы критиков Фихте, но не были бы слишком резкими и позволяли бы избежать негативных последствий для свободы преподавания. Нитхаммеру и Фихте следовало поставить на вид их опрометчивость, а от преподавателей ожидалось, что они будут "воздерживаться в своих лекциях от высказываний, которые противоречили бы всеобщему почитанию бога". Герцога между тем невозможно было уговорить отказаться от намерения уволить непокладистого профессора. Фихте еще до этого, правда, пытался смягчить воздействие своего резкого письма, но ничто уже не могло поправить дела.
Действия против Фихте, последовавшие из-за публикации, несправедливо признанной атеистической, несомненно, означали посягательство на свободу преподавания, у герцога же прорвалась ненависть ко всем, кто симпатизировал революции, когда он в своем письме Фойгту указывал, что, к сожалению, не ознакомился с "чистой книгой", "которая сделала его тогда знаменитым" (1793) и в которой Фихте разоблачал себя как "бунтаря". Затем следовал вывод: "Люди, не знающие, о чем они должны умалчивать ради всеобщей пристойности или по крайней мере не говорить об этом публично, в высшей степени непригодны и вредны". "Пристойность" всегда была и остается тем, что хотят выдать за нее и о чем пекутся правители, чтобы не подрывались основы их власти. Не подлежит сомнению и то, что Гёте, постоянно обсуждая с Фойгтом ситуацию, пытался спасти, что можно было спасти, пока Фихте не решился на столь амбициозное письмо, хотя и оправданное, но в высшей степени — при том положении вещей — неуместное. Впоследствии Гёте при случае осведомлялся о Фихте у Цельтера — с 1811 года философ был первым избранным ректором Берлинского университета. Когда Гёте и Фихте повстречались летом 1810 года в Теплице, прежние огорчения уже сгладились; "Скоро прощание с Фихте", — сообщает запись в дневнике Гёте от 11 августа. "Речи к немецкой нации", прочитанные философом в Берлинском университете в 1807— 1808 годах, едва ли могли найти сочувствие у Гёте, если он вообще был с ними знаком. Мог ли он разделять иллюзию о немцах как "пранароде", заносчивые утверждения, что-де только немцы "истинный народ" и только они "способны к подлинной и разумной любви к своей нации"; мысль о "вечном порядке вещей", который не допускает "примешивание и порчу чем-либо чуждым" (Восьмая речь), клеветническое заявление, что "немец говорит на живом языке с самого момента его извержения из недр природы, в то время как прочие германские племена говорят на языке, только на поверхности движущемся, а в корне мертвом"? (Четвертая речь). Поборнику идеи всемирной литературы не могли ли не быть чуждыми подобные настроения, и на самом деле их едва ли можно извинить бедственным положением немецкого народа под властью французских завоевателей. В "Анналах" Гёте имя Фихте начиная с 1803 года больше не упоминалось.
были лучше. Едва ли правомерно видеть в этих уходах сказавшиеся со временем последствия увольнения Фихте (за которым вопреки его предсказанию тогда не последовал никто из его коллег). Более убедительными причинами представляются беспрерывные дрязги среди профессоров, у которых обнаруживались зависть, стремление занять положение и приобрести влияние, соперничество и комплекс неполноценности. При очень низком жалованье приглашения на лучше оплачиваемые должности, разумеется, представляли большой соблазн. Увеличить расходы не решались, Йене грозила опасность потерять свой авторитет. Ушел медик Кристоф Вильгельм Хуфеланд ("Анналы" за 1803 г.), выехали юрист Хуфеланд, Лодер (который к тому же забрал с собой вопреки договоренности все свои коллекции), филолог-классик Шютц, теолог Паулюс, наконец, Шеллинг, перебравшийся в конце лета 1803 года в Вюрцбург. Крупный ботаник Батч умер еще в 1802 году. Хуже всего было то, что Шютц, издатель "Альгемайне литератур-цайтунг", почти ежедневно (начиная с 1785 года) выходившего рецензионного журнала, который приобрел международный авторитет и упрочил славу Йены, перевел свое издание в Галле. Гёте развил лихорадочную деятельность, чтобы предотвратить полный развал. Лишившись "Альгемайне литератур-цайтунг", Йенский университет окончательно потерял бы свою репутацию. По счастью, Гёте удалось создать новый журнал для освещения научных вопросов и привлечь к его работе сотрудников разных специальностей. С 1804 года он стал выходить под названием "Йенская альгемайне литератур-цайтунг". Генрих Карл Абрахам Эйхштедт, ранее сотрудничавший в журнале Шютца, затем занявший его кафедру, оказался деятельным редактором и многие годы старательно трудился при активном содействии и влиянии Гёте; благодаря их усилиям издание скоро стало авторитетным и просуществовало до 1841 года. Естественно, здесь поместил ряд важнейших рецензий и Гёте с целью обнародования своих взглядов. Кредитором журнала был, между прочим, комиссионный советник Карл Готлоб Замуэль Хойн, выпустивший под псевдонимом Генрих Клаурен несколько опусов в жанре развлекательной литературы, в том числе роман "Мимили" (1816), сумевший взволновать сердца многих читателей и читательниц.