ЭПИЛОГ
Свифт пишет завещание
... Свободный человек менее всего думает о смерти; в исследовании не смерти, а жизни состоит его мудрость...
Спиноза
... Меч вы должны возложить на мою могилу: ибо был я храбрым солдатом в войне за освобождение человечества.
Гейне
Так редко приходилось ему улыбаться в жизни. "Суровое негодование" не разрешало улыбки. Свифт прожил долгую и трудную жизнь. В ней было очень мало радости, солнца, смеха. Но зато в ней не было сомнений, шатаний, борьбы с собой. Если б спросить его -- была ли его жизнь счастливой, он должен был бы ответить честно: "Нет". Но если б спросить его -- была ли его жизнь правильной, с той же честностью он мог бы ответить: "Да". Правильная жизнь не должна быть счастливой, счастливая жизнь не может быть правильной... Такова стержневая форма "свифтианства"; таким хотел он видеть урок, назидание, завещание своей жизни...
С этим завещанием -- оно провозглашено уже в "Сказке бочки" -- начинает он "Путешествие в некоторые отдаленные - страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а потом воина в нескольких сражениях"; об этом завещании рассказывает он в каждой своей книге, а особенно в той, которая называется: "Путешествия в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей".
В его веке, в его среде то были действительно путешествия в отдаленные страны. Конечно, нельзя сказать, что Свифт, подобно Гулливеру, был единственным, кто их посетил. Некоторые открыли подобные и схожие страны до него. Свифт, по-видимому, не знал о существовании Спинозы, не видел ни одной строчки, им написанной, хотя "Богословско-политический трактат" был опубликован в 1670, а "Этика" -- в 1678 году. Но тем более разителен тот факт -- несомненный, хотя и не замеченный ранее, -- что оба путника странствовали в одной и той же стране, пили воду из одного ручья, обращали свой взгляд к одному и тому же солнцу мысли и познания. Не зная того, Свифт повторял и развивал в своих политических и церковных памфлетах многие положения "Богословско-политического трактата" (полемика с Гоббсом, отношение к государству и власти, роль и значение религии). И какое же количество схолий и теорем спинозовской "Этики" фигурирует, гениально воспроизведенное, в "Гулливере"... Стержень учения Спинозы -- отождествление разума и добродетели -- он же и лозунг Свифта; Спинозовская критика "страстей" воссоздается у Свифта яростной сатирой против одержимости, глупости, порока. Но Спиноза жил жизнью и счастливой и правильной: потому, конечно, что он не думал о "совершенствовании рода человеческого" в свифтовском смысле.
Но одиночество Свифта в его "путешествиях" было гораздо более подчеркнутым, непримиримым и принципиальным, чем одиночество всех тех, кто посетил "отдаленные страны" до него или в его эпоху. Не хотел или не умел он видеть тех, кто в его время, рядом с ним вступал на путь гуманистического познания жизни и человека,-- Ньютон, Бойль, Толанд, Коллинз -- большие, славные имена... Но к ним -- подлинным его товарищам на пути гуманизма -- не знает Свифт иного отношения, кроме гнева и насмешки.
А скольких из современников-спутников он просто не знал, не нашел... В 1721 году уже вышли "Персидские письма" Монтескье, и опять разительны совпадения между сатирой Монтескье и "Гулливером". Целых пятнадцать лет после выхода "Писем" жил еще Свифт полной умственной жизнью, но нигде в его работах, письмах, беседах нет и намека, что он не то что читал, а хотя бы слышал об этой книге.
Случай, печальный случай.
Но только ли случай?
Духовное одиночество Свифта, пребывание его вне гуманистического движения и Англии и Европы первой трети века обусловлено причинами, лежавшими вне воли Свифта. Но в какой-то мере он сам и намеренно создавал свое одиночество, особенно в дублинские годы. Ибо было это духовное одиночество важнейшим элементом правильной жизни, которая не могла быть счастливой.
Свифт хотел быть одиноким.
Одинокий и побежденный... Конечно, побежденный: другим он не мог себя чувствовать. "Теперь я навсегда покончил с этими фантастическими планами" -- таково признание уставшего путника поздним вечером, признание о планах, рожденных на утренней заре, таков итог "путешествий". Нужно ли признание более четкое итог более красноречивый?
Одинокий и побежденный. Не примирившийся. Не пожалевший о счастливой жизни за счет правильной жизни. Оставшийся человеком "сурового негодования" -- до последнего вздоха.
Есть у Свифта небольшая сатира-притча: "Судьба священника". Литературные достоинства ее невелики, и в ней как будто отсутствует целевая установка, свойственная всем его произведениям. Просто и бесстрастно Свифт рассказывает о двух приятелях, одновременно окончивших университет и вступивших в жизнь, но пошедших по совершенно различным путям. Один был в ладу с миром и людьми, и жизненный путь его был легок и блестящ, хотя нельзя его было назвать ни талантливым, ни честным человеком. Талантлив и честен был другой, но жизнь обошлась с ним сурово, ибо он не умел обходиться с ней. И все отчаянные его попытки найти достойное его место в жизни кончились плачевным крахом.
Надежды оказались разбитыми, и он окончил свой путь одиноким священником в глухой дыре...
гордости пафос поэмы -- "На смерть д-ра Свифта".
Побежденный, но не раскаявшийся.
И если б спросить его поздним вечером жизни: избрал бы он другой путь на утренней заре,-- ответ был бы короток и односложен: "Нет!"
А потому
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ТЕЛО ДЖОНАТАНА СВИФТА,
И СУРОВОЕ НЕГОДОВАНИЕ
УЖЕ НЕ РАЗДИРАЕТ ЗДЕСЬ ЕГО СЕРДЦЕ.
ПРОЙДИ, ПУТНИК, И ПОДРАЖАЙ, ЕСЛИ МОЖЕШЬ,
ТОМУ, КТО РЕВНОСТНО БОРОЛСЯ
.
Подражай мне, если можешь. Подражай, хотя был я побежден в борьбе. И я должен был быть побежден, и каждый, кто мне подражает, будет побежден, ибо такова участь нормального человека в ненормальном мире, такова судьба людей "сурового негодования". Я вышел в путь на заре, вооруженный любовью к разуму и свободе, долог и труден был мой день; и теперь, на пороге ночи, я знаю, что никуда не пришел, я знаю, что никуда не мог прийти в этом мире... мое сердце разодрано, но я не раскаиваюсь, я одинок, но не раскаиваюсь, я побежден, но не раскаиваюсь. Подражай мне, если можешь.
Свифт ошибся.
Победил потому, что теперь, спустя два века, именно теперь, как никогда раньше, Свифт воинствует, Свифт жив, и завещание его жизни читается как призыв к борьбе.
до уничтожения омерзительных еху, оскверняющих звание человека, тех еху, против которых направлено и сейчас свифтовское слово-кинжал, которых и сейчас хлещет гневная сатира, которые именно сейчас сжигают на своих кострах сочинения Свифта. В рядах борющихся место Свифта: он жив, он воинствует, он с нами, с теми, кто победит.
И если б мог это знать и предвидеть Джонатан Свифт, одинокий путешественник в прошлом, боец в рядах теперь, -- улыбнулся бы он перед смертью радостной, гордой улыбкой, которой так редко приходилось улыбаться ему в его долгой и трудной жизни.