Момджян Хачик Нишанович. Французское Просвещение XVIII века (главы)
Социально-политические и идейные предпосылки французского Просвещения XVIII века

Социально-политические и идейные предпосылки французского Просвещения XVIII века

В XVIII столетии Франция стала ареной нарастающей борьбы между отжившим свой век феодальным строем и развившимся в его недрах капитализмом. Росло и крепло широкое антифеодальное движение, которое в своем поступательном развитии должно было привести к уничтожению феодальных отношений и к победе буржуазного строя. «Победа буржуазии означала тогда, — писал К. Маркс, — победу нового общественного строя, победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем, дробления собственности над майоратом, господства собственника земли над подчинением собственника земле, просвещения над суеверием, семьи над родовым именем, предприимчивости над героической ленью, буржуазного права над средневековыми привилегиями»^1.

В то время, когда в результате развития капиталистического способа производства буржуазия успела уже превратиться в достаточно влиятельную силу в экономике страны, вся полнота власти еще продолжала оставаться в руках господствующих феодальных сословий — дворянства и духовенства. Светская и духовная аристократия, составлявшая не более одного процента населения Франции, владела более чем третьей частью земли и держала в кабале многомиллионные массы французского крестьянства. Многочисленными феодальными поборами и повинностями она грабила французскую деревню и обрекала ее на упадок и разорение. «... Феодальное право узаконило захваты, простиравшиеся на все силы природы, на все растущее, двигающееся и дышащее. На воду рыбных рек, на пылавший в печи огонь, на котором пекся жалкий хлеб, содержавший в себе примесь овса и ячменя; на ветер, приводивший в движение мукомольные мельницы; на вино, сочившееся из виноградных тисков... Крестьянин не мог ни выйти на дорогу, ни перебраться через речку по шаткому деревянному мосту, ни купить на сельском рынке аршин сукна или пару деревянных башмаков, не наталкиваясь при этом на каждом шагу на хищных и скаредных феодалов»^2.

Чем больше деградировало феодальное хозяйство, тем настойчивее аристократия стремилась приумножить свои привилегии. К XVIII веку господствующие феодальные сословия Франции представляли собой паразитический нарост на теле нации. Они были свободны от всякой общественно полезной деятельности. Большинство феодалов покинуло поместья и прожигало жизнь в городах, передоверив все хозяйственные функции наемным управляющим. Земельная аристократия не проявляла никакого интереса к рациональной организации сельского хозяйства и вооружению его более совершенными орудиями производства. Существовавшие законы запрещали аристократии заниматься торгово-промышленной деятельностью, что еще более содействовало паразитизму господствующего класса, который поглощал значительную долю общественного дохода. Под страхом наказания королевская власть принуждала крестьянство нести феодальные повинности, оплачивать существование «благородного сословия».

Паразитическое существование господствующих сословий обеспечивалось не только их феодальными правами и привилегиями, но и громадными дотациями со стороны государства. Десятки тысяч человек из среды высшей аристократии состояли своеобразными «пенсионерами» правительства. Привилегированные сословия были почти полностью освобождены от налогов.

Феодальная Франция исключала равенство людей перед законом. Политические права и свободы были достоянием только господствующих сословий. Все главные государственные должности предоставлялись аристократам. Наличие «голубой крови» делало излишним наличие дарований, энергии, личных заслуг для получения государственных постов. Чем больше аристократия теряла свой удельный вес в экономической жизни страны, тем ревнивее она оберегала свои политические права и тем решительнее ополчалась против всяких «мятежных» идей о равенстве в правах и обязанностях. На страже интересов господствующих феодальных сословий, их безнадежного и обреченного дела стояла абсолютная монархия, переживавшая после Людовика XIV период упадка и разложения.

Давно канули в прошлое сколько-нибудь серьезные противоречия между дворянством и церковью, с одной стороны, и королевской властью — с другой. Прошло время, когда в борьбе против тех или иных феодальных группировок абсолютная монархия прибегала к помощи буржуазии и социальных «низов». Перед угрозой нарастающего антифеодального движения отходила па второй план мелкая грызня между королевской властью и церковью, между королем и феодальными парламентами. Теперь весь аппарат государственной власти был занят тем, чтобы сохранить ветхое здание феодализма, расправиться с силами, которые с возрастающей энергией и смелостью атаковали его со всех сторон.

Королевская власть беспощадно расправлялась с бесчисленными крестьянскими волнениями и голодными бунтами, сжигала «нечестивые» и «мятежные» книги, заключала их авторов в казематы Бастилии и Венсенского замка. В интересах господствующих феодальных сословий она сохраняла свод средневековых законов и установлений, которые задерживали развитие торговли и промышленности.

В своей внешней политике королевская власть мало считалась с коренными интересами буржуазии, не охраняла отечественную промышленность от конкурентной борьбы. Подтверждением сказанного может служить торговый договор, заключенный в 1786 году с Англией, который ставил под серьезный удар французских промышленников. Обессиленная французская абсолютная монархия была не в состоянии отстоять французские колонии от английских захватов. В результате Семилетней войны Франция потеряла Канаду, Луизиану и другие колониальные владения.

Всей своей внутренней и внешней политикой королевская власть при Людовике XV и Людовике XVI на деле лишь ускоряла гибель феодализма во Франции, а вместе с ним и свою собственную. В годы правления этих двух коронованных ничтожеств государственный долг рос с катастрофической быстротой и к 1787 году достиг 1200 тыс. ливров. Несмотря на то что стране была доведена до полного финансового банкротства, баснословные суммы расходовались на содержание погрызшего в разврате королевского двора, на свору царедворцев, фаворитов и фавориток, которые прожигали жизнь, руководствуясь девизом: «После нас хоть потоп». Шумными балами и маскарадами власть имущие пытались заглушить отдаленный еще, но все нараставший гул всенародного возмущения.

Французский абсолютизм, который на более ранних стадиях своего развития играл известную положительную роль, довольно энергично способствовал ослаблению феодальной раздробленности и развитию отечественной промышленности и торговли, к XVIII веку превратился в реакционную силу, тормозившую дальнейший общественный прогресс. Развитие капитализма властно требовало упразднения этой силы.

Для полноты характеристики господствовавших в феодальной Франции сословии и учреждений следует остановиться также на роли и влиянии католической церкви в общественной и государственной жизни страны.

Католическая церковь была в дореволюционной Франции мощной и централизованной организацией, располагавшей огромными земельными угодьями и солидными денежными капиталами. В ее пользу взимался один из самых тяжких налогов — десятина. В стране насчитывалось свыше тысячи монастырей, многие из которых являлись крупными феодальными хозяйствами. Артур Юнг писал в «Путешествии по Франции»: «Я был в Сен-Жермеиском аббатстве... Это самое богатое аббатство во всей Франции; аббат получает 300 тыс. ливров дохода. Я теряю терпение, когда вижу подобное распределение таких крупных доходов; это годится для X, но не для XVIII в. Сколько ферм можно было бы основать на четвертую часть этого дохода! Какую репу, капусту, картофель, клевер, каких баранов и какую шерсть можно было бы получить! Разве они не лучше, чем толстый боров — священник?.. Я ищу хороших фермеров, а встречаю лишь монахов и государственные тюрьмы!»³

Лишь по трем источникам дохода — от земельной собственности, феодальных прав и десятины — церковь получала 350 млн. ливров в год. Одно аббатство Клюни имело ежегодно дохода 1800 тыс. ливров. Несмотря на эти громадные поступления, церковь не платила налогов и лишь время от времени добровольно вносила в казну ту или иную ею же установленную сумму.

В дореволюционной Франции было более 130 тыс. служителей культа. Эта ненасытная, паразитическая армия, как саранча, поедала плоды каторжного труда нищих и бесправных народных масс, вызывая их лютую ненависть к себе. Маркиз д'Аржансон в июне 1754 года внес в свой дневник следующую запись: «Революции можно опасаться теперь более, чем когда-либо... Если она случится в Париже, то дело начнется с растерзания на улицах некоторых священников, даже самого парижского архиепископа, потом набросятся и на других, так как народ смотрит на них как на истинных виновников всех наших бед»^4. Эти слова в некотором отношении оказались пророческими. Известно, что днем раньше взятия Бастилии, 13 июля 1789 года, восставшие массы разгромили монастырь св.. Лазаря.

Во Франции, как и в ряде других европейских стран, католическая церковь была цитаделью господствующего религиозного мировоззрения. Она освящала «божественной благодатью» и увековечивала феодальную систему, окружала власть короля, права и преимущества господствующих сословий ореолом святости. Она неустанно внедряла в сознание масс идею о божественном происхождении королевской власти, сословного неравенства, феодальных отношений, о святости феодальной собственности.

Всевозможными религиозными вымыслами и софизмами церковь оправдывала и санкционировала поглощение феодалами прибавочного труда крестьян, все формы внеэкономического принуждения. Хотя церкви не раз приходилось вступать в мелкие распри с королевской властью и отстаивать от ее поползновений те или иные своп привилегии, это не мешало ей усердно воспитывать массы в духе рабской покорности монарху. Определение Энгельса, согласно которому церковь выступала «в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»⁵, находит свое полное подтверждение и в дореволюционной Франции.

Во Франции, как и в других европейских странах, католическая церковь издавна была яростным врагом всякого свободомыслия. Она стремилась задушить науку и научное мировоззрение, сохранить философию в роли «служанки богословия». Бдительно контролируя всякое печатное и устное слово, она пыталась жестокими инквизиторскими мерами искоренить «ересь», под которой разумела все, что могло пошатнуть устои феодализма и деспотизма, авторитет религиозного мировоззрения.

На основе развития капитализма во Франции шел процесс образования нации, постепенного стирания социально-экономических, этнографических, языковых и прочих особенностей отдельных провинций и районов страны. Этот исторически прогрессивный процесс сталкивался с непрекращающимися попытками церкви разжечь вражду между французскими католиками и протестантами, папистами и янсенистами. Кровавые столкновения на почве различия вероисповеданий нарушали общественный порядок, тормозили развитие промышленности и внутренней торговли, отвлекали силы антифеодального лагеря от борьбы против истинного врага — привилегированных феодальных сословий и феодальной системы в целом.

Выступая идейным вдохновителем религиозной нетерпимости, подавления свободы совести, католическая церковь благословляла беспощадную расправу с «инакомыслящими». Достаточно вспомнить, что в 1766 году при активном участии церкви был подвергнут зверской казни юноша Ля Барр, единственная «вина» которого заключалась в том, что он при виде религиозной процессии не снял головного убора. За несколько лет до этого печального события на почве религиозного фанатизма был публично колесован протестант Калас, ложно обвиненный католическим духовенством в сыноубийстве. В 1768 году за приобретение двух экземпляров «Разоблаченного христианства» Гольбаха некий молодой человек подвергся наказанию плетьми, клеймению и девятилетней каторге. Общеизвестна яростная борьба католической церкви против французского просветительства и французского материализма и атеизма XVIII столетия, о чем подробнее будет сказано ниже.

были не в состоянии скрыть отвратительную картину разложения феодальной церковной организации, позорный моральный облик высшего католического духовенства. Уничтожению ореола святости, которым церковь пыталась себя окружить, содействовали бесконечные скандальные взаимные разоблачения иезуитов иянсенистов. Все яснее раскрывался перед народными массами облик церковников, которые, призывая народ к аскетизму и смирению, утопали в роскоши и разврате, поражали всех своей алчностью и злобой. Дидро достаточно полно выразил отношение масс к духовенству, когда писал об этой «самой скверной породе людей»: «Спесивые, скупые, лицемерные, коварные, мстительные, а главное, чудовищно сварливые... бывают моменты, когда они умертвили бы друг друга из-за одного слова, если бы им любезно разрешили это сделать»^6.

Франция, казалось, безнадежно погружалась в царство хаоса и распада. Миллионы голодных и бездомных людей бродили по дорогам страны в поисках пропитания. Кризисы становились более затяжными и разрушительными. Государство все еще надеялось суровыми ре­прессиями обуздать выходившую из повиновения «чернь». Но никакие насилия не могли сколько-нибудь прочно к длительно сохранить существование общественного строя, раздираемого глубокими внутренними противоречиями.

Франция XVIII столетия переживала тот этап своей истории, когда производительные силы все больше приходили в столкновение с господствовавшими феодальными производственными отношениями. Несмотря на ожесточенное сопротивление реакции, экономический закон обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил пробивал себе дорогу в феодальной Франции. С неизбежностью надвигалась эпоха социальной революции, уничтожения феодальной системы и утверждения идущего ей на смену в то время исторически прогрессивного капиталистического общества. Обреченному на гибель французскому феодализму противостояла молодая, полная сил и энергии буржуазия, которая уже к XVIII в. завоевала важные позиции в экономике страны и неудержимо рвалась к политической власти.

Маркс с полным основанием утверждал, что «Голландия XVII и Франция XVIII века — образец собственно мануфактуры»⁷. В дореволюционной Франции насчитывалось 582 мануфактуры. Некоторые из них являлись достаточно крупными предприятиями и эксплуатировали труд многих тысяч рабочих. Значительного промышленного развития достигли Париж, Лион, Марсель, Бордо, Нант и некоторые другие города Франции. К 1788 году треть жителей Лиона (58 тыс. человек) была занята в текстильном производстве. В дореволюционном Марселе было свыше 200 заводов и фабрик по производству мыла, сахара, кожи, шелковых изделий и т. п. В Орлеанском округе имелось 108 трикотажных предприятий, которые охватывали около 13 тыс. рабочих. На фабриках набивных бумажных тканей Нанта работало 4,5 тыс. человек. Помимо хлопчатобумажной, шерстяной, шелковой, зеркально-стекольной, кружевной промышленности во Франции имелись предприятия по добыче каменного угля и железа, например Анзенские угольные копи, где было сосредоточено более 2 тыс. рабочих.

Развившееся промышленное производство давало возможность Франции вывозить за границу значительное количество товаров. Обороты внешней торговли Франции возросли за XVIII столетие со 130 до 1080 млн. ливров. О росте капиталистических отношений свидетельствовало также укрупнение банковского дела, расширение кредитных операций. Организованный Джоном Ло Генеральный банк играл важную роль в промышленно-торговой жизни Франции. Известно, что крах финансовых спекуляций Ло разорил значительные деловые круги страны. Медленно, но уверенно проникал капитализм во французскую деревню, ускоряя распад натурального хозяйства, классовое расслоение крестьянства, втягивая в свою орбиту большие массы деревенских жителей.

Французские купцы широко практиковали раздачу сырья крестьянам и получение от них готовой продукции.

Экономические командные позиции постепенно переходили в руки буржуазии. Разбогатевшие промышленники и торговцы становились реальной силой и начинали задавать тон в общественной жизни. «Исторические титулы,— писал современник описываемых событий мар­киз Булье, — заодно с поместьями, переходят теперь в руки облагороженных семей, приобретших их за деньги вместе с землею. Большинство графских и княжеских поместий сделалось достоянием финансистов, негоциантов или их потомства. Замки в громадном числе сосредоточились в руках этой облагороженной буржуазии»⁸. В известной своей работе «Tableau de Paris» Луи Мерсье указывал на концентрацию крупных состояний в руках столичной буржуазии. Рента в 150 тыс. ливров, писал он, была обычной для многих буржуазных семейств⁹.

Дальнейший рост капитализма, экономической мощи буржуазии самым серьезным образом тормозился всей системой феодальных отношений. Цеховая регламентация производства, назойливое вторжение феодального государства в организацию производственного процесса и реализацию товаров не могли не вызывать возмущение и противодействие со стороны окрепшей французской буржуазии. Она не могла не выступать против феодально-цеховой системы, противостоявшей свободной конкуренции. Столь же серьезным препятствием для развития промышленности и торговли были бесчисленные внутренние таможенные налоги. Для провоза товаров из одной области в другую нужно было платить местным землевладельцам крупные пошлины, составлявшие чувствительную долю доходов буржуазии. Тяжкий налоговый пресс вынуждал буржуазию вносить в казну огромные суммы.

Завоевывая господствующее положение в экономике страны, французская буржуазия не могла долго мириться со своим политическим бесправием. Зрела мысль о завоевании политической власти. Характеризуя основные цели надвигавшейся во Франции буржуазной революции, К. Маркс писал: «Как в английской, так и во французской революции постановка вопроса о собственности сводилась к тому, чтобы дать простор свободе конкуренции и уничтожить все феодальные отношения собственности: феодальное землевладение, цехи, монополии и т. д., которые превратились в оковы для развившейся в течение XVI -  XVIII веков промышленности»¹⁰.

В борьбе против старого режима французская буржуазия имела на своей стороне многомиллионные массы крестьян, ремесленников, рабочих, положение которых было невыносимым в условиях разлагавшегося феодализма и которые должны были стать и стали главной и решающей силой буржуазной революции 1789—1794 годов.

Несмотря на отмеченное выше развитие промышленности, Франция продолжала оставаться сельскохозяйственной страной. Из 25 млн. населения страны 23 млн. проживало в деревне. К. Маркс указывал, что во Франции времен Людовика XIV и Людовика XV «финансовая, торговая и промышленная надстройка или, вернее, фасад общественного здания... выглядел насмешкой на фоне застоя большей части производства (сельскохозяйственного) и голода среди производителей»¹¹.

Французское крестьянство задыхалось в тисках нищеты. Голод был постоянным гостем в жалких хижинах. Смерть нещадно косила лишенных земли, обездоленных, пауперизированных крестьян. Под тяжестью многочисленных феодальных поборов французское сельское хозяйство деградировало в нарастающих темпах. После уплаты основных податей (les tallies) и поголовного налога (capitation), десятин и двадцатин, шоссейных сборов и т. д. в руках крестьян не оставалось почти ничего. Естественно, что в этих условиях многие из них бросали землю и стекались в города, где завершали свою многострадальную жизнь на мостовых.

За исключением небольшой прослойки зажиточных крестьян, которые обогащались за счет разорения большинства, французская деревня умирала медленной и мучительной смертью. Как сообщает Д'Аржансон, «в середине 1739 г. в Турени, Мэне, Ангумуа, в верхнем Пуату, в Перигоре, Берри, в Орлеанском округе люди «ели траву и мерли как мухи»» ¹². По свидетельству того же д'Аржансона, в 1738—1739 годах во Франции погибло от нищеты и голода больше народа, чем во всех войнах Людовика XIV. Каждый раз, готовясь к войне, правительство прибегало к новому повышению налогов и сборов. «У несчастных плательщиков отнимали одежду, забирали даже дверные задвижки и последние остатки пшеницы»¹³.

Если не считать отдельные мирные и урожайные годы, которые лишь слегка и кратковременно могли смягчить нищету и голод, положение основных масс крестьянства, особенно во второй половине XVIII века, катастрофически ухудшалось. Многочисленные документы свидетель­ствуют о безмерных страданиях людей, которые составляли главную производительную силу общества, его наиболее многочисленный класс. Из этих документов мы узнаем, что во многих местах «крестьяне снимают хлеб еще зеленым и сушат его в печи, так как голод не дозволяет им ждать, когда он созреет»¹⁴. Бургский интендант не может скрыть, «что значительное число половников распродало свою домашнюю утварь», что «целые семьи проводят по двое суток не евши» и что «во многих приходах голодающие остаются в постели большую часть дня, чтобы не так сильно испытывать мучения голода»¹⁵. Орлеанский интендант извещает, что «в Солони бедные вдовы пожгли свои кровати, а другие — свои плодовые деревья, чтобы только спастись как-нибудь от холо­да...»¹⁶. «В Оверни население деревень уменьшается ежедневно, многие деревни потеряли с начала века более трети своих жителей»¹⁷.

«в среде господствующих паразитических классов появилось даже характерное наименование голодной дистрофии — «народная болезнь»»¹⁸.

Приводя большой материал о крайне бедственном положении крестьянских масс в дореволюционной Франции, буржуазные историки, в том числе и Тэн, которого мы только что цитировали, сознательно не говорят о неизважности насильственного сокрушения феодальной си­стемы. Буржуазные историки утверждают, будто революции 1789—1794 годов можно было вполне избежать, если бы правящие круги не допустили серьезных «ошибок» в политике по отношению к крестьянству и своевременно встали на путь реформ. В действительности речь может идти не об «ошибках» правящих кругов, а о кризисе всей системы феодальных отношений, существенным выражением которого было тяжелое положение крестьянских масс.

Феодализм отнял у крепостного всякую заинтересованность в труде, убил в нем малейшую производственную инициативу. Тем самым он потерял свой raison d'etre точно так же, как это случилось в нашу эпоху с капитализмом. И поскольку ни один эксплуататорский класс добровольно не сходит с исторической арены, постольку и класс помещиков оказался разгромленным во Франции революцией, решающей силой которой явилось крестьянство.

В условиях развивавшегося капитализма во Франции происходила значительная дифференциация в среде городских ремесленников. Если незначительная их часть обогащалась и переходила в ряды торговой и промышленной буржуазии, то большинство, чтобы не пасть «на дно», было вынуждено отказывать себе в самом существенном, напрягать свои силы до истощения, удлинять рабочее время. Налоговая система выматывала силы ремесленного мастера, вынуждала его в свою очередь перекладывать тяжесть на подмастерьев и учеников. Королевские, полицейские, церковные, цеховые и прочие взносы делали недосягаемым для большинства учеников и подмастерьев заветное звание мастера.

Нерегламентированная законодательством продолжительность рабочего дня, крайне низкая заработная плата, драконовские штрафы, темнота и невежество — такова была участь рабочих капиталистических предприятий феодальной Франции. Из нищенской зарплаты рабочий должен был платить все положенные налоги за себя и членов семьи. В Тулузском округе, например, поденщик, зарабатывавший вдень не более 10 су, платил около 10 ливров поголовного налога в год. В Бургони обложение поденщика основными податями и поголовным налогом доходило до 20 ливров.

Королевская власть жестоко подавляла стихийные стачки и мятежи, вспыхивавшие время от времени среди задавленного рабочего люда. Так, во время забастовки ткачей на суконной мануфактуре Ван-Робэ в Абевилле (октябрь 1715 — май 1716 г.) туда для «умиротворения» было послано четыре отряда драгун.

Под страхом тюремного заключения рабочим запрещалось устраивать собрания и выдвигать коллективные требования. Когда 60 лет спустя борьба рабочих приняла более значительные размеры, Людовик XVI издал эдикт, один из параграфов которого гласил: «... запрещаем всем мастерам, подмастерьям, рабочим и ученикам указанных цехов и общин образовывать какое-либо сообщество или собираться между собой под каким бы то ни было предлогом; в связи с этим мы уничтожаем и отменяем... все существующие братства, организованные как цеховыми мастерами, так и рабочими и подмастерьями, хотя бы они и были образованы на основании грамот, полученных от нас или от наших предшественников»¹⁹.

Все эти факты, бесспорно, свидетельствуют о начавшейся борьбе между предпринимателями и рабочими. Однако переоценивать ее значение в рассматриваемую эпоху не приходится. В дореволюционной Франции рабочие были малочисленны, плохо организованы и не осо­знавали еще свои особые классовые цели и задачи. Противоречия между буржуазией и рабочими, еще недостаточно глубокие, отходили на второй план перед общей для всего третьего сословия задачей уничтожения феодального порядка.

Не испытывая страха перед слабым и неорганизованным рабочим классом, французская буржуазия в то время решительно выступала против аристократии и абсолютизма. В отличие от верхушечных слоев основная масса дореволюционной французской буржуазии все настойчивее отвергала идею компромисса с феодальной реакцией.

ремесленников и рабочих. Добиваясь в первую очередь разрешения своих классовых задач и используя в этих целях силы трудящихся, французская буржуазия в то время выражала и интересы задавленных феодализмом народных масс. Именно это обстоятельство, как увидим дальше, не могло не придать радикализма и широты мировоззрению дореволюционной французской буржуазии и не вызвать у многих буржуазных идеологов того времени искреннюю веру в «общечеловеческий», «надклассовый» характер своих учений.

Борьба между сторонниками старого режима и его врагами разгоралась и углублялась с каждым годом. В 40-х годах XVIII столетия, когда начал складываться материализм Ламетри, Дидро и Гельвеция, Франция уже представляла собой бурлящий котел политических стра­стей. 18 сентября 1740 года, «когда король проезжал по предместью Сен-Виктор по дороге в Исси, где находился кардинал²⁰, вокруг него собрался народ, кричавший не «да здравствует король», а — «Горе! Хлеба! Хлеба!» и осыпавший ругательствами «эту старую собаку, кардинала». . Люди, доведенные до крайности нуждой, громко высказывали намерение сжечь отель генерального контролера финансов. Несколько дней спустя, когда министр проезжал через Париж, его окружила толпа... женщин, которые хватались за упряжь лошадей, не хотели пропускать его, отворяли дверцы кареты и с яростью кричали: Хлеба! Хлеба! Мы умираем с голоду!»²¹

Неудачная для Франции война за австрийское наследство, которую ей пришлось вести против объединенных сил Австрии, Англии, Голландии и Савойи, со всей убедительностью обнаружила глубокие социальные язвы, которые разъедали страну, всю глубину разложения государственного аппарата во главе с развратным Людовиком XV. 30 июля 1743 года историк д'Аржансон сделал в своем дневнике многозначительную запись: «Революция в таком государстве вполне возможна; оно колеблется в своих основах»²².

Победа при Фонтенуа в 1745 году не могла надолго закрепить авторитет Людовика XV и его государства. Война была непопулярна и грозила вконец разорить страну. То здесь, то там население оказывало открытое сопротивление властям как на почве взимания налогов, так и в связи с набором рекрутов.

брошюрах, в анонимных куплетах зло высмеивалось царствование Людовика XV и выражалась ненависть к господствующему режиму. В одном из памфлетов, направленных против короля, говорилось: «Людовик, если было время, когда мы тебя любили, то это было потому, что еще не были известны все твои пороки; в королевстве, обезлюденном по твоей вине и преданном в добычу царствующих с тобою шутов, французам остается только гнушаться тебя»²³. В Париже разбрасывались листовки, которые призывали схватить короля, повесить его любовницу мадам Помпадур и колесовать генерального контролера финансов. Брожение охватило не только сто­лицу, но и провинции. Волнения имели место в Ренне, Бордо, Лангедоке. В Арле тысячи вооруженных крестьян пришли к городской думе с требованием хлеба.

Носившие еще локальный характер бунты и демонстрации 40-х годов были лишь первыми зарницами того грозного революционного пожара, в котором нашли свою гибель абсолютистская власть, сословное неравенство, сеньоральные права — весь прогнивший феодальный правопорядок. Но уже в рассматриваемый период возникала и крепла мысль о том, что так дальше жить невозможно, и эта мысль с непреодолимой силой охватывала массы. Именно в народных низах еще задолго до появления философских трактатов французских просветителей и материалистов стихийно и неоформленно, в грозных выкриках, рожденных нуждой и страданием, в листовках и беспощадных песенках звучала гневная критика, направленная в адрес деспотической власти паразитической касты дворян и духовенства.

Крупнейшие социально-политические сдвиги, происходившие во Франции XVIII века, не могли, конечно, не найти свое выражение в области идеологии. Развитие капиталистического базиса во Франции вызывало к жизни новые политические, правовые, религиозные, художественные, философские взгляды, соответствовавшие буржуазным экономическим отношениям. Появившись на свет, эти взгляды начали постепенно способствовать подрыву феодальных отношений и активно содействовать утверждению буржуазной экономики.

Французское Просвещение XVIII века явилось необходимым продуктом развития буржуазных отношений. «Низвержение метафизики XVII века, — писал К. Маркс, — может быть объяснено влиянием материалистической теории XVIII века лишь постольку, поскольку само это теоретическое движение находит себе объяснение в практическом характере тогдашней французской жизни. Жизнь эта была направлена на непосредственную действительность, на мирское наслаждение и мирские интересы, на земной мир. Ее антитеологической, антиметафизической, материалистической практике должны были соответствовать антитеологические, антиметафизические, материалистические теории»²⁴.

производства, познать и поставить себе на службу силы природы. В этих целях она была кровно заинтересована в развитии науки и техники, а также в философии, спо­собной стать методологической основой развития наук. Такой философией мог быть только материализм. Именно к материализму апеллировали наиболее последовательные и решительные идеологи французской дореволюционной буржуазии.

Вступая в решительную борьбу против феодализма, французская буржуазия не могла не подняться против господствующего идеалистического и религиозного мировоззрения, которое освещало и увековечивало враждебные ей порядки. Материалистическая и атеистическая философия была призвана развенчать тот ореол святости, который создавался религией и идеализмом вокруг феодальной собственности, феодальных форм эксплуатации, королевской власти, сословных преимуществ аристократии и прочих институтов старого мира.

Корни французского Просвещения таились в первую очередь в социально-политических отношениях эпохи, в условиях классовой борьбы дореволюционной Франции.

Но французские материалисты создавали свою философию не на пустом месте, не в отрыве от предыдущего идейного развития. Теоретическими истоками их философии были прежде всего учения передовых французских буржуазных мыслителей более раннего периода. Нельзя забывать, что развитие капитализма началось во Франции с XVI столетия и что прогрессивная буржуазная философская мысль до появления французского просветительства и материализма XVIII века имела почти двухвековую историю.

оттеснить религиозную веру, чтобы расширить место для человеческого разума. «... Параллельно с ростом среднего класса, — писал Ф. Энгельс, — происходило гигантское развитие науки. Стали вновь изучаться астрономия, механика, физика, анатомия, физиология. Буржуазии для развития ее промышленности нужна была наука, которая исследовала бы свойства физических тел и формы проявления сил природы. До того же времени наука была смиренной служанкой церкви и ей не позволено было выходить за рамки, установленные верой; по этой причине она была чем угодно, только не наукой. Теперь наука восстала против церкви; буржуазия нуждалась в науке и приняла участие в этом восстании»²⁵

Однако в эпоху Декарта французская буржуазия не была еще в состоянии подняться на решительную борьбу против феодализма. Естественно, что и ее мировоззрение не в состоянии еще было открыто противопоставить себя феодально-религиозной идеологии. Эта раздвоенность, половинчатость мировоззрения французской буржуазии XVII столетия и нашла свое отражение в дуалистической философии Декарта.

В учении о телесной субстанции Декарт выступает как материалист. «В своей физике, — писал К. Маркс, — Декарт наделил материю самостоятельной творческой силой и механическое движение рассматривал как проявление жизни материи. Он совершенно отделил свою физику от своей метафизики. В границах его физики материя представляет собой единственную субстанцию, единственное основание бытия и познания»²⁶.

Тем не менее Декарт не покидает и позиций идеализма. Ом не в состоянии освободить свою философию от идеи бога, который фигурирует в его системе как бесконечная субстанция, объединяющая две конечные субстанции — духовную и телесную. Выражением компро­миссного характера философии Декарта является также защита им реакционного учения о врожденных идеях.

Однако, несмотря на всю свою непоследовательность, философия Декарта сыграла значительную роль в борьбе против схоластики и религиозного догматизма, в последующем развитии материалистической философии. Вот почему из идейных предшественников французских материалистов XVIII столетия Маркс в первую очередь называет Декарта, утверждая, что «механистический французский материализм примкнул к физике Декарта в противоположность его метафизике»²⁷.

«Материализм,— писал Маркс, — выступил против Декарта в лице Гассенди, восстановившего эпикурейский материализм»²⁸. Гассенди задолго до /1окка критиковал учение Декарта о врожденных идеях и отстаивал принципы материалистического сенсуализма. Но и он, подобно Декарту, не смог окончательно выйти за пределы феодально-религиозного мировоззрения. Гассенди признавал бога как силу, установившую сочетание материальных атомов, и наряду с материально-чувственней душой допускал некую нематериальную, разумную душу.

В идейной подготовке французского просветительства и материализма XVIII столетия значительна также роль Пьера Бейля, который, по словам Маркса, «разрушил метафизику с помощью скептицизма, подготовив тем самым почву для усвоения материализма и философии здравого смысла во Франции...»²⁹. Его известный «Исторический и критический словарь» хотя и в замаскированной форме, но вполне ощутимо подрывал устои религиозно-догматического мышления, ставил под сомнение общепризнанные духовные «ценности» феодального мира.

Бейль вооружил французских просветителей XVIII века аргументацией в их борьбе против религиозной нетерпимости. Мысль Бейля о возможности общества атеистов, подхваченная и развитая в дальнейшем многими просветителями XVIII века, была равноценна отрицанию пропагандируемой церковью обусловленности нравственности религией. Мысль эта неизбежно приводила к требованию уничтожения связи между государством и церковью, превращения религии в частное дело верующих и удаления ее из всех сфер общественно-государственной системы. Однако сам Бейль не делал столь далеко идущих выводов. Печать умеренности, компромисса достаточно отчетливо обнаруживается во всех произведениях этого мыслителя. Он дожил до «века разума», но, подобно Фонтенелю, продолжал оставаться сыном XVII столетия.

буржуазная философия XVII века в формировании взглядов Монтескье и Вольтера, Дидро в Гельвеция.

В результате слабого развития буржуазии во Франции XVII века такие передовые мыслители, как Декарт, Гассенди, Бейль, уделяли сравнительно мало внимания вопросам социологии, критике господствовавших социально-политических отношений, почти полностью обходили молчанием вопрос о будущем общественном и государственном устройстве. Не случайно поэтому французские просветители и материалисты XVIII столетия в решении данных вопросов отталкивались преимущественно от наследия более развитой английской буржуазной социально-политической мысли. Произведения Бэкона и Гоббса долгое время оставались их настольными книгами.

Французские просветители XVIII века не могли пройти мимо того факта, что в истории новой философии Бэкон и Гоббс более четко, чем Krc-либо из современников, ставили и материалистически решали основной вопрос философии — вопрос об отношении мышления к бытию. Ни теологические непоследовательности Бэкона, ни идеалистические колебания Гоббса в вопросах теории познания не могли помешать Ламетри, Дидро, Гельвецию и Гольбаху в лице этих английских мыслителей видеть борцов против идеализма и схоластики, защитников научного познания. Не ускользнула от внимания французских материалистов и замаскированная, но достаточно определенная атеистическая направленность английского материализма XVII столетия.

Огромную услугу французским материалистам оказали произведения Гоббса, посвященные вопросам общественной и государственной жизни, проблемам социологии и этики, хотя многое из того, что в них утверждалось, безнадежно устарело для Франции XVIII столетия. Защищаемая Гоббсом в «Левиафане» идея абсолютной власти, полностью подчиняющей себе личность, не могла вызвать большого энтузиазма у французских материалистов XVIII века, которые, выражая настроения более развитой и революционно настроенной буржуазии, чуждались всех форм деспотизма и горячо ратовали за освобождение личности от всех феодальных пут. Французские материалисты не могли удовлетвориться и многими другими политическими идеями Гоббса, которые так или иначе несли на себе печать компромисса между аристократией и буржуазией.

К вопросу о принципиальных расхождениях между французскими материалистами XVIII века и предшествующими им английскими материалистами мы еще вернемся. Здесь же отметим, что наличие этих расхождений не снимает тезиса о преемственной связи между ними. Французские материалисты, например, развивали гоббсовскую тенденцию освободиться от божественного начала в объяснении общественной жизни, которую они стремились понять, исходя из «природы человека» и неизменно руководствуясь принципом детерминизма. Не вызывает сомнения, что в этике французские материалисты, и в частности Гельвеции, исходили из утилитаристских принципов Гоббса и что они унаследовали и развивали его теорию общественного договора.

«Кроме отрицательного опровержения теологии и метафизики XVII века необходима была еще положительная антиметафизическая система. Чувствовалась необходимость в такой книге, которая привела бы в систему тогдашнюю жизненную практику и дала бы ей теоретическое обоснование. Сочинение /1окка о происхождении человеческого разума очень кстати явилось с того берега /la-Манша. Оно встречено было с энтузиазмом, как давно и страстно ожидаемый гость»³⁰.

Если, согласно Марксу, одно из направлений французского материализма, представленное естествоиспытателями Лepya, Ламетри и Кабанисом, отталкивалось от физики Декарта, то другое, в лице Дидро, Гельвеция и Гольбаха, брало свое начало непосредственно от Локка. При этом влияние /1окка не ограничивалось вопросами теории познания, защитой сенсуализма и критикой врожденных идей. Вольтер и другие французские просветители пристально изучали этические взгляды английского философа, его учение о государственном и общественном управлении и вообще его социологические воззрения.

Не выдерживает, конечно, никакой критики распространенный в реакционной буржуазной историографии взгляд, согласно которому французские просветители и материалисты якобы не отличались оригинальностью мысли и вся их роль свелась к вульгаризованному в «демагогических» целях пересказу основных идей Гоббса и Локка.

В действительности французское просветительство XVIII в. явилось более высоким этапом в развитии идейной борьбы восходящей буржуазии. Оно было порождено специфическими условиями Франции XVIII века, где борьба между феодализмом и антифеодальными силами приняла относительно бескомпромиссные и резкие формы. Идеологи окрепшей в XVIII веке французской буржуазии, и в особенности представители материалистического направления, не могли довольствоваться ни дуализмом Декарта, ни скептицизмом Бейля. Это были пройденные этапы идеологической борьбы. Наиболее смелые и последовательные французские просветители не могли удовлетвориться робким, обремененным теологическими непоследовательностями английским материализмом XVII века. Их не устраивал и непоследовательный, внутренне противоречивый сенсуализм /1окка, который мог вести и к материализму, и к идеализму. Они решительно отмежевались от английского деизма, рассматривая его как последнее убежище спиритуализма.

Еще меньше французские материалисты XVIII века могли удовлетвориться некритическим восприятием социально-политических, социологических и этических взглядов передовых английских мыслителей XVII века: взгляды эти отражали иные, чем во Франции, условия становления капиталистического строя.

обстоятельств завоевывала политическое господство в открытой борьбе с феодализмом, кульминационным пунктом которой стала революция 1789—1794 годов. По этой причине французские просветители развили, обогатили, критически преобразовали достижения передовой английской социально-политической мысли соответственно особым задачам своего класса.

Прочно опираясь на все достижения передовой науки, французский материализм XVIII века пытался использовать их в борьбе против идеализма и религии. Но как велики были эти достижения и насколько они могли подкрепить современную им материалистическую философию?

< жизни зарождением и развитием капиталистического способа производства. За этот период новые открытия и изобретения успели существенно подорвать основы религиозного мировоззрения, обнаружить всю несостоятельность и наивность библейских представлений о мире, свалить один за другим фетиши христианизированной аристотелевской натурфилософии.

Естествознание шаг за шагом освобождалось от мертвящей власти религии и церкви. Смертельный удар, нанесенный Коперником библейской космогонии, канонизированной церковью гелиоцентрической системе, Энгельс оценивал как революционный акт на пути к достижению естествознанием своей независимости от религиозных догм. Джордано Бруно, Галилей и Кеплер намного расширили брешь, пробитую Коперником в религиозно-догматическом мировоззрении. Своими открытиями они подтверждали силу человеческого разума, его способность познавать глубочайшие тайны природы, объяснять ее, не прибегая ник каким сверхъестественным началам и причинам.

Потребности развития производительных сил привели к тому, что новое естествознание в противоположность схоластике повернулось лицом к «бренной» природе, обратилось к экспериментальному изучению свойств материи, законов движения земных и небесных тел, к устано­влению математических выражений этих законов. Достигнутые в этой области успехи постепенно подготовляли торжество важнейших принципов материалистической философии о вечности и несотворенности материи и движения, великая честь открытия которых в XVIII веке принадлежит также гению русского народа — М. В. Ломоносову.

изучение человеческого организма. Крупнейшим успехом физиологии XVIII века явилось открытие Гарвеем кровообращения. Наука постепенно накапливала материал, который давал возможность обосновать решающее утверждение материалистической философии о первичности материи и вторичности мышления, о существовании материального мира независимо от человеческого сознания. Значительным шагом в этом направлении были работы, которые устанавливали зависимость психических явлений от состояния человеческого тела и тем самым подготовляли выводы, отрицающие субстанциальность души.

Французское Просвещение XVIII века опиралось на выдающиеся открытия Декарта, Ньютона и Лейбница в области физики математики. Декартовская космогония — учение о вихреобразном движении материи как основе развития Вселенной — вплотную подводила к мысли, что движущаяся материя может без всякого вмешательства бога порождать все разнообразнейшие предметы и явления мира. К тому же выводу приводили людей более последовательных, чем сам Ньютон, открытые им основные законы механического движения материи, и в особенности закон всемирного тяготения.

Работы Ньютона явились естественнонаучной основой учения французских материалистов о движении как всеобщем начале, пронизывающем Вселенную. Но, опираясь на Толанда, французские материалисты в отличие от Ньютона рассматривали материю как активное начало и отвергали учение о божественном первом толчке, якобы сообщающем первоначальное движение косной и неподвижной материи. Немаловажное значение для развития французского материализма имели труды Ньютона и его последователей, посвященные природе света и законам его распространения.

Французские просветители, и в особенности материалисты, пристально изучали первые достижения передовой биологической мысли, благодаря которым постепенно вытеснялись религиозные и спиритуалистические взгляды на сущность жизни, виталистические и телеологические представления и устанавливались естественные причинно-следственные связи и закономерности жизненных процессов. Биология была тогда очень далека от сколько-нибудь широких научных обобщений. Однако работы Гарвея, Мальпиги, Сваммердама, Реди, Левенгука в области анатомии, физиологии и эмбриологии уже давали материал для обоснования материалистической мысли, о том, что жизненные явления столь же познаваемы, как и все другие, и имеют в своей основе не какие-то мистические и иррациональные начала, а естественные физико-химические процессы.

Своеобразной энциклопедией естествознания была для французских просветителей XVIII века многотомная «Естественная история» Бюффона и его сотрудников. Прогрессивный мыслитель, слегка замаскированно потешавшийся над «религиозной премудростью», человек обширных знаний, Бюффон, вступая в противоречие с господствующими взглядами в естествознании, сделал попытку свести воедино важнейшие достижения естественных наук своей эпохи и тем самым оказал неоценимую услугу французскому материализму. Его отдельные догадки об эволюционном развитии органического и неорганического мира были заострены против грубого и наивного религиозно-догматического мышления.

природы. «Метафизика XVII века, — пишет Маркс, — еще заключала в себе положительное, земное содержание (вспомним Декарта, Лейбница и др.). Она делала открытия в математике, физике и других точных науках, которые казались неразрывно связанными с нею. Но уже в начале XVIII века эта мнимая связь была уничтожена. Положительные науки отделились от метафизики и отмежевали себе самостоятельные области»³¹.

Следует вспомнить, что в рассматриваемую эпоху развитие различных отраслей естествознания шло весьма неравномерно. В то время как механика твердых тел и связанная с нею математика достигли высокого уровня, химия, биология и другие естественные науки находились еще в младенческом состоянии. Гегемония механики выражалась в том, что ее законы абсолютизировались, возводились в ранг всеобщих и к ним стремились свести биологические, химические и прочие закономерности. Этот механистический подход к явлениям природы не мог не сказаться и на французском материализме XVIII века.

Естествознание, на которое опирались французские материалисты, было в своей основе не только механистическим, но и метафизическим (антидиалектическим). Основная масса естествоиспытателей рассматривала предметы и явления природы изолированно друг от друга, считала их неизменными, лишенными развития, отрицала скачкообразный переход из одного качественного состояния в другое. Не допуская и мысли о внутренней раздвоенности явлений и борьбе в них противоположных тенденций, метафизическое естествознание исключало принцип самодвижения.

В «Диалектике природы» Энгельс с исчерпывающей полнотой раскрывает метафизическую природу естествознания XVII - XVIII веков. «... Что особенно характеризует рассматриваемый период, — пишет он, — так это — выработка своеобразного общего мировоззрения, центром которого является представление об абсолютной неизменяемости природы. Согласно этому взгляду, природа, каким бы путем она сама ни возникла, раз она уже имеется налицо, оставалась всегда неизменной, пока она существует. Планеты и спутники их, однажды приведенные в движение таинственным «первым толчком», продолжали кружиться по предначертанным им эллипсам во веки веков или, во всяком случае, до скончания всех вещей, Звезды покоились навеки неподвижно на своих местах, удерживая друг друга в этом положении посредством «всеобщего тяготения». Земля оставалась от века или со дня своего сотворения (в зависимости от точки зрения) неизменно одинаковой. Теперешние «пять частей света» существовали всегда, имели всегда те же самые горы, долины и реки, тот же климат, ту же флору и фауну, если не говорить о том, что изменено или перемещено рукой человека. Виды растений и животных были установлены раз навсегда при своем возникновении, одинаковое всегда порождало одинаковое... В природе отрицали всякое изменение, всякое развитие»³².

Типичным представителем метафизического естествознания был. Линней, который пытался втиснуть всю живую природу в неизменные классы роды и виды. Ему же принадлежит утверждение о том, что видов существует столько, сколько их было первоначально создано богом.

конечно, не могли не повлиять отрицательно на формирование французского материализма XVIII столетия. Отсутствие в естествознании сколько-нибудь четко выраженного подхода к природе, к естественным процессам с позиций диалектического рассмотрения вещей, явлений в процессе имманентного развития в силу борьбы внутренних противоположностей, короче, механистический и недиалектический подход к объективной действительности, характерный в основном для естествознания эпохи, не мог, конечно, не сказаться на французском материализме XVIII столетия, не определить в целом его механистический и недиалектический метод познания.

Но научная точность требует отметить, что французский материализм особо тяготел к новым перспективным идеям выдающихся естествоиспытателей, к тем идеям, которые не укладывались в тесные рамки механицизма и метафизики. Как увидим ниже, Дидро и его единомышленники хотя и не создали диалектического метода познания действительности, но высказали глубокие диалектические мысли, которые были способны послужить методологической основой познания естественных и общественных явлений.

Подытоживая вопрос о естественнонаучных основах французского материализма XVIII века, необходимо отметить, что последний, твердо опираясь на современные ему достижения науки, одновременно содействовал ее дальнейшему развитию. Энгельс писал: «Нужно признать величайшей заслугой тогдашней философии, что, несмотря на ограниченность современных ей естественнонаучных знаний, она не сбилась с толку, что она, начиная от Спинозы и кончая великими французскими материалистами, настойчиво пыталась объяснить мир из него самого, предоставив детальное оправдание этого естествознанию будущего»³³. В то время как некоторые естествоиспытатели, подрывая своими работами религиозное мировоззрение, продолжали придерживаться идеи бога-перводвигателя и каждый раз, не находя естественных объяснений тех или иных явлений, прибегали к божественному промыслу, французские материалисты в принципе отвергали существование сверхъестественных сил и рассматривали движущуюся материю конечной причиной всего происходящего в природе и в человеческом обществе.

Подводя итог сказанному, мы должны отметить закономерный характер возникновения французского Просвещения XVIII века, его глубокие экономические и политические корни, его преемственную связь с предыдущими и современными прогрессивными учениями как французского, так и иноземного происхождения. Эта глубокая и неразрывная связь с практикой, с общественно-политической жизнью, стремление правильно отразить основные тенденции ее развития придали французскому материализму ту силу, которая позволила ему выстоять против постоянных гонений со стороны господствующих феодальных сословий. Не вызывает также сомнения, что лишь органической связью с практикой, с задачами эпохи можно объяснить силу обратного влияния французского Просвещения на ход общественной жизни.

2 Жорес Ж. История Великой французской революции, т. 1. М., 1920, с. 17.

3 Цит. по: Новая история в документах и материалах, вып. 1. М., 1934, с. 111.

4 См. Рокэн Ф. Движение общественной мысли во Франции в XVIII веке. СПб., 1902, с. 193.

5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 361.

7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 393.

8 Цит. по: Ковалевский М. Происхождение современной демократии, т. 1. СПб., 1912, с. 3-4.

9 См. там же, с. 10.

10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 302.

12 Цит. по: Рокэн Ф. Движение общественной мысли во Франции в XVIII веке, с. 111.

13 Там же, с. 113.

14 Тэн И. Происхождение общественного строя современной Франции. СПб., 1907, с. 456-466.

15 Там же.

17 Там же.

18 Потемкин Ф. В., Молок А. И. Кризис феодально-абсолютистского порядка и буржуазная революция 1789-1794 годов во Франции. М., 1949, с. 9-10.

19 Новая история в документах и материалах, вып. 1, с. 109.

20 Речь идет о кардинале Флери.

22 Там же, с. 123.

23 Там же, с. 139.

24 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т, 2, с. 140-141.

25 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 307.

27 Там же.

28 Там же.

30 Там же, с. 142.

33 Там же, с. 350.