Приглашаем посетить сайт

Обломиевский. Литература французской революции.
3. Комедия и драма в годы революции, параграф 9.

9

Уже не о человеке, способном стать революционером, а о целой революции идет речь в третьей по времени, самой лучшей комедии Фабра д'Эглантина, поставленной в январе 1791 г. и озаглавленной «Аристократ, или выздоровевший от дворянского чванства». Если действие «Самонадеянного» и «Мольеровского Филинта» относится к дореволюционным временам, то действие «Аристократа» происходит в условиях после 14 июля 1789 г. При этом Фабр сохраняет антифеодальные установки первых своих двух комедий, направляет «Аристократа» против общества старого порядка. Так же как в «Самонадеянном» и в «Филинте», он ставит в центр комедии, делает основным ее персонажем представителя общественного порядка абсолютизма. Это маркиз д'Апремин. Фабр сохраняет в «Аристократе» и центральную сюжетную коллизию предыдущих своих комедий. Герой ее, как и Валер и Филинт, ниже той действительности, которая его окружает, не все в ней понимает, не всем в ней может овладеть и именно поэтому вследствие ограниченности своего кругозора является комическим персонажем, вызывает смех несоответствием своих мыслей и действий объективному миру.

Но если в «Самонадеянном» и «Филинте» действительность, оторванным от которой оказывался герой, представлена была еще в крайне абстрактных чертах, приближалась к действительности вообще и только в самых общих очертаниях могла быть отождествлена с конкретной предреволюционной ситуацией во Франции, то в «Аристократе» она изображается во всех своих конкретных, специфических для того времени деталях. Она предстает в движении, в развитии, во времени, приобретает исторический характер. При изображении существующего четко различается то, что присутствует сейчас, от того, что было когда-то. Столкновение д'Апремина с окружающим раскрывается как столкновение прошлого с сегодняшним днем, как столкновение старого с новым. Незнание подлинной действительности вытекает не столько из природной ограниченности персонажа, сколько из той грандиозной перемены, которую претерпело само окружающее. Маркиз д'Апремин выглядит именно поэтому глуповатым, ничего не понимающим. Он именно поэтому не может уяснить себе новых общественных порядков, нуждается в комментариях по их поводу и в конце концов все-таки вынужден к отступлению новыми людьми, которые стали теперь хозяевами жизни.

Фабр в «Аристократе» имеет дело с изменениями революционного характера, обличает сознание, отставшее от гигантских перемен, которые совершились в жизни страны, общества. Именно поэтому он рисует в своей пьесе человека старого режима, человека с отсталыми старинными взглядами, попавшего в условия нового общества. Оп рассказывает о маркизе д'Апремине, который проболел первые полтора года революции (1789-1790) и от которого скрыли все перемены, происшедшие в стране и в первую очередь уничтожение абсолютизма и сословного неравенства.

Маркиз д'Апремин, выздоровев, внезапно сталкивается с новыми общественными отношениями. Маркиз замечает, что люди, не принадлежащие к дворянству, - его кредитор, буржуа Бертран, сельский буржуа Готье, секретарь маркиза, врач маркиза - ведут себя без обычной приниженности, субординации, подобострастия, выказывают свою независимость, чувство собственного достоинства. Так, Бертран не желает простить маркизу его долги или подождать с их уплатой и угрожает маркизу долговой тюрьмой. Так, Готье прямо именует свои занятия «уважаемым ремеслом» («Аристократ», д. 1, сц. 6) и смело сватает за своего сына дочь маркиза, совершенно не считаясь с сословным неравенством. Маркиза выводит, кроме того, из себя «самоуверенность» слуг (там же, д. 1, сц. 4). Они представляются ему невероятно заносчивыми и дерзкими. Д'Апремин считает, что и Бернар, и Готье, и слуги, и секретарь не выказывают ему должной почтительности (там же, д. 1, сц. 13).

«сошел с ума» (там же, д. 1, сц. 2), думает, что у его собственной дочери, полюбившей сына Готье, «расстроен ум», что ее придется запереть как сумасшедшую (там же, д. II, сц. 4).

Маркиз д'Апремин обнаруживает одновременно с этим свое бессилие, так как в прошлом ему придавали вес в первую очередь доходные привилегии, которыми он обладал как губернатор провинции, назначавший чиновников, использовавший в своих интересах налог на вино, выдававший разрешение на право торговли, устанавливавший ввозные пошлины (там же, д. 1, сц. 14). Тесные связи с высокопоставленными родственниками и влиятельными чиновниками также делали маркиза по-настоящему всемогущим: родня, стоявшая у власти, всегда могла поддержать д'Апремина и освободить его от долгов, добыв маркизу доходное место для старшего сына его кредитора, устроив младшего сына кредитора настоятелем церкви и, наконец, выдав за состоятельного человека дочь кредитора. Маркиз, наконец, обладал так называемыми «lettre de cachet», которые давали ему право упрятать в тюрьму без суда и следствия любого буржуа и разночинца, в частности Готье и его сына.

Стоило исчезнуть отношениям старого режима, как стала ясной подлинная сущность образа маркиза. Ибо маркиз оказался предоставленным своим природным силам, оставленным без всякой внешней опоры, он был как бы исторгнут из своей социальной среды, стал совершенно беспомощным и бессильным перед людьми, на которых он до сих пор взирал сверху вниз. И именно отсюда крайняя растерянность маркиза, его неуменье связать в целое новые впечатления, нахлынувшие на него после выздоровления. Он не может «ничего понять» в происходящем. Ему кажется, что «мир перевернулся» (там же, д. 1, сц. 14), он «не знает, где находится» (там же, д. П, сц. 4). Он не может представить себе, как мог произойти революционный переворот, как народ мог перестать быть «дрожащим» (там же, д. П, сц. 5), т. е. подчиненным своим господам.

же тем, что в отличие от персонажей, которых изображали реакционные комедиографы (например, Карбон де Фленс), следовавшие в этом отношении традициям Детуша и дореволюционных пьес Коллена д'Арлевиля, Фабр д'Эглантин рисует маркиза внутренно не изменившимся, не перестроившимся в соответствии с изменениями в действительности. Д'Апремин и после своего выздоровления, после своего первого ознакомления с новой ситуацией, в которой он себя обнаружил, остается тем же «аристократом» с ног до головы, каким он был до революции. Д'Апремин недаром упрямо заявляет, что «ничего не изменилось», что сам он «тот же, что был» (там же, д. 1, сц. 13). Он полагает, как и прежде, что буржуа можно подавить видом орденских звезд и лент, что перед ним нельзя появляться в халате и в ночном колпаке. Он по-прежнему убежден, что простолюдина следует «укрощать» и «оглушать» (там же, д. 1, сц. 14). Маркиз сохраняет дворянское презрение к простым людям, к «сволочи», как он их называет, к «людишкам», которые ходят пешком, в то время как сам маркиз разъезжает в карете. Он готов, как и раньше, отнять при помощи суда у бедной вдовы Адриены Мерсье ее конопляное поле и отнять только потому, что это поле примыкает к его имению, а ему вздумалось соорудить на нем беседку и храм Венеры (там же, д. 1, сц. 5).

Подчеркивая чуждость маркиза д'Апремина общественным отношениям, установившимся после 14 июля 1789 г., учитывая, что маркиз не способен переделаться, Фабр смотрит на него совершенно реалистически, без всяких скидок, без всякой тенденциозной идеализации. Здесь сказывается то обстоятельство, что писатель был в годы революции, когда выходили все три его комедии, активным политическим деятелем радикального лагеря, позже, в 1792- 1793 гг., примыкал к якобинцам и деятельно участвовал в их революционных мероприятиях. Однако для Фабра д'Эглантина характерно и другое, открывшееся, правда, уже после написания им комедий, в 1793-1794 гг., когда он становится другом Дантона, а сам Дантон все более и более переходит в лагерь «умеренных», т. е. по существу в лагерь людей, которые сопротивляются продолжению революции. Нельзя забывать в этой связи, что Фабр д'Эглантин кончил свои дни на эшафоте по обвинению в коррупции и связях с Ост-Индской компанией.

его последовательная ненависть к старому порядку, который, как показывает хотя бы его предисловие к «Мольеровскому Филинту», он рассматривал как царство несправедливости и лжи, народной нищеты, горя и бесчисленных несчастий. Наряду с этим, однако, в творчестве Фабра д'Эглантина уже тогда проскальзывали отдельные мотивы, характерные для него как для буржуазного, а не плебейского революционера и выражавшиеся главным образом в том, что Фабр, судя по образам его положительных героев, по образам Франваля, Альцеста, секретаря маркиза и врача в «Аристократе», по их решающей роли в комедиях, возлагал главные свои надежды в отношении будущего на буржуазию и буржуазную интеллигенцию. Он усматривал вообще именно в людях из «образованных кругов» основную движущую силу истории. Он не то что боялся революционного плебейства, но просто не придавал ему должного значения, не верил в его способность самостоятельно установить новый порядок. Он склонен был рассматривать революцию 1789 года как чисто буржуазный переворот, не видел ту гигантскую роль, которую в событиях 1789, 1790 и 1791 гг. играл народ. Недаром суть перемен, принесенных переворотом, сводилась для него главным образом к установлению политического равенства, к исчезновению сеньоров и вассалов, к уничтожению деспотизма, т. е. строя абсолютной монархии, парламентов и высшего духовенства.

ими в 50-80-х годах. Именно поэтому же Фабр старался не выходить в своих пьесах за пределы семейной истории, частной жизни, раскрывал события общественного порядка через камерные конфликты. Совершенно закономерно, что действие его произведений, всегда связанное с небольшим числом персонажей, обычно совершается целиком в пределах дома, в комнатах. Особенно отчетливо это выражается в «Аристократе», где народ на сценической площадке непосредственно не выступает, и мы узнаем об его действиях только из рассказов главных персонажей. Без содействия народа приходит к благополучному концу и конфликт «Аристократа». Фабр ограничивает содержание конфликта пьесы противоречиями между буржуазией и дворянством.

«Аристократа», когда происходит примирение маркиза д'Апремина с новым порядком, когда маркиз решается выдать замуж за сына буржуа Готье свою дочь, хотя первоначально всячески третировал зятя и его отца, пытался их унизить и даже заточить без суда и следствия в тюрьму. Ибо маркиз соглашается на брак дочери только потому, что начинает понимать, что буржуа Готье и сын не так уж далеки от него, не так уж ему враждебны. Он соглашается на предложение Готье, когда узнает, что Готье-сын, его будущий зять, стад офицером, бывает в качестве полковника национальной гвардии во дворце. Если бы Готье и его сын были бы более радикального образа мыслей, он, конечно, не пошел бы на этот союз так легко и быстро. Маркиз сближается с новым порядком только потому, что последний предстает перед ним в обличий конституционной монархий, а не в виде демократической республики, не в виде революционно-демократической диктатуры.

И дело здесь не только в маркизе. В отношении его Фабр д'Эглантин по сути дела прав. Дело в том, что сам новый порядок мыслится Фабром предельно ограниченно, раз он видит в центре его не людей из народа, не санкюлотов, а только интеллигентов, секретаря маркиза и врача. Нельзя, конечно, забывать, что интеллигентами были и Марат, и Робеспьер, и Сен-Жюст. Но они обнаруживали свое подлинное величие только тогда, когда работали в контакте с народом, лишь тогда, когда учитывали его нужды (деятельность Марата в 1790-1793 гг., деятельность Робеспьера и Сен-Жюста в период революционно-демократической диктатуры). А врач у Фабра д'Эглантина более всего озабочен тем, как переманить на сторону революции маркиза. Он недаром успокаивает маркиза, испугавшегося, что утратил в результате революционных событий все свои шесть имений в Бретани, уверяя его в незыблемости при новом порядке института частной собственности (д. П, сц. 5). Он разъясняет маркизу, что тот был до сих пор «эгоистом», существовал до сих пор «изолированно» от «государства», что революция «ввела» его в «большое тело» нации, сделала его составной частью «человеческого рода». Маркиз обязан, по мнению врача, «принимать участие» в общих «радостях и огорчениях». Он рассматривается врачом не как враг, а как возможный союзник, которого стоит только переубедить, основываясь на его личном интересе.

Ограниченность Фабра д'Эглантина, то решающее обстоятельство, что за пределами его кругозора остаются ведущие силы революции, становится еще более явной, когда сравниваешь «Аристократа» с «пьесой большого зрелища» («piece a grand spectacle»), созданной в первую очередь гражданкой Вильнёв, а затем Сизо-Дюплесси, Камайлем Сент-Обеном, отчасти Монвелем и др. Сравнение комедий Фабра д'Эглантина с комедией «реального факта», относящейся к 1794 г., по большей части одноактной и близкой по своей форме «водевилю, также проливает свет на пути развития революционной драматургии. Чисто жанровое различие скрывает здесь во всяком случае идейные расхождения и даже противоположность враждебность политических позиций.